After we die

Да, я всё ещё жив (как ни странно). Эта глава висела у меня в черновиках с несколько месяцев. Поэтому просто обозначаю ей своё существование. И утверждаю то, что я планирую дописать эту вещь в ближайшее время.

      Прихрамывая, Акира ступил за порог. В полумраке прихожей завертелась потревоженная пыль, засуетилась в холодном предрассветном воздухе. Из-за пасмурного утра всё пестрело грязно-голубым. Но, когда дверь захлопнулась, любое движение тут же исчезло. Как после выстрела — хлопок двери оборвал последние потуги к движению. Время на секунду замёрзло, а затем, с первым тяжёлым шагом по паркету, разбилось и разлетелось. Оно хрустело под подошвами и, острое, перекатывалось между нёбом и прижатым к нему языком.       Никто не встречал его и никто не провожал. На кухонной тумбе, у раковины, стоял прозрачный графин с водой и высокий стакан. Неспешно Акира подошёл ближе, недоверчиво склонился над графином и, удовлетворившись запахом содержимого, наполнил стакан до середины. Выпил, прислонившись к столешнице. Вода была горьковатой и холодной, однако першение в горле прекратилось. Смотря в прозрачность воды, Сузуки, казалось, был слеп и не думал совершенно ни о чём. Монохромная столешница обеденного стола и пластиковые стулья, монохромные с голубоватым отсветом.       — Рейта-сан, — позвал голос из дальнего конца комнаты. Глава поднял голову. — Всё выполнено. За ночь мы уничтожили большую часть информации. Если подключить ещё несколько человек, за сутки мы окончательно сотрём любые упоминания о существовании Организации, как бы она ни звалась в документах, файлах, переписках...       Утомлённый, Сузуки поставил стакан на тумбу и приподнял руку, жестом прося остановиться.       — Через несколько часов я дам тебе столько людей, сколько потребуется. И на этот раз возьми с собой Майка. Всё-таки Джоан его экс-супруга, и он может оказаться полезным. А сейчас, Рейджи, ступай и поспи. Нам нужен трезвый рассудок. И ты с Майком первые, на кого я полагаюсь в нашем финальном деле.       Оружейник усмехнулся, но на вопросительный взгляд Главы поспешил объясниться:       — Мы не должны подключать к этому Аоя? А того парнишку?.. Хотя учитывая то, что они вместе провернули, я могу вас понять.       — Довольно, — разрезали охлаждённый озоновый воздух внезапно резкие слова. — Спесивости в подчинённых я не ценю. И где он? Мне нужно с ним поговорить.       Покрепче взявшись за гладкую дубовую рукоятку трости, Рейта перенёс вес на всю ступню и сделал шаг.       — Он? — переспросил оружейник так же холодно.       Этот человек, Рейджи, был одним из немногих, кто действительно вёл себя с Главой на равных, об этом говорили его глаза и выражение его лица. Пожалуй, с самого начала они были похожи: железная хватка цербера и оригинальный подход к вещам. Но чтобы стать руководителем, необходимо полностью отречься от прошлого, отречься от себя. На Сузуки Акире лежала такая ответственность, такая вина, он долгое время обладал такой властью — всё это было слишком тяжело для одного человека. Другого выбора, кроме как игнорировать себя, у него не было. А Рейта, в отличие от Акиры, — слишком большая и мощная шишка, чтобы тяготиться, анализировать и делать прогнозы.       Чтобы завести двигатель, просто поворачиваешь ключ зажигания. И вся причудливая структура деталей приводится в действие. На самом деле уйти из этого порочного круга, бесконечного движения, намного сложнее, чем нажать на «старт».       — Мне нужен Широ, — произнёс Акира, хмурясь, и тотчас же поправил себя: — Аой, он здесь?       — Да. Он наверху, я позову.       Глава доковылял до пластикового стула и присел. Не так, как он сидел прежде. Неважно, где: в глубоком кресле, обитом серпантином, или на шатком табурете с подложенным под одну ножку свёрнутым куском бумаги — но с чувством той тяжёлой ноши. Придавливая его к сидению, эта повозка с трупами, в которую он впрягся вожаком, делала манеры Сузуки грузными, значимыми и решительными. Теперь всё иначе.       