Рыжий волчонок

Джером ведь и правда ненавидел ее, но тогда почему на лице его солеными дорожками застывали слезы, едва успевая смачивать кожу? Лайла была его демоном, его страхом, его проклятием, но в то же время — матерью, вот и весь ответ, каким бы нежеланным он ни был. Эли не сомневалась, она знала, что и сам парень бывал в шаге от того, чтобы убить танцовщицу со змеями, которой больше подходила роль гарцовщицы с кулаками, но в то же время он никогда не отвечал женщине физически ни на какие тычки, держал себя в руках до последнего, а редкие срывы его, естественные последствия многолетних придирок и унижений, купировала уже сама девочка, так удачно появившаяся в жизни Валески случайным летним днем, оставшаяся теперь единственной его опорой, когда из-под ног вдруг вырвало последний клок земли. — …вызовите скорую, — попросила циркачка едва слышно, чувствуя, что друг ее даже говорить не может, опираясь теперь кулаками о землю и молча дрожа от каждого вдоха, — пожалуйста. — Шепот ее был похож на протяжный стон. — Некому вызывать. Слова директора не значили ничего, они были пустыми звуками, и вновь кто-то завыл на фоне, пытаясь лезть в смертоубийственную драку. Ал? Оуэн? Может, третий, неназванный любовник? Какая к черту разница, если уже ничего не вернуть и не сказать ни слова матери на прощание? Остаётся только смотреть на ее бездыханное тело, под которым растеклась небольшая лужица бордовой крови, успевшая подзапечься и потемнеть, запачкав траву, платье из зеленящейся чешуи, темные волосы, но оставив почти без следов побледневшее лицо с броским макияжем и подведенными тонкими бровями. Лайла была мертва абсолютно и бесповоротно, и к горлу Эли подкатила тошнота от осознания этого факта, но она сдержалась, проглотив желчь, продолжая стойко обнимать совсем замолчавшего друга, теперь только тихо посапывавшего, не в силах даже подняться. Им не дали долго находиться на улице — отвели, оттащили к фургону за плечи и шкирки, но никто не сказал Джерому ни слова сочувствия, только Нортон смотрел на него своими темными глазами так… неправильно, не с тоской или пониманием, а с видимым напряжением, но девочка не стала спрашивать мужчину об этом, решив, что ещё не время и не место, спустя пару минут обнаружив и себя, и товарища сидящими на лестнице кибитки, словно продравшимися к ней через самый дурной кошмар. — …я же должен был попрощаться. — Наконец, проронил рыжий тягуче-жалобно, все еще жмурясь, он будто нырнул в себя, вцепился дрожащими пальцами в собственные предплечья, превратился в игольчатый клубок огненной шерсти, закрылся. — Я же просто, блять, хотел попрощаться! — тоска его мгновенно обратилась в злость, жгучее, всепоглощающее безумие, и парень ударил краем кулака о металлическую стенку, даже не стиснув зубы от боли — она была ему безразлична. — Попрощаешься. Обязательно… — Эли! Не лезь, пожалуйста, просто сиди молча. — Осек он подругу мгновенно, не дав ей договорить, тряхнув головой и взвыв сквозь зубы, а затем ткнулся лбом ей в плечо, несколько раз саданув ладонью по ступеньке над ними, и та издала несколько противных лязгов. — Мою мать убили! Ее убили, ты понимаешь? Ее больше нет! — Вряд ли парень понимал, что должен чувствовать, и его раздирала изнутри переменчивость собственных желаний, вынуждая метаться ужом по раскаленной сковородке собственного сердца. Злорадство, страх, ненависть, отчаяние, любовь. Не все ли равно, что испытывать к мертвецу? — Мне жаль. Помочь ему было нельзя, лишь молчаливо оставаться рядом было единственно-верным решением, и звезды цвели над головами ребят стальными розами, пока цирк пах ржавым железом и кровью, а вовсе не попкорном и сахарной ватой с яблоками в карамели, а полоски едва возникших, словно грибы после дождя, шатров и тентов, как назло белые и красные, будто рваные артерии и меловая кожа, навевали лишь безумные воспоминания и казались закручивающимися гипнотическим спиралями. — Я ее ненавижу! Почему именно сегодня, а? Почему не завтра? Не вчера? Эта сука нашла себе очередного хахаля, а он ее пришил!.. Как последнюю шлюху! — …давай пойдем в фургон. — Эли заглянула Джерому в лицо, не увидев больше слез — он то ли улыбался, то