Рыжий волчонок

Триумф за триумфом. От лета к осени. От осени к леденящей сердце зиме. Без изменений. Без суеты. Без надежды. Мелкие подлянки стали привычным делом, а гротескные ответы несли с собой приятное послевкусие. Ни одна из частей распиленного пополам цирка не предпринимала излишне дерзких шагов, не забывая подгрызать горла и самим себе. Акробаты ругались с клоунами, уродцы спорили друг с другом, а Мартина изредка бросала Эли и Джерому колкие слова, будто проверяя их на свежесть, но не более того. Одежду приходилось прятать, амуницию чуть ли не носить с собой — Пол Сисеро страшно ругался, что теперь в его жилище стоит целая коробка, но сделать с этим ничего не мог, прекрасно зная, что в одном из городов шарик с песком едва не прорезал руки рыжего аккуратно введенным внутрь лезвием. На кого были нацелены эти приемы? Ослабшие канаты, рваные платья, предательски выключающийся свет. Это было мелкими шалостями, упрямо шептавшими на ухо всем артистам цирка Хейли, что главные здесь больше не они. Главные здесь — люди мистера Симменса. С этим пришлось невольно мириться даже Нортону, который впервые оказался с совершенно связанными руками лишь голосом с трибун. Жизнь не щадила ни старых, ни младых, но ребятам не было дела до происходящего. Им нужно было выжить, продравшись сквозь тернии к звездам — и они великолепно справлялись с этой непростой задачей. — Мне иногда хочется просто взять… и всадить его чертовым певичкам в шейки, — покручивающий выкидной нож в руке Джером давно прекратил казаться Эли жутким, хоть она и заметила, что он стал делать подобные вещички чаще, но — не напоказ. Это было лишь между ними двумя, словно натянутая нить, и девочка прекрасно понимала, что они с другом повязаны, связаны и переплетены, и любой шаг влево или вправо будет равен падению с обрыва. Рыжий не умел прощать, не умел доверять, он все время проверял границы кончиками пальцев, дышал в ухо, находился в судорожном напряжении. Последние полгода окончательно доели остатки его терпения, и теперь парень иногда бросал сквозь зубы, что каждый, кто попадается на его пути, раздражает одним только видом. Может, в нем просто играли гормоны, а может, очередной удар по лицу со стороны Ала выбил из Валески остатки здравого смысла, но Эли понимала, что тот начал зацикливаться на одной идее, отдаваться ей даже больше, чем сцене, и это глодало ее не меньше, чем озлобленный взгляд Лайлы. — Ты не должен этого делать. Осталось всего ничего. Если ты хочешь счастья для нас — прекрати. — Коснувшись запястья друга, девочка приподняла брови вопросительно, когда он вздрогнул. — А если твое счастье не рядом со мной, м? Эли, цыпленок, твой папаша подберет тебе пару получше мальчика-клоуна, — буркнул рыжий, намеренно или нет попытавшись задеть циркачку, и та тут же отпрянула, покачав головой. Они сидели в маленьком крытом шатре, глядя друг на друга дикими зверятами, пока остальные артисты разбрелись по городу — небольшой отпуск в честь прошедшего Нового Года, который ни Джером, ни его подруга не праздновали, словно и не замечая. Для них праздник должен был начаться только с приездом в Готэм… вторым. Март. Потом — июль, а может быть даже и август. После — стагнация. — А зачем мне пара получше? — голос циркачки взметнулся на пару нот выше, но она тут же придушила в себе всякое непонимание, стиснув зубы. Внутри грудной клетки чей-то кулак туго сдавил сердце. — Если я тебя не устраиваю, то что еще можно придумать? Не должен то, не должен это, знаешь, что я действительно не должен делать, а? Слушать. — Блеснул глазами рыжий, и Эли поняла, что они вот-вот сцепятся вновь, да еще и по такой глупой причине, как парочка слов. — Хорошо, не слушай, — отрезала девочка тогда в ответ, вздрогнув, когда раскрытый ножик-кнопка вдруг оказался у нее перед лицом, ведомый вытянутой рукой парня, после опустившись к горлу, словно очерчивая линию, — я не говорю, что мои слова верны. Но я знаю, что ты ошибаешься. — Откуда ты можешь знать, что я ошибаюсь? Эли, ты же чертов ребенок! Сколько тебе? Дай припомнить… — деланая картинность Джерома не стоила и гроша — он был зол, но при этом явно пытался сохранить самообладание, то переключаясь на игривые