Рыжий волчонок

Впервые за последние полгода циркачке приснился действительно странный, неожиданный сон, когда она упала в обморок в руках своего друга. Можно ли было назвать этот кошмар отчаянным криком задыхающегося в агонии стресса разума? Скорее всего. Холод улицы, царапающий лицо и шею, материнская рука, держащая ее за ладошку, и никого вокруг, только беззвездное небо над головами затянуто тяжелыми тучами, но маленькой Элише нет дела до плохой погоды — она боязливо жмется к белокурой Норе, опасливо глядящей по сторонам. При одном взгляде на них родственные связи видно самым непритязательным глазом, хотя внешне они едва ли перекликаются. Девушка была бледно-красива, худа и костлява, след тяжелой жизни едва ли коснулся ее взволнованного лица, но истрепал тело, вытянул душу, вырвал хребет. Ей было многим меньше тридцати, но несколько лет, проведенных под чужими крышами и среди гадливых запахов, оставили после себя выжженное на поведении клеймо. Оно гласило: «Хочешь жить — беги». Беги, пока родители не вышвырнули из дома, как дворовую кошку. Беги, пока новый знакомый не схватил за горло. Беги, когда к соседке начнут ломиться копы. Никогда не стой на месте. Не останавливайся. Беги. Хелен убили всего с полтора года назад, но ее место долго не пустовало — платить за две комнаты с куцей зарплаты уборщицы Нора бы не смогла, а потому пустоту квадратных метров быстро заняла русоволосая и печальная Дженна, к которой изредка наведывался странный парень, который матери Элиши никогда не нравился, потому что у него был стеклянный взгляд, как она выражалась, наркомана. Каждый раз, когда парочка «уединялась», девушка уходила из дому, беря с собой дочь, и тогда они слонялись по улицам Готэмского Даунтауна, совсем как раньше, еще до появления жилья. Это были странные минуты, превращавшиеся в мучительные часы. — Мам, смотри! — запрокинула голову Элиша, указав куда-то наверх, туда, где змеями покачивались тонкие провода. — Там сова! — и правда, тихое уханье разносилось по улице. — Сова?.. нет, не смотри на нее, не смотри, — вдруг Нора закрыла глаза девочки, тихо всхлипнув, будто птица действительно испугала ее. Было ли это и правда так? Без сомнений — да. — Совы — плохие птицы, Элиша! Очень плохие птицы. Послушай меня! Никогда их не упоминай. Никогда. Хорошо? Поклянись, мышонок, никаких сов… никаких! — Х-хорошо, мам, — тут же шмыгнула носом дочь, еще и зажмурившись, чтобы точно не видеть тех, кого видеть нельзя. Мама не любила собак, сов, филинов, боялась кошек и ворон, и даже видя их по телевизору вздрагивала, начиная нервно пощелкивать пальцами. Тогда взгляд ее становился стеклянным, и сама она сжималась, будто пытаясь исчезнуть. Узнать причину возможности не представлялось, да и лишних вопросов в доме было принято не задавать. Нора научила Элишу бессмысленному страху. Это стало ее наследием, через которое пришлось перешагивать каждый день, чтобы выжить. Прогулка по улице затягивалась, было прохладно, но в то же время — интересно. Девочка никогда не была в центре Готэма, едва ли понимая, что это такое — центр, а потому совсем не тянулась туда, покорно следуя за родительницей. Она все больше ориентировалась на собственное мироощущение, а еще на то, что удавалось отыскать в книгах. Фонтан, высокие деревья, цветочные клумбы, белые дорожки из аккуратной плитки, запах кофе и чужого парфюма. Именно так в глазах ее выглядело то, что хотелось бы назвать центром. К этому описанию конечно же прилагались маленькие дома с чистыми фасадами, поребрики и яркие фонари. Представлять все это было сказочным