Акт I.
Будущее настало сразу, никто не доделал дела. Что там случилось — не ясно. Но ясно, что всем пизда. Расклады... они такие. Они проще, чем рыба-пила. Москва отравлена газом, в области идёт война...
Ветер,измученно завывая, огибает узкие переулки города. Омытый проливным дождём тротуар мог отражать размытые лица множества людей. Размытые в дождевой воде силуэты прохожих, и запах отсыревших стен, что был распространен холодным воздухом. Пасмурная погода лишь нагоняет серости: окрашенные в безнадежно сероватый цвет облака затянули небосвод. Былые красоты города поглощены в руинах: после многочисленных атак со стороны врага не осталось ни единой надежды на их сохранность. Совершенно одинокие, казалось, не отличающиеся чем либо от остальных прохожих девушки одиноко стоят близь мощёных,старых домов. Заклеенные старыми объявлениями, изрисованные граффити и измученные грязью узких улиц стены всё ещё оставались целыми. Целыми настолько,что на них можно было опереться без малейшего страха — в нынешних реалиях это была та ещё ценность. От расцветающей современности не осталось и следа. Вместо ярких высоток по въезду в город встречаются горы руин и следы от бомб. Несчастные жертвы погибшей в распале войны архитертуры всё ещё,вероятно, находятся в глубинах развалов. Отсюда и звонкие сирены — машины,люди, подъемные краны — и все они лишь исполняют свой тщетный долг. Устало вздохнув, девушка тушит сигарету о стены старинной хрущёвки. Где то за спиной тем временем слышится тихое шипение колес по изувеченному тротуару. — Рита! — её напарница нагло тянет за рукав, не оставляя возможности к сопротивлению. — Твою мать,шевели задницей быстрее!***
Дождь с новой силой бьёт по тонкому стеклу автомобиля. Мысли рассыпаются в пух и прах,когда авто начинает движение. Девушка отводит растерянный взгляд от окна,усеянного малейшими каплями дождя — они сползали наискосок, поглощали друг друга и наконец исчезали из поля зрения. Взгляд безнадежно цепляется за каждое пятнышко на крыше транспорта. Руки сжимаются в карманах сильнее,а душу населяет некая тревога. — Нам раньше даже такое и не думали поручить. — Райдэн пытается разбавить напряжённое молчание. — Что думаешь? — Я... Я не знаю. — недовольно выдохнув, она прижимает колени ближе к туловищу. Только вспомнила,что даже не пристегнула ремень. — Ну ты расслабься! — толкает за локоть собеседница,заставляя неуклюже поёжиться на собственном месте. — Всё будет на высоте! Действительно. Просто расслабься. Но так ли это просто? И Рита бы могла послушать Эи. Даже когда та бы несколько раз повторила это — Россвайс послушает,может быть, даже услышит. Но в глубине души всё равно знает,что слова эти лишены смысла. По крайней мере,сейчас, когда от страха они явно не избавляют. И это действительно пугало ещё больше.***
Едко-чёрная ткань быстро мокнет в руках совсем юной девчушки. Она прижимает его к телу сильнее, пытаясь согреться в проливном дожде. На большом побережном порту, казалось, совсем не нашлось места для них. Среди громоздких коробок, среди намокшей в дождевой воде древесине, отдающей знакомой сыростью; среди огромного множества людей и мнений, эмоций и безразличия, старых трущоб и разрушенных небоскрёбов. Всё вокруг выглядело слишком уж печально для этих троих. Возвышающиеся над разрушенными памятниками подъемные краны и бригады рабочих мерцали своим тусклым видом, добавляя в этот город вдвое больше уныния. Вот и мокрая ткань в руках, увесистая, вобравшая в себя так много воды, не приносит больше радости. Вот и намокшая насквозь порванная униформа, неприятно колющая и вздымающаяся под воздействием ветра, доставляет неприятности. Они оглядываются — сперва робко,будто исподлобья, взгляд ютился меж вымощенных высоток, от которых после многочисленных атак со стороны врага осталось всего ничего. Затем, взмывая ввысь, в глаза попадает хмурый небосвод. Но они ничего не понимают. В том же неведении они босыми ногами ступают дальше. Дальше,по тротуарам, по лужам и мокрому асфальту. Холодный дождь заботливо омывает лица, не оставляя следов слёз. Пронизывает нещадным холодном, будто любя, стирая последние воспоминания. Последний их источник тепла — скреплённые в замок руки. Тепло друг друга. Их собственных тел. Даже когда они чувствовали,что и это тепло погаснет,как старый фонарь, они не прекращали держаться вместе, преодолевая незнакомые прежде кварталы и жилые массивы. Киана оставляет едва мокрую ткань на плечах Тенмы,пытаясь укрыть от проливного дождя — и ничего не выходит. Изнеможденный юноша всё ещё продолжает дрожать от стекающей по лицу и телу прохладной воды,что просачивалась через тонкую поверхность формы. — Киана... — он посмотрел на неё, казалось, не собираясь ничего говорить далее. Всё такой же грустный взгляд, в коем так и читалась безнадёга. Промокшие светловатые локоны, местами сбиваясь и сильно запутываясь, точно прилегали к лицу и коже головы. И несколько из таких акцентируют внимание на щеке с номером, всё ещё оставшимся,как напоминание всего пережитого — 044. Он впивается худощавой рукой прямо в её рукав. Минута молчания. Он опускает взгляд, стыдливо сглотнув и почувствовав на себе точный взор. Её голубые глаза уставились прямо на мальчишку. Она убирает руку с чёрного плаща, оставляя капли прохладного дождя стекать и впитываться в ткань. Бинты на руке коллеи совсем испачкались и развязались. Она снимает последний промокший бинт с руки и кидает на тротуар — оголена бледноватая худощавая рука с зияющей глубокой раной. Через бледную и тонкую кожу видны слегка пульсирующие вены. Она прикрывает рану рукой, продолжая идти дальше. Ноги тряслись от беспомощности и холода дождевой воды, стекающей по коже. Она с сожалением смотрит на изнемождённых друзей. Тихо отходит, оглядываясь по сторонам; услышав вой сирен, что гулким эхом впечатался в остатки стёкол старых хрущёв, она понимает,что ничего хорошего это не сулит.***
