История Би

      Думал ли я когда-нибудь о смерти? Уверен, что каждый задумывался об этом хоть раз. И дело здесь не в работе, которая связана с риском, не в мечтах стать героем для кого-то, не в желании сбежать от реальности, которая обрушивается периодически на каждого, раздирая душу в клочья. Просто каждый человек так или иначе задается вопросом о собственной смерти в том или ином ракурсе. Нужно признаться, что все мы если не боимся самого конца, то уж точно отсутствия перспективы «после». Возможно, просто не признаюсь себе в этом — так проще, но я тоже боюсь. Мы представляем это просто явлением, другом, мифическим героем, кем и чем угодно, лишь бы не впадать в рефлексию. Особенно когда на душе так мерзко, как сейчас.       Сегодня день не задался с утра, с самого момента, когда я хлебнул чужого кофе с сахаром. Ну кто так пьет кофе? Тут от одного взгляда на чашку начнется диабет! Теперь этот мерзкий привкус не перебить неделю. Да еще этот чудовищный синтетический в жутких одноразовых пакетиках. Фу, ненавижу. Одно радовало: кто-то невнимательный кошмарно скривится и будет полчаса плеваться, хлебнув моего эспрессо с корицей Без сахара. Пусть это будет Кен с его вечными подколками и ухмылочкой на пол лица.       Сразу после фиаско с кофе мне прилетел «веселый привет» от Пи’Чана. Надо сказать ему «спасибо», что редко отчитывает меня при подчиненных. Только взглядом убивает и нарочито поправляет и без того идеально сидящий на мне костюм. Но в этот раз, видимо, сильно разозлился: схватил как нашкодившего котенка за шкирку, буквально закинул в оружейную и минут десять, к счастью наедине, повышал мой интеллектуальный уровень рассказом о том, какие существуют способы пыток для вечного забывателя бронежилета. Особенно я кайфанул от практики сдирания кожи, пришивания броника к живому мясу и восстановления кожного покрова поверх реквизита, чтобы я, «мелкий долбоклюй», его уже точно никогда больше не забыл. Еще была затрещина, очень болючая, аж резиночка моя слетела куда-то.       Но было в этом два больших позитивных момента: во-первых, Чан ни на кого себе не позволяет поднимать руку, кроме меня, и по какой-то моей собственной мазохистской шкале это мощный показатель его небезразличности; во-вторых, когда резинка слетела, он сразу достал из кармана брюк новую и протянул мне. Это был мощный молчаливый жест, который я прокручивал в памяти раз двести, сидя за рулем новенького «Мазератти».       Ох уж мне эти фэнтези — в итоге в своих мыслях свернул не туда. Просто победитель по жизни! Вся колонна поехала в центр, а автомобиль босса поехал направо. Мы потеряли час времени и нереально опоздали на сделку. Точнее сказать, мы вообще на нее не попали. Еще на подъезде Чан своим жестким «я убью тебя медленно» голосом проговорил в наушнике, чтобы мы разворачивались и срочно ехали назад. Все. Моя жизнь на этом закончилась, как и моя карьера.       Кинн всю дорогу скрежетал зубами. Молча. Из машины вылетел и унесся на всех парах, даже не взглянув в мою сторону. Ну почему чувствую себя таким неудачником? Может уже пора признаться самому себе: «Биг — ты идиот и лузер, поэтому в твоей жизни все через одно место!»       Вот и стою теперь на крыше нашего небоскреба, наполняя легкие сигаретным дымом. Думаю, что если сейчас пойдет дождь, я точно сигану вниз. Хотя зачем лишать кого-то из руководства счастья пристрелить меня лично.       Вот так и вижу: встали в кружок Кинн, Чан и Кхун Корн и пустили мне по пульке во все возможные места. Хоть душу отведут, хоть какая-то от меня польза. Сажусь на край и свешиваю ноги вниз, болтая ими в воздухе. Еще пара затяжек, и нужно возвращаться в общий зал, пока на меня не объявили охоту.       