удовольствием, но возможности увидеть не было, а потому Элиша довольствовалась собственной фантазией. Неподалеку послышался чей-то крик, и Нора замерла, глядя прямо перед собой круглыми глазами. — Тшш… — приложила она палец к губам, медленно отступая к старой кирпичной стене, словно скрываясь от возможного внимания, утягивая за собой дочь, прижав ее к груди одной рукой. Жизнь на улицах в самом мрачном районе Готэма была лучшей учительницей. Она обостряла чувства, вытравливала нервы, выплавляла эмоции. Бей. Беги. Выживай. Работай только на себя. И — выживи, выживи, выживи! А главное — не попадись. Под лунным светом все серебрилось и цвело, пахло острыми булавками и спицами для вязания. Вдруг чей-то голос, такой странный и весёлый, неправильно-веселый, на мгновение припечатал и Нору, и Элишу к земле. — Снежок! Глянь, кто там. — Ни капли сомнений в том, что их обнаружили, не оставалось. Все эти «глянь», «проверь» и прочие слова, сказанные таким тоном, уже подразумевали, что следующим действием будет вонзание в горло ледяного лезвия, а затем — его проворот. Несколько мгновений тишины продлились, кажется, целую вечность, сменившись затем показавшимся перед девушкой и ее ребенком молодым парнишкой, тощим подростком с выбеленной кожей, будто у вымоченной в спирту гадюки-альбиноса из телевизора. Он был одет в темные джинсы и такую же водолазку. Они — как при параде, в платья. Нора всегда говорила, что кружева и аккуратность — атрибуты настоящих девочек и юных леди, но никогда не вспоминала, кто именно этому ее научил. — Никого. — Резанул «Снежок», а это явно был он, голосом, не вызывающим сомнений, глядя прямо на них. А потом коротко развернулся — и был таков, ни звука более не произнеся и не издав. Встреча с неизвестным. Встреча с чем-то, что должно быть далеким и опасным, но вдруг постучало в дверь. Элиша смотрела в стену, вздернув брови, еще долго, пока матушка ее жмурилась в испуге, сиротливо прижимая к себе дочь. Кажется, те люди ушли, определенно — другой дорогой. Разговоров их слышно не было. Что могло бы произойти — тоже никто не знал. Это была встреча со смертью. Сегодня смерть обошла их стороной. — Нора! Где вы были? Ты ведь еще не слышала новости, да?.. — встретила их под утро Дженна, курящая у двери в одной только ночнушке бледно-серого цвета в белые ромбы. Ее «молодой человек» уже ушел, оставив после себя лишь малопонятные запахи и следы зубов на шее и ключицах любимой. — Еще ночью передали. Убийство. Почти на нашей улице! — Ты успела посмотреть новости? Когда? — бледная, но все же расправившая плечи, мать Элиши вздернула брови, чуть задвинув дочь за спину — она всегда механически прятала ее даже от дурных новостей. Но тут, вдруг подумав, едва слышно шепнула: — Лиша! Иди, посмотри телевизор. Сейчас должны идти твои любимые мультики… иди, давай, — почти взмолилась она, но девочка не шелохнулась, погруженная в собственные мысли. Почему она так запомнила ее слова? Почему вдруг вывалилась из этого мира, но запомнила каждое слово? Маленькой Элише все чудились далекое сиплое дыхание, и оно словно вилось вокруг ее горла, не позволяя сказать хоть что-нибудь. Ей казалось, что она все еще стоит в том переулке и смотрит перед собой, не в силах отвести взгляд от кирпичной кладки, пока неподалеку происходит что-то страшное, злое, неправильное… Всегда ли ей придется просто стоять и смотреть? Всегда ли придется бояться? А когда что-то случится с ней, окажется ли хоть кто-нибудь рядом, чтобы протянуть руку? Она проснулась в фургончике Пола Сисеро, накрытая одеялом и бледная, голова ее кружилась