***
Снова лаборатория на верхних этаж комплекса «Вавилов». «Вовчики» деловито монтируют оборудование и готовят реактивы. Мне же на эту суету глубоко насрать. Состояние такое, что хуёвие некуда. Апатия. Постоянные боли и галлюцинации. Усталость. «Соединение установлено.», — слишком бодро отрапортовал интерком, выводя на свой экран лицо Дмитрия Сергеевича. — Профессор сказал, что ты третьи сутки не спишь. — говорит Сеченов после минутного молчания, не отрывая с меня вопросительно-обеспокоенного взгляда. — Не хочу. — апатично отвечаю я, чтобы только отстали. Сон — это плохо. Во сне приходит кошмар. Холодный кошмар. — Снотворное… Бутылку водки? — последнее академик произносит с сомнением в голосе, допустив лёгкую нотку скепсиса в голосе. Мне ли не знать, что он из алкоголя признавал только хороший коньяк и то сильно под настроение. Всё остальное Волшебник считал лишь медленным способом самоубийства. — Скажите ещё водку со снотворным. — так же подавленно нехотя отвечаю я. — Вы же знаете — я этого не люблю. Мой мозг — моя крепость. Снова мой разум окружил холодок. Я не знаю, откуда у меня в голове эти слова. Я не знаю, как могу вообще говорить. Но эти слова не дают мне провалиться куда-то в ледяную прорубь, где будет только ничего. — Знаю. — кивнул мне Дмитрий Сергеевич. Он немного помолчал, снова всматриваясь в меня, периодически скашивая глаза на второй монитор, где была открыта моя медицинская карта с моим анамнезом. — В детстве меня удивляло, что брат боится спать в темноте. Моя нога нервно подрагивала, бесконечно притоптывая о подставку для ног медицинского кресла. Я знаю, что будет дальше, но не в силах сопротивляться, буквально загипнотизированный голосом академика. — Мама оставляла ночник. — продолжал Сеченов. — Брата это успокаивало, а мне мешало. Свет сковывал воображение. Один из «Вовчиков» с машинной сосредоточенностью смешивал реактивы, предназначенные специально для меня. Смесь биополимеров и ещё чего-то. Именно поэтому меня перевели сюда. — По той же причине я не любил детские книги. В них были картинки. Цветные. — Ненастоящие. — ответил я академику, ощущая приближение нового приступа. Светлые стены, белая гамма всего, свет из огромного панорамного окна — все это усиливало ощущение нереальности. Холод как будто смотрел на меня осмысленным взглядом. От того становилось страшно. Мне нельзя было остаться одному даже у себя в голове. — Именно! — излишне восторженно сказал Волшебник. — Книги из отцовской библиотеки казались интереснее. История, медицина, теоретическая физика… Мои глаза видят, как над моей левой рукой появляется прозрачный полимерный шар, похожий на льдинку. Началось… — Наука не пытается представить мир интереснее и безобидней, не выдаёт ложь за истину. Она просто излагает факты. Ощущение холода и чужого взгляда усилилось. Казалось, ещё немного и моя одежда замёрзнет и покроется инеем, но его не будет видно. Больничный комбинезон ведь был белого цвета. — А ещё я сделал одно открытие. — голос Сеченова убаюкивал, но вместе с тем перед глазами стали мельтешить образы. Рыжий туман. Чудовища. Топор. Я одновременно тут и куда-то бегу. Сражаюсь. Осмысленно. — Чудовище в темноте ведёт себя естественно и подлежит изучению… Холод стал нестерпимым. Откуда-то с периферии стали прилетать отголоски звуков. Взрывы. Редкие выстрелы. –… Чудовище на свету носит маску, поэтому не предсказуемо. — То есть — опасно. — апатично сказал я. «В лодку все! Живо, блять! Стрелять одиночными по конечностям!», — раздался мой собственный голос у меня в голове, слышимый будто бы через вату. — Именно! — снова обрадовался академик. За оконном пролетели «Дрофы». — Более того, чаще всего свет делает нас чудовищами… «Перебежками!», — снова раздался крик через вату. Свет сигнальных ракет. Красный как кровь. Свет — это пиздец. На свет идут они! Где-то в дали стреляет сорока пяти миллиметровая пушка «Рябины». Слышится грохот множества сотен автоматов. –… Понял, о чем я? — спросил меня Волшебник. — Понял. — реальность и вымысел сплелись воедино. — Более-менее… — Я, могу выключить свет? — Спросил волшебник, но в его интонации слышится утверждение и повеление. «Держитесь, командир! Только попробуй сдохнуть! — рычу в бредовом мире я, перекидывая Юпитера на бор вертолёта, пока сам вырвал автомат из рук десантника, на лице которого застыл ужас. — Дааа. — говорю я. Мгновение, и лаборатория погрузилась во тьму. — Перезагрузка. — сказал механический голос. — Вернись, милый. — сказала Катя…***
