Герой, Злодей, Оливия.

Супруг ступил на крыльцо нашего дома чуть позже двух часов ночи. Еда за прошедшее время, естественно, успела остыть. Мне казалось, что, подожди я ещё немного — и она бы покрылась тоненьким слоем пыли. Глупости, конечно, — пыль так быстро не оседает, — однако глупости, отлично описывающие моё настроение. Всё это время я в какой-то липкой прострации просидела за столом, бессмысленно пялясь на приготовленное. Говорят, что счастливые часов наблюдают; находящиеся в отчаянии, видимо, тоже. Мне не было скучно, я даже не особо заметила прошедшее время, погрузившись в свои невесёлые мысли и прокручивая их на разный манер по кругу. Обычный для меня позитив, видимо, робко затаился где-то в уголке сознания, пока я пыталась переварить полученную информацию. Как бы не подавиться ею. Настроение оставалось упадочно-пришибленным; косметика, одежда и, конечно же, красивое бельё не давали окончательно уплыть в негатив, поддерживая меня на плаву. Как много женщины черпают от того, как они выглядят! Какое-то время, ожидая супруга, я злилась и даже немного накручивала себя. Потом, — обухом по голове, — пришло осознание: а смысл-то какой? Нервные клетки пусть и восстанавливаются, но чрезвычайно медленно. Моя злоба ничего не даст, а, напротив, может только навредить. Вот явится мой супруг под утро — а у меня ни сил, ни желания скандалить нет. Ладно, побуждения именно «скандалить» у меня и сейчас не было. Только небольшая кучка вопросов к своему суперу. Если обобщать их в один-единственный, то это будет вечное «зачем». Если разворачивать, то выходило что-то вроде этого: Зачем он врал? Зачем он флиртовал с Чудо-Девочкой? Зачем он изменил своё расписание? Зачем он так со мной, в конце концов? Услышав бряцанье ключей, я встряхнулась и встала из-за стола. Глаза у меня пересохли, и оттого болели: кажется, за время своего ночного бдения я практически не моргала. Аккуратно помассировав веки, чтобы не смазать макияж, я вздохнула и пошла приветствовать своего ненаглядного. Когда я вышла в коридор, Анхелл как раз закрывал дверь. Увидев меня, супруг улыбнулся, — сердце моё сделало тревожно-восторженное ту-дум, — и снял светло-серую федору. Он обожал шляпы: говорил, что они напоминают ему про давние времена. Совсем не «ретро» для нас, скорее, прошлое. — О, Лив, привет, — сказал Анхелл как ни в чём не бывало. — У нас есть что-нибудь перекусить? Голоден, как волк. Я кивнула, но ничего не сказала. Анхелл снял плащ, — светло-серый, в тон федоре, — повесил его на крючок и прошёл мимо меня. К своей настоящей любви — к еде. Смотря вслед супругу, я в который раз вяло удивлялась тому, насколько же одежда меняет людей. Когда Анхелл носил серые шмотки, костюмы и плащ, он был обычным бухгалтером; естественно, он ни разу в жизни не составлял баланс или смету, — не знаю, чем занимаются бухгалтеры, если честно, — однако мне же надо было что-то говорить соседям, дабы поддерживать нашу тайну и легенду. Его тайну и легенду. Не «нашу». Когда Анхелл натягивал свой супер-костюм, — белый с золотом, словно девственно-новый благодаря моим приобретённым познаниям в стирке, чтоб его, — то вместо обычного парня с нашей улицы появлялся Сверхчеловек. Уникальный, невероятный, всеобщий любимец. Смешно, что Анхелл не носил ни очков, ни маски, однако никто при этом даже не сравнивал две ипостаси моего супруга. Секрет прост: причёска, разное выражение лица и кардинально отличающееся поведение. Как «бухгалтер» Анхелл улыбался нежно, робко, смотрел из-под ресниц или снизу вверх, несмотря на свой немаленький рост, говорил тихо и вдумчиво; «бухгалтер» вёл себя зажато, стеснительно, не любил фотографироваться и привлекать внимание. Сверхчеловек, в свою очередь, был настоящим самцом: сверкал белоснежной улыбкой, надменно поднимал брови, позировал для любой камеры, говорил так, что все слышали каждое слово супера; движения у героя были свободные, размашистые, давающие каждому понять, кто здесь «папочка» и главный босс. Волосы Сверхчеловека были зачёсаны назад и тщательно уложены гелем. Анхелл ненавидел те свои фотографии, на которых хоть одна из прядок лежала не так, как было запланировано. Идеален во всём, начиная от костюма и заканчивая причёской. Волосы «бухгалтера» — не то чтобы совсем уж беспорядок, но