Поздно: слышу тяжелые шаги за железной дверью, сердце ухает куда-то вниз, вдоль позвоночника электрический разряд, хочется от чего-то разреветься, но у меня еще одна затяжка. Дверь распахивается и со скрежетом ударяется о стену: — Сученок, я ведь так и знал, что ты тут… куришь! — От неожиданности хочется проглотить окурок, но он предательски падает на пол одновременно с выпущенным клубом дыма. Какой пассаж! Свой глупый вид даже представлять себе не хочу. — Ну что ты смотришь на меня своими преданными щенячьими глазами? — Коротким путем или длинным? — Все с тем же выражением на лице указываю вниз за край крыши одной рукой и на лестницу другой. — Что? — Чан останавливается, и я понимаю, сейчас мы думаем о разном. — Тьфу, Би-Би, опять ты с этой хренью. Есть еще сигареты? — Ясно, будет прощальный диалог, — протягиваю выуженную из-за кактуса в горшке пачку, достаю одну для себя. — Что решили на счет меня? — Когда Кинн привел тебя в этот дом еще сопливым мальчишкой, я с первых дней понял, что ты редкий экземпляр — прикуривает и глубоко затягивается, договаривая на выдохе — непроходимого идиота! Но, сука, везучего.       Почему-то от этой явно вымученной фразы становится как-то полегче. Возможно, сегодня меня не подвергнут средневековым пыткам и не поджарят в масле, и это несомненный плюс. — Облава? Всех повязали копы? Продавец застрелен при попытке побега? — Ляпаю первое, что в голову пришло, вот клянусь. Даже хочу уже начать предлагать варианты с извержением вулкана и пришельцами, но вижу просто офигевающее лицо Чана и начинаю заходиться в истерическом хохоте. — Да ладно?!       Чан нервно перекуривает мою истерику, тушит сигарету и склоняет голову на бок в своем молчаливом «хорош уже!», а у меня слезы из глаз от смеха и через раз вырывается нечеловеческое хрюканье. В итоге Пи тоже начинает посмеиваться, но больше надо мной, чем над ситуацией, и вот мы уже оба смеемся в голос. Шутливый толчок, и я уже продолжаю закатываться лежа на спине у бортика, на котором Чан устроился по-турецки. Смех стихает, и мы снова курим: Пи — уставившись куда-то в одну точку, а я все так же лежа и задрав ноги на бортик, глядя на небо в безуспешной попытке разглядеть звезды на залитом светом ночного города небе. — Ты как исхудавший Будда! — Чан опускает ноги вниз, сминая окурок, и я сразу получаю пинок под зад. Он не любит мои высказывания в этом направлении и всегда злится, отвешивая дружеского пинка или подзатыльника. А мне нравится этот короткий тактильный контакт, хотя сегодня почему-то хочется большего. Видимо, это стресс. — Не сиди здесь долго, утром тебе вести тренировку, а потом пойдем к Кхуну Корну. Выспись, — и он уходит, не оглядываясь. Где-то в своих мыслях я прокручиваю другие варианты, в одном из которых я останавливаю его и прошу меня обнять, получая порцию такого желанного тепла. А, может быть и больше? Вот интересно, как было бы с ним? Уж лучше, чем с Кинном. Чан заботливый и внимательный, оберегает меня, жалеет, прикрывает и защищает ото всех. Даже выслушивает мои жалобы на жизнь в целом и отдельных мужиков в частности. Он никогда не станет … со мной. Он, конечно, обязательно меня обнимет, но думать о чем-то большем — самая большая ошибка в жизни. Пи пошлет меня лесом, и нашей дружбе придет конец. Я останусь один в этом мире, никому не нужный, абсолютно бесполезный идиот с кучей комплексов, без царя в голове и с этим идиотским везением. Вот тогда я точно сигану с крыши безо всякого дождя. Хотя с моим везением окажется, что ночью Пи Чан встроил в меня не только броник, но и парашют. От последней мысли прямо улыбнуло, но потом снова закрутились фантазии вокруг слов «встроил», и я решил не загонять себя в полную депрессию от их несбыточности. Но позволил себе еще одну сигарету, а потом перепрятал пачку — Чан спалил мой тайник, теперь точно всю крышу перероет, найдет и выбросит. «Улыбаюсь я, точно как идиот!» — грустно подумал, и пошел в комнату.       