… и меня отпустило. Отпустило в тот момент, как вертолёт рванул вверх, унося нас из этой жопы. Что. Сейчас. Сука. Было?! Я, блять, сейчас собой со стороны управлял, словно набором пикселей в игровом автомате!!! Ещё и приход этот! Все осознавал, чувствовал, но только была отстранённость нереальная, пополам с глюками. Помню этот разговор. Сеченов тогда меня просто осторожно вырубил. Мне ещё несколько раз снился этот разговор. После него стало легче. Ушёл этот проклятый холод от любого действия. Или просто ослаб. Можно было вздохнуть, если глубоко не заплывать в ту память. — «Аргентум» отбой. Пилот в госпиталь! Живо!!! — отдал приказ я, сам сползая по переборке пилотской кабины, ощущая, как прошёл отходняк после адреналина. Сейчас мне хочется банально сдохнуть. Организм сам проваливался в сон. Все вопросы, потом.***
Два дня спустя. — Вы всё поняли? — спросил нас постаревший и осунувшийся полковник Максим Александрович Ломов, он же «Юпитер». — Так точно, товарищ командир! — гаркнули тридцать семь лужёных глоток отряда «Аргентум», весь на данный момент списочный состав. — Тогда свободны! Сергей, останься. Тридцать шесть бойцов покинули ставшую внезапно просторной больничную палату «Павлова», оставив меня и командира один на один. В палате повисло молчание. Юпитер, собравшись с силами, жестом попросил закурить. Я извлёк сигарету из пачки, помог ослабевшему человеку её взять и прикурить. — Курение в больных покоях запрещено! — тут же нарисовалась миловидная медсестра, что гневно смотрела на нас, для солидности расставив руки в боки. Это бы смотрелось даже грозно, если бы не её рост в полтора метра. — Девочка. — устало сказал полковник, делая затяжку. — У меня нет половины ливера в животе, и гажу я в пакетик. Не думаю, что мне станет хуже от одной сигаретки. — Но… — снова возникла медицина. — Девочка, иди в жопу… — сказал полковник, делая очередную затяжку и после этого заходясь кашлем. — Я буду жаловаться главврачу! — грозно сказала медсестричка. — Жалуйся хоть генеральному секретарю ЦК КПСС. Мне уже не важно… Медицина, надувшись, покинула палату. — Грубо вы. — констатирую факт. В армии не принято грубить врачам и медперсоналу. Глупо оскорблять того, от кого может зависеть твоя жизнь и жизнь твоих товарищей. — Она же девочка. Наверное, только с института. — Серёг, давай на ты? — откашлявшись сказал Максим. — Что нагрубил — это уже неважные мелочи. Лучше не перебивай, а слушай. Полковник замолчал, набираясь сил. — Все документы в сейфе. Пароль, мой порядковый номер в личном деле. Советую сразу сменить, во избежание. Не перебивай! Принёс? Командир требовательно посмотрел на меня. Я надеялся, что до этого не дойдёт. Молча достаю из-за пазухи автоаптечку, запаянную в упаковочный пластик черного цвета. — Конторские отнеслись с пониманием, но мы им теперь должны услугу. — Квиты мы, за их последний косяк. А теперь, поговорим. Садись, Серёг. В ногах правды нет. Я выполнил приказ и сел на стул возле кровати больного. — Все мы знаем, я не боец. Стар стал. Ошибки стал совершать. С тобой и Катей. Сейчас… Сам по-глупому подставился. Там, где мы ходим, такой командир отряду не нужен. Я знаю, что меня ждёт. Долгие годы на гражданке. Буду все оставшиеся годы гадить под себя, пока угасает разум и гордость. Не хочу так. Хочу помереть в схватке. Я понимающе кивнул. Понимать то понимаю, но что мне предстоит дальше… скажем так, не самое приятное. — Надеюсь, ты мне окажешь услугу. — истолковав правильно моё молчание, сказал полковник. — Но и это, можно сказать, уже не важно. Отряд, вот что важно. Отныне ты командир, а я не… — Товарищ… — Ты, и точка! — припечатал полковник. — Если бы не ты, мы бы там все полегли. И знаю, что штормит тебя. Поверь мне, я умею читать людей. Не увидеть было трудно. Раз это нас спасло, то это и не проблема вовсе. Главное сам не облажайся. Что тут сказать. Успокоил. — Давай, Серёжа. Потом все обдумаешь про весь вихрь в твоей голове. Покончим с этим… Мне осталось только кивнуть. Вскрыл упаковку, открыл аптечку с одним единственным шприцем и сделал укол. Поздравляю, майор. Ты только сейчас выдал билет на тот свет своему командиру. — Наши сейчас вашу снарягу из мастерской несут. — сухо сказал я. — Не ссы, Серёга. Не ты меня убил. Я сам себе палач. — сказал полковник к которому возвращались краски жизни…***
Через час на нашу базу прибыл экраноплан «Ворон», который забрал нашего командира на последнее задание. Вечером во Франции заголовки газет пестрели, тиражировал новость о взрыве химического завода. Немногие знали, что он производил на самом деле. Так и окончился путь полковника Максима Ломова. Он умер, но не сдался. Вечером отряд в полном составе опустил в памятный мемориал очередную капсулу с землёй и медалями вместо тела. Почётный караул отдал почести всем погибшим. Ещё немного погодя я пил на редкость отвратительную водку из стакана, на дне которого были звезды подполковника. Пил и смотрел на ряд стаканов, прикрытых куском ржаного хлеба, размышляя об ответственности. Между тем паранойя уже мягко намекала, что теперь покой мне будет только сниться.