до тошноты, и девочке страшно хотелось пить. В горле пересохло, и мир ехал в разные стороны, будто пытаясь разорваться надвое. Противно шуршали колеса, едва касаясь асфальта. Цирк вновь был в пути. Эли уже ничему не удивлялась, да и сил на это у нее не было. Сразу стало понятно, что Джерома не пустили ехать с ней, а хмурое лицо слепого предсказателя, сидевшего за столом, навевало только тоску. Макс читал какую-то книжку, привычно молчаливый и тихий, а потому на него можно было не обращать внимания… кажется, ему от этого было только лучше. — Теперь от тебя еще меньше пользы, — наконец, съязвил пожилой мужчина, но циркачка не стала реагировать, лишь медленно сев и потянувшись, чтобы затем направиться к небольшой тумбе и взять из нее бутылку воду. — Ты меня слушаешь? — Слушаю. Несколько глотков жидкости комнатной температуры взбодрили получше любого безумия, и девочка снова прозевалась, вытаскивая картонную упаковку хлопьев. На этот раз попались медовые. Высыпав их в тарелку, ничем не заливая, Эли прошлась до своей кровати, после вернувшись назад и прихватив ложку из мойки. Сломанная рука, о которой она едва ли помнила, пускай и была ведущей, но все же сдалась под напором обстоятельств. Все должно быть на своих местах. Все должно быть в порядке. Сантиметр-в-сантиметр, словно по линейке. — Ты знаешь, как тяжело сейчас Нортону сохранять лицо при плохой игре перед этими фриками? — новый вопрос от Пола на мгновение прибил циркачку к стене, и она пару раз хлопнула глазами, прекратив жевать. — Тогда пусть не играет. — Ни ты, ни Джером не понимаете, что вам обоим чертовски повезло, что вы все еще с «Хейли. Будь директором Симменс или кто-то другой, то вы оба отправились бы в психушку к чертовой матери. — Провидец блеснул глазами, и тогда Эли стиснула зубы, глядя на него. Он не был провокатором, он говорил ровно то, о чем думал — и это определенно было хуже всего на свете. — Так разве мистер Симменс не правит бал сейчас? — девочка вновь захрустела медовыми хлопьями, стараясь больше прислушиваться теперь к шелесту колес. — Не забывай, он и его труппа — отдельно, мы — отдельно. И пока вы не трогаете его ребят — с вами разбирается Нортон, — отчертил границу мужчина. Все оказалось не так плохо, если судить по его словам, но… в то же время циркачка поняла, что долго ходить по лезвию бритвы не выйдет. Когда-нибудь ноги соскользнут, — но это только пока. У вас здесь нет друзей. И врагов тоже нет. А вы… озлились, как пара щенят. Биться головой о стену и то принесло бы больше пользы, а потому Эли вдруг просто предложила, перебив начавшую разматываться нить разговора: — Может… лучше подскажете мне, как написать правильно это предложение? — она сказала наугад, даже не беря книгу в руку. — Давай сюда. Худой мир был не так уж и плох, но поддерживать его усилиями одной стороны было бы невозможно. Повезло, что Пол Сисеро все же не был дураком, хоть и растерял остатки своего «веса» в глазах девочки безвозвратно. Дорога была долгой, и под конец дня орудовать грифелем стало сложно — пальцы путались, а взгляд замыливался все больше, хоть Эли и пыталась не смотреть, все одно половину времени ее глаза были широко распахнуты, чтобы не пропустить ни единой кривой выколотости. Длительное отсутствие практики сказалось — большая часть полученной информации вылетела из головы. Еще и рука была не та. Сосредотачиваться у циркачки сейчас получалось скверно — сказалась недавняя длительная истерика, смешанная с эмоциональной перегрузкой. Но вот говорить с кем-либо, кроме Джерома, ей не хотелось вовсе, но сделать это оказалось