ли скалился, смотря прямо перед собой, и желваки играли на его скулах, едва ли он вообще сейчас ее видел, поглощённый воспоминаниями, образом смерти в голове, но чьей именно? — Я не хочу в фургон, я… ничего не хочу. — Рыжий сглотнул, на секунду зажмурившись, чтобы затем шепнуть: — Что они с ней сделают? Почему не вызвали скорую, а? Даже не попытались, сволочи. «Потому что некому вызывать». Вот что нужно было озвучить, но не всегда то, что нужно — правильно. С такими травмами не живут, когда череп проломлен и бог весть еще что случилось, но крови так много, что можно напоить всех страждущих — от души в теле останутся лишь опадающие на дно стекленеющих глаз лепестки, а цирку ведь не нужны проблемы, любая остановка для него — раззорение, смерть, порченая репутация, тем более если это остановка по причине такой злой и беспощадной, как смерть. Джека в больницу, однако, тогда отправили, а вот Лайлу сейчас… «Что?» Девочка широко распахнула глаза, прогнав неуверенные мысли, как назло залезшие в голову, вгрызшиеся клыками в остатки здравого смысла, вывернувшие его наизнанку, чтобы затем сказать, едва дыша: — Я не знаю. Артисты провели эту ночь в гробовом молчании, и не было слышно привычных смеха и разговоров, перемежающихся скандалами, лишь заунывно ветер шелестел желтушно-золотой травой, пока Оуэн и Ал напивались до пьяных обмороков, будучи разведенными по своим кибиткам — до представления их лишили возможности находиться рядом, ведь каждый мужчина считал другого убийцей… лишь мистер Хейли, кажется, думал иначе, но циркачка не понимала, почему. Он подозревал что-то? Но что? Алиби ребят было железным, но шатким, словно фужер на стеклянной игле ножки — слова Освальда не стоили и цента, ведь он был родителем Эли, а значит ненадежным свидетелем, особенно если учитывать мафиозное прошлое, настоящее и будущее его, смешанные со смертью Синтии и «запугиванием» дядюшки Зака. — Пошли. — Подорвался с места Джером после того, как выплакал, выжал из себя боль до последней капли, не в силах больше сидеть на месте и тоскливо хныкать волчонком над воображаемым трупом матери. То ли мысль подруги зацепила его, то ли и сам рыжий понял, что не может сидеть без дела, но ноги быстро привели их к тому самому краю лагеря, где посреди травы цвело кровавое пятно, словно дыра свежевыкопанной могилы. — Я… должен взглянуть еще раз, — почти оправдался парень, вновь задрожав в плечах от переполнивших его эмоций. — Я должен понять. — Хорошо. Девочка не собиралась мешать ему, скорее даже наоборот была готова предоставить любую посильную и нет помощь, беглым взглядом пройдясь по ветвям близлежащих низких кустов, пытаясь отыскать хотя бы пару сломанных, будто героиня детективного фильма. Следов борьбы не было ровным счётом никаких, как и оружия рядом не наблюдалось, и даже когда Джером обошел «закуток» на пересечении лагеря с придорожным полем с пару раз ничего не изменилось, разве что он еще больше поник, покусывая себя за щеки изнутри, наверняка ощущая солоноватый привкус. Мысли сжирали его пираньями, душили змеями, вынуждали почти впиться кончиком ботинка в шкуру подсыхающего багрового марева, растрепать его, разворошить. — Не надо. — Коснулась его запястья циркачка — и рыжий отступил, покорно отведя взгляд. Лайлу бросили в кузов грузовика, словно вещь, накрыв мешковиной, превратив в мешок несвежих овощей, а не плоти с костями, но рассмотреть поближе ее возможности не предоставилось — на горизонте показался явно наблюдавший за юными «следопытами» Нортон, вдруг подошедший поближе, он определенно ждал возможности переговорить с новоявленным сиротой и его спутницей наедине, когда остальные артисты задремлют и выйдут из строя, чтобы вновь никому не оказалось дела до парня, и теперь этот шанс появился, и мужчина решил им воспользоваться. — Лучше бы вам здесь не шататься. — Первая же фраза стала нападением. — Что с ней произошло? — спросила Эли, готовая ощериться, словно дикое животное, прижавшись к товарищу и приподняв брови. — И мы не шатаемся. — Уж вам ли не знать, что с ней произошло. — Слова директора, повторяющие за девочкой ее выпад, прозвучали странно и неправильно, и нервно потянувшийся было к