никакого сравнения с укладкой супергероя. Анхелл носил прямой пробор, и прядки доходили ему чуть ниже скул, иногда мешаясь; из-за геля волосы часто казались грязными. Супруг долгое время отвыкал от привычки зачёсывать свою недочёлку, чтобы не становиться похожим на геройское альтер-эго. Смешно, что в гражданском виде наша соседка-старушка регулярно гаркала: «Причешись!» И эта же дама всегда делала комплименты Сверхчеловеку, которого видела в новостных репортажах: — Какой красивый, аккуратный мальчик, — умилялась женщина. — Как мало таких осталось, ах… Этот «милый и красивый мальчик» даже не заметил, что я за ним не пошла. Устало привалившись плечом к стене в коридоре, я прождала какое-то время, надеясь, что Анхелл меня хотя бы окликнет… но нет. Еда моего супера интересовала намного больше, чем я сама. Как и всегда, получается. Почему я это терплю, кто скажет? Отлипнув от стенки, я оправила кофту, мельком бросила взгляд на своё отражение в коридорном зеркале, решительно кивнула девушке по ту сторону амальгамы и направилась на кухню. Нужно было не пропустить момент, когда муженёк насытится и вернётся сознанием обратно в реальность, чтобы поговорить. Тут какое дело: чуть зазеваешься — и никакого диалога. Сверхчеловек за день, видите ли, устаёт. Всё, чего ему хочется — это поесть, помыться и поспать. Будто я не устаю, подумать только. Вообще, я знала, что важные разговоры лучше проводить на свежую голову, с утра. Ночь подходит для откровенности, если ты, например, знакомишься с человеком. Или если ты боишься в чём-то признаться самому себе. Вот тогда да, три часа после полуночи — самое лучшее время для тайных диалогов, лёжа под одним одеялом или зависнув напротив телевизора с выключенным звуком. Тут главное, чтобы было не слишком много света: я давно заметила, что электричество надёжно убивает любые проявления волшебства, романтики и таинственности. Ночь не подходит, чтобы делать важные решения или говорить о чём-то, что может в последствии изменить твою жизнь. Но что мне оставалось, если Анхелл утром растает быстрее, чем на траву уляжется предрассветный туман? На СМС или звонки супруг отвечал по велению своей величественной левой пятки; неизвестно, ответит ли вообще, проще говоря. Поначалу такое отношение к коммуникации меня вымораживало, но с течением времени я привыкла. Я вообще много к чему привыкла. На кухне мой благоверный сел во главу стола, как всегда. Я вернулась в своё царство сковородок и кастрюль, садясь напротив мужа. Максимальное отдаление, пускай оно мне поможет; с такого расстояния можно представить, что мы сидим не на совместной кухне, а за столом переговоров. Тоже плюс к определённому настроению. Вообще… если подумать… дом-то мой. Куплен на мои деньги, записан на меня; имя Анхелла нигде не фигурирует. Да, внутреннее убранство было приобретено на деньги супруга; вот только использовались последние навороты техники исключительно для обслуживания нашего дорогостоящего супергероя. Я бы и простой сковородкой обошлась, без всяких там резалок-варилок-мультиготовок. Это я к чему. Если дом мой, то и кухня, получается, моя? Не общая? — Как-то сегодня мало, — заметил Анхелл, пододвигая к себе блюдо с кусками жареного мяса. — Лив, детка, что ты делала целый день? Мне этого вряд ли хватит. Жалость-то какая. Интересно, что Анхелл ничего не сказал насчёт холодной еды; чувствовал, что ли, что я на пороге конфликта, и не стал упоминать о своём опоздании? Не знаю, что и как там устроено в его супер-теле, а есть остывшую свинину, на мой взгляд, удовольствие такое себе. Особенно если мясо жирное. — Настроения готовить не было, — сказала я, пытаясь удержать голос от предательского дрожания. Я понятия не имела, как начинать наш разговор. К тому же, я могла просто сорваться из-за нервов, и тогда никакого бы диалога не вышло. Что хуже — Анхелл бы посмеялся над моей эмоциональностью, как он уже делал не раз, взлохматил бы мне волосы отцовским покровительственным жестом и утёк от ответа, как дождевая вода в сточную канаву. Так что нужно было держать своё настроение в узде и помнить о вопросе, что не давал мне покоя. Собственно, что я теряю? Почему бы не прекратить ходить вокруг да около, а сразу спросить интересующее? Прямо в лоб, как выстрел из пистолета