Рыжий волчонок

Они успели прогуляться до библиотеки, обойти несколько кварталов и вернуться в лагерь под утро, когда большая часть актеров уже спала, а редкие из них, пережившие ночное пьяное рандеву, посвященное возвращению Заккари, доставляли шатры и репетировали на глазах изумленной толпы, уже успевшей собраться перед воротами. Джером немного успокоился и унял дрожь в руках, а потому направился в фургончик матери, чтобы прихватить несколько вещей, пока Элиша ушла в гримерную, чтобы вновь стать частью цирка, нарисовав себе черной линией края улыбки пошире, а еще конечно же тонкую линию слезы. Ей нравилось быть грустным мимом. Белое лицо, платье в черно-белую полоску, подаренное Синтией пару дней назад, подвязанное поясом-бантом, будто кукольное. Аккуратные туфли на невысоком каблуке, чтобы не болели ноги. Подвить кудряшки. — …думаешь, это тебя красит? — хмыкнула Мартина, сидевшая рядом перед зеркалом. — Ждешь, небось, своего… выступления? — Немного. — Ответила девочка, покрутившись перед зеркалом в пол. — А ты? — Не боишься, что твой кавалер вновь промахнется? Боюсь, лишнее отверстие в теле может и навредить, — акробатка лениво подперла щеку рукой, тушью подкрашивая свои длинные ресницы. Она действительно была красиво, — что скажешь? — Не боюсь, — Элиша и бровью не повела, поправив воротник и надев на запястье кружевную перчатку с манжетой. — Ты же не боишься трапеции? — Я ничего не боюсь. А тебе стоит. Первое выступление… ожидаешь, что будет триумф? Звездой цирка захотела стать? Высоковато метишь, тебе и в задворках кулис находиться — божья благодать. — Мартина была прямолинейна и надменна, но в то же время до боли честна. — А Нортон совсем сдурел. — Скажи это ему, а не мне. Второй перчатки не нужно, лучше вместо нее на руке угольным карандашом нарисовать тонкую линию. — Вот и скажу. Думаешь, самая храбрая здесь? Лиша-или-как-тебя-там, ты еще жизни не нюхала! А уже отвечаешь, — Мартина подвела нижнее веко, глядя на себя в зеркало, после взявшись за красную помаду. — Я знаю, что вы с Джеромом провалитесь. Он — чертов псих и неудачник. — Думаешь, задела меня? — Элиша двинулась на выход, приобернувшись на акробатку перед самой дверью. — В следующий раз скажи что-нибудь поострее. Улица была свежа, но прекрасна не этим, а тем, что рыжий уже ждал свою подругу у входа в шатер, надев свой любимый цилиндр. Завидев девочку, он поклонился ей, коротко махнув рукой у своей груди, после чуть вытянув ее вперед. — Прошу. — …заждался? Извини, я не могла найти нигде свои туфли, — проходя за занавес полосатой ткани, Элиша на мгновение прикрыла глаза, словно погружаясь в чудо. Арена, атрибутика за кулисами, расставленные стулья. Все было прекрасно. Все… только ноги ее вновь затряслись, когда циркачка сделала несколько шагов вперед, остановившись у деревянного заграждения, глядя прямо перед собой. — Что такое? — Джером встал рядом с ней, чтобы после легко перемахнуть через преграду, протянув подруге руки. — Давай помогу. — Давай. — Девочка позволила ему перетянуть ее на ту сторону, сделав несколько шагов по мягкому песчаному кругу и тихо выдохнув, запрокинув голову, чтобы посмотреть на гирлянды, фонари и прожектора. — Я волнуюсь, что мама придет. — Призналась она шепотом. — Увидит меня. Что она тогда скажет? — Будет рада, думаю. — Правда? — по-детски глупый вопрос прозвучал странно, словно вздернувшись в воздухе. — Конечно. — Рыжий вытащил в центр арены мишень, выкатил ящик для «распиливания», принес нехитрый инвентарь, пока Элиша покруживалась на месте, аккуратно репетируя движения. Реверанс. Поклон. Походка. Взглянуть на зрителей, отвести от них взгляд, улыбнуться им, блеснуть глазами. Каждое микродвижение что-то означало, было нужно для создания настроения, появления радости на чужих лицах, искреннего смеха. Девочка поправила несуществующую маску на своем лице, приподнявшись на носочки — и Джером подхватил ее за талию, легко утянув назад и усадив на ящик. — Смотри. — Он прошелся до центра манежа, после вдруг вскинув руки к небу, чуть разведя их в стороны: — Леди и джентельмены! — налоном вперед Великий Рудольфо едва не уронил шляпу. — До-обрый вечер. Улыбка скользнула по его губам, перейдя в хищный взгляд исподлобья, и Элиша наблюдала за происходящим в абсолютном восхищении, видя, как