К тебе, спустя две тысячи лет

      Отшатнувшись, Леви собирался что-то сказать, но начало фразы заглушили обрушившиеся на него губы. Эрвин схватился за полы помятой рубашки, с пугающей уверенностью и в то же время закравшимся на периферии страхом касаясь своими губами губ Леви. А что тот собирался ему сказать, какими словами Эрвин собирался извиняться, уговаривать или оправдываться — все утонуло в звенящей вокруг них тишине. Он едва заметил, как чьи-то руки схватили его за края куртки, сжимая до скрежета кожи и белых костяшек, и опомнился, только когда во что-то врезался.       Комната перед глазами расплывалась, и только стоящий перед ним образ оставался пугающе четким, как черная клякса на белой бумаге. Леви весь раскраснелся, замер статуей, не в силах пошевелиться, да и сам Эрвин едва мог дышать.       — Ты… — глубоким хриплым голосом заговорил Леви — Ты совсем обалдел, что ли?       Эрвин моргнул. Неужели он опоздал? Или обознался? Или в конец сошел с ума и это вовсе не капитан Леви стоял перед ним, а его воспаленный мозг напридумывал себе реальность, в которой его чувства могли быть взаимны?       Оправдания, оправдания, оправдания…       Он дрожал от каждого удара сердца в тесной клетке груди.       — Леви, я…       — Если ты порвешь мне рубашку, я тебе ее в задницу запихну, ясно тебе? — Капитан ткнул его пальцем в солнечное сплетение, и хотя Эрвин ощущал этот пинок фактически ударом молота в грудь, не мог сдержать так и рвущейся наружу улыбки.       — Ты чего лыбишься? — сощурился тот, вытирая рукавом губы.       Просто чертовски рад. И скучал. И судя по тому, как уголки губ Леви то и дело подергивались вверх, несмотря на титанические усилия сдержать улыбку, он сам был более чем доволен таким раскладом.       Ну и к дьяволу все остальное. Эрвин жил ради этого момента двадцать восемь лет и явно не собирался ждать ни секундой дольше, чтобы взять то, что так страстно и долго желал. Все, что прежде маскировалось под простое любопытство, дружбу и желание помочь, сбросило с себя маску, явив ему пускай и пугающую, но правду. Он чертовский сильно влюблен в Леви и не собирается с этим бороться.       — Сотри это выражение со своего лица, — проворчал капитан, ткнув ему пальцем в щеку. — О чем ты там своим котелком думаешь?       О том, как приятно ощущается испещренная шрамами кожа под его пальцами; как перекатываются сильные мышцы от сбившегося дыхания; как запах мятного мыла, которым всегда тот пользовался, приятно щекотал ноздри. Эрвин прислонился лбом к его лбу, пытаясь дышать ровно, но его терпение и самообладание утекали, как вода сквозь пальцы.       — Что я, вероятно, самый счастливый человек на земле.       Ответом ему стало фырканье, и подняв взгляд, Эрвин в полутьме комнаты заметил, как Леви краснеет. Вероятно, впервые в жизни и не от переполнявшего его гнева. Если бы он мог, то запечатлел бы его таким на бумаге — едва ли такое часто увидишь. И все же, он сказал правду, наверное, сам был красный, словно рак. Взрослый мужик, а чувствует себя как грешница в церкви.       — Ну все, отцепись от меня, — сказал Леви, поджав губы, но поздно. Эрвин видел, как он на мгновение улыбнулся. — Дышать нечем.       Он сделал шаг назад, осознав, что за поцелуем протащил капитана на другой конец комнаты. Однако Леви не двинулся с места. Растрепанный, с всклокоченными волосами, помятой по его вине рубашкой. Смит хотел потянуться к своей, привести себя в порядок, когда Леви перехватил его руку и с силой потянул к себе, прижавшись губами.       Эрвин распахнул глаза, только и успев опереться руками по обе стороны от него.       — Леви…       — Заткнись и целуй меня.       «Спасибо, боже». Эрвин провел губами по острому подбородку, ниже, к точке биения пульса, и Леви резко выдохнул, его хватка на предплечье усилилась. В отместку за то, что его чувствительное место обнаружили, он потерся бедрами о его напрягшуюся плоть, и Эрвин сдавленно выругался и прикусил тонкую кожу шеи.       — Не смешно, — прохрипел он, касаясь едва заметного следа от укуса языком. Дыхание Леви со свистом вырвалось сквозь зубы, и он провел руками по пуговицам рубашки вниз, к поясу брюк.       При первой их встрече Эрвин видел опасного мальчишку, который мог убить столовой ложкой, если в этом будет выгода для него самого, и именно через чувство выгоды, позже сформировавшееся в чувство долга и верности, он манипулировал им, чтобы заставить остаться в Разведкорпусе. И нет, ему не было стыдно. В конце концов, Леви понял, для чего был предназначен. Но это не отменяло того, что временами он был первоклассным засранцем, которому за грубость и неподчинение начальству всем вокруг хотелось надрать задницу. Но не Эрвину.       Им двигало любопытство, почему Леви стал таким. Годами наблюдать за ним, за привычками и повадками, словно командующий был ученым, а капитан — запертым в клетке крысенышем, чья участь уже давно была предрешена. Это любопытство сыграло с ним злую шутку и привело к осознанию того, что оружие, которое сотворил для себя Эрвин, этот разящий меч больше не мог оставаться просто человеком, заинтересовавшим его.       Каких-то два месяца назад ему хотелось вытравить это чувство из своего сердца от стыда и страха быть отвергнутым. А сейчас хотелось выжечь его там, где ему и было место до конца того срока, что был им отведен богами.       — Я думал, это со мной что-то не так, — сдавленно прошептал Эрвин, с неистовостью касаясь губами его шеи, ключиц, возвращаясь к губам. — Оказывается, это все из-за тебя.       Леви что-то невнятно пробормотал, но пульс в ушах и возбуждение в теле говорили громче него. Практически кричали.       — Я больше не могу притворяться, что мне все равно.       Леви запустил в пятерню в раздражающе идеально уложенные волосы и с силой растрепал их в разные стороны. Вот всегда ему нужно было выглядеть как с иголочки, словно только сошел со страниц газет о столичной моде. Сколько раз на дню ему хотелось испортить эту прическу, расстегнуть пару пуговиц, обнажив аристократичную бледность его кожи, заткнуть его ораторские речи грубым поцелуем, засунуть язык ему в рот. Позлить, растормошить командующего-глыбу, посмотреть, чего стоит его хваленная ледяная выдержка.       Леви с поразительной, пугающей ясностью понимал, что Эрвин станет его концом. Нет. Сначала просто его, а потом уже концом, стремительным и болезненным, но, так же, как он принимал его ласку, подставляя тело губам, он подставится под боль, которая неизменно будет ждать их обоих. Разведчики до старости не доживают, и он будет рад, если их конец наступит одновременно.       А иначе он сгорит.       — Эрвин… — простонал он, едва успевая хватать ртом воздух.       Его зубы зацепились за сосок, и Леви сдавленно всхлипнул, надеясь, что хоть что-то из того, что он стонал, хныкал и ругался, могло разжалобить его.       Нет. Не-а. Нихрена.       Эрвин одной рукой поддерживал свою груду мускулов, другой — расстегивал Леви брюки. Сам он был не в состоянии даже думать, не говоря о том, чтобы делать что-то, кроме как делать ощутить губы ниже. Еще ниже.       — Нет ничего, чего бы я не хотел сделать с тобой, черт возьми.       О.       О-о.       Да, пожалуйста. В любое время суток, где угодно, Леви сейчас мог согласиться на любое условие, лишь бы избавиться от проклятого зуда там, где касались пальцы и губы Эрвина.       