***
Вся жизнь семьи Захаровых изменилась в одно мгновение. Анна Павловна неизлечимо заболела. Радеон, изучив жену, и симптомы заболевания, пришел к заключению — он не сможет ничего с этим сделать. Не в тех условиях, какие были в сельской больнице. Нужно было срочно перебираться в город, а еще лучше — в столицу. Семья принялась срочно собирать вещи, для начала самые необходимые, и поехала в Санкт-Петербург. Там с устройством в больницу Анны помог один из бывших пациент Радеона — композитор Сергей Рахманинов. Так же он подыскал семье Захаровых хорошую квартиру на первое время, пока идут дела о продаже дома. Радеон Игнатьевич был крайне благодарен мужчине за такое участие. Харитон же никак не мог понять, как мог отец тратить драгоценное время на благодарности и прочие любезности, вместо того, чтобы лечить мать. Мальчик сутками напролет пропадал в столичной больнице у кровати матери или когда ею занимались врачи, ходил по коридорам, изучал плакаты, смотрел за работой врачей, по большей части хирургов, а потом забредал в библиотеку при больнице, где труды великих ученых штудировали студенты медицинских институтов. Из фолиантов мальчик понял, что все его прошлые знания были лишь каплей в море! Все его навыки и наблюдения здесь, в городе уже настолько ничтожны и являются само собой разумеющимися, что все замечания и высказывания Захарова младшего вызывали у всех, кто его слышал, лишь смех. Но страх за здоровье матери не давал Харитону времени глубже уйти в изучение новых знаний. Удивительно, он столько раз видел болезни и смерти, но ни разу не подумал, что они могут коснуться и его родных. Но мальчик верил в отца, в его способности и умения. А теперь, в городе, где намного лучше оборудование и такие профессиональные врачи, его шансы на успех выросли в геометрической прогрессии. Но реальность оказалась такова, что болезнь Анны Павловны оказалась на слишком запущенной стадии. Городские врачи уже опускали руки, посочувствовали Радеону. Тот глянул на мучающуюся от болей жену, которую почти без остановки рвало сначала кровью, а потом какой-то слизью, а потом сказал: — Есть же еще способ — удалить опухоль. Но коллеги-врачи лишь покачали головами: — Это могло бы помочь на ранних стадиях, но сейчас опухоль так разрослась, что… Нет, в принципе можно, но шанс на успех самый минимальный. Нам жаль, Радеон Игнатьевич. Харитон тогда лишь громко фыркнул на последние слова врачей. К чему эта жалость? Отец все равно использует шанс, даже если он всего один. Он вылечит его маму. Обязательно. Потому что нет в этом мире более талантливого врача, чем Радеон Захаров. Мальчик ушел, оставив отца с матерью, абсолютно уверенный, что он вместе с врачами сейчас начнет операцию. Но Захаров старший не стал ничего делать, просто сел у кровати жены, разговаривал с ней, помогал во время приступов. Супруги впервые за всю семейную жизнь поговорили по душам, улыбались друг другу, смеялись, вспоминая прошлое. Узнали друг о друге больше, чем за все годы жизни под одной крышей. И так прошли те самые драгоценные последние сутки. Харитон уснул за книгой в коридоре и проснулся, когда в палату его матери начали заходить врачи, санитары. Мальчик, подумав, что все уже закончилось, вошел вслед за ними, но увидел лишь то, как его отец стоял у кровати Анны, чье тело санитарки уже накрыли белой простыней, и читал молитву. А это значило лишь одно… Никогда в жизни Харитон Захаров не позволил себе так кричать, ругаться, как в тот день, когда Анны Ппвловны не стало. Мальчик винил всех, а особенно отца во всех бедах. Он не плакал, но его жгли страх, боль и разочарование. Никак не мог понять, почему отец не воспользовался шансом, не пошел на риск. Ведь он мог быть успехом! Ведь именно он сам, Харитон, так бы и поступил бы! — А мог этот шанс обернуться страшным провалом и