зажигалке Джером осекся, исподлобья посмотрев на мистера Хейли, щелчком сомкнув зубы. — Мы уедем через день, я отдам все документы твоему отцу и забуду вас обоих, как страшный сон. И будет проклято то утро, когда твоя мать привела тебя на порог моего фургона. Он был уверен в том, что говорил, и циркачка нахмурилась, осознав это, придержав друга за плечо, чтобы тот не кинулся, ведь все его тело напряглось, тронутое мелкой дрожью, по-птичьи наклонив голову, неуверенно переминувшись с ноги на ногу, почти привстав на цыпочки. — Это мы ее убили? Мы. Не только рыжий, но — они. Этот вопрос не был признанием, скорее догадкой, отсылавшей теперь к истинной личине убийцы, которую столь легко было спутать с идентичной ей, особенно если не приглядываться или даже не пытаться смотреть. Ведь все в цирке знали — порченный только один из близнецов. — Ответь себе сама, раз уж вы ходите друг за другом, кто из вас ее ненавидел больше? И кто в итоге это сделал? — выплюнул Нортон, скрестив руки на груди, нисколь не боясь их, загнанных кутят, забитых в его глазах настолько, что нельзя было ожидать второго рывка. — И зачем? Я долго закрывал глаза, я не знаю, что произошло между вами, но это — уже чересчур. Две жертвы… — Одна. — Ответила циркачка сбито, вскинув голову, на мгновение его ошарашив. — И даже в этом Вы ошибаетесь. — Она сжала руку парня покрепче, чтобы почувствовать себя немного увереннее, суметь сосредоточиться на последующих словах. — Ник-хакой скорой не будет, если и правда случилось что-то серьезное, потому что Хейли не нужны проблемы. Но если это действительно так, то тогда зачем было говорить нам, что Джек умер? Чтобы мы ощущали вину и были в узде, да? Или чтобы от нас держались подальше? Но все вышло наоборот, нас возненавидели, понимаете? Меня. И его. Возненавидели. — Зловещий шепот ее звучал полупридушенно и сипло. — Так он жив? — ухватился за вскользь произнесенные предложения Джером, хищно блеснув глазами. — Значит, будет повод уложить его в могилу окончательно. Прямо к матушке. Директор ничего им не ответил, но оставшаяся на губах рыжего стальная улыбка, «смотрящая» ему, быстро уходящему, вслед, была красноречивее даже трехтомного сочинения. Это была победа. Абсолютная и разгромная. Мужчина дал парню повод действовать, стимул, новый запал, пускай изначально хотел совершенно другого. Незнание сгубило его цели, словно кошку — любопытство, обратив оружие в пыль, а мудрость прожитых лет в песок, ведь Нортон так и не сумел взглянуть на происходящее прямо, без призмы собственного искаженного восприятия. Но в то же время истинный убийца был найден, словно спрятавшийся на задворках разума морок, он был обнаружен, однако теперь оказался слишком далек для того, чтобы поймать его за руку, и это стало единственной ощутимой проблемой в это тяжёлое мгновение, повисшее в воздухе в петле. — Даже в этом братишка меня опередил. Горе сменилось яростью, и на дне души парня начала закипать вода бездонного омута, гоня всех чертей сразу наружу, когда он бросил косой взгляд на пятно крови, обрамленное примятой травой. — Даже в этом, блять. — Мы найдем его. — Эли наконец отпустила запястье Джерома, медленно сев на корточки, чтобы затем посмотреть в сторону лагеря, максимально внятно для сбитых связок прошептав: — Отсюда очень плохая видимость… и он, наверное, не ушел вот так сразу, иначе это не имело бы никакого смысла. — О да, ведь дохлая матушка — это такой великий смысл! Как же… полюбоваться захотел, урод, на дом родной глянуть, — вымученно шикнул рыжий, наконец щелкнув зажигалкой и тоже обернувшись. — Этот математик хренов наверняка придумал что-то получше, чем просто свалить все на меня, ведь и так каждая овца вшивая здесь бы и подумала, что это я ее убил. Он словно говорил не о Лайле, а о чем-то пространном, несуществующем, неважном, но девочка знала — вот-вот на ее товарища вновь накатит все и сразу, и тогда он согнется, тяжело дыша, и слезы вновь покажутся бисеринками в уголках его голубых, почти синих от боли глаз. — Он одержим тобой. — А я и не понял. — …если об этом узнают в городе, то полицейские не отпустят тебя. — Кусочки паззла медленно, но верно складывались в голове