Его прикосновения стали мягче. Эрвин провел ладонью по его щеке, кончиками пальцев обвел контур губ. Мозоли приятно щекотали кожу, и ему столило огромных усилий не свалиться на пол, ибо его самообладание держалось на добром слове и предвкушении того, что хочет сделать Эрвин.       Он не отпустит его, если тот решит отступить. Нихрена не отпустит. Леви понимал его страхи, но с такой же ясностью понимал — им всем отведено не так много дней, не говоря уже о годах жизни, чтобы тратить ее на ожидания. Они истерзают и убивают не хуже смертельной болезни или голодного титана. Леви не выпустит Смита за дверь, даже если это будет означать, что придется приковать его к себе до конца ночи.       — Ты пытаешься соблазнить меня, Эрвин Смит?       — Почти. — Он провел пальцами по раскрасневшимся губам. — Ты соблазнен?       — Черт, да.       Вообще-то, даже чересчур. Его члену явно было тесно в тканях брюк, что, впрочем, было взаимно.       Леви не мог поверить, что все реально.       — Проклятье, Эрвин, — гаркнул он. — Просто трахни меня уже.       Их накрывали чувства, проникая внутрь, вызывая жар во всем теле. Словно кровь превратилась в жидкое пламя, а каждый нерв пылал как чертово чучело на день Гая Фокса. Леви никогда не чувствовал ничего столь совершенного, как этот поцелуй и язык, проникающий в его рот. Ощущения гладкой кожи напротив его тела, пока его руки ласкали его везде, куда могли дотянуться.       Все разведчики были в отличной форме, но тело Смита было гребаным совершенством.       Они поглощали друг друга, покусывая и поддразнивая, сплетаясь языками. Склонив головы, чтобы слиться теснее, дав волю неукротимой, неослабевающей жажде. Эрвин целовал его так, словно задыхался, а Леви — его единственная попытка сделать долгожданный вдох. Сдвинул светлые брови, зажмурился, как если бы каждое прикосновение причиняло ему боль.       — Ты правда этого хочешь? — выдохнул Эврин, касаясь руками мускулистых плеч, не зная, то ли сорвать с него эту рубашку, то ли запахнуть и уйти, если он скажет нет.       Он все еще боится быть отвергнутым, понял Леви. Трусишка. Сдерживая порыв высказать это вслух, он схватил его за руку, направив ее в место, которое больше всего жаждало прикосновения. Голубые глаза расширились, но Леви почти до боли сжал его ладонь на своем выступающем под тканью брюк члене, сдерживая стон, другой рукой склоняя его голову ближе к себе. Слегка покусывая, прошелся губами от шеи к уху, чувствуя соленые капельки пота на языке.       — Я хочу, чтобы ты возбуждал и брал меня во всех позах, которые только сможешь придумать, Эрвин Смит, но если ты не трахнешь меня сейчас, я сделаю это сам.       Он отдернул свою руку, но ладонь Эрвина осталась на его паху, он весь словно замер, даже не дышал. Леви не сдержал улыбки. Вот, значит, какого рушить знаменитое самообладание командующего Разведкорпуса. Смерти, титаны, угроза собственной жизни — ему было плевать на все, но когда он стоял под ним вот так, впервые столь открытый, одетый, но при этом чувствующий себя голым, словно его вывернули наизнанку, Леви был готов поступиться своими принципами. Отдать себя ему, желая, что он вытрахал из него все сомнения и страхи о завтрашнем дне.       — Блять, — выдохнул Эрвин, согнув пальцы так, чтобы ногтями вцепиться в край четко очерченного контура, чувствуя, как возбужденная плоть пульсирует под ними, — у тебя действительно язык без костей, Леви… Жаль, я не знаю твою фамилию.       — Ничего. Я буду выкрикивать твою.       Господи боже. В него словно вселился развратный демон, говорящий все это за него.       — Спальня там. — Леви указал пальцем влево. — Сейчас, Эрвин.       Большего ему и не надо было. его губы обрушились на него с внезапно пробудившимся голодом. Руки стаскивая рубашку, расстегивали ремень брюк, пока Леви пытался собладать с собой и дрожащими пальцами ослабить хотя бы пару пуговиц, но в конце концов, расстегнув лишь верхние, вытащил подол рубашки из-под пояса штанов и небрежно стянул ее через голову, обнажая идеально сложенное мускулистое тело, блестящее в слабом свете ламп от пота.       Ему хотелось слизать каждый его дюйм, пока они оба не истощатся от желания.       Едва не врезавшись в дверной проем, они протиснулись в спальню, не замечая ни интерьера, ни разбросанных немногочисленных вещей, не думая о том, что любому кадету может вздуматься заглянуть по дороге в окно и увидеть, как командующий Разведкорпусом толкает своего капитана на кровать и, снимая с себя штаны, взбирается на него.       Ну и черт с ним. Леви был бы даже благодарен, если бы кто-то растрезвонил всему Училищу и разведке, кто, блять, трахает Эрвина Смита и кого трахает он сам. Чтобы тот не смел ходить с этой своей улыбочкой по всеми Тросту, лыбясь каждому офицеру, когда Леви желал улыбаться только ему. Чтобы ни одна женщина или мужчина с этого момента не ощутили Эрвина над собой, не чувствовали его внутри себя, потому что эта привилегия должна остаться только за ним одним.       Между ними еще ничего не началось, а Леви уже ревновал как сумасшедший. Ему было далеко понятие собственничества, но теперь, когда грешная мечта оказаться к Эрвину так близко, осуществилась, где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что он хочет быть для Эрвина единственным.       В какой-то момент Леви оказался на нем, сильные руки стискивали его бедра, гладили следы от ремней. Эрвин шипел каждый раз, когда Леви задевал его возбужденный член через ткань белья, запрокидывая голову назад. Так эротично, что Леви мог кончить от одной мысли о Смите с таким чертовски прекрасным видом. Но до оргазма у него были другие планы.       В тусклом свете комнаты контуры его пресса рельефно вырисовывались на фоне теней. Гладкая грудь казалась идеальной. Совершенной. Леви бы сгорел, если бы Эрвин только попросил. Он и без того всегда шел за ним, не спрашивая зачем и как скоро их настигнет смерть. Он знал, что погибнет, если будет медлить. Потребность ощутить его целиком, на себе, под собой, в себе, была почти осязаемой.       Ему никогда не будет достаточно.       — Руки, — выдохнул Леви, голос совершенно не слушался.       Эрвин несколько раз моргнул, пытаясь прийти в себя сквозь пелену возбуждения.       — Руки на изголовье.       Он послушно поднял обе руки, до белизны костяшек сжимая хрупкую деревянную панель, жалко скрипевшую под мускулами. До чего сексуально, будь он проклят всеми демонами и богами. Не может быть такого, что этот человек принадлежал ему.       — Да, ты трахнешь меня, но не раньше, чем я трахну тебя, Эрвин Смит.       Наклонившись, Леви скользнул языком по рельефным мышцам живота, медленно спускаясь вниз. Над головой все еще скрипело дерево, заставляя его ускориться, как бы сильно не хотелось помучить и его, и себя, ибо мысли о том, что эти руки с таким же усердием снимаюсь его тело, было сильнее. Он стянул с его бедер штаны и белье, освобождая член, твердый, словно сталь. У обоих сердце бешено колотилось в груди, когда Леви в первый раз прикоснулся к нему, неторопливо поглаживая, обхватил рукой.       