Ноги, на коих тряпкой висели свободные по размеру простенькие штаны, тесно соприкасались друг с другом. Каслана чувствует, как по обеим сторонам от неё притеснились Коллеи и Цукаса, опустив головы вниз. Когда они только приехали сюда, то совсем не думали,что даже не знали русского языка. Сотрудник полиции, быстро очеркнув что то в рабочем журнале, продолжал говорить с ними. — Ну? Вы что, немые все что-ли? Он отворачивается от рабочего стола, сложив руки в замок и сконцентрировав внимание на троице детей. На самом деле, они просто не понимали, чего от них хотели. Полицейский недовольно поморщился, поправив, а вскоре и вовсе сняв фуражку. Он оставляет её на стопке с документами, аккуратно помещенными в красную папку. — Вон ты. — он указывает носом, слегка приподнявшись. — Мальчик,тебя как хоть зовут-то? Цукаса отмалчивается, пытаясь намекнуть,что они не местные. Он поднимает голову, подавшись вперёд и едва ли не встав со стула; однако тут же замирает, стоило посмотреть только в глаза мужчине. Мальчишка скромно усаживается на стул так,как сидел и до этого. Отчаянно вздохнув, мужчина берёт ручку из дешёвого бумажного стакана,который не так давно оборудовал как место для канцелярии. Оперевшись на стол, он, слегка обмочив пальцы в слюне, выудил из папки листов один чистый. — Пиши. — он снова указал в сторону Цукасы, положив на колени лист и дав в руки ручку. Тенма лишь с недопониманием смотрит на него, сжимая предмет письма в руках сильнее. Позже он перевел взгляд на лист, а затем вновь на полицейского — хотел было написать что-то на своём родном языке. — Пиши, пиши. Имя своё пиши, откуда ты, кто твои родители, в конце-то концов! Он озадаченно потирает глаза сморщенными пальцами, вздыхая от усталости. Махнув на детей рукой, он принимается за поиск других бумаг на захламленном столе. Тенма слышит, как коллеи немного шуршит по карманам. Тихое шуршание раздаётся по всему отделению, но, казалось, отвлекает лишь Цукасу и Киану. Каслана с большим сомнением смотрит на действия подруги,в то время как та нашла в левом кармане некую разогнутую скрепку. Чёрная блестящая деталь, явно покрытая каким то лаком, поблескивает во власти худощавых рук. Одёрнувшись от внезапного движения силуэта высокого мужчины, она машинально убирает руку обратно в карман. Сама же деталь из руки не выпускает. Глаза внезапно расширяются вместе с пришедшей в голову идеей. — Цукаса! — шёпотом выдаёт она, перетянувшись через Каслану по направлению к юноше. — А..? — он издаёт едва заметный кивок в её сторону. Дал знать,что слышит. — Слушай, он ведь всё равно не поймет, о чём мы, да? — Ну?.. — Мы можем обсудить, как выбраться отсюда... — она оглядывается на сотрудника полиции, повернувшегося к ним спиной. Высовывает руку из кармана, а вместе с ней показывая блестящую черную скрепку. — с помощью этой штуки! Тенма посмотрел на неё, как на сумасшедшую. — Ну,когда он уйдет... — она прикрывает рот рукой, сжав скрепку в кулаке свободной руки и едва заметно показывая одним пальцем в сторону двери в другой отдел. — вот туда. Уверена, он не найдет свои бумаги здесь. Вот тогда мы и сбежим. — Сбежим? Уверена,что сработает? Коллеи заметно кивает, оставляя вслед вполне уверенный взгляд. Она снова одёрнулась, вернувшись в прежнее положение вместе с тем, как полицейский снова обратил на них внимание. — Значит так, аболтусы... — он зевает, помотав головой. — Я ухожу вон в тот отдел, мне бумаги кое-какие найти надо. Вы здесь сидите, ладно? Цукаса и Коллеи переглянулись. — Кивай. — Сервал, улыбнувшись, устремляет взгляд прямо в сторону мужчины и издаёт кивок. Тенма делает то же самое. Как только мужчина скрылся за пределами иного помещения, девчушка моментально достаёт из кармана деталь и начинает прокручивать ту в замке входной двери. — Ты точно уверена,что сработает? — Да точно,точно... Я такое в фильмах видела. — девчушка во всю пыхтит над замком, пытаясь яростно его выломать. Выгнутые в двух местах концы железной детали с трудом справляются со своей работой. — А ты... Ты пока этого мужика придержи! — Как? — Цукаса, встав со стула и бросив на пол ручку с листком, смотрит в сторону двери. — Ну, блять, Цукаса! Держи дверь за ручку, если этот мудила вскоре соберётся выйти. Тенма, выслушав её слова, приближается к двери и придерживает её за ручку, попутно надавливая на поверхность всем телом. — Киана,будь готова выйти и бежать, как можно скорее! — обращаясь очевидно к Каслане, что уже встала со своего места, Коллеи наконец отпирает несчастный замок. Мальчик же чувствовал грубые удары кулаков по ту сторону двери. — Цукаса! Хватай Киану и... съебываем отсюда! Давай,бегом! Тенма резким рывком удалился от двери, схватив Каслану за запястье. Они пулей вылетели из отделения полиции, даже не понимая, в какую сторону.***