еще большими болями для твоей матери, — выдавил отец, вытирая слезы. — Мы с ней были такими счастливыми этот день! Какими не были всю нашу жизнь. Сын, — он положил руку на плечо Харитону, который все смотрел уже на давно опустевшую кровать, — так бывает, не все вылечивается. Но Бог дает нам выбор: разрушить все до основания, желая исправить глубокий изъян или насладиться моментом любования еще не рухнувшей красотой. И мы… Харитон сбросил руку отца и впервые посмотрел на него таким холодным и полным презрения взглядом, каким будет смотреть почти что на все по жизни. Как же его воротило от отцовской мягкотелости и трусости! Вернувшись в библиотеку, он достал свою тетрадь для открытий и записал: «Первое главное открытие — человек труслив и слаб, если его захватывают Вера, Чувства и Эмоции!» Пока он медленно, со всей серьезностью и осознанностью выводил каждую букву, поклялся сам себе, что станет великим ученым и хирургом. И главное — никогда не позволит себе ни одной слабости! Все чувства и эмоции отныне под запретом. Только здравый смысл, рациональные доводы и тернистый путь на вершины науки. И так он и шел к поставленной цели, не обращая внимания ни на что другое. Без труда поступил в Научно-исследовательский институт мозга Академии медицинских наук СССР в Москве, где успел заиметь полезные связи, в том числе и с Дмитрием Сеченовым, который также был предан науке, но в тоже время был мечтателем и филантропом. Для Захарова такой феномен был в новинку, поэтому он по привычке стал наблюдать за старшим сокурсником, все больше проникаясь в идеи Сеченова о создании роботов и его любопытные изыскания в области изучения коллективного разума. Не сказать, что эти двое поладили сразу: Захаров просто глотал науку большими кусками, отдавался практике, совершенствуя и оттачивая мастерство хирурга, стажируясь в одной из московских больниц, забыв про вторую часть студенчества, поэтому все время проводил в одиночестве. Его наработки были любопытными, но слишком смелыми, порой даже безумными, не для нынешнего времени, как говорили профессора Академии. Харитону порой стоило больших усилий, чтобы протолкнуть какую-нибудь научную работу по медицине на конференции, семинары и тем более добиться реализации открытий и разработанных методик, описанных в ней, на практике. В тоже время у Сеченова все получалось буквально по щелчку пальца, и к тому же, Дмитрий был всегда открыт для общения. Захарова это… нет, не раздражало, наоборот служило стимулом работать еще больше и усерднее. Он не верил в конкуренцию и никого из однокурскиков не пытался сдвинуть с дороги. И вот во время ежегодной весенней конференции «Павловские чтения», на секцию по вопросам нейробиологии приехал сам Иван Павлов. Будучи в уже весьма преклонном возрасте он все равно продолжал свою научную деятельность. Для Захарова это был звездный час. Однако он представился не в таком виде, как студент рассчитывал. Ивану Алексеевичу внезапно стало плохо с сердцем. Он побледнел, начал оседать на своем месте. Захаров моментально бросился к академику, сделал массаж сердца, но быстро понял, что этого недостаточно. Необходима была срочная дефибрилляция. Но где взять прибор? И тут на помощь пришел Сеченов. За считанные секунды он перенастроил свою первую модель робота-зайца так, чтобы машина пускала ток через свои железные ладони. Получился некий аналог дефибриллятора. От первого же разряда устройство перегрелось и вышло из строя, но к счастью, сердце Павлова запустилось, и дальше Харитон оказал ему необходимую помощь. Этот случай и свел два самых светлых ума и будущее науки СССР, как напророчил им Павлов, в единый тандем. Студенты могли часами говорить о новых изысканиях в интересующих их областях, спорить до хрипоты, но в итоге все решалось. Так, Захаров не заметил, что стал считать Диму Сеченова своим другом. Внутренний сундук, в который он еще в юности запер все чувства и эмоции, дал трещину. И она все разрасталась и разрасталась, когда на горизонте Харитона возникла Ольга Ткаченко.***