Около двери меня ждал очередной «сюрприз», типа всего произошедшего мне было мало. Кен, с которым я по какой-то жестокой иронии делил комнату, сидел под дверью и по-скотски улыбался. К слову, он вечно меня подкалывал и бесил своей ехидной улыбкой, двусмысленными фразочками, сальными гримасами — просто детский сад на выезде. Эта чертова ухмылка как у Кхуна Вегаса, от нее все нутро выворачивается наизнанку. И почему мне постоянно лезет в голову, что эти двое так до омерзения похожи? Не то, чтобы я недолюбливал Вегаса, он реально настораживал меня — вечно что-то замышляет, что-то прокручивает, постоянно пытается всех ненавязчиво стравить. Вот и подколы у них с Кеном очень похожи, как и эта отвратительная привычка через слово вставлять текст на английском. Хотя, в отличие от Кена, у Вегаса это получается как-то дьявольски сексуально. Кен же просто бесит. Вот сидит и бесит меня своим ехидным взглядом, но еще больше убивает то, что означает вся эта чудо-экспозиция. И перед тем, как открыть дверь, я снова думаю, что зря не прыгнул с крыши, когда еще была возможность.       Игнорируя соседа, молча захожу в комнату, и сразу встречаюсь с до боли знакомым силуэтом. Разумеется, Кинн пришел «пожелать мне спокойной ночи». Облокачиваюсь на дверь и молча стою, мечтая, что силуэт мне просто привиделся, ну, из-за стресса. Может, я так вот постою, и он исчезнет. Но нет. И как я мог втюхаться в этого мудака? Одним словом — идиот. Он так подкупал своими манерами, этой мягкой улыбкой, этим голосом, жестами — как принц из параллельной вселенной.       Справедливости ради, до этой роковой встречи с Таваном он был абсолютно нормальным. Это именно он нашел меня, забрал с улицы, рассмотрел что-то, хотя я сам думаю, что ничего особенного во мне и не было никогда. По его просьбе Кхун Корн меня не просто помиловал, но взял на работу и в воспитательных целях всю ответственность повесил на инициатора. Я старался, как мог. Изо всех сил, чтобы не подвести его.       Тогда нас связывала какая-то простая дружба без границ, без всего этого пафоса. Хотя что еще можно было ждать от парня с улицы? Каких-то особенных манер?       И вот появился Таван, чтоб ему… Откуда только падают на наши головы такие говнюки? Проехал по Кинну как бульдозер без тормозов с обкуренным машинистом за рулем. Теперь вот стою и гадаю, кто из них более ненормальный: Вегас с его садистскими наклонностями и без понятия о границах или Кинн с Его садистскими наклонностями… ну, вы понимаете. Все одинаково, но есть нюансы.       Помню, как я увидел его в первый раз. Мне было шестнадцать, и мальчика из глубокой деревни, не особо высокого или красивого, не слишком образованного, из очень бедной семьи ждало весьма очевидное будущее. В модели бы не взяли по причине номер один, в университет — по причинам два и три. Оставалось только идти в банды, ведь я все время был кому-то должен. Мать выставила меня из дома в четырнадцать, и податься особо было некуда. Оставалась только улица, кулаки и голова на плечах. К моменту нашей встречи я уже достаточно преуспел, пользовался определенным уважением, руководил небольшой группой из пяти человек, включая меня. Ха, как я тогда много о себе думал, и как жестоко ошибался. Мы чувствовали себя королями улицы, а по факту были просто шпаной с ножами, кастетами и линейками для взлома посредственных автомобилей. Крали все, что плохо лежало, потом заставляли красть шпану помладше, немного рэкета, немного выбивания долгов за деньги — полная фигня. Но мечты всегда превращали весь этот кавардак во что-то большее.       В жизни нельзя достигнуть какого-то уровня, если есть амбиции. Берешь одну вершину, сразу хочешь больше и выше. В своих стремлениях я замахнулся на то, что осилить не смог. В итоге оказался в подвале Основной семьи. В этот день я познакомился с Вегасом. Видимо на контрасте с ним мне и зашел тогда Кинн. Он наблюдал за нами, и ему показалось интересным то, что он увидел. Убедив отца взять меня на испытательный срок, как я тогда думал, он открыл для меня двери в новые возможности. Как оказалось, это были врата ада. Я не держу зла на Вегаса, ведь он просто выполнял свою работу. Юный демон с адскими игрушками, а я, наивный, думал, что знаю о боли все. За что я его никогда не смогу простить: его мания растягивать удовольствие. Вот не дай он мне передышки всего один разочек, и для меня все закончилось бы в этом подвале. Но ведь нет! Сам того не зная, остановив в тот злосчастный день мои физические страдания, он обрек меня на вечные муки. И главный мучитель сейчас стоит прямо передо мной. — Долго собираешься там стоять? — Не оборачиваясь начинает стальным голосом. — Почему я должен ждать тебя столько времени? — Были дела, — ведь специально нарываюсь. — А что случилось?       