Потёртые и немало пережившие берцы на прочной и высокой подошве с шуршанием упираются в мелкую гальку, разбросанную по всей земле у пристаней. Женщина вышла из машины, попутно затягивая волосы резинкой. Чёрная, растянутая временем, она стягивает её длинные фиолетовые волосы и не оставляет за собой ни единой лишней пряди. Покончив с причёской, она кидает безэмоциональный взгляд в салон автомобиля. Кожаные сиденья и узорчатые резиновые коврики тут же скрываются за дверью, так и не запомнившись посредственным запахом резины. Девушка кидает взгляд в сторону горизонта, рукой докасаясь до крыши авто и ожидая свою напарницу. — Блять, Эи, все деньги же были у тебя! — Рита, натягивая на ноги задравшиеся обтягивающие шорты, подходит к той, хлопая по плечу. — я еле-как с ним расплатилась. Ты бы видела его ебало,когда я столько мелочи ему дала. Эи одергивает руку вместе с тем,как транспорт начинает своё движение. Отходя в сторону, она наконец обращает своё внимание на стоящую напротив. — Ты как? Подготовила оборудование? — Угу... — Эи натягивает черную маску на лицо и нервно потирает ремень, за который был прикреплен автомат. — Это... АК-74? — Рита касается оружия пальцами, проводя по прицельной планке. — в прошлый раз у тебя было другое оружие. — Пришлось поменять 47-ой из за сильной отдачи. — Эи взяла оружие в руки, попутно доставая из навесной сумки пули с переходником. Она быстрыми движениями рук присоединяет к автомату магазин с пулями — 30 патрон, каждая из них калибром 5,45мм. Она снимает оружие с предохранителя, оттянув до самого нижнего положения — для одиночных выстрелов. Оттягивает, ускорившись, затворную раму до отказа. Отпускает. Снова ставит на предохранитель, придерживая оружие за рукоять. Сглатывает,очевидно волнуясь, но тут же ловит себя на этом — выдыхает, не давая воли эмоциям, и отводит взгляд в сторону. Рита задумывается, сжимая в руках рукоять своего дробовика. «Вепрь-12». Ощущение, что холодный металл не даёт покоя, а тяжёлый свинец даёт опору тревоге. И она могла бы, как и обычно, достать сигареты с зажигалкой и закурить — однако,условия миссии не давали этой возможности. Девушка сжалась, под холодной одеждой очевидно сильнее забилось сердце и сжалась калачом грудь.***
Засада. Руки утопают в глубоких завалах и царапающих ветках, одно лишь оружие выпирает из контрастирующей смеси. Её не видно, но она вполне видит всех. Снова убеждается,что сняла оружие с предохранителя. Одергивает руку, создавая небольшое шуршание, чтобы натянуть маску до уровня носа. Дыхание сбивается. Адреналин бурлит в венах, оставляя тело в холодном поту и напряжении. Сквозь перчатки незаметно,но потоки пота взяли своё русло. Незначительная погрешность. — Как насчёт твоего бронежилета? — шёпотом произносит Россвайс. — К чёрту. Обойдусь без него. Шипение рации. Командир, стараясь излагать мысль как можно более сжато, сообщает о скором приближении врагов. — Американские солдаты из первой группы вскоре будут здесь. Ваша задача – прикончить всех. До единого. Как вы это сделаете... Уже не моя забота. — Эола Лоуренс, оставив после краткой речи усталый вздох, отключается. Как Россвайс, так и Эи получили приказ. Они разжимают рукоять своих автоматов, а затем вновь сжимают, сохраняя полный контроль и холод. В полной готовности настроить прицел и нажать на курок. Вдох. Собранные беспорядочно, носом или ртом,молекулы воздуха заставляют тело держаться изо всех сил. Не шелохнуться, не подать виду,что они здесь. Шипения рации больше отныне не раздавалось — Лоуренс, похоже, сказала всё, что хотела. Эта женщина всегда была предельно молчаливой. Краткая и сжатая речь, вечно соблюденная субординация и сдержанность — её девиз и спутник по жизни. По крайней мере,с подчинёнными. И некоторые так и ждут, быть может, целыми отрядами, как с её пышных губ,что она наспех красит матовой красной помадой, сорвётся хоть одно слово похвалы в их сторону. Но от такой женщины, как Эола, такого, увы, ждать не стоит. Накрашенные дешёвой тушью ресницы, слегка густые, подчёркивают шарм и глубину янтарных глаз; ровный нос, в меру выделяющийся, смотрится лаконично даже в профиль,дополняя угловатые черты лица. И та самая матовая помада, вечно выделяющаяся на фоне практически отсутствующего макияжа. Даже если тушь потечёт под потоками дождя или воздействием слёз, то помада, обрамляя контур едва заметно потрескавшихся губ, останется. Её колье, вечно свисающее на изредка открытых наполовину ключицах, всегда привлекает внимание блеском, отливающим золотом. Шик. Лоуренс явно знала в этом толк.***
