***
В огромной гардеробной комнате женщины крутились передо мной буквально на цыпочках, треща что-то наперебой. Облачившись в театральное платье, не убирая улыбку с лица, я села на мягкий пуфик, чтобы надеть туфельки из кожи. Они были на очень маленьком каблучке с ремешком, чтобы было удобнее танцевать. Совсем юный мальчик, подмастерье башмачника упал передо мной на колено и сам, дрожащими от волнения руками помог на одной туфле застегнуть пряжку, а вторую — уже надеть и застегнуть. Такие тонкие и совсем не сильные руки. Не то, что у Сергея. С ним можно и с самой высокой крыши падать — не только поймает, но и удержит. Не отпустит. И тут меня словно обухом ударило, по спине холодный пот пробежал. — Сергей! Где он? Почему его нет? Костюмеры смотрели на меня такими непонимающими глазами, а потом одна вообще выдала: — Ну что вы, Ирина, не стоит так волноваться. Все ваши поклонники обязательно придут посмотреть на ваше грандиозное выступление. — Да какое к черту выступление?! Я потеряла дорогого мне человека, — направилась к выходной двери, — и мне нужно… В костюмерную вошли осторожно два ва грузчика. Они зачем-то притащили огромное зеркало, наверное, чтобы заменить, но вместо этого, увидев меня, тут же выпрямились, как прислужливые консьержи, заулыбались, заставив меня смутиться, и поставили зеркало передо мной. Теперь было видно мой образ целиком. — Да вы только посмотрите, какая красота получилась! Ирина, вы точно сегодня произведете фурор! Я внимательно посмотрела на свое отражение и моментально обо всем забыла. Стройная, красивая, с такими шикарными волосами, в настоящем шифоновом платье, ткань которого блестела золотом. Глаза засияли. — Да, вы правы, — хихикнув, я покрутилась перед зеркалом. И чего я так разволновалась? Что значит, один какой-то человек? Сегодня их будет вокруг меня сотня! — Так, не хватает только флагов. В мастерской реквизиторов мне вручили два танцевальных расписных цветным орнаментом шифоновых флага. Такие легкие, как настоящие крылья! Да, с ними танец получится просто огонь! Поскорей бы папа с мамой это увидели! Ира… Ира… Проснись, прошу… Мне страшно…***
И грянул обратный отсчет. Я за кулисами, волнение достигло апогея. Еще чуть-чуть, и словно ракета устремлюсь к ней — моей мечте. Почет, слава, всенародное обожание!.. Гримеры в последний раз проверили мой внешний вид, припудрили лицо, поправили платье. Затем все замолкло на миг, стало темно и… Свист, охи, ахи, вспышки столбов огня, рвущихся в небо! И я среди этого огня побежала, вращалась, как юла, флаги в руках легко повиновались малейшему движению рук. Вперед, назад, снова вперед, в стороны, прыжок, будто первая попытка взлететь. Во время этой бешеной пляски эмоции просто зашкаливали, уши заложило от громкой музыки, ноги горели, но я не переставала играть, улыбаться, где-то томно опускать глаза перед зрителями. И вот, финальные секунды. Замерла, вытянув руки в сторону. Флаги слегка качались на ветру. И серая все такая же бесформенная масса зрителей взорвалась аплодисментами. Но когда зрение ко мне начало возвращаться, никого не смогла рассмотреть, лиц было не видно. Папы с мамой нет! Почему? Как они могли пропустить такое! Цветы больно били по телу, щекам… Нет, это были не цветы, а камни!***
— Нет! Отпустите! Нет! ХВАТИТ! — и я что было сил оттолкнулась от холодной и гладкой глади черного зеркала. Упала на пол, и этот звук понесся догонять крик, который я издала до этого. Отдышавшись, я обнаружила, что нахожусь в каком-то огромном белом бескрайнем пространстве с множеством зеркал, выстроенных в бесконечные ряды и взмывающие в такой же бездонный потолок. Все зеркала, как и то, в которое я смотрела и, видимо, забылась, были черными, без рам. И в каждом мелькали чьи-то воспоминания или полученные знания. — Так вот он какой, массив изнутри… Фух… Это было тяжко. Кто же меня вытащил? Я точно слышала чей-то голосок… Ответ пришел сам. Недалеко от меня сидел ребенок. Девочка. И она плакала. Чем ближе я подходила, тем яснее понимала, кого вижу и слышу. — Иришка, — ласково позвала я, подойдя к девочке, — почему ты плачешь? Маленькая я, вытирая слезы с щёк, обернулась на голос, в серо-голубых глазах промелькнули удивление, настороженность и тут же понимание и спокойствие. — Что случилось? — я села напротив, поджав под себя ноги так, чтобы подол платья скрывал их. — Расскажи. Иришка пару раз всхлипнула, но уже начала успокаиваться. Она взяла в руки мягкую игрушку и показала мне: — Сегодня мой день рождения. Дядя Дима принёс мне этого мишку. Поздравил. Мама испекла любимый торт. А папа… — на детские глазки снова навернулись слезы. — Папа даже не пришёл! Не поздравил. Опять забыл все со своей наукой. Мама все время говорит, что его работа очень важна! Но и я… мы тоже важны! Он мой папа! Мой! И мама тоже скучает, плачет, когда