шутки, то наоборот стискивая зубы, тихо выдыхая, — пятнадцать. Думаешь, знаешь больше, чем я? Помилуй. — Рыкнул он последнее слово даже слишком отчетливо, глянув исподлобья. — Они тоже раздражают меня. И… я жду, когда закончится этот год, мне совсем не весело видеть, что происходит с тобой. — Со мной ничего не происходит. — Дернув лезвием в сторону, рыжий полоснул воздух, и тут же метнул оружие в сторону — нож вонзился в деревянный ящик, войдя в щель меж досками на добрых полпальца. — А с тобой может произойти. Ты, блять, неисправимая идеалистка, Эли! И это когда-нибудь тебя убьет. — Я этого не боюсь. — Циркачка переминулась с ноги на ногу, привычно легкая, но в то же время временами порывистая, стоило ей сказать уйти — и можно было с уверенностью предполагать, что ползти следом и умолять остаться девочка не будет, а лишь хлопнет дверью. В этом они с Джеромом были похожи. Этим же и отличались. Он с куда большей легкостью мог бросить слово на ветер. Эли же всегда думала дважды, вымеряя вес каждой буквы. — Что, правда не боишься? — Правда. — Она прошлась до ящика и выдернула из него нож, протянув рукоятью другу. — И тебя не боюсь. Кажется, мы уже говорили об этом. — А если сегодня все иначе? Что, если я правда… — мягко поднявшись и сделав угрожающий шаг в сторону девочки, парень прокрутил оружие в ладони, чтобы затем коснуться лезвием ее бледной щеки, — сошел с ума? И вот-вот убью тебя, а потом к чертям собачьим перерублю всех этих мразей? — Если бы ты хотел меня убить — я бы уже была мертва раз десять. — Хмм… и то правда. — Рыжий легко убрал предмет угрозы в сторону, ткнувшись своим лбом в лоб Эли, смотря ей в глаза немигающим взглядом своих, пламенно-зеленых, будто отравленных. От него тянуло смесью из сахарной ваты и карамелизованных яблок — все утро ребята простояли на раздаче сладостей артистам. — Что теперь скажешь, а? — Он вздернул брови, провоцируя подругу так открыто, как только мог, словно вынуждая ее сделать хоть что-то, но… Лишь короткое соприкосновение губ стало для него ответом — и девочка выскользнула в сторону, направившись на выход из фургончика, прихватив с ящика свою старую куртку — на улице было холодно, а здоровье ее едва ли позволяло без опаски дышать. «Ничего не скажу». Вот и все. Оставить Джерома в одиночестве всего на мгновение было достаточно — он поймал подругу за плечо раньше, чем та даже застегнулась, вынудив обернуться и перехватив тонкое запястье ее, сжав. — Не. Уходи. — Сглотнув, рыжий тряхнул головой, почти вымученно отведя взгляд. Ножик его остался лежать на полу — парень попросту выронил его от секундного удивления, а теперь не мог взять себя в руки. — Ты думаешь, это для меня ничего не значит? Ты правда так думаешь, Эли? Что можешь просто свалить теперь? Голос его на секунду потерял силу, став тише, податливее, но в то же время напряжение наоборот начало расти стремительно, казалось, скажи девочка что-то не так — и оба они вспыхнут. Сгорят. — Я сказала что хотела. А ты выбрал что хотел. — Циркачка ткнулась щекой ему в грудь на мгновение, прикрыв глаза. — Если мы будем ссориться, ты и сам это знаешь, они нас сожрут. — Я первым их сожру. — Джером приобнял ее, коснувшись виска подруги раскрытой ладонью, чуть поглаживая, словно пытаясь приручить не дающегося в руки зверька. — Они все знают, что мы повязаны. Если захотят ударить по мне — будут метить в тебя, как те Готэмские клопы метили в Синтию. И чем это закончилось, а? Прости. — Тут же извинился он за неаккуратные слова, тряхнув головой. — …мы всегда беспокоимся за близких. Это нормально. И эти… уроды знают, что ты беспокоишься за меня, а я — за тебя. Но они даже не догадываются о том, что ты — чертов джокер в этой колоде, обманчивая карта. — Если я — джокер, то ты… мой маленький трикстер. — Рыжий поцеловал девочку в макушку. — Мой дьявольский двойник, шепчущий на ухо из-за спины. Я знаю о тебе все-е, — нежно протянул он, жмурясь, — и вижу тебя насквозь. Каждый мотив, каждую… заклепку на твоем сердечке. Но ты так отчаянно веришь в меня! Что я тоже начинаю в себя верить. Он неловко прихватил Эли за талию, приподняв, а после усадил на край деревянного ящика и склонился над циркачкой, поймав ее за