Цукаса отмалчивается, пытаясь разглядеть хотя бы часть надписей на мокрой бумаге, ещё давно оставленной на стенах остановок и информационных стендах. — Ты пытаешься это прочесть? — Каслана тычет пальцем в объявление о продаже квартиры. Внизу крупно, вычурно, жирным и тёмным маркером был оставлен номер. — Оно же всё на русском. — Кто знает, может, мы останемся здесь жить? Киана вздрагивает и, слегка оттолкнувшись на двух пальцах, выражает открытое недовольство. — Жить? Ты серьёзно? И как... Цукаса,подумай головой,прежде чем говорить! — она,обидевшись, скрещивает руки в районе груди и отводит взгляд, продолжая идти дальше. Взгляд Тенмы невольно отцепляется от несчастного объявления. Он подаётся вперёд, стараясь успеть за остальными двумя. Остановившись практически синхронно, они с досадой обнаружили,что пришли к тому же прибрежному району. Те же знакомые пристани, галька на мелком пляже; знакомые,пусть и едва, лица. — То есть... — Коллеи явно опускает плечи,что до этого были явно приподняты в напряжении. — Мы так долго петляли,чтобы прийти в то же место? Сервал подаётся вперёд,пока путь не преграждает чья-то рука. Очевидно взрослого человека, жилистая и крепкая конечность не давала проходу дальше всем троим. — Тс-с. Дети, отошли отсюда. Здесь не место обычным жителям. Зажатый военный обращает на троицу свое внимание,когда как они, не понимая ни слова, продолжали наблюдать за ситуацией. Рука, скрытая под чёрной кожаной перчаткой, очевидно запотевает и устает. Человек поправляет рукоять автомата в руках, вздохнув. — Это засада. Если вам жалко расстаться с жизнью – пристройтесь уже куда-нибудь. Дети переглянулись, присев поближе к земле. Интуиция заставила их сделать это. Военный усмехается, слегка стягивая маску и смотря прямо в глаза Цукасе. — Хорошая попытка. Что-ж, ладно, ваш выбор. Из под маски мельком проглядывают зеленоватые локоны волос. Было видно,как незнакомка едва ли заметно улыбается. Никто из этих троих даже не догадывался, что это могла быть девушка — под мешковатой одеждой, бронежилетом и свисающими брюками совсем не давалось различить фигуру. Немного раскинув плечи и стерев со лба пот, она натягивает чёрную маску обратно. Плотная ткань снова закрывает практически всё,кроме глаз.***
— Ну кто-ж, блядь, знал!.. — Эи перезаряжает автомат из обоймы. Новая очередь снарядов с бешеной скоростью отправляется в сторону врагов, а гильзы так и обжигают теплом. — Эти ублюдки ещё где-то поблизости основали базу! Ну и поднасрали, называется. Ещё и её гасить надо будет. Шипение рации обрывается. Россвайс принимает её слова и бросает предмет связи в сторону, стараясь не сбить прицел. Новая очередь пуль отправляется в толпу врагов, бывало и по несколько снарядов в одного человека. Сильная отдача. Перезаряд — на режиме очерёдной стрельбы 30 патрон уходят легко, за считанные секунды. — Эи, ты бы полегче! Все припасы израсходуешь! Кровь шумит в ушах. Новые притоки адреналина дают возможность вдвое быстрее отвести затворную раму до отказа — движения рук точны и молниеносны, отточены вместе с опытом. Она не слышала Риту. Да даже если бы сама Лоуренс приказала остановиться, она бы не сделала этого. Запас из 150 снарядов быстро уходит, находя свой конец в телах противников или в охладевшей земле. Даже омытая чистой кровью, та не была достаточно разогрета. Грудь сжимается, беспорядочно и невыносимо тяжко. Девушка чувствует каждый свой вдох или выдох — тяжёлые, терпкие и жгучие, как никогда раньше. Неприкрытый гнев. Маска безразличия и холод остаются в стороне, разгромлены. Новая очередь не раздаётся в хмурой тишине, не терзает тела мёртвых военных и не шокирует ещё живых. Маска снята, потрескавшись, распадаясь на части и давая волю самым отчаянным мерам. После тихого шуршания кармана в свете хмурого небосвода является блеск чёрного пистолета. Оружие, статное и явно внушающее страх, подчеркивает нарастающую смелость в её чертах лица. Из темной засады является она. Гордым шагом,не боясь никого и ничего — один пистолет в руках, 9 патрон и бушующая отвага. Бежит. Она бежит прямо в толпу, подбираясь как можно ближе. Около 12 солдат. Понимает,что снаряжения может не хватить. Сжав хладный материал в руках, она ускоряется — не страшны пули, выкрики и собственный грозный, но отчасти глуповатый вид. Пистолет успешно снят с предохранителя, и она начинает атаку прямо вблизи.***
Мёртвые тела уже лежали вблизи мелких камней. Бронежилеты пробиты, вид совсем жалок; измученные лица — шокированные, изнемождённые, быть может, вызывающие отвращение. Лишь одна девушка стоит, с печалью и терпением в глазах разглядывая единственного врага. Эи в замешательстве. Она совершила ошибку — вместо 9 патрон она зарядила всего лишь 8. Ещё раз проверив и тщетно нажав на курок, она бросает оружие в сторону. — Сирин. — оглядываясь из-за спины, тихо произносит девушка. — А? Да ты сейчас допиздишься у меня! — вспылила Райден. Щёки заливаются красным: то ли от стыда, то ли от гнева. Она совсем не понимала ни себя, ни ту, что стояла напротив. Ту, чьи бледные руки даже не пытаются обхватить или сопротивиться во время попытки удушения. Её голос слегка хрипит вместе с тем, как Эи едва успевает докоснуться руками до её шеи. — Меня зовут Сирин. — абсолютно безразлично говорит она, направив дуло своего пистолета поодаль; явно за плечо стоящей напротив. — Ты это..? — Райден оглядывается. Оружие было направлено прямо на беззащитное дитя, моментально замершее в неведении, как беззащитная кукла. Бледные пальцы согнулись в кулаки, вздымается худое тельце под градом волнения. По щекам непроизвольно текут слёзы. Девчушка едва ли успевает оправить сползшие на лицо белоснежные пряди волос, только лишь думает сделать первый шаг под дулом пистолета. Эи отступает