преображается ее друг, примеряя на себя, будто костюм, роль. — Сегодня я и моя обаятельная ассистентка покажем вам, что такое… — он сбавил тон голоса, и тишина треснула напополам, пронзенная шепотом, — …фокусы. Птица на ладони, обернувшаяся розой, а после вдруг вспыхнувшая и взлетевшая под купол цирка аж двумя белоснежными голубями. Поклон, сопровождаемый смешком под нос. Девочка была его украшением, жемчужиной тиары цирка, она должна была все время находиться рядом, но — не мешать, подавая атрибутику и мягко улыбаясь. — А теперь — внимание! Мне нужен один человек из зала, и это будете… — парень провел протянутой ладонью черту, словно выбирая из невидимых зрителей необходимого, после наклонив голову вперед, — вы. Разрезать невидимую жертву было легко, так же легко, как и создать «фейерверк» из карточной колоды и замереть в центре мишени, чуть привстав на цыпочки, словно чудная цапля. Элиша смотрела на Джерома прямо и спокойно, пока он покручивал в руках перышки ножей, явно готовясь к серии бросков. Раз — рядом с щекой. Два — рядом со второй. Три — около талии. Четыре — с другой стороны. Пять — поверх макушки, едва не срезав прядь волос. — Да! — воскликнула циркачка, когда фокусник подошел к ней, глядя сверху-вниз. — Я справился. Мы справились, — шепнул Джером, взявшись за рукоять верхнего оружия и рывком дернув его на себя, убирая за пазуху, — молодец. — Он прищурился, коснувшись губами лба Элиши, благодаря ее не поцелуем, но кожей, и отпрянул. — Теперь нужно все это унести. — Девочка сделала шаг вперед, развернувшись и начав вынимать из щелей на мишени остальные ножи. — И… ты же не хотел его взять с собой, правда? Верни на место. Иначе Нортон что-нибудь подумает. — Мне все равно, что он подумает. Но — хорошо. Им понадобилось еще несколько минут, чтобы очистить арену, приведя ее в первоначальное состояние, а после настало время продажи билетов, и теперь рядом с Элишей был не Джером, но Великий Рудольфо, хищно взирающий на окружающих. — Приходите на представление! — первым восклицал он, появляясь и исчезая в толпе, пока девочка стояла рядом с «кассой» в маленькой палатке, шустро меняя купюры на разноцветные билетики. Первый ряд — желтые, второй — синие, третий — красные. Ни одного повторения. Людей поначалу было немного, но уже ближе к вечеру Готэм оживал, и на территорию цирка начали заглядывать различные его элементы, изучая взглядом и девочку, и ее компаньона, и актеров. Среди них матери Элиши не было. Великий Рудольфо пару раз подменял ее на «посту», и тогда циркачка отходила то поправить грим, то просто перекусить — Синтия заказала пиццу, и жевать такое угощение было сплошным удовольствием, тем более что бесплатно. Город уже не пугал девочку, скорее… завораживал, будто повернутый не лицом, а ребром. Чужой, но родной. — Я сегодня такого жу-уткого мужика видел! Лысый, тощий, весь из себя такой, взял целых десять билетов, — задумчиво произнес Джером уже за ужином, когда торговля иссякла, и они с Элишей убрались подальше от лагеря, отыскав себе край крыши повыше да пару стаканчиков с кофе и сэндвичи. — …это может быть один из тех людей, о которых я тебе рассказывала. — Может. А может и не быть. Но пялился он на меня, конечно, неприятно! Будто акула, — рыжий тихо хмыкнул, отпив немного, — или дядюшка Зак. Ух, обожаю его! — голос его блеснул лезвием и утонул в горячем напитке. — Он не тронул тебя? — осторожно спросила девочка, чуть покачав ногами. — Зак. — Не тронул… пока. Это, знаешь ли, исправимо! Но я думаю, что ему пока что не хватит рук — уж больно им с матерью связало их дрянное бухло. — Поставил точку в разговоре Джером, а внизу послышались звуки стрельбы. Для Готэма это было жгучей обыденностью. Неприятной, но, кажется, необходимой, словно глоток воздуха. Город умирал без насилия, зарождая его в себе тогда, когда наступал покой, и это всегда казалось Элише неприятной действительностью, едкой ошибкой, которую невозможно исправить, хоть топором ее руби, хоть огнем выжигай. — Я боюсь, что там может быть моя мама, — призналась девочка, ища взглядом место происшествия. — Разве она бы пошла гулять ночью? — Нет. — Ответ был логичен, но не смог остудить жар мыслей, скручивающее нутро волнение. За год могло произойти многое, но… почему тогда кажется, что не изменилось ровным счетом