В отличие от будущего мужа, которому самому всегда приходилось пробивать себе путь лишь трудом и упорством, жизнь Ольги была похожа на сказку про принцессу. У девочки с рождения было все: игрушки, красивые вещи, сладости, которые обычные дети видели только по большим праздникам, семья жила в шикарной квартире в окрестностях Кремля. Оно и не удивительно: родители Ольги были не последними людьми в городе, да и во всем Союзе. Оба работали в гастрономической сфере — Михаил Александрович был министром пищевой промышленности, а Мария Геннадьевна дослужилась до заместителя директора на кондитерской фабрике еще на первых месяцах беременности. Это были настоящие трудоголики, не смыслили ни дня без работы, хотя на самом деле их интересовала скорее идея обогащения. Так, мать Ольги, едва дочка появилась на свет, поручила ее заботам няни — Агапы Карловны. Та была чуть ли не кормилицей для девочки, купала ее, укачивала, не спала ночами, но любила кроху безмерно, как родную. Пока Оля была маленькой, все было хорошо: они с Агапой играли, ходили гулять, читали сказки, Оля не ходила в детский сад, родители тратили большие средства на домашних учителей, чтобы обучить дочь языкам, преимущественно английскому, немецкому и французскому, каллиграфии, литературе, как советской, так и мировой, манерам советской элиты… В общем, всему тому, что бы сразу указывало на ее статус. Все желания Ольги исполнялись. Не было ни дня, чтобы родители не приносили ей подарков. После каждой новинки, особенно если это были платья, туфельки, носочки, шляпки, платочки, юбочки или блузки, Оля наряжалась, и как настоящая модель, ходила по квартире под песни из радиоприемника. Или вдруг выходила на центр гостиной, где няня делала уборку и начинала декламировать стихи, все без разбора. Но больше всего Оля мечтала освоить музыкальные инструменты. Няня только всплескивала руками, хлопала, умилялась. Не могла нарадоваться, какой талантливый ребенок растет. Хотя старуха и понимала, оглядываясь на пример родителей девочки, какими они были на самом деле тщеславными, злыми и высокомерными, да и грехи похуже за ними тоже водились. Многие на высоких государственных должностях то поставляли друг друга, то воровали… И Ольгу Ткаченко ждет такая же судьба — жизнь типичной мажорки. Но девочка была неглупой, чувствовала, что что-то не так: ни мама, ни папа ни разу не укладывали ее спать, не читали ей сказки, не хвалили за рисунки, которые дочь так старательно рисовала. Вообще, Оля часто смотрела на людей на улице, наблюдала, как другие родители играют со своими малышами, ухаживают сами, без нянь. И самое интересное — дети и друг с другом играют, им весело. Агапа Карловна тоже понимала, что ее воспитаннице нужно общение, поэтому во время очередной прогулки во дворе сказала Оле: — Хочешь поиграть вон с теми девочками? Так давай, смелее. Этот день стал самым счастливым в жизни маленькой Оли. Удивительно, как быстро она влилась к компанию, играла с девочками в классики, прыгала на скакалке, а потом одна из них даже помогла ей перевязать бантик. Получилось даже лучше, чем у Агапы. За ужином Оля во весь голос, забыв о приличиях, рассказывала родителям, как завела друзей, как они весело играли с девочками в дочки-матери и мечтали, сколько у кого будет деток, когда они вырастут. Тогда Мария Геннадьевна заметила, что волосы ее дочери были в песке, а дорогие туфельки стоптаны. Ей это очень не понравилось. Она отчитала Агапу за такую безответственность, а дочери сказала: — Оля, запомни: никогда не опускайся до общения с простыми трудягами. Это очень коварный народ, кажутся порядочными