в сторону, не сводя взгляда с противника. Её тело закрывало девичье, обеспечивая защиту. — Выстрелишь... — Убью. — без лишних колебаний продолжает фразу Россвайс. Сирин отводит прицел чуть ниже, в область ног Эи. Ни единой эмоции, даже в случае, когда холод оружия упирается в висок, а гнёт жестокости поступает в уши через короткие фразы. Она собиралась выстрелить — пальцы, издавая лёгкую дрожь, увеличивают своё давление на курок. — Хорошо. — моментально раздаётся выстрел, и практически единовременно следует второй. Рита сильно морщится от попавшей на лицо крови и резкого звука. Тело врага ослабло. Бледноватый оттенок сиреневых волос практически неразличим: слипшиеся от густой крови локоны прилипали к остаткам черепной коробки, некие же наоборот, отваливались. Остатки прежних мозговых полушарий ярко красовались алым пятном средь относительно бледных и тёмных камней. От прежде целого черепа осталось лишь это, если забыть про останки нижней челюсти и некоторых зубов. «Сирин» — в этом беспомощном теле отныне ничего не напоминает о ней. Эи в свою очередь рефлекторно закрывает глаза девчушке, не давая смотреть на происходящее зрелище. — Ошибочка. Я выстрелила раньше, она сбила себе весь прицел. — поставив оружие на предохранитель, она отходит дальше от трупа. Сдерживать отвращение и приступы рвоты было трудно обеим. — Поэтому в тебя ничего не попало, так?***
Свет, изменчиво акцентируя внимание на различных предметах одежды, отливает самыми различными оттенками и не даёт глазу скучать. Расслабленно откинувшись на спинку старого кресла, девушка устремила взгляд на вид из окна. Она поймала себя на мысли, что этот район выглядит куда лучше, чем те, что они видели ранее. Температура в помещении стояла высокая. Достаточная, чтобы спровоцировать желание снять всю одежду прямо сейчас. Однако девушка, выдерживая жару, слегка оттягивает ворот тонкой футболки. Отряхнув ткань и создав тем самым небольшую отдушину, начинает: — Слушай... А виды здесь куда лучше, чем в Москве. — Мафую, выслушав сказанное собеседницей, усаживается напротив с книжкой в руках. — Угу... Только я не совсем понимаю, для чего нам нужно было переезжать. Открытое окно едва ли спасает от невыносимой духоты. Ветер слабеет, и вместе с тем жара чувствуется сильнее. — Ну как это, для чего... Ты ведь помнишь тот случай в 2097-м? — Лилит слегка устремляет взгляд вверх, закинув ногу на ногу. Мафую молчит. Видимо, негативные воспоминания исчезли из памяти — на ум совсем ничего не приходило. — Мне тогда было ещё 12. Американцы, чёрт бы их побрал, скинули все ядерные отходы на Москву. — девушка обиженно скрещивает руки и едва слышно вздыхает. — И мои родители тогда погибли от лучевой болезни. Там впринципе около половины населения отсеялось сразу. — Ох... — Мафую отстраняется, но смотрит жалостливым взглядом; намерена выразить сочувствие. — Но всё таки... Хочешь сказать, радиация есть там и сейчас? — Угу. — отрезает Лилит, встретившись взглядом с Мафую. Тишина. Никто не знает, как продолжить разговор. Лишь ритмичное тиканье часов знаменует конец каждой прошедшей секунды — будто бы кто то обращал на это внимание; Из электрического чайника, стоящего на столе, сочится пар. Напротив, на практически полностью свободном столе, располагается две кружки. Узоры отдаленно напоминают цветы, те самые, полевые — самые разные, незаметные, но в то же время незаменимые в узоре фарфора. Чайные пакетики и пару ложек сахара — чашки пустуют,никто не спешит налить чай. Девушки лишь сидят друг напротив друга, не обращая внимания на окружающую обстановку. — Вот и сейчас ситуация там стоит... Не очень. — Спустя 28 лет? Подожди. Но ты же говорила,что тебе 26... — Блять... — Лилит издаёт краткий выдох и, раскрепив руки, кладёт на стол. — Понимаешь... В 2100-м, когда мне исполнилось 15, я смогла протестировать эти... Замораживающие капсулы?.. В одной из таких я пролежала где-то лет 14. — Что? 14 лет? — Мафую выражает удивление, сильнее сжав книжку в руках и вытаращив глаза. — То есть, всё время,что ты провела там, ты не считаешь? — Не-а. Поэтому все думают, что мне 26. На самом деле... Выходит, что 40. Мафую молчит, стараясь принять новую информацию. Она явно не была готова к такой новости, а потому сознание отторгало это. Девушка сглатывает, очевидно отводя взгляд в сторону. — Вот уж не думала, что общаюсь с 40-летней старухой! — усмехается, оперевшись одной рукой на оставшееся на стуле место. Ухмылка не сползает с лица, как бы она ни старалась. Наконец, она поймала себя на мысли, что сложившаяся ситуация выглядит вполне себе нелепо. Асахина заметно мнётся, душу поглощает неуверенность, когда грудь сжимается калачом. Казалось, что кости намертво присосало к коже, и от этого внутри сверлящее и тянущее чувство. Она жадно втягивает воздух носом, издавая негромкий своеобразный звук. Тут же выдыхает всё ртом, в тщетных попытках расслабиться. Конечно, может быть, тут ничего такого и нет. Но для Лилит определённо было.***