думает, что я не вижу. Я взяла мишку в руки и принялась рассматривать. Да, такого не было в Союзе ни у одного ребёнка. Сеченов мне его с самой Германии привёз. Белый, мягкий, с бантиком на шее и глазами бусинками. Красивый. — А что ты просила у папы в подарок? — Деревянную лошадку. Я прыснула, возвращая Иришке медведя. — И зачем она тебе? Дядя Дима столько тебе игрушек дарит. Из-за границы. И все такие красивые, мягкие. Но маленькая я не поддалась на провокацию, забрала и тут же отложила в медведя в сторону, как что-то ненужное. — Вот именно, что много. Он слишком сильно старается. А мне неудобно ему сказать об этом. Не хочу его обижать. Он же совсем один… — мы в унисон тяжело вздохнули. Затем Иришка продолжила: — Я так ждала папу, так хотела ту деревянную лошадку… Да даже если бы он её и не сделал, а просто пришёл, потрепал по голове или на колени к себе посадил, я была бы самой счастливой! — раздался очередной всхлип. — Но он не пришёл. А почему? Потому что не любит меня! Я ему не нужна, я ему только мешаю! Как же моё сердце начало бешено стучать и ныть, стоило это услышать… Ведь меня действительно всю жизнь терзали эти мысли. Всякий раз, как папы не оказывалось рядом слишком долго. «И до сих пор это ощущение привязанности диктует мне, как реагировать на поступки отца, как бы его оправдать… Почему же это происходит? — и тут же в моей голове сверкнула догадка: — Идеальный полимер! Его же папа создал! Боже, как все просто! Выходит, мама с папой меня создали, Сеченов хотел использовать… как-то. Или нет? Вот бы спросить у него лично…» Всхлипы Иришки заставили прервать размышления. Я перекинула свою сумку вперёд и достала деревянную лошадку: — Вот, посмотри, что я тебе принесла. Сколько же изумления и радости засветилась на лице маленькой меня! Она прижал неказистую игрушку к себе, как самое большое сокровище. Закружилась на месте и все время повторяла: — Он сделал! Он её сделал! Ура! — Папа про тебя не забыл, — пока я это говорила, раздались знакомые хлюпающие шаги совсем рядом. — Никогда не забывал и не забудет. Я повернула голову и увидела папу, пусть все еще в облике черного полимера, но уже куда приветливее улыбнулась ему. Нет, дочернюю любовь нельзя запрограммировать или впитать в гены никакими средствами, даже если это полимер. Маленькая я тоже заметила отца и со всех ног бросилась обнимать. — Папа! Папочка, спасибо! Спасибо! Это самый лучший подарок! Полимер весь застыл, словно замороженный, не зная, как реагировать. Такого он явно не ожидал. Смотрел то на взрослую, то на маленькую меня. Потом спросил у Иришки: — Откуда у тебя эта лошадка? Это же просто мусор… — Не говори так! Это самый лучший подарок! Да я лучше все подарки дяди Димы отдам, чем её! — малютка даже поцеловала самодельную лошадку. Папа взял маленькую меня на руки, которая тут же обвила ручонками полимерную шею, совершенно этого не страшась. Я же встала и подошла к ним. — Что бы не случилось, сердечко моё, — погладила по спине Иришку, — я никогда не дам тебе разувериться. Никогда. Силуэт девочки начал таять, мы слились с ней в одно целое. Лошадка оказалась теперь в моих руках. — Спасибо, пап. — Ты рылась в моем кабинете? — прозвучала резкая констатация факта. — Я знаю, потому что эта вещь оттуда. — Ну, не сердись. Лучше поздно получить этот подарок, чем никогда, — и тут в тело снова вонзилась стрела холода. — Сережа! Где он? Почему мы не рядом тут очнулись? — быстро сунула игрушку в сумку и в панике принялась высматривать майора среди сотен и сотен зеркал. — Сережа! Сережа, где ты? — Ира, — пробовал позвать папа, но я не слушала, в панике бегая из стороны в сторону. — Черт, нет! Только не говорите, что его тоже засосало в черное зеркало?! Сережа! — Да здесь я, здесь! — из-за поворота к нам вышел совершенно здоровый Нечаев, правда судя по лицу немного охуевший от того, что видел перед собой. Зачем-то полез пальцами в уши, потом сказал: — Ну и чего было так орать, а? Я чуть не… — последние слова ему пришлось проглотить, так как я со всего маху кинулась к нему на шею, чуть не плача. При этом раздался звонкий такой, неприятный лязгающий звук. Кажется, я больно стукнулась о протезы мужчины. Да, ушибленные колени потом спасибо не скажут, но мне было ровным счетом плевать, я лишь крепче прижималась к П-3. Сергей с минуту стоял в еще большем ахуе, но потом неуверенно, но нежно ответил на объятие. — Эй, ты чего? Волновалась что ли? — Конечно! Дурак! Так, стоп! — все переживания и желание обнимать Сергея моментально растаяли, как ранний снег. Я сделала шаг назад. — Я же как обычно хотела отнекиваться, шутить, но не смогла. Почему? — Потому что никто не может… Никто и никому… — Чего? — в унисон выдали мы с Нечаевым, оглядываясь. Вдалеке кто-то явно включил старую запись, так она очень сильно сифонила или была просто