на короткой дистанции, чтобы твоя жертва не увернулась. — Зачем соврал про съёмки во вторник? — спросила я. Был соблазн спросить: всё же, зачем ты так со мной? Однако общая постановка вопроса подразумевает такой же общий ответ. Анхелл поднял на меня взгляд и улыбнулся, сверкнув жемчугом зубов. Я сглотнула. Внутренности у меня от его улыбки сладко задрожали: тело предавало разум, реагируя на супруга так, как привыкло ещё со времён нашей учёбы в Университете. У нас было много жарких ночей раньше. Ноги у меня ослабели, как это всегда бывало после улыбок Анхелла, а мысли вдруг повернули в сторону кровати. Сцепив пальцы, я прикусила губу, рискуя съесть слой помады и запачкать зубы. Чёрт с ними! Я опустила взгляд от светлой улыбки своего мужа, уставившись в стол. Стало немного легче. — Лив, детка, ты о чём? — спросил супруг спустя полминуты молчания. — Твоё расписание, — сказала я, продолжая буравить полупустые тарелки взглядом; да я даже не моргала от напряжения! — Во вторник была запланирована съёмка «Разговорного Времечка», я точно помню. И запись была… Я подняла глаза на мужа. Анхелл продолжал улыбаться. Щёки у меня покраснели. — Ты наверняка перепутала, — сказал муж так нежно, как я давно от него не слышала. — Вторник и четверг выделены розовым цветом в расписании, вот у тебя в голове и перемешались записи. Такое бывает. Мелочи, правда? Неправда. У меня была отличная память, особенно визуальная. Я словно фотографировала реальность, чтобы не попасть впросак позже. При необходимости что-то вспомнить моему мозгу нужно было просто достать из архива нужную фотокарточку. Я была уверена: запись изменяли. Доступ к расписанию была только у меня и у Сверхчеловека; я записи супруга не трогала, так что… простая логика. — Зачем ты поменял запись? — снова спросила я. — Я уверена, что там было… — Ты ошибаешься, — перебил меня супруг. — Лив, я ничего не менял. К тому же, давай мы будем ориентироваться на мою память, а не на твою. Что-то я не помню, чтобы у тебя были изменённые гены или какие-то сверхсилы, в отличие от меня. — Это тут при чём? — В своей памяти я уверен, детка, в твоей — нет, — легко пояснил Анхелл, вставая из-за стола. — Так что… Так что… так что что?! Я тоже встала из-за стола. Злость давала мне сил, но на улыбочку муженька я всё равно старалась не смотреть. Что-то странная у меня реакция на его зубы и эти очаровательные ямочки на щеках, как у совсем молодого юноши… Ведь именно эта улыбка и стала тем крючком, на который когда-то попалась рыбка Оливия. Ох, как же давно это было. — Ты что имеешь в виду, Анхелл? Своё имя мой муж, кстати, не любил. Не знаю, что точно ему не нравилось: двойная согласная на конце, из-за которой постоянно были проблемы с документами; отсылка к религиозной тематике и армии Господней; просто звучание. Дома я Анхелла практически не звала по имени, уважая его ощущения. А он звал меня «Лив», что меня всегда бесило. Я Оливия. Оливия! Красивое имя, мелодичное, приятное. Зачем сокращать его до плебейского «Лив», которое напоминает мне собачью кличку? Почему хотя бы не до "Олив", чтобы сохранять отсылку к почти священному дереву? — Знаешь же, что я не люблю, когда ты так меня называешь, — поморщислся супруг, пытаясь уйти от ответа. — Что. Ты. Имел. В виду? Анхелл, стоит отдать ему должное, замялся на пару секунд. Но потом всё же признался: — Что по сравнению с тобой я более совершенен, — сказал он, заводя руки за спину и принимая показательно-беззащитный вид. — Но Лив, подумай сама! Ты можешь разве что цвет глаз менять, а я словно новая ступень в эволюции человека. Ты же не будешь с этим спорить, дорогая? Он был прав, конечно: ничего кроме меняющейся радужки мне судьба не отсыпала. Но разве «улучшения» делали Анхелла лучше меня? Да разве один человек может быть лучше другого просто из-за того, что у них там в крови намешано?! Это же расизм. Спешиизм? Точно что-то из этой серии, когда ты принижаешь кого-то просто из-за отличий. — Ну вот, — принял Анхелл моё молчание за согласие. — Так что давай мы будем ориентироваться на мою супер-память, да, детка? Я ничего не менял, ты, очевидно, тоже. Значит что? Значит, ты перепутала даты, только и всего. Никаких тайн. Жилы на шее у меня напряглись. Я подняла руки и сильно нажала на жилы