Мальчишка скромно усаживается на небольшое креслице. Его блондинистые волосы по прежнему беззащитно, раскидисто и потрёпанно облегают голову, создавая неопрятный вид. Старая форма была заменена чёрной длинной футболкой с большим вырезом в области груди. От этого чувствовался небольшой дискомфорт, и мальчик машинально перекрыл открытую зону, натянув ткань по самую середину горла. Костяшки пальцев были чрезвычайно близки к подбородку, а сам Тенма стыдливо опустил взгляд вниз. Лилит гладит его по голове, остановившись в области начала ушей. Непослушные жёсткие пряди продолжали хаотично выглядывать меж её пальцев. Цукаса почувствовал тепло её рук; слегка отстранившись, он ещё сильнее сдвигает ноги и сжимается от волнения. — Ты так всегда себя со взрослыми ведёшь? Ну, давай смелей, бить не буду! Тенма с дрожью выдает слабый вздох. Он опускает колени ближе к кожаному покрытию, замечая, как влажная кожа сильнее к нему прилипает. Неуклюже поёрзав на месте, он так и не выдал ни единого звука. — Ай, ладно, хрен с тобой!.. — откинувшись поодаль и приблизившись ближе к стене, говорит девушка. — Мафую, можешь принести... — Твои сигареты? — Асахина кидает пачку на скромный журнальный стол, сильно напугав мальчика. — Не думаешь, что курить при детях плохо? Лилит не желает отвечать на это. Она всё ещё старается отвлечь дитя нелепыми разговорами о самом разном, стягивая с новой пачки табака прозрачную плёнку.***
К Тенме постепенно присоединяются Коллеи и Киана. Их расслабленный вид он вовсе не одобрял, поскольку ещё не мог раскрепоститься сам. Пепел тонким слоем падает на поверхность пепельницы — кажется, это какое то старое блюдце, уже давно не используемое по назначению. Сигарета, охваченная тонкими пальцами с частично облезшим синим лаком на ногтях, вновь привлекает внимание. Сама женщина, тепло беседуя и выслушивая новые вопросы, даже отвечая на них, вызывала явное доверие. Карие глаза отсвечивают тёплым янтарём и осенними листьями. Блики, подрагивая вместе с движением глаз, меняли свою форму, становясь отчётливее и заметнее. — Ну так что?.. Получается, остаётесь здесь? Сказанная Лилит фраза выбила Цукасу из колеи. Он обменивается взглядом с Кианой — та видит, что он будто умоляет уйти прямо сейчас. Но его отчаяние быстро разбивается о пугающую уверенность в глазах Касланы. Она кладёт руку на его плечо, будто попросив ничего не говорить. — Да, остаёмся. Это, наверное, лучший вариант.Акт II.
Скажи ещё раз —
Где-то опять зажигают газ. Скажи ещё два —
Всё, что есть, по-прежнему слова.
Скажи ещё три —
Сердце сильно тикает внутри.
Россия, Санкт-Петербург.
2129 год.
Смиренное и ритмичное пикание многочисленной медицинской аппаратуры раздаётся по всей палате. Пустота. Всё, что между ними есть, и всё, чего им недостаёт. Вакуум. Он лежит на помятой белой постели. Рука, больше не затянутая бинтами, бесцельно дрожит. Он ощущает на себе её прикосновения. Тепло, все её 36 и 6 — с дрожью посвящаются слабому и ничтожному телу. Она снова берёт его руку в свою; не зная, зачем и почему. Юноша не сопротивляется. Лишь больше охватывая её руку, он делает прикосновение ещё надёжнее. Мандарины, что он так любил. Они были заботливо принесены ею — особенные. На этот раз они налиты чем то особенным. Будь то искренняя забота или уже не дружеская любовь; он знал, что они были бы в три раза, а может и во все десять вкуснее. Неровные блики образовываются на кожуре, яркой и привлекающей. Но даже им сейчас он не придаёт особого значения. — Цукаса, пожалуйста... — на глаза свинцовым грузом накатываются слёзы. — Я знаю, что тебе плохо... Его сердечная недостаточность сыграла с ним злую шутку ещё два года назад. Киана и Коллеи, две его самых верных подруги, уже наверняка успели встать в ряды ликвидаторов. А он неудачно попал в больницу, лишь изредка видясь с ними. Сердечная недостаточность — подумать только, а ведь болезнь не мешает испытывать эмоции. Не мешает и сейчас, незаметно для Касланы, дать волю слезам. — Это правда неважно. Я поправлюсь. — Тенма прерывается, когда Киана громко шмыгает носом. — ты только скажи, что у вас всё хорошо. Это главное. Ноги подкашиваются. Теперь Тенма не единственный, кто в этом помещении испытывает сильную тянущую боль в районе груди. Всхлип. Раз за разом тот вырывается из глотки, когда Каслана, запинаясь и утирая со щёк слёзы, пытается что либо сказать. Сознание забито под завязку, но в то же время ужасно пустует. Она не опускает его руку. Смотрит, вытаращив глаза, и время от времени сильно-сильно их зажимает; Готовая припасть на колени перед всеми богами за его жизнь, она вздрагивает сильнее и формирует мысли вдвое тяжелее. — Я доживу до твоего дня рождения, Киана. — он улыбается. Холодные и потрескавшиеся губы, уголки которых заметно тянутся выше, едва поддаются контролю. — И до операции тоже. Его слова,как нож в грудную клетку или раскалённый прут в рёбра — больно, страшно и всегда побыстрее хочется это закончить. Невыносимо. — Молчи! Не говори таких вещей... — ноги слегка согнуты в коленях. На своей разгоряченой руке она чувствует его — конечность холодная, такая же худощавая; та, которая впечаталась девушке в память ещё с самого детства. — Успокойся, пожалуйста. Ты ведь моя подруга, и мне не хочется видеть тебя в слезах. Она в отчаянии. Вид больничной палаты размывается в соленых слезах, а в горле комом застрял вкус горечи. Надежда на его счастливую жизнь будет сожжена прямо здесь, если она скажет что-то лишнее. Будет сожжена синим пламенем. — Прошу тебя... Ты же выживешь?.. — она