записана когда-то некачественно. Сначала раздался скрип, от которого мурашки пошли по коже, потом к нему добавился детский смех. Что? Что то за какофония? А потом мы услышали чей-то голос, почти шепот: — Помнишь… меня? …Помни. …Помни. ТЫ ЗАБЫЛ МЕНЯ!!! От последнего вопля всему массиву разнеслись крики ужаса, звук залповых выстрелов, а потом очень громко засмеялся ребенок, словно все вокруг было веселой игрой. Мы с Сергеем зажали уши, но, кажется, в головах все равно загудело. Левитирующие зеркала задрожали, но выдержали, не разбились. А вот папа… Его полимерный облик слез с него так же легко, как бумажная обертка с эскимо, и перед нами с Сережей предстал настоящий Харитон Захаров. Все в том же любимом темном пиджаке, оранжевой водолазке и штанах. Лысая голова вся покрылась испариной. Папа упал на четвереньки, тяжело дышал, хрипел, прикрывая рот рукой, явно борясь с приступом тошноты. Сгустки черного желе вокруг него начали испаряться. Я подошла к папе, под ногами оказались его очки, подняла их. Сев на колени перед ним, с надеждой позвала: — Папа? И такие же серо-голубые глаза посмотрели на меня. Минуту, может больше. Папа был бледный, как смерть, с сильно искусанными, потрескавшимися губами, синяки под глазами от многодневного недосыпа были точно два больших фингала, впалые щеки, да и вообще общее состояние было такое, будто он только что после тяжелой болезни очнулся или вернулся с того света. Папа прокашлялся, протер рукой лицо, убирая капли пота. Он явно видел меня, но не мог разглядеть, сфокусировать взгляд. Я подала ему очки. Наши руки соприкоснулись. Да, все такая же сухая, мозолистая, чуть уже морщинистая от возраста, но теплая кожа. — Все хорошо, пап. Ты?.. — Почему?.. — голос у отца был все еще хриплым, к тому же, впервые в жизни он явно не понимал, что происходит вокруг. — Почему я… почему я тебя чувствую? Ведь больше нет тела! — он снова закашлялся. — Тише-тише, папа, — мои руки аккуратно приобняли его. Как же хотелось помочь, излечить. Вот бы полимер внутри меня мог… Не успела подумать, как внутри стало жарко на несколько секунд. Так бывает, когда делаешь глоток горячего чая, и он шариком катится по горлу, потом падает в живот и там разливается теплом. Только сейчас все было наоборот. Тепло выходило из меня, из рук и передавалось папе. Он перестал хрипеть, и дыхание выровнялось. Одна рука коснулась моей спины. Это что, был порыв нежности? — Иришка… Ты? — Я здесь, папа. Все хорошо. Можешь встать? Сережа, помоги. — Не надо, я сам, — а, вот и снова вернулся мой сварливый отец. — Ишь, гордый какой. Не очень-то и хотелось, — обиделся П-3. Понятно, что Сергей всем своим видом показывал, что не горит желанием помогать человеку, которого явно считал не просто напарником, но и другом, а он так подло его предал. Но я не отступилась, помогла отцу встать на ноги. С трудом, но получилось. Папу какое-то время еще шатало, я была готова в любую секунду его подхватить. И плевать на прошлое, плевать, что он опять будет ворчать и колоться. Я улыбнулась, вспоминая один случай. Тогда впервые услышала от сотрудников «Павлова», что они придумали своему начальнику позывной — «Кощей». И папа это услышал. Чтобы спасти непутевых ученых от укорачивания их длинных языков и даже вполне буквально, я тогда кинулась между ними и заявила: — Коли так, тогда я — Василиса! И прекрасная и Премудрая! И меня только что, — попыталась спрятаться в ворохах папиного пиджака, но получилось лишь прикрыть лицо, — похитили! Берегитесь, а то и с вами такое же случится! Повисло неловкое молчание. Ни я, ни Сергей не знали, что сказать и что делать дальше. Хотя… дело-то было: Сеченова еще найти. Но как бы уйти, углубиться в массив, чтобы папа ничего не заподозрил? На всякий случай прислушалась к сигналам от коннекторов. Нет, пока что колбы не распознали присутствие папы. И снова подал голос еще один, пока невидимый член массива, а точнее запел: — Сегодня я отменю снег и холодный дождь. Солнце тебе включу и пусть горит всю ночь. А завтра я украду на целый день тебя. И нас уже не найдут никогда, никогда… — Оля? — позвал папа в пустоту, но ответа не последовало. Конечно! Это же просто идеальное решение! — Я тоже ее слышала. Погоди, — притворилась, что кого-то заметила среди коридоров из зеркал. — Да! Я ее вижу! Мама! Мама, подожди! — и побежала в выбранном направлении.***