пальцами, сопротивляясь реакции собственного организма. — Лив, ты главное не переживай, такое бывает, — снова улыбнулся Анхелл, закидывая в рот кусок холодного мяса. — Ладно, я устал, а завтра рано вставать. Я в душ и на боковую. Жду тебя в кроватке, крошка. Он вышел из кухни, оставляя меня наедине с объедками и грязной посудой, будто так и надо. Хорошо ещё, что не стал трепать мне волосы или как-то касаться. Я бы точно сорвалась. Я рухнула на стул, пытаясь разобраться в комке собственных чувств. В бешенстве ли была я? О, да! Ещё в каком! А ещё я была расстроена, растеряна, почему-то смущена и очень хотела заняться сексом. Вот прямо сейчас, немедленно… непонятно, правда, что это ещё за фокусы — я никогда не была человеком, который считает секс лучшим итогом любой ссоры. Несколько раз я вставала со стула, порываясь было пойти следом за Анхеллом то в душ, то в спальню, но затем силой воли усаживала себя обратно. Голова у меня уже не просто болела — раскалывалась с каждым ударом сердца. Потихоньку мигрень затихала. Как и желание куда-то идти, что-то делать, кому-то доказывать свою правоту… оставалась только усталость и непонимание: что за чертовщина? «На улицу, — решила я, наконец окончательно поднимаясь со стула и задвигая тот под стол. — Мне надо на улицу, свежий воздух всегда помогает». Тем не менее, решить что-то и сделать что-то — вещи несопоставимо разные. Прежде чем выйти из дома, под крышей которого на меня накатывали то похоть, то раздражение, я убралась на кухне. Остатки еды засунула в холодильник, очистила тарелки, загрузила и включила посудомойку, протёрла стол, кухонный гарнитур и плиту. К тому моменту, как кухня засверкала первозданной чистотой, Анхелл уже видел десятый сон. Я слышала тихое сопение из спальни и слабый запах лаванды: супруг всегда душил свою подушку растворённым эфирным маслом, чтобы спалось лучше. Я же всегда предпочитала спать в свежести и прохладе. Поскольку я была не очень большим любителем пустых прогулок, то решила не просто «проветриться», а выйти в ночную с пользой. Из тазика в ванной я достала бронетрусы супруга, — пятно чувствовало себя превосходно, спасибо; всё такое же слизистое и зелёное, оно не внушало мне ни капли хорошего настроения, — которые отжала и засунула в пакет. Может, в отделе бытовых средств я смогу найти какую-нибудь супер-химию против этой слизи? Если честно, то в голову мне лезли совсем уж непотребные варианты: от соли, — слизняки на Земле же боятся соли, верно? — до отравы против тараканов. Если их берёт, то и иномирную грязь уничтожит. По крайней мере, стоило бы попытаться. Натянув на ноги любимые кеды, я вывалилась в ночную прохладу, стараясь думать о чём угодно, кроме прошедшего разговора. О том, к примеру, что приготовить завтра. Или во сколько я проснусь днём, если буду гулять до рассвета — давно не видела, как темнота ночи растворяется в рыже-розовых оттенках подступающего утра. Или о том, почему моё ненормальное возбуждение после улыбки Анхелла сопутствовало с головной болью такой силы, что я едва не потеряла сознание прямо на кухне. Городок, в котором я когда-то приобрела миленький одноэтажный коттедж, был устроен по американскому лекалу: мухи отдельно, котлеты отдельно. То есть, жилые здания отдельно от общественных и коммерческих. С одной стороны, такое зонирование позволяло спокойно отпускать детей гулять во двор, потому что в наш городок не приезжал никто лишний; каждый «неучтённый элемент» тут же сканировался многочисленными зоркими старушками, которые охраняли свою территорию подобно коршунам. Охрана, конечно, тоже не зря свои зарплаты проедала, но старушковый дозор — вещь совершенно особенная. Уникальная в своём постоянстве, я бы даже сказала. Не бывало такого, чтобы кто-то проснулся из-за вывоза мусора, — не очень удобно, но все мусорки у нас были на выезде из жилой зоны, — или из-за того, что магазин по соседству принимает поставку из вонючего огромного грузовика. Мимо наших домов не рассекали ночные гонщики: откуда им взяться в месте, где в основном живут молодые семейные пары и пенсионеры? Да на нас даже Льюис ни разу не нападал! Ни он, ни его многочисленные роботы-помощники или выведенные в пробирке чудовища. В общем, можно было спать совершенно спокойно. И так же спокойно можно