и честными, но когда ты меньше всего ожидаешь, могут украсть у тебя все, до чего смогут дотянуться. Чисто из зависти. — Но мама, я хочу иметь друзей, подруг, хочу… чтобы ты читала мне сказки, заплетала косы… — Не канючь, как маленькая! — рыкнула мать. — Оля, тебе предстоит стать достойной женщиной высшего общества Союза! Твой папа — министр! А ты пойдешь по моим стопам — выучишься, станешь управленцем. В твоем окружении должны быть лишь достойные люди, твоего, нашего круга и уровня. Остальные для нас просто не существуют. Хочешь друзей, скоро они у тебя будут, из таких же семей, как наша. Оля на эти слова лишь поморщилась и замотала головой. Ее длинные косички пару раз довольно больно хлопнули ее по щечкам. Разумеется, девочка не поверила словам мамы, ведь ей было так весело с теми девочками. На следующую прогулку с Агапой она взяла несколько своих любимых игрушек, хотела также поиграть с подружками. Но на площадке никого из них не было, зато были другие дети, даже мальчики. Оля, не спрашивая разрешения у няни, побежала к новой компании. Да, дети были одеты не так, как она, мальчишки были даже чуть-чуть чумазыми, но Оля от радости ничего этого не замечала, принялась показывать новым друзьям свои игрушки, предложила поиграть. На что эти дети расхватали все игрушки Оли. Мальчишки из-за игрушечной собаки даже начали драться, а какая-то девочка попыталась выхватить у Оли из рук ее любимую куклу. В итоге девочки так сильно тянули игрушку каждая в свою сторону, что оторвали кукле голову. Новые друзья громко засмеялись, когда Оля заплакала и начала что-то сквозь всхлипы говорить про папу и маму, что они привезли ей эту куклу из другой страны. — Значит, купят тебе еще одну! Чего ты воешь? Агапа как смогла успокоила Олю, хотела починить куклу, но девочка не дала, посадила сломанную игрушку на самое видное место, долго-долго на нее смотрела и тихо плакала. От жалости, от обиды. Смех детей и то, с какой жадностью они делили между собой игрушки, разожгли в маленьком сердечке злость и недоверие. Когда слезы просохли, Оля велела Агапе выкинуть куклу, а за ужином заявила родителям, что хочет еще новых, самых лучших и дорогих. С тех пор девочка всегда слушала мать, начала постепенно перенимать ее манеры. Боясь обжечься снова, она больше не подпускала к себе никого из детей, прятала игрушки, если кто-то из них к ней подходил, приглашал играть, желая подружиться. Больше никому не верила, училась добиваться того, чего хотела, любыми способами, заставляла других делать то, что хочет она — Ольга Ткаченко.***
В 12 лет, будучи школьницей Оля превратилась в настоящую мажорку, просто в маленькую копию своей матери. Носила яркую одежду, единственная в классе была с сережками, приезжала в школу на черной чайке с личным водителем, собирала вокруг себя таких же девочек и мальчишек, каких в ее школе было немного, и у всех родители были на разных уровнях элиты Союза. На простых детей Оля смотрела с сочувствием и насмешкой. Но кроме богатой жизни Оля могла похвастаться и весьма неплохими знаниями, особенно ей удавались гуманитарные и социальные науки. Порой девочка так ловко и легко говорила на английском, будто это был ее родной язык, что буквально затыкала учителей. Взрослые люди, которые тратили годы на обучение в институтах, практику ничего не могли ответить девчонке! Унизительно? Еще как! А Олю это только тешило, поднимало выше на лестнице высокомерия. Обычно она не высказывала своего отношения к чему-то вслух, но на ее лице было все написано. Верная свита из «подружек» и «поклонников» бегала за ней по пятам, смотрела ей в рот, каждый ее представитель выражал восхищение, а мальчишки дрались, споря, чья очередь нести Олин портфель. Ткаченко купалась в этом обожании, даже в неком проявлении любви, но с каждым днем требовала этого все больше