POV Харитон и Сергей — Ира! — окликнул девушку Сергей. — Стой, куда?.. Бл… Блин! — но ее и след уже простыл. Бывшие напарники остались вдвоем. Очень старались не смотреть, не замечать друг на друга. Что сделаешь — мужская гордость. Разве кто-то первым опустится до откровений или извинений, унизится? Нет конечно. Однако от Захарова не укрылось то, как майор смотрел вслед Ирине. — «Сережа», значит? — Ну да, а чё? Когда-то и ты… — агент скрестил руки на груди. — Ой, то есть вы, Харитон Радеонович, снизошли до такого обращения. — Не ёрничайте, майор. И перестаньте так смотреть на мою дочь. Сергея так удивило это заявление, что совершенно забыл про гордость и посмотрел на ученого, вскинув брови. — «Так» — это как? — Вот так. У вас все на… физиономии написано. — Ха! Надеялся, что ругнешься, как бывало раньше. Или съязвишь. А, ХРАЗ? — Зачем? Вашего рта для грязи вполне хватит. Это первое. Второе — если я что-то и скажу, то вы получите себе такую… язву, что всю жизнь помнить будете. Не забывайте, в массиве я — Царь и Бог. Так, — уголок рта ученого дернулся от раздражения, — не переводите тему, майор! Держитесь от Иры подальше. Сергей всем телом развернулся к нему. Только тогда подметил все то, что до этого увидела на лице отца Ира. «Никакого сходства с Сеченовым. Тот всегда выглядел здоровым, хотя и пахал не меньше. Одет с иголочки. Никогда никому не отказывал в общении. Был приветлив. А Харитон… Черт, да он реально как мертвец! Вот что значит, человек жил на работе. И как только его жена это терпела?» — А не поздно ли ты решил сыграть в заботливого папашу? Делал бы это пока был жив. А щас поздно. Ира — взрослая девушка. Умная и самостоятельная. Сама разберется. И только из уважения к ней я не начищу тебе рожу. Хотя есть за что. За предательство, за столько загубленных жизней, за… — Предательство, Сергей? — уточнил Захаров, спустив очки на кончик носа. — А вам это было так важно? — А может и да, ебучие пироги! — взорвался Нечаев, в упор уставившись на Захарова. — Может, я считал одну неблагодарную перчатку не только напарником, но и другом! Может… я привязался к этому хриплому голосу! Слова эхом пронеслись по массиву. П-3 громко дышал, ноздри раздувались, как у бешенного быка. И только спустя пару мгновений до него дошел смысл только что сказанного им. Мужчина испугался. Опять выдал все то, чего не хотел, но в глубине души хранил, думал об этом с самого того дня, как полимерный сгусток выбрался из его перчатки, ебанув током. — Блять… И со мной это произошло! Не хотел же говорить, но не смог соврать. Да что тут происходит? Захаров тоже был застигнут врасплох таким признанием. Потом как-то с подозрением глянул куда-то, потом перед собой, еще сильнее нахмурил брови и изрек: — Хороший вопрос. Я чувствую какие-то новые волновые колебания в массиве. Может это потому, что вы с Ирой здесь оказались… А может?.. — Так, не знаю, как вы, а я пошел за ней. Мало ли что тут еще может водиться. — А ну стоять! — рявкнул ученый, преграждая путь П-3. — Я же сказал: держитесь от моей дочери подальше! Сергей досадно вздохнул, потрепал волосы и признался: — Да вот не могу… Уже не могу. — Почему это? — Да я… Я, кажется, влюбился… Конец POV***
Убежав от папы и Сергея достаточно далеко, я остановилась. Хорошо, теперь надо было подумать, где искать Дмитрия Сергеевича. Вокруг были миллионы миллионов зеркал, и в каждом — воспоминание, накопленный опыт, может постыдная часть жизни или, как в моем случае, запретное желание, о котором страшно и стыдно подумать, не то, что дать волю. А значит, тут и папины воспоминания есть. Они бы очень пригодились. — Как же их тут найти? — остановилась у, как мне показалось, наиболее привлекательного зеркала, и потянулась рукой. — Смотря, что именно ты ищешь. Ко мне плыл какой-то бесформенный, но все время пульсирующий кусок темно-красного, как кровь полимера. Точнее он, как налипшая грязь висел на теле молодой женщины. Темные волосы, зеленые глаза… Неужели?.. — Мама? Ольга выглядела как подопытные в папиной лаборатории, которым пытались вживить полимер. Все ее тело было в кистах. Где-то они даже пробили руки, шею насквозь, а где-то полимер выливался из нее, как желчь! Лишь лицо оставалось нетронутым. — Господи! — тошнота подступила к горлу. — Мама, что они с тобой сделали?! Но она лишь улыбнулась, показывая, что все хорошо. Затем повела бровью, и красная субстанция сползла с нее, превратившись в элегантное ярко-красное приталенное, словно футляр, платье. Одна нога была открыта чуть ниже колена из-за круглого выреза, а грудь и плечи покрывала своего рода сетка, только очень крупная. Это было красиво, мне понравилось, но как-то смело что ли. Мама поманила меня к себе, и я подошла. — Ого! Ты выглядишь моложе, чем я тебя помню. Шикарно! — мы обнялись. — Здравствуй, мама. — Как ты выросла, Ира. Девочка моя… — Ой, мам, мне столько нужно тебе рассказать! Жизни не хватит. А почему ты так на меня смотришь? Мама убрала мои волосы с лица, внимательнее всматриваясь в глаза. — Что-то в тебе изменилось, Ира. Волосы… — теплая рука ласково провела по прядям. — Давно вьются? — Да не помню, не замечала. А что? — Да просто у твоего отца были такие же. Только еще сильнее закрученные. Такие кудряшки до плеч. И он в процессе раздумий так сильно накручивал