подбородок, коснувшись ее губ своими третий раз в жизни, и это было так же быстро, как и всегда, а еще сухо и непритязательно, но в то же время по-настоящему чувственно. Оба они зажмурились на долю секунды, но спустя мгновение Джером рассмеялся, склонив голову и покачав ей, сложив руки на животе. — А знаешь, мне и правда начинает это нравиться! — Что — «это»? — Наши… отношения, знаешь ли. Я думал сначала, что они — «ничего такого», а теперь уверен — они еще ого-го «что-то такое»! — честно признание его вызвало у Эли осторожную улыбку, и она пожала плечами, совсем не зная, что сказать и нужно ли говорить вообще. Для нее дебри любви были так же непроходимы, как и прочие пути, она не знала, как прокладывать дорогу, а потому шла наугад, то и дело спотыкаясь, падая, но поднимаясь вновь. У нее не было мотивов, не было цели, был только путь, идя по которому, циркачка знала, что готова пожертвовать всем, что у нее есть, лишь бы удержать в ладошках незримое счастье, все время стремящееся упорхнуть. Жизнь не давала времени на раздумья, нанося удар за ударом, проверяя чувства на прочность, веру — на второе дыхание. — Ты лукавишь. — Вдруг сказала девочка, приподняв брови, и увидела, как улыбка сползает с лица ее друга. — Ты никогда не думал про «ничего такого». — Не пор-рть момент. — Буркнул он тогда, отвернувшись и направившись обратно за своим ножиком, сунув его за пазуху, не забыв предварительно сложить. — Думаешь, все так просто? Ошибаешься. Все это… — парень приоперся о край деревянного ящика, не оборачиваясь и глубоко дыша, — оно как иллюзия. Иллюзия выбора. А я хочу делать выбор сам, понимаешь? Любить. Ненавидеть. Бросаться в бой. Сжиматься в углу. Я больше не щенок, которого дергают за ухо. О, нет… не чертов щенок, — потаенная злость его проступала наружу острыми гранями алых стекол. — Ты — это всегда ты. И только ты сам определяешь, кем тебе быть. — И, верно, поэтому судьба послала мне мой цыплячий голос разума. — Ухмыльнулся Джером, наконец искоса глянув на Эли. «Голос разума?» Она пожала плечами, вновь решив не отвечать, наконец застегнув куртку и чуть поболтав ногами, все еще ощущая на губах сухой след. Это было странно, но девочку словно пригвоздили к месту, и теперь она, растерявшись, могла разве что смотреть перед собой. — Эй! Да где они шляются… Джером! — послышался снаружи сердитый голос, кажется, Ала, и рыжий тихо фыркнул, невольно положив руку на пояс туда, где находилась рукоять. Шторка шатра сдвинулась вправо, явив миру бледное лицо акробата, гневно смотрящего на ребят. — Тебя Лайла зовет. — Я занят. — Рыкнул парень ему в ответ, механически встав между мужчиной и своей подругой, словно пытаясь защитить ее — даже когда их хрупкий союз, казалось, висел на волоске, он не собирался подвергать опасности Эли. Это было храбро, дерзко, немного бессмысленно, но в то же время циркачка ценила подобные поступки, стараясь отвечать на них достойно и сполна. — Мне все равно. Не нарывайся, щенок, — зловеще рыкнул Грейсон, и взгляд его не предвещал ничего хорошего. — Я могу пойти с вами? — спросила тогда девочка, поднявшись и ухватив друга за левую ладонь своей правой. — Шуруй. — Согласился Ал, и это подняло градус напряжения до невозможности. Неужели намечается что-то настолько серьезное? Тогда это, верно, в любом случае коснулось бы не только Джерома. Пришлось направиться следом за жилистым и тощим акробатом в пальто, что только подчеркивало его казалось бы невыразительную, но в то же время опрятную фигуру. И что такой, как он, нашел в Лайле? Что в ней все они находили? Задаваться раз за разом одним и тем же вопросом было совершенно бессмысленно — фирменная харизма Валесок сквозила в ее высокомерной речи, наполняла ее, вносила таинства в дерзкий и развратный образ. Женщина, облаченная в куртку с парой зеленых полосок под змеиную чешую, стояла около своего фургончика и курила, глядя прямо перед собой. — Ты звала меня? — рыжий вышел вперед, поравнявшись с акробатом, смотря на мать свысока, но при этом в трепетном ожидании. Она была трезва возможно впервые за несколько последних лет, но от этого нисколь не становилась человечнее, словно нарочно натянув на свое лицо маску сурового