крепче сжимает его руку, но осторожно. — давай я расскажу тебе... О нас. Ты же любишь слышать истории из нашей жизни? Пожалуйста, послушай... Тенма лишь с грустной улыбкой, будто замершей в едином положении, не сводит взгляда с Касланы. Он не говорит ничего, хотя его слова для Кианы были сейчас дороже всего на свете. Даже собственной жизни — однако, её сердце не подходило для донорства. И она, дрожащая, слезливая и до того,возможно, жалкая в его глазах, хочет сказать пару слов. Нет, сказать всё. Быть может, в порыве эмоций обнять его прямо здесь и сейчас, сказать ему столько, сколько он и в жизни не слышал. Пожелать всего самого лучшего. Но не выходит — ком в горле, постоянно подавляемый беспрерывной волной всхлипов, даёт право просто стоять и дрожать. Дрожать под его взглядом, продолжая честно молчать и ничего не делать. *** Продолжительный звук. Отвратительный писк. Касаясь его груди, она больше не чувствует дыхания. Смотря на его лицо, что застыло в улыбке, она больше не видит в нём жизни. — Цукаса?... Пульс сошёл на нет. Его безжизненное тело продолжает лежать в постели, осматриваемое врачом. Она беспомощно рыдает. Кричит, может быть, в порыве эмоций хочет вырваться из живых оков — Рита не даёт ничего сделать. Она бы хотела, чтобы рядом стоял Цукаса. Нет, возможно, он бы прямо сейчас встал и признался в нелепой шутке? «Нет? Прошу тебя, скажи мне, что шутишь. Что это шутка. Обними меня и скажи,что будешь жить!» Горечь невыносимой потери. Каждая кость будто наливается свинцом, а каждая слеза обжигает до адской боли. Пресловутая боль в голове не имеет значения, когда вокруг происходит всё это.***
Всё исчезает за пределами этого помещения. Безжизненное тело юноши, помещённое на железную каталку, накрыто белой тканью. Дверь заперта. Зажигается яркий, белый свет. Его тело теперь красуется ближе к углу — благо, тут совсем нет окон. Девушка, издавая характерное цоканье каблуков о кафель, усаживается за кресло и включает свой компьютер. Никакой лишней атрибутики в кабинете нет. Компьютерный стол с бесконечным количеством пометок, место для тела и небольшой шкаф,тянущийся вдоль стены. Красуются на обычных полках разные книги, бросаясь в глаза яркими обложками и названиями, разборчиво написанными на самом переплёте. И она совершенно одна. Конечно, с телом знакомого ей паренька — Цукасы Тенмы. Файл полностью загружен. Искусственная программа, согласно её планам, должна была выйти из стадии разработки уже сегодня — её тайный проект, который она вела, когда Тенма ещё был жив. Его искусственный интеллект.***
Вместе с характерным щёлканьем пальцев по клавиатуре на экране выводятся всё новые строки кода. Капли пота выступают на лице, когда как влажность воздуха в помещении относительно понижена. Она смотрит на юношу. Его тело, оставленное и брошенное жизнью, смиренно лежит на поверхности. Грудь больше не вздымается в ритме дыхания, а худощавые конечности не трясутся. Кровь, что раньше текла по венам, давая новый прилив сил в трудных ситуациях, отныне медленно остывает, предавая телу ещё более болезненный вид. В её взгляде переменчивым, дрожащим бликом мелькает сожаление. Она прекрасно помнит его живым. — Твои друзья будут рады, если ты снова сможешь с ними поговорить. Тишина. Другого женщина и не ждёт, скромно отводя свой взгляд к холодному свету монитора. Работа медленно, но верно шла к концу — однако Мэй точно знала: ИИ Цукасы будет использован далеко не как утешение для его друзей. С этой мыслью ненадолго остановившись, она неуверенно нажимает на клавишу. Кусает губы. Тревога подступает, словно ком в горле. Внезапная пауза. Треск выбитой двери. Одна секунда — щепки красивым, неплотным слоем ложатся на пол; хаотично, так же, как прямо сейчас бьётся её сердце. Её кости и внутренности будто подвязали за тонкий канат, — он тянет, тяготит и сбивает дыхание. Лишает движения, точно так же, как прикосновения холодных рук к её плечу. Трепет. Скрип старой обуви, пыль. Хочется кашлять — пальцы соскальзывают, ненавязчиво, но игриво, прямо на шею. Акито. Мысль появилась в голове, будто искра или импульс, дающая слабому хрипу вырваться из гортани. Руки трясутся, чувствуя его ледяной взгляд на себе. И этот взор мучительно ползёт вверх, тянуще, с горечью. Будто режет всё её тело острой ноющей болью, сжимается комом в груди, вяжет, затягивает туго, будто узел. И останавливается на уровне её плеч. Она готова подумать, что в этом чёртовом плече уже давно зияет дыра, — однако ничего нет. Повреждения только в её душе. — Знаешь, Мэй, что будет, если обмануть смерть? Она чувствует холодное дуло пистолета в районе затылка. — Она всё равно забирает своё. Мысли заперты в одном мгновении — в том самом, в котором произошёл выстрел. В том, в котором её тело, с громким грохотом падая на пол, лишилось возможности когда-либо встать. Её планы, размышления, жизнь — всё это сошло на нет. Одно нажатие на курок, и Райдэн Мэй уже больше не существует в этом мире, как личность. Он явно поморщился от попавшей на лицо крови. Пуля прошла насквозь, оставив немало нелепых брызг. И её труп, смиренно застыв в одном положении, будет забыт им; он переступит через тело, приблизившись к монитору компьютера.***