их на палец, что потом не мог вытащить. Мы с ребятами учеными и моими однокурсниками всегда смеялись, глядя, как Харитон бегал с рукой у головы, ища ножницы, — мама буквально расцвела, рассказывая эту историю. Я же стояла, слушала и хмурилась, потому что никак не могла представить папу с волосами, тем более кудрявыми и до плеч. — А этот момент есть тут, в массиве? — Конечно, — мама провела рукой перед собой, и тут же возникло черное зеркало. Я заглянула в него и действительно увидела все то, что она рассказал только что. Мы вместе еще раз посмеялись. — Пригодится, — решила я. — Вот только… как это зеркало доставить к папе, а? Нужно помочь ему вспомнить, каким он был. — Да, много всего было, дочка. И эти зеркала не нужно носить с собой или напоминать с их помощью о чем-то твоему отцу. Он и так все прекрасно помнит, — мамины губы оказались у самого моего уха. — Не нужны воспоминания, чтобы вывести твоего отца из равновесия. Массив поможет. — Как? — удивилась я. — Ведь папа сейчас и есть массив. — Да, может в этом полимере он действительно на высшей ступени, но массив сам тоже кое-что умеет и понимает. Потому что развивается. Даже я, пробыв здесь… сколько лет прошло с тех пор как я умерла? — Четыре года. — Всего? Выходит, тут время течет иначе. Тогда тем более. В общем, за эти годы так и до конца не поняла, как идет его развитие и анализ происходящего. Но мы скоро поймем. Мне стало интересно: откуда мама четыре года находится в массиве, если ее совершенно точно хоронили на кладбище. Или нет? Не поэтому ли папа попытался ее потом раскопать? Потому что узнал, что мамино тело?.. — Но не только волосы изменились. Глаза, — мама взяла мое лицо в свои ладони, вырвав из раздумий, — они так сверкают. Что-то случилось? Ир, скажи мне. — Я в порядке, мам. Все нормально. Просто… просто все больше погружаясь в вашу с папой драматичную историю любви и понимаю, что раньше люди были лучше, у вас были другие ценности, отношения друг к другу. Вы любили по-настоящему. А мы уже не те. Слишком ушли в… какое-то другое, виртуальное общение что ли. Да и вообще… Просто потерялись. — Дочка, ты все так же в грезах о любви. Настоящей и чистой. Но зачем мечтать? Ее надо добиваться. Взять и влюбиться, серьезно и вот по этому самому, как мы, по-настоящему. — Влюбиться… А что, другого человека спросить не надо? Любит он или нет? Да и вообще, кому такой «подарочек» то нужен? — кивнула я своему отражению в одном из зеркал. В нем снова показался фрагмент из самого моего алчного, самовлюбленного, полного запретными наслаждениями сна. Я поморщилась. Хотелось отнекиваться перед мамой, лицо даже покраснело от стыда, но она не стала осуждать и сердиться. Напротив, подошла, обняла за плечо, прижимая к себе. — Запретная мечта… Жажда признания, восхищенных взглядов всех мужчин на свете. Любовь и обожание без меры, чтобы можно было в них захлебнуться… Этим ты в меня пошла, Ира. Я всю жизнь жаждала любви, внимания, цеплялась за каждого человека, даже девчонок, которые со мной дружили, просто потому, что я — дочь богатых и обеспеченных людей. Потом также высасывала любовь и обожание из поклонников, требуя все больше подарков, внимания, комплиментов, ухаживаний… А когда ресурс истощался, выкидывала его в мусор и искала другой. И так раз за разом, по кругу. Знаешь, даже пошла по стопам мамы и стала учиться на управленца. — Прости, мам, но я не понимаю, к чему ты все это говоришь. — К тому, дочка, что мои родители никогда не давали мне той любви, какой я хотела. Только няня… Агапа Карловна, светлая ей память, любила меня как своего ребенка, несмотря капризы, непослушание… Когда она ушла на пенсию, я потеряла единственного человека, кто мог дать мне любви и заботы… Просто так. Мне… — мама всхлипнула и быстро смахнула слезы с глаз, — мне стало очень страшно. Я даже пошла к ней и потребовала вернуться, потому что она моя. Представляешь? С тех пор… я дела все, что велели родители, превратилась в равнодушную высокомерную стерву, как мама. И только после того, как мы с твоим отцом встретились, все изменилось. Я училась быть другой, лучше, но по прежнему продолжала бороться с желанием заполучить как можно больше внимания, восхищенных взглядов. Даже перестала слушать восточную музыку, чтобы не начать снова танцевать. Хотя не было в этом ничего такого уж запретного, СССР всегда же поддерживал дружбу народов. Так что, — она вздохнула и выпустила меня из объятий, — жизнь не такая уж простая штука. — Пусть так. Но вы с папой не ругались никогда. Времени не хватало — работа и все такое. — Ты так думаешь? Это тоже не так. Ругались, еще как. Кажется, что нас могло услышать все Предприятие, будь оно неладно! И я… — перед мамой вдруг из неоткуда возникло маленькое зеркальце на подставке, но все такое же черное. — И я злилась на него. Страшно. Но что еще хуже…***