циркачки. — Тюрьма. Или… — …дурдом. Как там говорил твой папаша? Лучше уж местная психушка, чем тюремка, потому что он знатно напортачил? Есть время подготовиться. — Злые слова парня сейчас не были шуткой, они стали единственным возможным планом отступления. — Раз Хейли здесь будет целых полтора дня, значит мои часики затикали. Но блять… — он склонил голову, вновь посмотрев на пятно, все ещё казавшееся ему мокрым, — я не этого хотел. — Я знаю. Семья, счастье, улыбающийся отец, мирные посиделки на диванчике за просмотром телепередач, мать, хлопочущая на кухне за приготовлением яичницы… фальшивые, нереальные, но такие искренние мечты. — Я ее любил. — Она тоже тебя любила. — Ты же знаешь, что врешь, — дыхнул Джером дымом горьким, неприятным, противным, таким же, как и его жизнь. — Она всегда меня терпела, а затем — ненавидела. Когда хреначила коленом, приводила своих любовников, жить мне не давала, когда называла тебя сукой и сломала тебе руку, когда перебила мне ребра, разве хотя бы один раз этих ебанутых моментов она любила меня?! — в его судорожном восклицании смешались гротескный вой и столь долго копившееся в груди отчаяние, и все это рыжий крикнул Эли в лицо, вынудив ее на секунду зажмуриться. Слишком страшно сейчас было смотреть ему в глаза. Слишком… трагично, словно скользя кончиками пальцев по рассеченной плоти. — Эта сука никого не любила. — Рывком «остыв», довершил свой монолог парень. — Единственный, кого она не ненавидела, зарубил ее топором — но даже тогда она видела в нем меня и наверняка прокляла с десяток раз. «Ты прав, вот что хуже всего». Девочка приоткрыла глаза, затем медленно вытянув вперед руки, взяв друга за плечи, пока тот трясущейся ладонью подводил к губам сигарету, кажется, не в силах больше говорить. — …давай просто проживем этот день. Но мы можем уйти из цирка сейчас, тогда… — Что тогда? Здесь куча личных вещей и каждый знает, что Лайла — моя мать, первым, кого будут искать, если обнаружат ее тело, буду я, потому что какая-нибудь сука, вроде Мартины, обязательно проколется. А там, я уверен, братишка постарался что-нибудь вычудить — поэтому шансов нет, — самым поганым было то, что Джером был абсолютно прав — капкан схлопнулся на нем многим раньше, чем он успел хоть что-то предпринять. — Еще могут упомянуть тебя, и тут уже твой папаша нам знатно «помог» — у детей мафиози часто бывает дурная репутация. — Тогда остаемся. — Циркачка вздохнула, принимая непростое решение. — Но нужно позвонить отцу, а лучше рассказать ему все вживую, когда он придет днем. — Знаешь, что-то мне подсказывает, что у него идеи еще похлеще наших будут, — сумел улыбнуться сквозь все рыжий, выпустив в сторону дымное облачко, похожее на густой туман, — но я их с радостью послушаю. Времени на тоску не осталось, и секундная стрелка, кажется, обрела сверхзвуковую скорость — теперь ребятам было нужно грамотно выстроить линию обороны и, что однозначно решил парень, ни в коем случае не дать Эли попасть под удар, который следовало ожидать в любой момент. — Библиотека… подойдет. Лучше заменим посиделки с твоим отцом на библиотеку, ты и я провели в ней часть дня, потом погуляли, еще погуляли, в цирке не появлялись. — Бегло объяснил Джером, заскакивая на первую ступеньку их фургончика, свою мысль. — И в это время моя мать куда-то ушла, и я ее больше не видел. Она ушла и ни-че-го с собой не взяла. Я должен это знать. — Точно ли «ничего»? — замерла на земле девочка, смотря на него снизу-вверх. — Хороший вопрос. Надо проверить у нее! Вот это уже дельная мысль. Нужно прихватить немного моей одежды, будто я и правда жил с ней все это время, прямо как раньше, в старые-добрые времена… — мягко спрыгнул обратно к ней рыжий, направившись затем к кибитке Лайлы. — Но сначала глянем, закрыто или нет, и одолжим ключи, если это понадобится. — «Одолжим» или одолжим? Показав пальцами кавычки, парень продемонстриновал зубы в оскале и, прихватив подругу за руку, направился вместе с ней в сторону жилища «танцовщицы со змеями», стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не провоцировать дремлющих прямо на свежем воздухе артистов, похожих на притаившихся чудовищ. Остаток ночи обещал быть весёлым.