Рыжий волчонок

К счастью ребят фургончик оказался открыт, ведь Лайла определенно рассчитывала вернуться в него после разговора с сыном, а потому в нем все осталось по-прежнему и на заляпанном столе даже стояла тарелка с холодным бутербродом, который явно с пару часов назад был подогрет в микроволновке, если судить по плотной корочке прекратившего быть тягучим сыра. — Эта скотина здесь только пила и трахалась. — Прошипел Джером себе под нос, обозленно пнув одну из многочисленных стеклянных бутылок, и она со звоном покатилась по полу. Когда рыжий жил с матерью, то хотя бы подобие порядка ему удавалось поддерживать собственными силами под ее крики, восклицания и битьё тарелок, но прошла всего пара месяцев, а может немногим больше, с момента, когда он переселился к Эли — и кибитка начала напоминать пропитый свинарник, полный цацок и платьев, будто населенный молью из старого платяного шкафа, а не живым человеком. — Хотя бы твоя кровать осталась. — Неловко переминулась с ноги на ногу девочка, смотря на тканевую груду, в которую Лайла превратила постель сына, будто пытаясь скрыть его существование. На стенах не было фотографий, ни на одном столике — тоже. Узор из содранной краски перемежался с подтеками разноцветных жидкостей, в грязной мойке лежала посуда, в открытых шкафчиках и на кухонной тумбе — тоже. Маленький холодильник был отключен от сети и, кажется, сломан. Пахло сигаретами, спиртом, кровью и телесными жидкостями, воздух был тяжел и увесист, казалось, им можно ударить по голове. — …обнадежила, — стряхнув на пол все, что попало под руки, парень рыкнул: — Притащи сюда все, что нужно, я пока приберусь. Встретишь Нортона — направь сюда, сам объяснюсь. — Он не шутил, и глаза его вновь начали поблескивать. — Хорошо. Путь до дома занял всего с минуту, и Эли сразу же принялась за дело — в рюкзак друга она собрала его рубашки, прочую одежду, небрежно «подчищая» их совместный быт для того, чтобы не развеивать правду, что Джером ночует здесь, но накрыть ее иллюзией того, что и у матери он бывает, притом многим чаще. На все про все у нее ушел получас, не более того, но по завершении него девочка была уверена — невнимательный комар носа не подточит, а внимательных в Готэме и нет. Хлипкое алиби с каждым мгновением становилось все крепче, но почему-то надежды на светлое будущее это не внушало. Рыжий успел немного разгрести мусорную гору, собрав в мешок бутылки и расчистив хотя бы собственную постель, на которую ребята и свалили принесенные вещи. Как оказалось, Лайла не выбросила остальной скарб сына, вообще не тронула его, а потому оставалось только немного поорудовать под кроватью и в небольшой тумбе — и приготовления можно было бы считать оконченными. — …как думаешь, к вечернему представлению они придут в себя? — циркачка глянула в окошко на выбравшегося на воздух покурить Оуэна, явно лившего горькие слезы — в отличие от парня он не успел «мгновенно прогореть изнутри». — Ал и… — Мне все равно. Говорить не хотелось, молчать — тоже. Сумочки, белье, бесполезные цацки из дешевых металлов… все заработанные деньги женщина безбожно пропивала, а потому даже наряжалась в самых дешевых местечковых маркетах, пускай явно могла позволить себе хотя бы один поход в ювелирный в год. Последние месяцы особенно сказались на состоянии фургона, и даже открытая дверь не помогала выветрить отвратительные запахи всего подряд. — Вы что здесь устроили, а? — сунулся ранним утром к ним Нортон, то ли разбуженный бурной деятельностью сироты и его подруги, то ли так и не сумевший заснуть. — Проводы, не видишь что ли? — огрызнулся Джером, перейдя с привычной вежливости на грубую речь, а затем рывком распрямился, раскинув руки в стороны и улыбнувшись пошире: — Я ж матушку грохнул! — он сделал несколько шагов вперед, болезненно вытягиваясь вверх на цыпочках, но Эли чувствовала, что уголки рта его дрожат. — Если ты не будешь орать об этом на весь лагерь, то вам обоим не свернут шеи к завтраку… — Тогда сделай так, чтобы им было все равно, как и всегда, а? Ах, ну да, точно, это же так сложно! — рыжий весь встряхнулся, словно ударом молнии прошибленный, но позы не переменил. — Знай свое место. — Как-то многовато у меня мест, я такой… многогранный, знаешь ли! Сегодня — тут, а завтра — там. — Парень подхватил мусорный пакет из-под своих ног и сунул его директору цирка прямо в руки под робкую усмешку Эли, опешившей от происходящего. — Выбрось, а? У меня же тут… все благополучно! И мамочка, верно, где-то загуляла, да? — Именно, Джером. — Прищурился мистер Хейли, посмотрев внезапно прямо на девочку, так и замершую около груды платьев и бижутерии. — Именно. — Если нагрянет полиция, то у неё возникнут вопросы, мы не хотим проблем цирку, — мягко