Ольга была зла. Нет, не просто зла, а в бешенстве. Фурией проносилась по коридорам «Павлова», то и дело хватая сотрудников за халаты. Наконец-то в одном из поворотов они столкнулись с Ларисой. — О, Ольга Михайловна, добрый… — но девушка не смогла договорить, так как Захарова вдруг схватила ее за горло и прижала к стене. — Да как ты посмела, дрянь! — голос женщины никогда прежде не звучал так зловеще, угрожающе, как в этом воспоминании. Ее лицо даже пятнами покрылось от злобы. — Совесть бы поимела, сучка ты малолетняя… Прекращая вертеться около Харитона, поняла?! — Да что вы… — бедная Лариса не могла не пошевелиться, ни вздохнуть, так сильно Ольга сжимала ее горло. — Да я никогда… Пожалуйста… Пальцы Ольги чуть сжалились, и Лара выдавила: — Харитон Радеонович — мой начальник и учитель, не больше. Да и как я могу? Меня только карьера интересует. — Ах ты, карьеристка, мать твою! А почему бы и приятным бонусом под начальника подлечь, а? — Кто вам сказал такую чушь, Ольга Михайловна? Захарова снова стиснула шею Филатовой, даже кажется приподняла ее над полом. — Все Предприятие об этом шушукается. Даже до моей гостиницы долетело. А дыма без огня не бывает… В общем так, — второй рукой она вцепилась Ларе в волосы, а горло отпустила, — если еще хоть один звук, хоть один намек на подобное услышу, ты, девчонка сопливая, не просто места тут лишишься. Я тебя уничтожу! Шею сверну, дрянь! Поняла? — и не дожидаясь ответа женщина отшвырнула от себя молодую ученую, от чего та упала на пол, мыча от боли. — И да: держись подальше от моей дочери. Не смей набиваться к ней в подружки.***
— Мама! — я отшатнулась от зеркала, когда воспоминание завершилось. — Да, знаю… Понимаю, глупость такая, — мама заходила из стороны в сторону, заламывая пальцы. — Сама сейчас это посмотрела, и поняла, какая была дура тогда. Поверила какой-то сплетне. Ларису не за что обидела, чуть не убила. Приревновала, испугалась, чо твой отец тоже меня бросит, как и все… Дура одним словом. Эх, если бы можно было найти Лару, поговорить с ней, извиниться… Я видела, как маме эта история из прошлого явно причиняет сильную боль, что она сожалеет. — Мам, — я обняла ее сзади, положив голову на плечо, — уверена, что потом Лариса смогла понять причину твоего гнева. Ведь она тоже полюбила, и карьера у нее отошла на дальний план. — Спасибо, Иришка. — Эй, только папа меня так может называть! — Да-да, помню, — по-доброму ухмыльнулась мама и вдруг спросила: — Кстати, ты знаешь, почему мы тебя так назвали? — я покачала головой. — Много имен перебирали, остановились на именах бабушек, но все никак не могли выбрать — Анна или Мария. Да, Харитон был уверен, что родится девочка. Повторял это постоянно. А потом… Да вот, посмотри сама.***
— Тише-тише, Дима! Пусти, дурак! Совсем что ли уже? — Извини, просто… Оля, это же настоящее чудо! Лечение помогло! Полимер работает! Ты уже настолько здорова, что… — Лечение… — Захарова отодвинула от себя Сеченова и снова села на стул. Было видно, эти слова ученого ее совсем не обрадовали. — Оль, ты чего? — Чего? — женщина быстро взяла себя в руки. — Прости, я… Дима, я боюсь. А что если полимер воспримет моего ребенка как угрозу и убьет его? Ведь в моем организме пойдут изменения. А полимер запрограммирован Харитоном на лечение от сепсиса . Я боюсь теперь ставить эти уколы… — Ребенок не может быть угрозой, — Сеченов принял свой привычный тон ученого, перед которым собралась толпа студентов или молодых сотрудников Предприятия. — Сравнила тоже ребенка с болезнью! Даже мыслей таких не допускай. Этот «идеальный» полимер, созданный Харитоном, потому и такой, что перенял, скопировал, мимикрировал его эмоции и желание тебя вылечить. Но также он вполне реагирует и на твои мысли и желания. Ты же, как мама, хочешь защитить свое дитя? — Дитя? — послышался в дверях кабинета голос Захарова. Он во все глаза уставился на жену и начальника. — Оля? — Да, Харитон, мы скоро станем родителями. Раздался глухой удар, будто что-то упало. Это Захаров уронил на пол папки с бумагами, которые нес. Испытующе он глядел на жену, изучая каждый сантиметр ее тела, будто даже анализируя, сканируя, чтобы убедиться в правдивости слов Ольги. Дежурный Рафик на силу протолкнулся в кабинет, поднял бумаги, положил ровной стопкой на стол и вышел. — Харитон, — Ольга больше не могла выносить молчание мужа, — ты не?.. — Идем, — приказал ученый, а затем схватил с вешалки свое зимнее пальто и шубу жены. Они вышли на улицу, в зимнюю сказку. Все потому, что снега в этом году выпало очень много. Настолько, что роботы просто не справлялись с его уборкой, да и глючили из-за того, что снежинки совсем ненадолго переставали падать, но потом обрушивались на Предприятие и все близлежащие деревни с новой силой, мешая строителям и технике дальше заниматься возведением