ничего? Будто Элиша никогда и не уезжала? — А вот моя бы пошла… о, она постоянно шляется ночами, а потом приходит ко мне и восклицает: «Джером, ты ведь убрался, да?» или «Джером, сученыш, какого черта здесь гребанный свинарник?!» — рыжий прыснул себе в кулак, но смех его был также неестественен, как и свет заменяющих солнце ночью фонарей. — Ненавижу. — И любишь. — Задумчиво проронила тогда девочка. — Я? Люблю? О… не-е-ет, ты ошибаешься, Эли, я ее не люблю. — Дело в том, что она — твоя мать, и ты… наверное, ты все равно тянешься к ней. Хоть и не хочешь этого делать. — Элиша повернулась к Джерому, наткнувшись на его оледеневший взгляд, словно на штык. — Это похоже на рваную рану. — К чему ты это говоришь? — спросил рыжий едва слышно, и кофе хлынул через верх сжатого в его ладони стакана вниз, на далекий асфальт. — Не знаю. Ты просто так говоришь о ней. Пытаешься делать вид, что ненавидишь ее. — Девочка хмуро посмотрела на текущий по коже друга напиток, после вытянув из-за пазухи платок и аккуратно принявшись протирать им мокрую ладонь. — Но я все время слышу, как тебе больно. И ничего, кроме этого, на самом деле нет. Мне… кажется. — Тебе может казаться что угодно, — Джером поймал ее за запястье свободной рукой, задумчиво глядя Элише в лицо, — что угодно, Эли-Эли-Эли. Но не все это — правда. — Он вдруг отвел взгляд. — Не все. И не всегда. — А сейчас? — Если бы ты согласилась с Мартиной или Синтией, ты бы уже знала ответ заранее, верно? А тут приходится думать самой. И эти… мысли, — рыжий сделал акцент на последнем слове, прищурившись, — убивают. Иногда — буквально. Он говорил не про нее. Про себя. Цедил без слов свои эмоции, не решаясь посмотреть на Элишу вновь и лишь стискивая ее руку, будто она чем-то могла ему помочь. — Да, — просто согласилась девочка, протянувшись вперед и легонько обняв своего друга, смотря только вниз. В это мгновение все могло закончиться, ведь жизни их словно повисли на волоске. Край крыши, свет фонарей внизу, беззвездное небо над головой и неизвестность впереди, такая далекая и страшная, а потому — манящая и пугающая одновременно. — Я не хочу уезжать отсюда. — Джером тихо выдохнул, не двигаясь вовсе, позволяя касаться себя, будто боясь, что наваждение спадет, и он вдруг окажется один. — Я бы хотел остаться здесь с тобой. В этом городе… в любом другом, знаешь? Это моя маленькая мурашка-таракашка, — бросил он робкую шутку, наконец сдавшись и зажмурившись, обняв подругу в ответ. — Это все, чего я хочу. — …я тоже. Нам осталось всего ничего, и тогда мы сами решим, кем хотим быть. Элиша знала, что это бесполезно, понимала всю ложь собственных слов. У них не было на самом деле ничего, кроме цирка, и только он мог дать им хоть какое-то будущее, ведь в любом другом месте ребят ждали бы голод и нищета. Правда жизни была так себе, и она не собиралась щадить даже юных мечтателей. — Я хочу быть значимым. Это все, чего я хочу. — Слова Джерома прозвучали глухой надеждой, сплетясь с его дыханием. — Всегда хотел. Чтобы наконец хоть кто-то посмотрел на меня так, как не смотрят другие. И сказал: «Я вижу тебя». — Ты значишь для меня больше, чем что-либо еще. Я тебя вижу. — Слова Элиши стали идеальным ответом, и она наконец зажмурилась тоже, позволяя себе на несколько мгновений забыться, не слушая далеких выкриков, свистящих пуль и воющих автомобильных сирен. Мир сузился до размеров спичечного коробка, но это не было плохо, скорее… важно. Только для них двоих важно, словно целая вселенная принадлежала ребятам и только им. Внизу творилось безумие, присущее только Готэму, и в десятках скользящих тут и там силуэтов девочка никак не смогла бы различить всего один, несущий черный зонтик, будто самую ценную вещь. Кажется, скоро должен был пойти дождь. Можно было лишь понадеяться на то, что он не сумеет испортить предстоящее представление, ведь бывало и такое, что молнии били в цирковое оборудование, выводя его из строя. Элише не хотелось, чтобы что-то пошло не так, следующий вечер должен был принести с собой дебют, справедливо разделенный пополам с самым чудесным в мире человеком. И волосы этого человека серебрились светом луны, будто трава в поле, а девочке нравилось перебирать их кончиками пальцев, ничего не говоря, сидя рядом на краю крыши, обнимаясь, будто в последний раз.