заверила его артистка, подобрав одно из чешуйчатых одеяний, похожее на сброшенную кожу тёмно-синего цвета, подернутую серебрящейся поталью. — Я надеюсь, что отец заберёт меня и Джерома отсюда раньше, чем начнется заварушка. — Заварушка, как ты выразилась, уже началась, а вы оба так уверены, что копы нагрянут, что я невольно задаюсь вопросом: что происходит? И правда, что происходит? В какой момент все пошло, поехало, полетело по наклонной вниз?.. почему ребята вдруг примерили на себя чужие роли, стали рассуждать словно преступники, принялись заметать следы, которые им даже не принадлежали? Что сподвигло их к таким действиям? Если бы циркачка знала — она бы уже ответила хотя бы себе, но их поступки не поддавались логике или здравому смыслу, были импульсивными и паническими, подгоняемыми страхом. — …я надеюсь, что отец заберет нас после представления или раньше, — Эли неразборчиво шепнула несколько слов, пройдя мимо Нортона, чтобы отыскать вешалку. — Мне жаль, что мы расстаемся так. — В вас обоих все еще что-то… не то. — Разуй глаза! И посмотри на меня, а затем скажи: правда думаешь, что я ее убил? — предпринял попытку «брыкнуться» Джером, приоперевшись ладонью о кухонную тумбу и потянувшись в карман за сигаретной пачкой. — Топором или чем там… не сомневаюсь, что это именно топор, оружие грубое — как раз для моих рук, да? Думаешь, я бы стал искать, чем бы ее прибить, тратил бы на это время? — он закурил, запрокинув голову, впервые говоря с директором цирка на равных. — Нет. — Вдруг прямо посмотрел рыжий перед собой. — Я бы просто ее убил. — Тогда кто это сделал? — с нажимом спросил мистер Хейли, словно приоткрывая завесу тайны, но… — Вы же верите, что это сделал Джером. Значит… будет так. — Девочка все же поставила точку в этом диалоге, медленно кивнув на выход: — Извините, у нас еще много работы, мы спасаем Вашу репутацию. «Нашу уже не спасти». Фургончик удалось привести в порядок всего лишь за половину дня, вытряхнув по мусоркам весь хлам и даже пройдясь тряпками по полу — всем этим в основном занимался рыжий, пока его подруга раскладывала вещи, тщательно создавая плохо проработанную идиллию — она специально допускала небольшие ошибки, свойственные всем живым людям в ведении быта, то оставляя пустой стакан не на своем месте, то вынуждая серьгу закатиться под кровать. Лайла не вела дневников, тайны ее жизни вместе со смертью тела окончательно канули в небытие, и теперь разобраться в том, что в эмоциях женщины было причиной, а что — следствием, было нельзя, оставалось лишь догадываться, почти буквально гадая на кофейной гуще. Когда кибитка начала напоминать собой обычное жилье, парень медленно опустился на край своей бывшей постели, склонив голову, и звонкое молчание его стало громче крика. — …теперь эта сука умерла окончательно. — Сказал он на одном выдохе, противно-стеклянно глянув прямо перед собой. Сука. Шлюха. Блядь. Стерва. Кто угодно, лишь бы — сквозь зубы, лишь бы словно не о человеке, лишь бы не было так противно на сердце, из которого так и не удалось выкорчевать даже пинками противную сволочь-любовь. — Мы словно вернулись в прошлое. — Опустилась Эли на корточки на пол напротив него, сложив руки на коленях Джерома. — Кажется, что дверь вот-вот отворится… — …и тебя выволокут прочь за шиворот, а меня хорошенько саданут об стену виском. — Ехидно окончил ее фразу рыжий, глядя на подругу исподлобья так зло, но при этом жалко, потерянно, от того, как он смотрел, все в груди дрожало и ныло. — Старые-добрые времена… я буду вспоминать их в кошмарах. — Наступают новые времена. — Шепнула девочка. — Самые темные, да? Или… как там в счастливых фильмах говорится? О, что-то вроде «самая темная ночь перед рассветом», — показав два больших пальца, парень покачал головой: — Я в это не верю. Но если придется плясать на костях матушки ради того, чтобы выйти сухими из воды, то так тому и быть, я буду рад потоптаться на ее могиле. — Мы отстаём на шаг, — согласилась с ним циркачка, положив щеку на свои руки, зажмурившись, когда друг потрепал ее по светлым волосам шершавыми пальцами, небрежно и почти любяще — все его чувства выгорели спичками, но Эли была готова принять и это. — Может, на два. Или на три. Я ощущаю неизбежность, но готова к ней. — Обвинять будут меня. А ты… нельзя дать им и шанса прицепиться к тебе, иначе папашу никогда не увидишь. Никогда. Ни-ког-да… только если через решетчатое окошко больницы или тюрьмы, в которой придется провести остаток жизни — правосудие в Готэме было настолько извращённым, что страшно было представить, какую меру наказания полиция изберёт для пары детей, убивших мать одного из них, которая измывалась над ребенком всю его жизнь. Слепая Фемида давно отвернулась от