новых комплексов. Приходилось людям бросать основную работу и подключаться к уборке, чтобы расчистить дорожки и не увязать по пояс в снегу по пути на работу и обратно домой. И вот Захаровы вышли из дверей Больницы — наземной части «Павлова», и Харитон долго-дого всматривался в заснеженные дали, а потом как начал кружиться вокруг себя, хватать и бросать вверх снег и даже пританцовывать. — Харитон, ты чего? — рассмеялась Оля, но мужчина вместо ответа подхватил ее на руки, и уже вместе они закружились. — Харитош, увидят же! Уймись, бешеный! — Да пусть смотрят! Плевать! Оля! Оленька! Голубка моя! — Захарова буквально распирало от радости, лицо его на морозе все раскраснелось. Мужчина в жизни столько не улыбался. Поставив жену на ноги, он тут же впился в ее губы поцелуем, а потом упал на колени, нежно обнимая живот, и сказал: — Это девочка. — Откуда ты знаешь? А вдруг сын? — Нет, дочка будет. Я знаю. Ольга не стала спорить, лишь погладила тогда еще кудрявую голову мужа. Потом, когда Харитон поднялся с колен, спросила: — Не допустил ли ты ошибку, рассказав Диме про полимер? Ты же знаешь, что он такой… «людолюб». У меня нехорошее предчувствие, Харитон. — Если бы НЕ рассказал, мы бы больше огребли. А так, он помог очень надежно засекретить все мои исследования. И никто не узнает о первой ласточке, зато потом… — рука ученого снова легла на Ольгин живот, — а потом мы запустим это в масштабное производство. Больше никто не умрет об болезней. Наша девочка будет расти и жить в лучшем мире. А ты, жена моя любимая, не волнуйся, тебе нельзя. Сцена сменилась. Захаров несся по дороге на пути к «Павлову» на рабочем москвиче, оставив робота-водителя увязать в грязи. Ученый смотрел на дорогу, не моргая, в его серо-голубых глазах читался страх. Тот самый, который он испытал тогда, когда его мать тяжело заболела. Информация о том, что у Ольги начались схватки, застигла ученого прямо на защите его докторской диссертации. Тогда Харитон оборвал рассказ на полуслове и, ничего не объяснив, быстро покинул территорию мини-комплекса Предприятия 3826 — в будущем на этом месте по его же идее появится знаменитый ВДНХ. Ехать было недолго, но дороги еще находились в ремонте, приходилось мужчине многие места объезжать и даже делать крюки. От этого он еще больше волновался, пыхтел, скрежетал зубами и вжимался руками в руль.***
На всю больницу раздавались крики боли. Медсестры и врачи в родильном отделении, или точнее в операционной, быстро ставшей родильным, кружились вокруг Ольги, пытаясь помочь разродиться. Но как бы женщина не дышала, не тужилась, малыш упрямо не желал выходить. Уже вся кровать была залита кровью. Несчастная роженица из последних сих сохраняла сознание, хотя глаза уже закатывались. Когда головка ребенка наконец-то показалась, в больницу ворвался Харитон: весь в грязи, тяжело дышавший, но наспех промыл руки, надел перчатки и халат. Словно обезумевший зверь он бежал на голос жены, а у самых дверей в родильный кабинет услышал первый плач малыша. — Харитон Радеонович, поздравляю, у вас дочка, — сообщила медсестра сквозь плач девочки. — Как Оля? Почему она без сознания?! — Роды были тяжелыми, Ольга потеряла много крови, — сообщила акушерка. — Но все будет хорошо. Мы сейчас… Но Захаров не стал слушать, быстро раздал врачам необходимые распоряжения, чтобы стабилизировать состояние жены, даже выхватил все еще плачущую дочь из рук медсестры, которая хотела промыть малышку и помазать пуповину. Ученый все сделал сам, да с такой ювелирной точностью и нежностью, что ребенок как-то вдруг взял и успокоился. Скрипя зубами, но Харитон позволил медсестре запеленать девочку, затем снова взял ее на руки, сел у кровати жены и принялся ждать. То и дело он покачивал дочку на руках, даже что-то мурлыкал ей. Со стороны казалось, что это уже не человек, а скорее волк — отец семейства, который рьяно охраняет покой своей волчицы и их дитя. Долгожданное. Так Захаров просидел у кровати Ольги целые сутки, проверяя показания приборов и каждое действие врачей, не выпуская дочь из рук, даже кормил сам. Ближе ко вторым суткам молодая мама пришла в себя. — Ты говорил, что будет девочка, — она ласково гладила маленькую головку, пока малышка пила молоко. — И оказался прав. Спасибо, что был с нами. — Что бы не случилось, я всегда буду с вами, Оля. Обещаю. Но… есть важное дело. Мы так и не определились с именем. Мария или Анна… Знаешь, пока я тут с ней сидел, понял, что ни одно из этих имен ей не подходит. У твоей матери, да и у моей тоже были тяжелые судьбы, несчастливые, а и что скрывать: матери из них вышли совсем плохие. А я хочу для своей дочери только хорошего. — Тогда, как же назовем? — В честь твоей няни. Нет-нет, не Агапой. Ты как-то говорила, что после Революции ее заставили изменить имя, чтобы ничего не осталось от старых царских времен. По паспорту она?.. — Ирина, — на глаза молодой матери выступили слезы. Она улыбнулась мужу, потянулась за поцелуем. — Спасибо, Харитон…***