и больше. Свита росла, менялась, ведь со временем некоторые шестерки, высосанные Ткаченко до основания, выбрасывались без сожаления, как кожура. А причина такого поведения Ольги была все та же — от родителей она так и не получила этого желаемого чувства, хотя на какие только уловки не шла, даже манипуляции. Вместо чувств, понимания и участливости в жизни дочери, Михаил и Мария привозили дочери очередные побрякушки и модные журналы. Агапа Карловна до сих пор служила в семье Ткаченко, но в силу возраста уже не могла все время проводить на работе. К тому же, у нее самой росли внуки, нужно было и им уделить время. Тогда Михаил и Мария решили совсем проводить ее на пенсию и найти новую гувернантку, помоложе. Как только Оля об этом узнала, то устроила настоящую истерику с угрозами и слезами. Требовала вернуть няню, но Михаил Александрович остался непреклонен, даже пару раз стукнул по столу, чтобы дочь прекратила кричать. Тогда Оля решила сама заставить няню вернуться. За всем этим непристойным поведением подросток просто скрывала настоящий животный страх, что потеряет единственного человека, который был с ней все время, любил и лелеял просто так, по-настоящему заботился. Казалось, что Оле любовь была нужна, как наркотик. Когда она нашла старуху и увидела, как та точно также играет с какими-то другими детьми, то подбежала, оттолкнула малышей, приказала Агапе немедленно возвращаться, называла предательницей. — Ты — моя! Ты будешь любить только меня и заботиться только!.. — Оля, как не стыдно! Прекрати немедленно! Я — не твоя игрушка, не кукла, чтобы делать все то, что ты велишь. У меня тоже есть семья, дети, внуки, которых я люблю и теперь буду заботиться. Эх, — по старой привычке старушка поправила волосы бывшей воспитаннице, — ты уже не моя Оленька, которую я растила. Та девочка была доброй и любознательной, никого не обижала. А к той капризной мажорке, которой ты стала, я больше не вернусь. Я очень разочарована в тебе, Оля. Лишившись няни, Ткаченко стала искать новые источники получения любви: ходила на свидания в 15 лет, выжимала из ухажеров, любых, но больше таких же богатых, как и она, все соки. Буквально. Требовала, чтобы все было только так, как она хочет. Учебу забросила, но посещала с родителями все светские мероприятия, на каникулы ездила в Америку, Францию или в Германию, где прекрасно демонстрировала владение языком или знания шедевров мирового искусства, умела вести беседу, как настоящая леди из высшего общества. Кстати, Ткаченко уже давно присматривали в Америке себе теплое местечко у моря. Их не смущало, что в родной стране их могут записать в предателей Родины. Советская жизнь становилась донельзя простой, рабочей, безманерной. За всеми, кто покидал СССР, даже за министрами, тщательно следили. По счастью, Михаил Ткаченко умело заметал следы, подкупал или убирал ненужных свидетелей, чтобы остаться чистым. После летних каникул, поступив в выпускной класс, Оля пришла на занятие с накрашенными ресницами и губами, в ушах блестели большие кольца. Конечно, такой внешний вид был совсем не для школы, но девушке было откровенно плевать. Она знала, что ей учителя ничего не скажут, не смогут. Мальчишки все так же продолжат, пуская слюни, бегать за ней, а девчонки — подлизываться или кусать локти в стороне. К тому же, к 18 годам Оля сформировалась в настоящую красавицу — фигуристая, с зелеными глазами, темно-коричневые, почти черные, блестящие прямые волосы до талии! Загорелая кожа после американских и восточных курортов. Все пойдет как нельзя лучше! Но за время лета ее одноклассники стали более взрослыми, умными и не велись на всю эту мишуру, которой обвешала себя Оля. Тогда девушка вновь стала искать еще другие источники счастья. Посетив спектакль, впечатлившись игрой актрисы, она пожелала учиться в лучшем театральном