осень, 850 год
В каждом отряде должен быть свой чертов смертник. Нога так и тянется что-нибудь со всей силы пнуть, но тогда врач, осматривавший лежащего без сознания Эрвина, посчитает, что ему тоже не помешала бы доза успокоительного. Лошадиной дозы, желательно. Леви и сам был бы не прочь продрыхнуть пару часов под транквилизатором, но только потому что самому уснуть у него не получалось уже вторые сутки. С тех пор, как Эрвина в таком виде доставили в Трост. Он чуть с ума не сошел. — Сколько еще он будет спать? — негромко спросил он, качаясь на хрупком, прямо как его самообладание, деревянном стуле, скрипящем от каждого движения, пока местный врач обрабатывал все еще кровоточащую культю вместо правой руки. Голос нарочито спокойный, хотя внутри бушевала буря. — Действие лекарств закончилось, — он даже не взглянул на него, но плевать Леви хотел на его страх перед ним, — к вечеру должен проснуться. Он бросил взгляд на настенные часы. Пять часов вечера. Гребаный Смит. — Ему нужен полный покой как минимум неделю, Командующий потерял много крови. Я проверю его завтра с утра. Уж он-то обеспечит ему полный покой. В гробу, пусть только проснется. Пусть только глаз один откроет, узнает, что Леви думает о его попытке самоубийства. Лучше бы со стены Роза ебанулся, не так героически, конечно, но зато меньше мучений. Не сказав ни слова, когда врач уходил, он пересел на его место возле кровати Эрвина, стиснув зубы то ли от едва сдерживаемого гнева, то ли от того, что был готов разреветься, как столичная изнеженная девчонка. Или и то, и то. Чертов смертник. Гребаный Смит. Гребаные титаны. И плевать на руку — Эрвин и без всех конечностей мог оставаться Командующим и быть головой всего Разведкорпуса, но дело было совершенно не в этом. Не в том, что он стал «неполноценным», не таким проворным, не той рукой отдает честь (хотя сам, когда Леви, только вступив в Разведку, назло ему сделал это левой рукой, послал нарезать круги вокруг казармы до посинения). Принесли ужин, хотя нетронутый обед так и стоял на столе у окна. Спросили дрожащим голосом: «К-как т-там ваш к-командующий?», очкастая голова Ханджи то и дело просовывалась в дверной проем. Ничего не спрашивала, лишь смотрела своими огромными живыми глазами на друзей, одними сжатыми, чтобы не дрожали, губами показывая свои чувства. Кивала Леви и уходила, чтобы вернуться через десять минут и убедиться, что за время отсутствия ничего не случилось. Он не винил ее за нервозность — сам бы ни за какие коврижки не сдвинулся с места, даже глаз боялся отвести. Часов в семь Ханджи рискнула переступить порог его спальни, заламывая руки, и тихонько, будто Эрвин мог проснуться от звука ее шагов, прошла к его кровати. — Чего тебе, Четырехглазя? — проворчал Леви, не удосужившись поднять на нее взгляд. Подруга бросила красноречивый взгляд за ее спину, на набитый едой поднос, и покачала головой. — У тебя есть обе руки, так что не заставляй меня кормить тебя с ложечки, капитан. — Никакой реакции, даже брови не сдвинул, а Леви всегда ходил чернее тучи. Ханджи уселась на край кровати Эрвина и с замиранием сердца взяла его уцелевшую ледяную руку в свои. — Хотела сказать, что пока ты тут лил слезы, мы провели собрание, подвели итоги пятьдесят седьмой миссии, и я усадила Моблита писать отчет. Леви что-то промычал в ответ, смотря, как она мягко поглаживает испещренные шрамами и ссадинами руки самого близкого ему человека, и гадал, почему сам за столько часов, проведенных в этой комнате, слушая его дыхание, не мог найти в себе силы коснуться его. Он словно раз за разом подводил его. Недостаточно умен, недостаточно быстр, и вот в этот раз — лажанулся со своим ранением, пропустил вылазку. А если бы он был там… Может, Эрвин не потерял бы руку. И голову, будь оно неладно. — Ты должен поесть, — тихо настаивала Ханджи, совершенно искренне, и у Леви в очередной раз сжалось сердце, но в горло ни кусок не лез. — Или