— Вот это да… — у меня даже дыхание перехватило. — Мам, никогда не видела папу таким. Но откуда-то всегда знала, чувствовала, что он нас любит. Но… как ты могла знать, видеть, где был папа, пока ты рожала, и что чувствовал? — Это не мои воспоминания, а твоего отца. Сначала, а потом — очень многих людей, в том числе и самого Сеченова. Он тоже приходил в больницу, смотрел на нас троих. — Кстати! — опомнилась я. — Нам надо бы вернуться к папе и к Сереже. А нет, сначала нужно как раз таки найти Дмитрия Сергеевича. — А кто такой Сережа? — не поняла мама. — Ира! — раздались два голоса. — О, легки на помине. Я здесь! Двое моих любимых мужчин совершенно спокойно шли рядом, заметив нас с мамой ускорили шаг. Но папа от чего-то замедлился, отошел в сторону. Мама отзеркалила его движения, пошла следом. — О, здрасьте, — майор притормозил, заметив ее, а точнее платье. — Вы должно быть, мама? Но я шикнула на него, подойдя ближе. Мол, не порти родителям встречу. — Здравствуй, родной, — мама скрестила руки на груди, не отрывая глаз от папы. — Ты паршиво выглядишь. Что, любовница опять последние соки из тебя выжала? — и рассмеялась, когда увидела наши с Сережей офигевшие лица. — Да это я про его работу. Харитон же все время отдавал науке. Вот я и шутила: мол, женат на мне, а спит с другой. — Ты согласилась с этими издержками, когда выходила за меня, — сухо напомнил ей папа. — Я не обещал, что буду ТОЛЬКО привязан к тебе и к дому, как собака цепная. — Но обещал, что будешь рядом. Забыл? Когда родилась наша девочка… — Сейчас, — его голос смягчился, — сейчас это уже не важно. Мой план осуществился. Я вернул тебя, и Ира с нами… — Харитон! Во имя всего святого, зачем?! Ты же опять уподобляешься манере Сеченова! Мы же не так все хотели сделать. — Во-первых, не ори так. Во-вторых, прикрой плечи. Сейчас же! — с этими словами папа хотел снять свой пиджак. — И в-третьих… Но вдруг от легкого движения маминой руки, на ее плечи опустился такой же пиджак, только черный и более торжественный. — Помнишь, да? — она с нежностью получше укуталась в предмет гардероба. — На церемонии открытия ВДНХ лил такой дождь, что машины увязали по самое пузо, роботы никак гне могли их вытащить. Тогда мы решили до дома дойти пешком. И ты точно также накинул на меня этот пиджак, уверяя, что не простудишься. И в течении следующей недели валялся у себя же в больнице с температурой под сорок. Весело мы жили, да, Харитош? — Все изменилось, когда ты умерла, Оля. Мама устало вздохнула. — Да, это было внепланово. Но я же была уверена, что ты позаботишься о нашей девочке, поэтому и умирала спокойно! — все пространство массива как-то подозрительно сильно и угрожающе задрожало. — Ну, как спокойно… Дима узнал больше, чем положено об идеальном полимере. Пришлось действовать быстро, чтобы отвести от Иры всякое подозрение. Алексей помог сконструировать контейнер, замаскированный под гроб, который никто бы не смог вскрыть. В нем меня и похоронили. Я надеялась, что Дима клюнет на эту удочку и будет тратить время, чтобы добраться до этого самого универсального лекарства, а наша девочка будет мирно жить, под твоей защитой… Но ты сам провалился в полимер. — Все в прошлом, Оля. Я — массив, я могу тебя вернуть к жизни. Пусть и в новой форме. — Да пойми, Харитон, меня здесь нет. Я — лишь воспоминания: твои, Ирины, Димы и всех тех, кто меня знал. Ну, и чуток ДНК. Полимер, который вы с ним создали… Не задумывался, почему он из прозрачного стал вдруг красным? — папа сощурил глаза. — Потому что однажды в него попали несколько капель моей крови. — Когда это? — Да вот… — Ольга! Замолчи сейчас же! — неизвестно откуда появился Сеченов. И вот тут что-то в массиве еще сильнее всколыхнулось. Земля задрожала по ногами. Все белое пространство неожиданно стало кроваво-красным. Мне даже показалось, что стало как-то сжиматься. И прежде чем мы все поняли, что происходит, вокруг сформировался красный куб. Я чувствовала волнения массива. Он явно был чем-то… рассержен, негодовал. — Что тут происходит? — папа попробовал коснуться одной из стен куба, который нас поймал, но его шарахнуло током. — Почему массив меня не слушается? И с чего это он решил всех нас поймать? — Потому что он почувствовал ложь, Харитон, — объяснила мама. — Его… нутро, образ мысли, если хочешь, сформирован человеком. Он научился не только мимикрировать и адаптироваться, но еще делать выводы. И главный — люди все время лгут. Себе, близким, родным, незнакомым людям. А тут он будет делать все, чтобы никто не мог солгать. Так что, — мама оглядела всех присутствующих, — пока мы не раскроем друг перед другом всю правду, массив нас не выпустит. Ну, кто начнет?