возможным только на стоянке, когда солнце выбралось из-за туч, и снег заблестел под его лучами тысячами стеклянных осколков. Тогда девочка выбралась из фургончика и нисколь не удивилась, завидев друга, уже направлявшегося к ней. — Выглядишь погано, — вместо приветствия сказал он, сухо приобняв ее, тут же утягивая за собой в сторону магазинчика. — Тебе взять чего? — …нет. Лучше просто побудь рядом. — Попросила Эли, направившись за ним следом, будто привязанная. Легкая куртка на ее плечах едва ли могла согреть, но вот шарф Синтии разжигал в сердце знойное пламя каждый раз, когда циркачка касалась его материала кончиками пальцев. Помнила ли она ее так же ярко, как и месяцы назад? Со временем дыра в сердце зарастала, затягивалась, чтобы оставить после себя рваный шрам, словно после неудачного пореза острым скальпелем. Но девочка знала, что ее не порезали — вспороли наживую, выпотрошили, а после рассовали все как попало, а после бросили в объятия любящего отца. — Эли, я тебя совсем не узнаю. — Джером взял пару пачек с мармеладными червями, на этот раз не рискнув даже приближаться к сигаретам — учел, что обычно продавцы поднимают шум, тем более что у прилавков вились артисты из труппы мистера Симменса — те еще уродцы, в общем-то, и совсем даже не внешне. — Все в порядке. — Эли! — рыжий коснулся щеки подруги тыльной стороной ладони, коротко огладив, и та невольно зажмурилась, вздрогнув. — …ясно. Эти суки тебя подломили, да? Я слышал, тебе что-то кололи. — Он сжал руку в кулак. Не привыкший верить слухам, а теперь вдруг столкнувшийся с ужасающей картиной, породившей их, лицом к лицу, парень, кажется, впервые растерялся. — Успокоительное. И… прости, я должна быть сильной. — Подобие улыбки не сумело наклеиться на лицо циркачки, но та даже не открыла глаз, все еще помня почему-то хруст медовых хлопьев. — Здесь есть мармелад с малиной? Я хочу упаковку кислых ленточек. — Для тебя — все что угодно. Не падай духом, Эли, слышишь? — Джером жарко выдохнул, коснувшись губами ее лба, прошептав: — Я придушу этих ублюдков. Силы словно выпил кто-то, отобрал, выхватил из рук. Сердце дрогнуло в груди. Эли коротко тиранулась щекой о его плечо, роняя на ткань куртки прохладные, словно снежинки, слезы, которые вдруг градом прокатились по ее щекам. Почему вдруг так страшно? Почему вдруг она изменяет самой себе? И совсем не получается держать лицо, оно соскальзывает вниз, обнажая выцарапывающий пламя жизни страх, отскребающий его даже со дна глаз. — Я просто… просто жду, когда уже этот год закончится, — вдруг честно призналась девочка, — чтобы мы наконец оказались дома, понимаешь? — ее щебетание едва ли было слышно. — Ты, я, отец… да? — Ты, я, твой косой папашка… ты же ему так и не позвонила, кстати? Кажется, он оставлял тебе номерок, а на этой стоянке есть пара телефонов. — Вдруг подал простенькую идею рыжий, подтолкнув подругу за плечи в сторону выхода, бегло бросив на кассу пару мелких купюр, даже не считая, не забыв прихватить и «ленточки» с малиной. — Я знаю, что тебя развеселит, цыпленок, и если это буду не я — так пусть хоть он р-разок постарается. Дважды просить не пришлось, и спустя пару минут Эли уже набирала номер с «визитки», переминаясь на дрожащих ногах. Что, если не возьмет? Что, если возьмет бабушка? Что, если… Бесконечное число причин, вопросов и ответов, мириады мыслей — все разбилось об одно-единственное слово: — Алло? Это был Освальд. — …п-привет, — всхлипнула циркачка в трубку, и Джером придержал ее за плечи, ткнувшись подбородком в макушку и закрыв глаза. Разговор обещал быть долгим.