чай? Будешь чай? Там оказывается столичные привезли твой любимый. «Любимым» этот чай стал, когда в 844 году в казармы Разведкорпуса доставили два больших мешка, хотя в адресе доставки был указан штаб Военной полиции, прямиком из Эрмиха, внутри которых вместе с несколькими килограммами чайных листьев были обнаружены драгоценные камни, хорошо упакованные в черные пакеты. — Контрабанда? — тихо спросил Эрвин, перебирая крупные, блестящие на солнце камни. — Оригинально, правда? Если бы ты не узнал знак торговой компании «Золай», я бы даже не подумал. Леви состроил кислую мину, но сделал вид, что пропустил мимо ушей комментарий по поводу его пристрастия к данному напитку. Ханджи и без того с самого первого дня знакомства не упускала возможности назвать его «Чайным монстром» и вместо алкоголя в тех редких случаях, когда им удавалось напиться, меняла эль на чай. — Известно, кто привез товар? — Леви достал меч и встал за спиной Эрвина, но никого поблизости, кроме зевак-гражданских, не оказалось. — «Золай» находится в Эрмихе, но едва ли контрабанду доставляют обычные люди. — Эрвин спрятал камни обратно в мешок с чаем, и отряхнулся, будто они могли оставить на нем какие-то компрометирующие следы. — Есть записная книжка или салфетка? Подкол номер три тысячи пятьсот пятый. Салфетка у Леви всегда была, и гребаный Смит это знал. Шутки шутил без улыбок, казалось, что на полном серьезе, но глаза светились озорным блеском, как у ребенка, ожидавшего восхищенную реакцию родителя. Леви достал салфетку, которую стащил с ужина в трактире прошлым вечером, и Эрвин золотой ручкой — подарок Ханджи на тридцать первый день рождения вместе с записным блокнотом, который тот никогда не носил с собой, — и что-то быстро чиркнул на клочке бумажной ткани. Под взглядом уставшего после дежурства капитана, оставил салфетку на том же месте, в углу между двумя корпусами, где обычно оставляли доставку для дальнейшего распределения, и закинул один из мешков себе на плечи. — Собираешься продать их на черном рынке? — спросил Леви, повторяя то же со вторым мешком. — Только, чур, чай остается мне. Можешь заменить свой кулон на настоящий изумруд. — Только Ханджи такое не предлагай, — Эрвин издал тихий смешок, то и дело поглядывая на него сверху вниз, согнувшись под тяжестью ноши, — она точно не откажется. Вот уж точно. Ей в голову приходили такие идеи, что волосы дыбом вставали. За стеной Мария, во время очередной экспедиции, начиналось обострение, как у шизофреников весной, вот тогда — спасайся, кто может. — Учту. Под внимательными взглядами дежурных и кое-где встречавшихся на пути разведчиков, они поднялись на последний этаж, и никто не смел остановить командира и капитана, обычно всегда следовавших друг за другом по пятам, словно хозяин и его верная собачонка, но Леви такие сравнения никак не задевали. По крайней мере, люди знали, что за любой косой взгляд эта собачонка отгрызет им обе ноги, даже не моргнув. Они свалили мешки в кабинете Эрвина и прикрыли парой бежевых курток, хотя сюда и без того посторонние старались не заходить. Не потому что Эрвин был устрашающим, как Шадис, их нынешний Командующий, к которому в кабинет попадали только с пинка под зад, когда провинились. Эрвина уважали не меньше и боялись скорее из-за того, какое впечатление он производил на людей своими воодушевляющими речами и острым умом. И хотя для Леви и Ханджи его ораторские способности стали очередным поводом для колких шуточек, которые командир Смит пропускал мимо ушей, порой уголки губ так и дергались. — И что ты задумал? — поинтересовался Леви, со вздохом падая на изрядно потертый диван, с тут и там прогнувшимися пружинами — в свое время эта троица отсидела на нем все задницы, занимаясь заполнением горы отчетов. — Через час узнаешь, — усмехнулся Эрвин, и это только сильнее раздосадовало Леви. Обычно поводов для веселья у них было мало. После совместного ужина, не