Складываю руки на груди и встаю в максимально борзую позицию. Разворачивается — в глазах огонь, из ушей пар. Пара шагов, и он уже рядом, хватает за шею и кидает на ковер с разворотом. Вот невезуха, скулой проехал по ковру, точно ссадина будет. — Ну и что, зачем фасад-то портить? — Переворачиваюсь на спину и одновременно пытаюсь хотя бы сесть. Где уж там, летит ответ на мой вопрос по другой скуле с ноги. Сплевываю кровь. — Хоть бы ботинки снял, дорогие, наверное.       Кинн, руки в карманах, весь такой деловой, молча опускается на одно колено, слегка наклоняет голову и с улыбкой только уголками губ внимательно смотрит на свои художества, пока я пытаюсь вытереть кровь с лица тыльной стороной ладони, одновременно понять, откуда кровит. — Это предложение? — Продолжаю нарываться как последний камикадзе, жаль, что в конце не рванет. Тьфу, губа разбита и щека изнутри, об зубы, видимо. Но зубы целы, и это несомненный плюс. — Любимый, я согласен! Раздевайся, пропустим церемонии. — Ты — моя самая ершистая сучка! Пристрелил бы, но другой такой подстилки не найти, — ауч! Больно ведь, хотя уже пора бы привыкнуть и к этому рывку за волосы, и этой грязной тираде — даже не знаю, как реагировать уже на все эти «сучки», «шлюшки», «соски» и «подстилки». Ну, ок, пусть это прелюдия такая. — Гребаный еж! Этож самый приятный комплемент в моей жизни! — Дальше мне ершиться не дадут. Кинн хватает лицо рукой, закрывая рот ладонью и давит с такой силой, что я мысленно уже вспоминаю, где припрятал ледокаин. Потом все так же удерживая голову с силой кидает как мяч об пол, и, приложившись затылком, я чувствую, как комната поплыла. — Я тебе рекомендую заткнуться и занять свой рот другим! — в подтверждение своих слов он расстёгивает брюки и садится на кровать, к счастью, не мою, а Кена.       Занимает удобную позицию и ждет, разумеется, недолго. Я стягиваю с волос резинку, немного прибираю волосы и по-кошачьи на четвереньках ползу к своему хозяину. В чем я большой специалист, так это в оральных ласках. Подтверждение этому — запрокинутая голова и зажимающие покрывало кулаки. Да, это Кинн любит больше всего, а я получаю огромное удовольствие, безотрывно наблюдая за его экстазом. Будто это ощущения, передающиеся как электричество, от розетки к вилке — чистый кайф на двоих, от которого можно захлебнуться в прямом и переносном смысле. В прямом было сейчас очень близко — хоть бы предупредил как-то! Я закашлялся и вытер рот ладонью, победно глядя, как мой личный мучитель обессиленно откинулся на спину и закрыл лицо руками. Он лежит так около пяти минут, глядя в потолок, раскинув ладони в стороны, а я машинально поглаживаю пальцами его щиколотки. Есть в этом что-то бесконечно интимное — тупо обожать того, кто тебя обижает. Любовь в одни ворота, где победителю достается разбитое лицо и щенячья радость. Может это и есть преданность? Или это тоже все мой идиотизм?       И пока я размышляю, он просто встает и уходит, застегнув молнию и на ходу поправляя свой идеальный костюм.       Похоже, финитто, продолжения не будет, решил оставить свою «сучку» тихо скулить о своей безответной, мазохисткой, неблагодарной любви. Да вот захлебнись, никто тут скулить не будет. Как мы вообще докатились до этого? Ведь все было не так? Конечно, с самого начала было понятно, что все это просто подростковый эксперимент, который случайно затянулся на годы. Я всегда знал, что ничем серьезным это не обернется, да и продлится недолго. Но ведь была нежность, понимание и стремление сделать приятное взаимным. Пусть не было взаимных чувств, я смирился, но симпатия была. Нам действительно нравилось вместе, хоть неизвестность прививала напряжение каждый одинокий вечер. Когда возник этот гребаный Таван, даже облегчение какое-то наступило. У господина серьезные отношения, есть уже какая-то ясность. Не сразу, но пришло и принятие, и смирение. В моей жизни тоже появились другие люди. К тому же мы все равно были друг для друга чуть больше, чем господин и его телохранитель.       