Вузе. Актрис любят, ими восхищаются, дарят цветы… На что мать лишь рассмеялась: — Хочешь быть чье-нибудь подстилкой? Только так получать самые знаковые роли? Да милая, да. Неужели ты думала, что в твоем драгоценном искусстве все так прекрасно и возвышенно? Стелись перед режиссерами, стань проституткой, а с твоей красотой — это запросто, иначе всю жизнь будешь только и делать, что говорить: «Кушать подано». Третьего не дано. А, ну разве что… нужно было родиться Раневской, Румянцевой. Вот это таланты. А ты что? — Я тоже смогу, мама! Вы же поможете, заплатите, кому нужно… — Не дождешься, милая. Хочешь идти в актрисы? Пожалуйста, но только сама. Без нашей с отцом поддержки. Оля испугалась. Действительно, без родительских денег, без их содержания она не могла ничего сделать. Никогда. И тогда все окончательно решилось. Ольга больше не пыталась что-то выбирать сама, кроме новых вещей или украшений. Родители пристроили ее в Академию народного хозяйства при Правительстве страны, чтобы выучить достойного управленца. Вот там пришлось не просто учиться, а пахать, ведь Ольга должна была в будущем заменить мать на посту заместителя директора на кондитерской фабрике, в то время как Мария Геннадьевна медленно, но верно выживала с этой должности своего начальника. Ткаченко поступила в Академию, ничего не чувствуя. Ходила на лекции, читала книги, вникала в каждое новое знание, но тайно ненавидела каждую секунду, проведенную в Академии. Носила дорогие вещи, белила лицо, руки, шею так, что стала похожа на безликий манекен, гипсовую статую. Красивую, но одинокую и совершенно пустую внутри. Но зато это отлично помогало скрыть многочисленные следы от бессонных ночей, проведенных в слезах. Это притворство, игра в старую так прочно приросло к девушке, что без него Ткаченко уже не могла жить и дышать. Все ее тело было каждую секунду было напряжено, как струна скрипки. И так продолжалось, пока ее не отправили на производственную практику после второго курса в Научно-исследовательский институт мозга Академии медицинских наук СССР, где как раз учились и работали Захаров и Сеченов. Товарищи приметили странную практикантку не сразу, Дима вообще сначала принял ее за настоящую статую, каких было много на каждом этаже института. Ольга стояла спиной к подоконнику, читала книгу. Глаза, что бегали по строчкам, единственное, что двигалось. Но тут прозвонил звонок, но девушка не вздрогнула, все так же безэмоционально выпрямилась, убрала книгу в сумку и пошла в сторону аудитории, цокая каблуками. Даже летом в институте не прекращалось движение: молодые ученые работали над проектами, а практиканты, как Оля, занимались административными вопросами, набирались опыта. Как-то раз Ольга проходила по коридору мимо студентов, которыми оказались Сеченов и Захаров. Про них девушка слышала, но не считала интересным или важным заводить беседы и уж тем более дружбу. А Дима решил пошутить и крикнул Ткаченко вслед: — Неужто все в пищевой промышленности так плохо, что ее главные люди такие бледные и тощие? Все в народ отдаете, да? Другие студенты поддержали шутку дружным смехом. Ольга остановилась, слегка обернулась и сказала совершенно механическим голосом: — Иди на хуй, Сеченов. Мы таких, как ты, сожрем и не подавимся. По коридору пронесся гул. Парни и девушки притворно прикрыли рты. — Ого! — продолжал распаляться Дмитрий, хлопнув Захарова по плечу. — Ты глянь, а мажоры такие слова знают! Что ж вы тогда корчите из себе невесть что, а, Ткаченко? Харитон все слова друга пропустил мимо ушей. Все потому, что когда Ольга проходила мимо, его нос уловил шлейф ее духов, такой сладкий, чуть терпкий, но от него возникло теплое ощущение, будто мама укутала в теплое одеяло… В тот момент сердце будущего великого ученого пропустило удар, а пальцы запутались в светлых кудрях.