сдержавшись, капитан нарочито медленным шагом направился к мешкам и пересыпал немного чайных лепестков в две кружки, разлил кипяток и поставил одну на стол Эрвина, занятого чтением последнего донесения от Мика Захариса, чья команда занималась аттестацией новобранцев в Разведкорпус — когда очередной кадет с высшими баллами и с довольной физиономией получает свою форму. Наивный, еще не знает, в какой ад ему предстоит попасть. Леви недоверчиво принюхался к содержимому чашки, хотя пахло фруктами и корицей, и сделал глоток — такой чай в последний раз ему доводилось пробовать в Митре, в кафе, а не захудалой забегаловке, как он привык. Это был второй день после официального вступления в разведотряд, обед с человеком, который, как он еще тогда не подозревал, изменил его жизнь. Хотя воспоминания о том дне омрачала его тогдашняя установка обокрасть и убить разведчика… Леви поднял взгляд на товарища, почувствовал, как тот едва не прожигает в нем дыру. — Что? Эрвин перевел взгляд на дымящийся напиток, действительно оказавшийся чаем, и улыбнулся. Леви моргнул. — Ну, и как? — А ты что, ждешь, пока я не грохнусь, захлебываясь в пене? — бросил он, что вызвало у Эрвина лишь тихий смешок. На самом деле он лишь наблюдал. Нахмуренные брови, выражение лица такое, будто этот чай лично его чем-то оскорбил, но стоило сделать глоток, как морщинки на лбу медленно разгладились. Эрвину нравилось. Если бы у него спросили, чем он любит заниматься на досуге, первым пунктом стало бы наблюдение за своим капитаном в любой ситуации. Узнавать его каждый день, под новым ракурсом, с новым освещением. В темноте или солнечном свете, в сумерках во время дозора или на миссии за стенами, пока они неслись на лошадях на базу. Наблюдать до тех пор, как он не поднимает темные глаза и не озвучивает почти смущенное «Что?», делая вид, будто это ему не нравилось. — Ничего подобного, — покачал головой Смит с видом человека, оскорбленного подобным заявлением, но Леви заметил, как уголки его губ подрагивают от сдерживаемой улыбки. Вообще-то, разведчики не из тех, кто улыбался по поводу и без — с этим стоило обратиться к Ханджи. С такой работой недалеко забыть, что такое смех, но при этом, замечал капитан, Эрвин выглядел куда расслабленнее в стенах своего кабинета. Что-то задумчиво мычал себе под нос, отбивал длинными пальцами незамысловатую мелодию, которую наверняка подслушал среди жителей городка, качал ногой туда-сюда, расстегивал рубашку, закатывал рука, открывая напоказ сильные руки, кое-где покрытые шрамами. Леви тоже любил в такие моменты наблюдать за ним; своего кабинета, как у младшего по званию, у него не было, потому он часто коротал свободные от вылазок дни у Эрвина, на том же потертом диване, то и дело поднимая взгляд, чтобы взглянуть на него. — Понравилось? — спросил Смит, снова возвращаясь к донесению Закариса. — Все, что мы пьем, по сравнению с этим — лошадиная моча. Так что, да. Я бы не отказался выпить такой чай еще раз. Леви расслабился, откинувшись на спинку стула, и прикрыл глаза, пока Эрвин, достав ручку и лист бумаги, с нескрываемым самодовольством начал что-то неспешно писать — то ли ответное письмо, то ли запрос в технический отдел. Спустя пару часов, как помнил Леви, к ним пришли два нервных младших офицера Военной полиции, которые и должны были доставить мешки с контрабандой — одного взгляда на трясущихся мальцов было достаточно, чтобы понять — пахло гнилью, но Эрвин, ангел, посланный им с небес, со скромной улыбкой вернул им мешки, взамен попросив передать начальству письмо. А еще через два дня от компании «Золай» из Эрмиха в казарму доставили пять мешков того же чая, запасы которого пополнялись, стоило последнему опустеть. Леви только потом сообразил, что в написанном Эрвином письме была угроза выдать полицию, если не будут выполнены его условия. Он мог попросить что угодно — информацию, деньги, часть от тех же драгоценностей, но выбрал