После разрыва, когда Кинн чуть не пристрелил этого предателя, я как на зло оказался рядом. Мы вместе высылали его из страны, вместе дружно врали, что Кинн все же застрелил. Я был уверен — доведи свой умысел до конца, он никогда бы не простил себя потом. Какая ирония. Мы вместе переживали все это день за днем, месяц за месяцем. Мне казалось, все так правильно — быть надежной опорой тому, кто дорог, все еще дорог не смотря ни на что. Когда в один момент Кинн снова потребовал близости, мне и в голову не пришло, что все будет не так, как раньше. Да что там, представить себе не мог, что того парня, которого я когда-то полюбил, просто уже нет на свете. Растворился в воздухе в тот момент, когда достал свой глок и спустил крючок. Даже оглянуться не успел, как превратился в запасной аэродром, в одну из многих игрушек, а за одно личную комнату эмоциональной разгрузки с кучей опций. Но с другими он не позволял себе всех этих эмоций, не дарил всей этой боли, другим не доверял свою жизнь, другим он никогда не рассказывал то, чем делился со мной, никогда не целовал в губы. Как последний дурак, ищущий драгоценные камни в грудах ила, я хватался за все это и продолжал себя считать особенным, нужным. Ради его внимания продолжал раз за разом доводить до белого коленья, получая в ответ море боли и жесткий секс. Он дарил мне боль, а я причинял ему удовольствие. Но и забирал его боль тоже, считая это высшим проявлением любви. Мы так любим обманываться…       Последний гвоздь в мой гроб этого дня — Кен и его идиотская ухмылка. Заходит почти сразу, ничего не говорит, да и что тут еще можно сказать. По сути он ничего не знает о том, что происходит за закрытой дверью. Видит только то, что на поверхности. Никогда не спрашивает, никогда не комментирует, никогда не упускает шанса подколоть, особенно в присутствии других. Он — источник всех сплетен вокруг меня и Кинна. А я что, умело пользуюсь им, когда хочу позлить господина. Когда мне жизненно необходимо, чтобы именно он в присутствии этого зверя заострил внимание на моей ночной отлучке, например. Кинн зверел и принимался выбивать из меня признания, а я только подливал масло в огонь колкостями и усмешками. Потом сам или с помощью того же Кена забрызгивал синяки ледокаиновым спреем.       Вот и сейчас не без удовольствия наблюдаю, как ухмылка сползает с его губ, а выражение лица становится серьезным и каким-то неловким. Не жалость, нет, какая-то совершенно неуместная эмоция на его лице. Но вот какая, я не пойму. Видимо моего эмоционального спектра не хватает. Кен на ходу молча достает аптечку откуда-то из недр ванной комнаты и протягивает ее мне с предложением помочь. Да вот дудки, сам справлюсь. Он пожимает плечами и начинает медленно раздеваться перед сном. Я еще какое-то время сижу, собираюсь с мыслями — если Кинн приложил меня слишком сильно, сейчас опять вывырнет, как в прошлый раз. Встаю очень медленно и осторожно, покачиваясь, плетусь в ванну вместе с аптечкой. Это мой интимный момент: я, горячий душ и медицинская помощь. Втроем нам не будет скучно. Когда выхожу, Кен уже спит. Ну и спокойной ночи тебе, ехидна.       Убираю вещи, устраиваюсь с планшетом на кровати и проверяю расписание, новую информацию, долго думаю о делах, анализирую.       Засыпая, снова думаю о Чане. Он тоже может дать по лицу в профилактических или воспитательных целях. Но никогда не станет унижать. Ну вот что за идиотизм, просто вселенская несправедливость: все нормальные мужики — друзья, а в постели у меня одни садисты и, «прости, Будда!», одноразовые пустышки. Ну обнимите меня, кто-нибудь, ну хоть один разочек почешите за ушком! Скучаю по старому Кинну, по прошлому, по тому, чего уже не вернуть. По крайней мере не со мной. Мы уже прошли свою точку невозврата.