безразличия. И почему танцовщица не пошла искать сына сама? Похоже, они с Алом уже успели неплохо поразвлечься, и попросить его о подобной услуге не составило для нее никакого труда. Пахло жареным. — Звала. Нортон сказал, что ты собрался свалить из цирка. И убери отсюда свою шалаву, я не собираюсь на нее даже смотреть. — Гнев женщины держался на волоске, который становился тоньше с каждым проходящим мгновением. — Не уберу. Собрался. А что, ты не рада, мамуля? — стальная улыбка из белоснежных зубов на лице Джерома была зловещим оскалом дышащего в спину его родительнице одиночества. — И да, ты правильно подметила, Эли — моя. — Он, кажется, абсолютно нарочно вонзил ей в спину острое лезвие ревности. — Ты собираешься оставить меня одну? После всего, что я для тебя сделала? Сученыш. Лучше бы я сдохла, чем родила тебя. Лучше бы я сдохла! — даже будучи трезвой, Лайла легко переходила на крик. Ал наблюдал за происходящим, кажется, совершенно не зная, что делать, он был кем угодно — любовником, цепным псом, стражем, но — никогда — близким человеком для этой стервы. И знал это. И ничего не мог поделать. Акробат был слаб, падок, и уж насколько возненавидела его жизнь, раз он свалился именно к ногам танцовщицы? — Да пожалуйста. — Если бы можно было улыбнуться еще шире — рыжий один черт бы сделал это. — Что ты сказал? — короткой пощечиной женщина наградила сына за брошенные в лицо слова. — Повтори! — Я сказал: «Да пожалуйста». — Вздрогнув и повернувшись обратно, парень даже не потер свое лицо, словно для него ничего не значил этот болезненный удар. — Давай еще разок. — И вновь — оскал. — Ты нарываешься, щенок? — наконец, подал голос Ал, и тогда Эли искоса глянула на него, сглотнув и выдернув из-за пояса друга его ножик-кнопку таким же легким движением, как если бы брала заточенный карандаш — и щелчком направила в грудь акробата, приподняв брови, остановив его. — Не вмешивайтесь, сэр. — Отрывисто шепнула она, на мгновение закатив глаза — и направила взгляд на переносицу мужчины. — Порежетесь. Иногда место эмоций в душе ее занимал жгучий холод, и тогда хотелось кричать, хотелось плакать, хотелось вцепляться себе в волосы. Блефовать было нужно уметь — иначе в этом гадюшнике не выжить. Повезло девочке только в одном — дурная слава все же шагнула впереди нее на несколько шагов, позволяя выиграть с секунд тридцать времени, пока противник опомнится. — Скажи своей… — заикнулась было Лайла. — Ты для этого меня позвала? Сказать, как ненавидишь? Сюрприз, мамуля, я знаю это и без тебя! Это, гребаная ты сука, знает каждый! — тон голоса Джерома опустился, стал глубже, словно выбираясь из его груди, прорываясь сквозь грязь, когда он перебил ее. — Я прихожу домой на одни только ночевки, и даже тогда ты, блять, выносишь мне мозг! — он стиснул зубы, покрепче сжав ладонь подруги, словно намекая — вот-вот им придется бежать. — Убери. Нож. — Прошипел Ал сквозь зубы, и циркачка внезапно для себя улыбнулась, даже не дергая рукой. Ей не было это нужно. И говорить не требовалось — достаточно было внимательного наклона головы влево. — Да чтобы ноги твоей больше в моем фургоне не было, сволочь! — попытка ухватить рыжего за волосы не увенчалась успехом — он кинулся вбок, утаскивая за собой подругу, но не коснулся матери ни на мгновение, чтобы рывком втолкнуть сначала Эли в кибитку, а после залететь внутрь и самому, щелкнув замком. Град ударов о дверь прозвучал последним предупреждением, но девочка знала — это было лучшим из возможных решений. Вот на что рассчитывала Лайла — ребятам попросту не хватило бы прыти на то, чтобы сбежать от рассерженного на них акробата, спущенного с цепи. Но им внезапно хватило мозгов ровно на то, чтобы запереть самих себя, тем самым разрушив ее опьяненный предчувствием расправы план. — Это и мой дом тоже! — крикнул Джером, жарко выдохнув. На несколько секунд стало тихо. — Открой дверь! Живо! — даже разбираться, кто говорит эти слова, Эли не стала, лишь метнувшись на другой конец фургончика, тиранув тыльной стороной ладошки круглое стекло окна. — Нет! — Дверь только одна, — шепнула она себе под нос, все еще держа нож в ладони, он словно припаялся к ее коже. Что делать? Что делать? Что делать? Что?