чай. Просто чай. Потому что он понравился Леви. — Кретин, — пробормотал он, дыша, как после километрового забега. — Полегче, герой, — упрекнула его Ханджи, сжав плечо, но это его только разозлило. Полегче. Проще сказать, труднее сдержаться и не вмазать по первое число, когда он очнется. Вечно лезет, куда не просят, вечно старается всех спасти. Гребаный Смит, чтоб его черти побрали. — Тебе есть, что мне сказать? Это было завуалированное «Говори либо катись отсюда, очкастая», но Ханджи, давно привыкшая к грубости друга, как к ежедневно восходящему солнцу, лишь тихо вздохнула. — Эрен в порядке, Микаса и Армин сильно напуганы, друг от друга не отходят. Я хочу… — Она запнулась на пару секунд, но от этого терпение Леви еще быстрее приблизилось к отметке «опасно». — Ладно, с этим можно разобраться, когда Эрвин очнется. Уже должен был, разве нет? Сколько времени пошло с тех пор, как миссия по возвращению Эрена закончилась? Сколько еще наполненных страхом, нетерпением и болью часов осталось вытерпеть? Мыслей о том, что он не очнется, не было, попросту не хватало совести на это. Думать о том, что Эрвин Смит сдастся, умрет, оставит его — почти сравнимо с предательством, а предавать Эрвина Смита Леви никогда не собирался. Он любил его слишком сильно, чтобы так просто отпустить. А пока будет сидеть у его постели, станет первым человеком, которого тот увидит после пробуждения, и задаст ему такую трепку, что больше в жизни в голову не придет идея высовывать нос за стены. Да, так и поступит, а пока просто вынужден ждать. И это убивало. — Нет, говори, пожалуйста, — прошептал Леви и согнулся пополам, головой упираясь в ледяную руку Эрвина, накрытую теплой ладонью Ханджи. — Леви… — Отвлеки меня от этого. Эта тишина скоро с ума меня сведет. Пожалуйста. Может, он и выглядел жалко, плевать. Ханджи была как сестра, а Эрвин ей — как брат, и он не имел никакого права выгонять ее из спальни, зная, что не он один до трясучки переживает за своего Командующего. — Ну, хочу украсть Эрена, — тихо, но уже чуть более оживленно сказала Ханджи, успокаивающе-медленно вверх-вниз поглаживая спину Леви. И заметила — костюм-то на нем явно на пару размеров больше, она могла поклясться, пару лет назад Эрвин в нем выступал с речью в столице. — Ты не против? Эрен… Не пятнадцатилетний мальчишка, а сплошная головная боль. Но каким-то образом Леви успел к нему привязаться. Разумеется, ни одна живая душа не узнает об этом, но факт остается фактом. Эрвин был готов пожертвовать не только своей, но жизнями своих солдат ради его спасения. Леви неохотно признал, что и он тоже. — Хочешь расчленить его и исследовать его органы? — хмыкнул он, хотя, зная Ханджи, она вполне могла бы сделать это. — Вообще… У нас с Моблитом… Ну, ладно. У меня возник вопрос. Если весь Эрен… Скажем так… — Леви даже не требовалось смотреть ей в глаза, чтобы знать, как они загорелись, делая ее похожей на умалишенную. — Если его тело разделить пополам, то какая половина отрастет? Хотя почему похожей. Она ею и была. — Разрешаю. Мальчишка слова поперек тебе не скажет. Мне кажется, он обожает тебя так же, как ты его. Ханджи стукнула его по спине. — Да ладно. Зато на тебя он едва ли не влюбленным глазами смотрит. Впрочем… — снова успокаивающие поглаживания, — как и Эрвин. Леви нервно покрутил золотой обруч на указательном пальце, что явно не осталось незамеченным командиром, но она лишь сочувственно взглянула на пальцы Смита — кольца не было. Ее голос упал до шепота, словно слова были чем-то столь сокровенными, что даже стены не должны были их слышать: — Он звал тебя. Всю дорогу был в сознании, отключился, когда мы переступили границу и оказались в безопасности. Следил за всеми, звал Эрена. И тебя. Просил найти что-то. — Секундное колебание. — Меня вызывают на допрос завтра с утра. — Зачем это? Ханджи сглотнула: — Они считают, что наше решение привело к гибели большей части отряда. Думаю, меня отшлепают по заднице, раз уж Эрвин еще спит. Словно дышать стало трудно. Чертов Смит, чертов Эрен. Леви думать не мог о погибших, о том, что эта вылазка стала самой большой трагедией за историю организации, что, возможно, всех их скоро ждет трибунал, что их судьба в руках тех, кто понятия не имел о том, кто такие титаны и как держать меч в руках. Капризные дети, ничего не знающие о жизни. Не подозревающие, сколько жизней, сколько жертв были принесены ради спокойствия живущих за стенами.январь, 845 год