Ничто уже не встанет на свои места, это верно. Но разве у всего могут быть свои места? А у него? Есть ведь вещи, которые, где бы ни лежали, выглядят слишком вычурно или бедно; существуют ведь люди, которые всю свою жизнь заняты поиском дома, которого нет ни на одной из карт мира.       Звонкие шаги по плиточному полу заставили Акиру снова напрячься.       — Широяма?       Рейта поднял взгляд и слабо улыбнулся. Глаза его лучшего друга — того, кто когда-то им был — казались слегка тревожными, и это насторожило Сузуки ещё больше. Короткой вспышкой осознание чего-то значимого промелькнуло на краю сознания обоих. Небольшим всплеском. За последние десять с лишним лет они будто увидели друг друга в первый раз. Держа руки в карманах брюк, Широяма проследовал к стулу у противоположной стороны стола и со скрипом ножек о кафель сел.       — Доброе утро, — поздоровался Рейта так, как не здоровался никогда прежде. Может быть, когда-то, в школе… Всё это, такое далёкое и светское, находилось вне досягаемости.       — Доброе, — с едва уловимой иронией ответил брюнет.       И настало долгое молчание в холодной грязно-голубой кухне с пластиковыми сиденьями и столешницей.       — Что ты собираешься делать дальше? — задал вопрос Широяма, заговорил первым. Это оказалось для Сузуки неожиданностью.       — С Организацией? Или с тобой?       — И с тем, и с другим. — Кладя руки, сцепленные в замок, на стол, Аой сел прямо, до этого сидевший вполоборота.       — По поводу Организации всё уже решено, и моё решение ты знаешь. По крайней мере, догадываешься. — Один из уголков сухих губ Сузуки секундно, как будто в судороге, приподнялся. — А с тобой я хочу разобраться сейчас.       — Ты взял с собой пистолет? — поинтересовался Широяма явно шутливо, хотя ничто в его заново опустевшем лице этого не выдало.       — Нет, всё намного проще. Я пришёл поговорить. С тех пор как появился этот… Матсумото, сколько мы с тобой не говорили наедине? Два года? Три? В последний наш разговор я предупреждал тебя о нём.       — Хочешь поговорить о нём? — Юу чуть склонил в голову и нахмурился, будто заинтересованно.       — Не совсем о нём. Обо всём, что произошло с тех пор, как он высадил обойму в Укэ Ютаку. С тех пор как ты сбежал, будто последний трус. Пойми, трусость, Широ, это не порок. Предательство же…       — Но-но-но, — рассмеялся Широяма натянуто, без чувства. — Разве я сбежал? Я сделал решение уйти. А то название, которое ты даёшь моему поступку, — сугубо твоё дело.       — Значит ли это, что ты чувствуешь перед ним вину?       — За что, например?       — За то, что лишил его семьи и дома, как когда-то сделал его отец с тобой.       — Я не настолько сентиментален.       Панцирь. Сузуки почувствовал его в этом разговоре отчётливо.       — Сейчас… — щурясь, будто в попытке разглядеть в лице напротив лазейку, выговорил Акира, — с ним ты разговариваешь так же?       — Как? — дёрнул бровью Широяма.       Ухмыльнувшись знающе, Рейта переключился с бесплодного разговора:       — Разве не этого ты хотел всю свою жизнь? Мести. Расправы. Мы заварили это дело вдвоём, и я стал заводилой с твоей подачи, помнишь? Но когда дротик наконец попал в десятку, ты… — Акира тряхнул головой, усмехаясь, и коснулся ладонью лба, — …ты просто бросил меня вариться в этом котле самостоятельно. Любой эгоизм имеет пределы, но твой Широяма, — это целая бесконечная, мать её, вселенная.       Аой прикрыл глаза и неопределённо замолчал на несколько секунд. Несколько долгих секунд, во время которых Рейта всё ещё продолжал смотреть на закрытые веки мужчины.       — Знаешь, Акира, почему я ненавижу человека? — Вопрос без предполагаемого ответа со стороны собеседника. Так или иначе, Юу заговорит. Сузуки знал это, потому и промолчал. — Непостоянство, — произнёс Юу и, открыв глаза, посмотрел крайне решительно. — Когда ты говоришь «хочу», «жажду», когда говоришь «обещаю», «клянусь» и дело не касается обязательств — считай, что бросил слова на ветер. Бывает, хочется попасть под дождь. Но когда попадаешь под него, выходит, что все твои представления о нём — сущая чепуха. Налипшая на тело одежда, холодная мокрая кожа, но никакого освобождения из-под гнёта этого круговорота, этого проклятого круговорота дней взаперти. Наедине с собой и собственной травмой, от которой ты всё строишь и строишь баррикады. Это единственное, на что уходит энергия. Не остаётся ничего помимо.       — …из этого следует, что ты нашёл ответ, Юу?       Сказанное звучало немного странно, но совсем не из-за витиеватости фраз. Раньше Акира не раз вёл с Широямой разговоры подобного толка. Отличие состояло в том, что за ровными фразами Юу все те разы таились гремучие змеи, раздувающие капюшоны кобры. Теперь же, изрубленные в куски, рептилии немо лежали на липком кровавом грунте и глазели в пустоту своими агатовыми глазами-бусинами.       Определить, что лучше или хуже и к чему приведёт, представлялось невозможным. Ведь было что-то оцепеневшее, что-то отупевшее и слепое в лице того Аоя, которого увидел Акира сейчас.       — Нет, — не задумываясь, ответил Широяма. — Здесь нет ни вопросов, ни ответов. Я просто принял то, что у этого уравнения нет корней.       — Тогда что, чёрт тебя дери, вынудило тебя уйти? Если у уравнения нет корней, какой вообще резон что-то менять? — Раскрытая ладонь Главы легла на столешницу — одна, следом вторая. Глаза заострились, слова прозвучали на тон выше.       — Акира, ты знаешь, что память и чувство — это два колеса нашего инвалидного кресла? Много лет я избегал ворошить этот осиный улей. Один вид его, Матсумото, вынуждал меня тянуть руку к этому улью. Но я всё же, в конце концов, нашёл, как избавиться от укусов. Дать осам искусать себя до болевого шока, до тотального онемения, до комы. Единственный способ избавиться от травмы — выжать её до конца, до остатка, раскромсать неправильно сросшуюся кость до кровавых осколков. И тогда…       — Остановись, — прошептал Акира, поражённо закрывая лицо руками. Аой улыбнулся беззлобно и тихо, но говорить прекратил. — Ты хотя бы слышишь, о чём болтаешь? Это никак не связано со сложившимся порядком вещей.       — Можно найти сотню способов реализации одной идеи. Но ты выбрал эту. Когда-нибудь ты думал основательно, как крепко связано имя «Чёрная лилия» с моими целями? И какими были твои цели? Они одинаковы?       Этот дождь прошёл, Акира, а мы остались: мокрые и грязные. О целях больше не может идти и речи — это двигатель, конвейер. Ты только искусно делаешь вид, что не знаешь этого. Я прекрасно понимаю: сбросить на себя эту вину — равносильно смерти. Такого веса ещё никто не научился выдерживать. Но, не задумываясь, ты однажды ночью всё равно проснёшься, всё равно приставишь дуло к собственному виску и выстрелишь. Даже не имея на то рациональных оснований. Это же я хотел сделать бесчисленное количество раз.       Попробуй копнуть глубже, но только не оправдывай себя. Не ищи оправданий, Акира: у нас их нет и не будет. Поэтому, чтобы оказаться не в силах поднять пистолет на уровень головы, я ломаю в себе кость за костью. Эта язва не заживёт, нужно помнить о её существовании, об этой боли до зубного скрежета. Существует только эта патологическая жизнь, и я сомневаюсь, что кому-то из нас так уж необходима другая.       Разве ты не за ответом пришёл?       — Не за твоим, Юу, — по имени. — Ты знаешь, что я не привык копаться в том дерьме, которое оставляю за собой. В отличие от тебя, я никогда не считал себя хорошим парнем, никогда не держался близко к родным. У меня не отняли ничего. И я не жалею о том, кем стал. Без плохих парней нет хороших парней, но у тебя всегда была своя каша в голове, Широ, и я, честно говоря, не рискну сунуться в неё теперь.       Всё же послушай: я скажу тебе одну вещь. Хотя ты и не хочешь причинить никому зла, мне это хорошо известно, всегда мне думалось, ты уж прости... будь Организация человеком, у неё было бы твоё лицо.       Аой нашёл его в конце коридора на втором этаже. Дверь в комнату была открыта, свет не горел, несмотря на потемневшую обстановку второй половины дня. Капли стучались в стекло, не сбавляя темпа.       Подогнув под себя ноги и опустив на них голову, он устроил руки на коленях, сцепил кисти в замок. Это побег, вечный и бессловесный побег в пространство под веками. Кажущееся таким крошечным, почти несуществующим — на деле же не измеримое никакими из существующих величин.       — Долго ждать не пришлось, — произнёс Широяма вполголоса, остановившись подле. Носки его ботинок едва не упирались в голые ступни Матсумото.       Голова Таканори медленно поднялась, волосы отсоединились от кожи рук и спали на лицо. Тёмный ореол его век и под глазами — из этого Юу заключил, что он так и не уснул.       — Ждать чего? — проговорил Таканори практически шёпотом, вяло и бесцельно блуждая слезящимися от рези глазами по лицу Широямы.       — Дождь, — кивнул Аой на окно и склонился к нему, чтобы опереться одной рукой о стену, другой — отодвинуть занавеску. Тень фигуры нависла над Таканори, и тот вздёрнул подбородок, упираясь затылком в стену. — Эй, — протянул Матсумото. В тоне его голоса прослеживалась настойчивость. Это заставило Аоя бросить разглядывание дождевой ряби на стекле. — Эй, — не унимался Таканори. Приподняв кисть руки, дрожащей на весу, он зацепил указательным пальцем одну из шлёвок на брюках Аоя и потянул.       Широяма отклонился назад и поглядел внимательно в измученные глаза, всё те же, блестящие под тёмными печатями, отпечатками усталости, болезни и уничтоженных биоритмов организма.       В этом коротком обращении, предельно неформальном, даже слегка назойливом, Юу разглядел некую инородность. И сперва его тряхнуло болезненно, стянуло его грудь, но, стоило только взглянуть Таканори в лицо, всё это стёрлось начисто. Не поэтапно снизило свою силу, не исчезло. Юу показалось, что этого раздражения, этого отторжения никогда не существовало ни прежде, ни несколькими секундами ранее.       Набрав воздуха в грудь, Широяма хотел было прикоснуться ко вцепившейся в него руке, но остановился на середине движения. Палец Таканори выскользнул из петли и, всё так же подрагивая, приблизился к виску.       — Что я… здесь делаю? — Теперь широко раскрытые, глаза Таканори представляли собой один огромный расширенный зрачок.       — Здесь? — задал встречный вопрос Широяма. — Что ты здесь делаешь?       — Что я здесь делаю? — повторил вопрос Матсумото, и теперь в его голосе слышалась жалоба. Невыносимость каждого вдоха раскрывалась в этом полустоне-полуупрёке. Двумя пальцами обеих рук Таканори сжал свои виски; плечи его напряглись и приподнялись, голова — снова уткнулась в колени. — Пусть что-нибудь изменится, пусть что-нибудь…       Присев на корточки, Аой нахмурился и задержал дыхание, чтобы вслушаться в неразборчивое бормотание.       — Я не могу, не могу спать! — прошипел Матсумото внезапно и подался вперёд, а его остекленевшие глаза столкнулись взглядом с внимательными в очертаниях чёрных ресниц — глазами Аоя. И словно звук этого столкновения походил на звон удара клыков двух хищников, пытающихся вырвать один из морды другого клок шерсти с мясом. — Это не я, это всё не то. — Захлёбываясь в звуках, он произносил слова, которые, так и не завершившись, перетекали в другие.       На нём были только хлопковые штаны, затянутые на бёдрах шнурком. И когда Таканори схватился за запястье Широямы и прижал его ладонь к собственной груди, старший брюнет недоуменно раскрыл глаза. Рука, коснувшаяся обнажённой кожи, чуть дёрнулась, но Матсумото прижал плотнее. Глаза Юу пропутешествовали от зрелища собственной руки, прижатой к синеватой в полумраке коже обратно к глазам Таканори, в этот раз прямолинейным и настойчивым.       — Чувствуешь? — прошептал он и громко сглотнул. — Колотится. Только я закрою глаза — слышно, как оно колотится. Я так больше не могу.       Из-за долгого барахтания в простынях, что больше напоминало физзарядку, нежели отдых, все суставы в теле Таканори мучительно ныли. В его висках пульсировала размеренная и непрекращающаяся боль. Теперь на его обнажённой груди, торсе и руках отчётливо были заметны следы от верёвки, проступившие полосами. Ведь хватало только небольшого нажатия, чтобы превратить светлое место его кожи в багровую ссадину. Широяма опустился на одно колено и прислонил вторую ладонь ко влажному лбу Таканори.       — Снова лихорадит, — констатировал Аой ровно.       — Меня тошнит, — сквозь зубы выговорил Матсумото, и Юу чувствовал, как ногти впиваются в его запястье, а в ладонь — бешено ударяется сердце.       — Позову Майка, и он вколет тебе морфин.       — Нет, — запротестовал Таканори. От того, как больно впились его ногти в руку Широямы, тот издал невнятный звук и резко дёрнул плечом. Спохватившись, Таканори в секунду разжал пальцы. Аой обхватил второй рукой пострадавшее запястье и ревностно прижал его к груди.       — Прости, — выдавил из себя Таканори. — Я сделал тебе больно, прости, — повторил он торопясь. Хотел было что-то сделать, но решил, что не стоит усугублять ситуацию лишними телодвижениями. По опасливому взгляду Аоя исподлобья не было похоже, что он примет сейчас какое-либо из новых прикосновений.       В нарастающей напряжённой тишине раздался тихий скрип дверных петель. Широяма обернулся, всё ещё потирая руку, и встретился с озадаченным лицом Майка. Вероятно, тот заходил в соседнюю комнату проведать, спит ли Сильвия. Ночью девочку мучили кошмары, поэтому к обеду она уже выбилась из сил.       — Что произошло? — оглядывая обоих, задал вопрос хирург.       — Нужен морфин. Его снова лихорадит, — объяснил Аой и поднялся на ноги.       — Ты, я надеюсь, понимаешь, что так долго не может продолжаться, Аой? На одном только анестетике долго он всё равно не протянет. Мы сглаживаем только симптомы. А если будет передозировка, ему придётся ещё хуже.       — Понимаю. Но сейчас у нас нет другого выбора. Нужно подождать, пока будут готовы документы. Мы не можем заявиться в больницу имея больного, но не имея его личности.       Лёгкая насмешка показалась в последней фразе Широямы. Несколько задумчиво Майк почесал подбородок, разглядывая сжавшегося у стены подрагивающего Матсумото с остекленевшими глазами.       — Сейчас принесу шприц, — резюмировал врач.       Когда звуки его шагов удалились достаточно, Таканори подал голос:       — Ты должен сделать это.       — Поднимись. — Аой сделал жест подбородком. — Иди ляг.       Придерживаясь раскрытыми влажными ладонями, то и дело скользящими по стене, Матсумото попытался встать на ноги. Широяма подтянул его за локоть, слегка небрежно придерживая.       — Ты должен сделать это, — настоял Таканори, произнося в первый раз проигнорированную фразу. Его мысли в этом полубредовом состоянии, казалось, были до предела зациклены.       — Что сделать? Иди и ляг, Таканори, — строже.       — Просто сделай это, чёрт возьми.       Пальцы Матсумото вцепились в его руки мёртвой хваткой. Все мышцы тела больного были так напряжены, что пальцы сжимались как пассатижи, а голова даже не осознавала приложенной доли силы.       — Я не врач, Таканори.       — Ты… — прохрипел Матсумото и откашлялся, опустив голову. — Даже если к утру я подохну, Юу, просто… — слабая улыбка надломила его губы. — Я хочу...       Пальцы, стискивающие руки Широямы до боли, и давящий взгляд, и широко распахнутые веки, дрожащие искусанные губы. Брошенный в это словесное обобщение, как в каньон без страховочного троса, пытаясь собрать всё произошедшее воедино, Аой не имел понятия, как реагировать. Даже на расстоянии — более, чем паучью сеть Организации, он чувствовал эту душащую связь, разбирающую его эмоциональную составляющую по кирпичикам.       Сумасшедший набор роящихся атомов, оттенков чувств, что вызывал в его травмированном сознании образ Таканори. Желание коснуться было не тем секундным вожделением, которое удовлетворяет физиологические и психосоциальные нужды. Объятия, похлопывания по плечу, короткое сжатие запястья — Юу не нуждался в этих жестах уже очень давно и не помнил, что они должны обозначать.       Существуют десятки потенциальных ходов в шоги. Тем не менее без вектора движения и тактики любой из них оказывается пустым, равен ничему. Это очевидно, что жизнь, как и любая настольная игра, строится не на хождении вокруг да около; все фигуры невозможно сохранить, нельзя рвать глотки за пешек. Выборы и жертвы — иначе не продвинуться вперёд. Но Юу понимал отчётливо, что теперь его партия подойдёт к концу, если болезнь или пуля поставит Таканори «мат». И взять реванш не выйдет.