этого города. — Я хочу увидеть маму… прости. Может, если меня заберут… — Нет. Это что, одна из твоих гениальных идей, цыпленок? Можешь поставить ее в один ряд с маханием ножиком перед моим дядюшкой. — Трепанув ее за щеку, Джером запрокинул голову, то ли вспоминая тот случай, то ли наоборот пытаясь забыть. — Нет, никакого тебе дурдома, а мне… ну, может твой папаша тогда меня зауважает, а? Буду не просто клоун, а клоун-матереубийца! Ах да, с его отношением к матушке аки к священной корове… — А если бабушка узнает? — сглотнув, Эли медленно подняла взгляд на друга. — О чем? О том, что я попал в заварушку? Не бойся, уверен, она тебе много хорошего про меня тогда расскажет. — Я серьезно. — Забей, а? Давай разбираться с проблемами последовательно. Я, если честно, все еще немного не в себе! Как думаешь, из-за чего? — очередная струнка души рыжего звякнула раздражением, и девочка коротко вздохнула, понимая, что сболтнула лишнего, протянув руку, чтобы коснуться его шеи, бьющейся на ней венки, бледной кожи. — Лучше не тр-рогай. — Хорошо. Они еще немного посидели молча, больше не смотря друг на друга, но никто не стремился уйти — оставить другого с его горем было равносильно преднамеренному убийству, а потому что парень, что его возлюбленная циркачка в конце концов и вовсе задремали рядом, когда Джером подтянул успевшую смориться первой подругу к себе на постель, закрыв глаза. Впервые в жизни он смог кого-то привести в фургончик матери без страха, но это не было событием радостным, скорее наоборот траурным, ненужным, пустым, ведь юный Валеска не чувствовал ничего, кроме грызущего душу одиночества и даже в беспокойном сновидении он забылся всего на несколько минут, тут же увидев перед глазами мертвенное тело с пятнами крови на светлой коже. Если Эли всегда относилась к Норе с суровым уважением, никогда не позволяя себе даже смотреть косо в прошлое, прилюдно уж точно, то рыжий был иным, намеренно выставляя себя грубым и местами бестактным, он столь трепетно оборонял собственное израненное родительницей сердце, что в какой-то момент прекратил замечать, как потоки оскорблений стали для него схожи с любовью, лишь тенью разума осознавая собственную ничтожность, убегая от чувства вины в самые темные уголки сознания. Там можно было забыться. Там можно было забыть. Они остались в цирке, не ушли сразу же, хотя могли бросить все и ринуться в погоню за кажущимся неуловимым Джеремайей. Быть может он ждал этого, быть может боялся, предсказывать было бесполезно, оставалось лишь уповать на чудо. Но чем убийца планировал окончательно повергнуть жизнь близнеца в пучину нескончаемого хаоса? Что должно было стать тем самым стреляющим в неожиданный момент ружьем? Полиция? Оружие? Какой-нибудь горожанин? А может, сами артисты Хейли, уже готовые глотки друг другу грызть под ехидные шепотки Мартины, абсолютно уверенной в том, кто же столь хладнокровно зарубил собственную мать. Это была заранее проигранная партия, но ребята все же пытались выйти из игры достойно, не потеряв своих лиц и держа головы поднятыми. Они не знали, что «Ксандер» успел переговорить с Полом Сисеро, от которого Нортон и узнал правду — мысль о том, что парень общался с кем-то в лагере, конечно, преследовала их обоих, но возможности убедиться в этом не было, ведь нельзя же было просто подойти и спросить: «Я говорил с тобой с пару часиков назад?», это вызвало бы больше вопросов, чем ответов. Джерому было плохо, и чувства его были неописуемы ни простой речью, ни матерной, ни воем, ни рычанием — место матери в его сердце заняло обугленное отверстие размером с замочную скважину, и идеальным ключом для него сейчас стал бы нож. Это он убил. Не близнец. Он. Выучить наизусть, уверовать настолько, чтобы не сознаться даже под пытками, сыграть до конца предназначенную ему роль, а не унижаться, ползая на коленях перед полицией, потому что это бессмысленно — никто и никогда не поверит в существование второго рыжего Валески, а цирк, вот это да, своих не выдает. Был ли парень в нем хоть когда-то своим?.. Кем он вообще здесь был, кроме подсобного рабочего, груши для битья, развлечения для Лайлы и ее любовников? Джерому вдруг подумалось, насколько же были правы все те, кто считали, что его истинное «я» вытянула на свет Эли, и именно она проложила по кирпичику дорогу в их будущее. Светлое? Теперь почему-то казалось, что оно темнее черного, жерло бездны и не более того. Были ли рыжему противно от этой мысли? Все же — нет. И даже в это спокойное, безветренное мгновение единственное, чего он хотел — забыться в ее отчужденных объятиях и никогда не разлучаться, даже если его будут рвать на куски заживо, сдирая с костей плоть. Если бы его подругу сегодня нашли на месте матери… Блять.