— Они кормят нас ложью, Леви, — с безумными глазами в который раз повторял Эрвин, когда они болтали на балконе после совместного ужина. — Это как если бы жители Подземного города утверждали, что солнца нет, потому что они никогда не видели его. Леви криво улыбнулся — сам родился там, знал, о чем напарник говорит. — Рассказывать сказки — не наша работа, — тем не менее ответил он, отхлебнув из чашки. — Мы должны понять, что из этого является правдой, а что — нет. Эрвин раздраженно покачал головой, ущипнув себя за переносицу. — Мой отец… — Он распахнул глаза, словно испугался собственных слов. Запретная тема. Он никогда не говорил про свою семью. Дело было за три года до падения стены Мария, и их отношения едва перешли за порог «дружба». Не то чтобы они не говорили про свое прошлое. Говорили. Много. Долго. До боли в сердце, сжимающегося от печали и бесконечных «если бы…», но тема господина Смита стала едва ли не табу. Леви знал только, что он был школьным учителем истории, а Эрвин — его учеником. Больше он не любил рассказывать. — Ты не обязан, Эрвин, — покачал головой Леви. — И ничем не обязан этим жополизам. У Эрвина Смита был лишь один недостаток — он всегда считал, что его можно заменить. После него обязательно придет кто-то другой, кто-то лучше, умнее. Кто-то, кто спасет человечество, станет народным героем, а Эрвин станет лишь колонкой в некрологе, перевернутой страницей в альбоме командующих Разведкой. — Я знаю, знаю. — Он покачал головой, и его голубые глаза вспыхнули. — Я просто надеюсь, что доживу до момента, когда мы узнаем всю правду. Леви тогда лишь глаза отвел, ибо спорить не было смысла. Утверждать, что они достаточно сильны и умны для того, чтобы погибнуть так скоро, значит, надеть розовые очки. — Но я стараюсь не распространяться об этом, — усмехнулся Эрвин, отхлебнув эля из кружки. — Ханджи уже наслушалась моих теорий заговора, а у меня их много. Леви тогда польстило, что он каким-то образом сумел войти в доверенный круг лиц самого Эрвина Смита, одного из лучших солдат Разведки, на которого возлагалось столько надежд. Но и взбесило, что приходилось говорить обо всем шепотом, оглядываясь по сторонам. После стольких лет в Подземном городе, когда приходилось спать с ножом под подушкой и драться за каждый кусок хлеба, было непривычно жить в мире, где слово «свобода» ограничивалось законами и государственной цензурой. Внутренние земли напоминали клетку, как бы иронично это ни звучало, где еду и воду птичкам давали в строго определенной дозе, только вместо корма была информация о мире за стенами. Все отчеты, написанные после окончания очередной экспедиции, отправлялись в столицу, и только Совет решал, какую информацию сообщать народу. Мягко говоря, непривычно. Жизнь во лжи была непривычна. Подземный город был оголен, как нерв. Никаких масок, никакого притворства — жители всегда знали, с кем имели дело, кто был другом, кто врагом. Ханджи вздохнула, не дождавшись от Леви ответа, и развернулась к выходу. — Он был в сознании всю дорогу, — повторила она, чувствуя, как огромный камень в который раз ложится на душу. — Он сильный, Леви. Очень сильный. Он очнется. Леви слышал, как с тихим щелчком закрылась дверь, голоса за ней, и последнее, что помнил перед тем, как отключиться от скопившейся за двое суток усталости, положив голову на край матраса, держа Эрвина за руку, это крик ребенка за окном больничного крыла.