Тепло последнего месяца лета. Это был август, кажется, 2115 год — он не давал отсчёт времени. В его воспоминаниях хаотично всплывают фрагменты этого лета. Проносятся в потоке судьбы, в его памяти. Он прекрасно помнил её. Той, кем она была ещё даже, может быть, в мае — совсем неуклюжей, зажатой, простой. Лёгкая добыча. Та, в которую он неизбежно, быть может, влюблен — он ещё не определился, зарываясь глубже пальцами в тёмные волосы. Её грудь трепетно сокращается, со временем вздымаясь, следуя в унисон его прикосновением. Тело ощущается, как нечто меньшее, чем камень — они не чувствовали себя, границ собственных тел. И лишь огни отускневших в гнёте ночи улиц помогали пролить свет на настоящие чувства. Игра фальши и истины, где вторая оказывается, казалось бы, в жалком положении. Издаёт странный всхлип, стоит только докоснуться до грани. Последнего рубежа. По всей комнате снуёт полный беспорядок. Бутылки небрежно располагаются вдоль кровати, на белоснежном ковре, и, казалось, жидкость из них вот вот выльется прочь — на белый ковёр, что по словам Акито так ценит его мать. Вещи, так беспечно оставленные на спинке стула и брошеные на пол, освещаемые красными огнями машин. Немного пепла и пара бычков в пепельнице; дым терпким следом остаётся в горле, Мэй всё ещё не может откашляться. Неизвестный белый порошок горстью рассыпан на столе. Акито точно знает, как правильно его использовать. Нет, его не следовало убирать, как велела Мэй, слегка подрагивая и садясь напротив. — Нет, нет. Просто вдохни. Это не вызывает зависимости. Кисловатый запах бьёт резким потоком в ноздри. Кашель, одышка, лёгкая тошнота. — Сейчас станет легче, не бойся. Его лицо, и без того казавшееся ей симпатичным, было окрашено в тона беспечной улыбки. Пусть и на расстоянии, она чувствовала тепло — подумав, что это от него, она улыбается в ответ. Глаза закрываются, но спать совсем не хочется. В свете городских огней они вдвоём, будто бы единственные во всём мире, лежат, не думая ни о чём. Совсем. Мысли перебиваются, яркими импульсами или очередной ужасающей галлюцинацией; принятая доза оседает приятным комком где-то внутри. Казалось, внутренности совсем не чувствуются. Она и не знала, что внутренности имеют возможность неметь. Искрами и мягкими касаниями он пробрался в её сердце — самый центр души, пусть и отравленной этим ядом. Тем, от которого теперь так сильно зависимы они оба. Новая доза. Расслабление приходит быстрее, язык будто развязывается; тело получает полную свободу. К кисловатому запаху можно быстро привыкнуть. К ощущению лёгкости и теплу среди пелены холодной ночи тоже. Но теперь ни уют в холодах летних дождей, ни его рука на её бедре не кажутся такими отчуждёнными и странными. Им ничего не кажется странным — границ больше нет. Телом руководит лишь простое желание. Тепло его губ на её щеке. Поцелуй. Тёплый, почти горячий, плавящий лёд в сердце. Она впервые чувствует это. Запястья сплетаются, образуя смешанную картину; смешанную и хаотичную, нарисованную двумя людьми. Им ещё далеко до профессионалов, но они точно знают, что им нужно на самом деле. И это не красивые картины. Это не музыка, доносящаяся из придорожных клубов. Это совершенно иной вид искусства — они сами. Время казалось совсем иным. Казалось густой смесью чувств, беспорядочной мелодией; и то, и другое застывают, но её руки, ныряющие под его футболку, продолжают своё движение. Прерывисто стучит её сердце. Смущение выливается ярким румянцем на щеках — Шиномоме впервые видит это, снимая тянущую резинку, что утягивала длинные волосы. Она зарывается пальцами в его волосы — явный, естественный рыжий оттенок пёстро отзывается совсем иными цветами, когда на улице мигают фонари. И этого света им вполне достаточно. Только им двоим — и ещё один поцелуй, искренний, возможно, а может и нет. Они не знают, чего друг от друга можно ожидать. Но это не так важно. Важнее было то, что им тепло рядом — сильнее впиваясь руками в её обвисшую футболку, думает Акито. Он усмехается, заглядывая прямо ей в глаза. Не сохраняя расстояния, подбираясь ближе. Так, что она чувствует его горячее дыхание на себе. И от этого легче — о лёгкости символизирует слабая дрожь и останки былой высшей эйфории. Улыбка. Он явно знал, что скажет сейчас. Явно мог предугадать её ответ. — Сдаёшься? — Да. — сиплым голосом срывается с её губ прежде, чем его дальнейшие действия исчезают из памяти.***
Тепло тех времён и воспоминаний остаются лишь терпким вкусом на его губах. Создают контраст между той разгораченностью и тем холодом, что царил прямо сейчас. — Ничего, Мэй. Я сделаю всё за тебя. Мне даже не придётся красть твою программу. Безжизненное тело никак не отзывается. Лишь бесцельный стеклянный взгляд, устремлённый в стену, задаёт остаток жизни. Он ещё раз желает взглянуть на труп юнца, как его отзывает его подчинённый. — Босс, сигнализация скоро сработает. Вы сделали всё, что хотели? Последний щелчок по клавише. Он быстро закрывает программу, выключая устройство. — Да, Руи. Забери-ка эту кабылу отсюда... — он кивнул в сторону трупа женщины, лежащего рядом. — И мы смотаемся с чистой душой. Подчинённый взваливает на спину тело Мэй, чья голова так же бесцельно болталась на его плече. Слова Акито прерываются звуком сирен, и они, значительно ускорившись, вышли из помещения.