было выйти на улицу ночью, не думая о криминальных элементах по соседству. В конце концов, им было бы просто не по карману кучковаться здесь: за свой коттедж я отвалила все деньги, что достались мне от родителей, да ещё и сверху добавила то, что смогла отложить за время своей учёбы в Университете. Анхелл в покупку не вкладывался, что раньше меня обижало; теперь же я думала, что это даже неплохо — иметь жильё, которое принадлежит только тебе. Идя мимо ровных ухоженных газончиков, которые в неверном свете фонарей напоминали о первых кадрах какого-нибудь ужастика, я зябко потирала руки. Осенние ночи, тем более в преддверии ноября, всегда холодные. Конечно, в наших широтах снега не выпадало даже на Рождество, однако температура могла и в минус шагнуть пару раз за холодный сезон. Я выскочила из дома на эмоциях, так что даже куртку не захватила. На что только надеялась — что меня злость изнутри разогреет, что ли? Конечно, я никогда не была мерзлячкой, даже наоборот: обогрев организма у меня настолько хорошо работал, что я даже зимой могла ходить в футболке и толстовке сверху. Но сейчас что-то я не подумала. Хотя смысл теперь ворчать. Можно, конечно, вернуться домой, но тогда ни о какой прогулке и речи не будет, я просто лягу спать из-за усталости. И всё. Ни тебе серьёзных жизненных решений, принятых в неподходящее время, ни мыслей о том моменте, когда же моя жизнь свернула не на ту колею. Но шаг всё-таки лучше ускорить. Хоть немного согреюсь. На улице, по ощущению, было что-то около двенадцати градусов по Цельсию: недостаточно, чтобы обморозиться, но вполне хватит, чтобы заболеть из-за переохлаждения. А может и к лучшему, если я заболею. Полежу, отдохну. В кои то веки не надо будет ежедневно готовить по чёрт знает сколько часов, убираться, стирать. Будет шикарная отмазка: я болею, дорогой Сверхчеловек, будь добр обслуживать себя самостоятельно. Разве это вообще нормально? В смысле, что я «могу» прекратить готовить-стирать-убираться только по причине болезни? Я работаю на Анхелла, что ли? Или, может, у нас контракт? Да мы даже расписались без брачного договора, так что никаких условий или санкций быть не могло. К тому же, такие договоры фиксируют только материальную сторону жизни. И почему я тогда работаю, как хомяк, которого заперли в крутящемся колесе? Без продыху! Топать я стала с большим раздражением, от которого даже слегка согрелась. Почему из выпускницы-отличницы, которой пророчили большое будущее, я вдруг стала прислугой в собственном доме? Как так получилось, что сверкание чужой улыбки выбило у меня из-под ног почву, лишило устойчивости и желания подняться? Почему вдруг я начала думать, что стирка и глажка — верх того, что я могу дать миру? Фриланс в этом контексте выглядел как насмешка над моими профессиональными навыками, которые давно покрылись настолько толстым слоем пыли, что и подумать страшно. Я остановилась под одним из фонарей. Они работали, реагируя на движение, так что свет сопровождал меня по всему моему пути. Когда же я отходила на достаточное расстояние — фонари выключались, чтобы не мешать спать жителям нашего тихого городка. Может, пора идти вперёд по дороге жизни? Не в смысле, что пора в магазин, а более глобально. Сделать шаг вперёд, оставить Анхелла где-то позади, под светом его собственного фонаря, и не жалеть, что Сверхчеловек… В голове у меня щёлкнуло. Я зашипела и приложила пальцы к вискам, от боли даже садясь на корточки. Чёртова мигрень портила и без того не радужное настроение. Анхелл… был совершенно не приспособлен к быту. Уверена, что всего за неделю после нашего расставания он зарастёт грязным бельём и упаковками из-под полуфабрикатов. К тому же, у Анхелла не было места, куда бы он мог вернуться: Сверхчеловек получал огромные гонорары, но так и не обзавёлся собственным углом, если не считать наш коттедж. Мой супруг отстроил базу для других героев, где каждый мог оставаться столько, сколько потребуется, но разве это сравнимо с настоящим домом? Боль утихла. Я спрятала лицо в ладонях, абсолютно разбитая. Не помогали ни самоободрения, ни аффирмации, ни даже слова о том, что в итоге всё будет хорошо. Я чувствовала себя маленькой и потерянной. Ещё и фонарь над головой, не улавливая больше движения, выключился. Ну просто блеск.