Сколько раз он засыпал и просыпался с мыслью, что сны, в котором они брали друг друга в мыслимых и немыслимых позах, были лучшим, что он видел в своей жизни? Сколько раз запирался в душе и поглаживал свой член, кончая несколько раз, пока не выдрачивал образ Эрвина из своей пустой башки? Сколько раз мечтал о моменте, когда он ощутил этот солоноватый привкус у себя во рту? Не сосчитать даже.       Стиснув зубы, Эрвин напряг мышцы, когда Леви провел языком от основания члена до самого кончика вверх-вниз несколько раз.       — Посмотри на меня, — то ли простонал, то ли прорычал Эрвин.       Леви поднял на него взгляд, чуть двинул рукой, сжимая и отпуская, и тот момент, когда Эрвин думал, что сойдет с ума, он целиком взял его в рот. Все нервные окончания в его теле сошлись в одном месте — там, где язык касался плоти.       Ни одно решение, принятое за все предшествующие годы, не казалось ему таким чертовски правильным, как это.       Пользуясь руками и ртом, издевательски подразнивая, сжимая и посасывая, он подводил их обоих к некогда четко очерченной, но сейчас стремительно исчезающей линии. Эрвин невольно поддался вперед бедрами, и Леви одобрительно хмыкнул, усиливая напор, пожирая его не только ртом, но и взглядом.       Эрвину всегда нравились две льдинки в узких глазах, такие непохожих на все, что он видел в своей жизни.       — Леви… — Он хватал ртом воздух, слыша, как над головой отчаянно скрипит дерево. — Мать… твою…       Внезапно все закончилось. Леви выпрямился, жадно облизывая губы. Эрвину хотелось ругаться, но едва он успел открыть рот, как капитан потянулся к нему, с тем же неистовством впиваясь в губы, глубоко проникая языком в рот. Свободной рукой взял его за руки, переместив их на свои бедра. Приглашая направлять его. Каждое движение давалось с трудом от пульсировавшего в крови желания и болезненной твердости члена.       — Леви…       — Не собираешься помогать — так и скажи, — проворчал он.       Он всегда мог сказать что-то такое, что окатывало словно холодной водой, но только не сегодня. Не сейчас, когда он мягко направлял одну руку себе за спину, осторожно двигая ею, пока пальцы не покрылись влагой. Лихорадочное дыхание обжигало кожу, Эрвин потянулся к нему губами, скользнул языком внутрь, чуть дернув вверх бедрами. Леви сдавленно зашипел ему в рот, но царапающие кожу ногти, тихие стоны, переходящие во хныканье, говорили, что ему сейчас не до недовольств.       Эрвин протяжно застонал, оказавшись внутри, жадно целовал, одной рукой осторожно опуская Леви на себя, второй касаясь везде, куда только мог дотянуться. Руки, грудь, чувствительных сосков, задевая член только чтобы почувствовать, как он весь сжимается от возбуждения, со свистом втягивая воздух.       Поцелуи становились все более беспорядочными, влажные и хриплые звуки, грешные и непристойные, заполнили комнату. Леви процарапал кожу на груди Эрвина короткострижеными ногтями, сам того не замечая, раскачиваясь вверх-вниз. В какой-то момент, когда в сознании словно открылось окошко просветления, он потянул его руку, сжимающую бедро, вверх, переплетая пальцы. Чертовски идеально, лучше, чем он мог себе представить. Губы скользили по раскрасневшейся от пота и напряжения шее, покусывали нежную кожу над точкой пульса, и если у Леви чувствительно место находилось прямо там, то, чтобы помучить Эрвина, требовалось поискать тщательнее. Он рад. Едва успевая дышать и двигаться, чувствуя одновременно боль, адское неописуемое наслаждение и знакомое покалывание у основания позвоночника, Леви провел губами, оставляя красные воспаленные следы, к ключице, и тут-то Эрвин сдавленно выругался ему в ухо.       Вот она, месть. Леви повторил действие с другой стороны, и Эрвин с силой дернул бедрами вверх, пронзая его насквозь. Капитан вскрикнул, уткнувшись лбом ему в грудь, пока предэякулят стекал с его члена на живот.       — Засранец ты… Смит… — прорычал он и сжал его ладонь, направив к своему паху.       Эрвин не соображал, откинув голову на подушку, чувствуя, как собственное освобождение вот-вот обрушится на него. Оттягивая до последнего, чтобы упасть в пропасть вместе с Леви. Его рука на автомате сжала его член, и капитан, уже не сдерживаясь, застонал. Громко и грязно, и этот звук отпечатался у него в костях. Он немного приподнялся и сместился так, чтобы Леви оставался на его коленях, а ноги были подогнуты. Запустил пятерню во влажные от пота темные волосы, с силой сжал, откинув голову назад, вцепился зубами в то самое место. Оба красные, мокрые, на грани.       — Леви… — хрипло позвал Эрвин, слыша свой голос так далеко, словно он отделился от своей оболочки и летает сейчас где-то над скользящими друг на друге телами. — Я близко… Я сейчас…       Он откинулся назад, выгибая спину, до боли сжимая пульсирующий член, наблюдая, как его лицо искажается от наслаждения. Их обоих словно вывернуло наизнанку. Эрвин ускорился, чувствуя, как горячее возбуждение стекает по его рукам, как сокрушительно дрожит под его прикосновениями Леви, и, на мгновение задержав дыхание, кончил. Тело словно прошиб электрический разряд, он затрясся, не прекращая двигаться, желая опустошить себя до последней капли. Леви уткнулся ему в лицо, сдавленно бормоча что-то и похныкивая. Никогда еще он не видел своего капитана в таком виде, таким слабым и таким чертовски возбуждающим.       Они двигались и дрожали, подгоняемые остатками оргазма, пока Леви без сил рухнул ему на грудь.       Поглаживая его спину кончиками пальцев, чувствуя, как напротив него бешено бьется сердце, Эрвин думал, что если им суждено умереть завтра, он умрет счастливым. Теперь ему не о чем жалеть. Он выиграл свой самый ценный приз, зубами вырвал его у своей трусливой, отчаянно сопротивляющейся стороны, держал его в объятиях. Он не был готов умереть, нет. Но теперь на душе осталось на одно сожаление меньше, а это, пожалуй, его самое большое достижение.       Теперь он будто влюблялся в саму жизнь.       — И все-таки ты такой засранец, — пробормотал Леви ему в шею. Нежно как-то, такого тона Эрвин от него никогда не слышал. Даже умирающего солдата он утешал грубо, твердо, а сейчас от его голоса он почти таял. — Мне бы хотелось навечно здесь остаться, знаешь.       Эрвин касался его почти трепетно, как если бы он был хрупкой куклой. Как если бы все вокруг было сном и любое грубое движение могло разрушить иллюзию.       Ему столько всего хотелось сказать.       «Когда тебя нет рядом, я чувствую, что задыхаюсь».       «Я никогда не встречал кого-то, кто мог бы так мягко уничтожить меня, как это делаешь ты».       «Я перестал пытаться подавить свои чувства в ту секунду, когда понял, что влюбляюсь в тебя».       Но с губ сорвалось только:       — Мне бы тоже. Очень.       Они встали, только когда солнце скрылось за горизонтом и ночь вступила в свои права. Леви перекатился на спину с блаженной улыбкой. Он словно весь сиял, несмотря на усталость и помятый вид, до того она преображался лицо. Жаль только, улыбался он редко. Ему идет.       Тело приятно ныло, и хотя конечности слушались плохо, Эрвин встал с кровати, слегка пошатываясь. Леви тут же зашевелился, потянувшись к нему.       — Эй, куда это ты собрался?       Эрвин сначала чертовски гордо улыбнулся и только потом обернулся, чтобы поцеловать его в лоб. Достаточно целомудренно, учитывая, что полчаса назад творилось на этой кровати.       Но двое грешников не смогут искупить вину одной молитвой. Да этот свой грех никто из них не собирался никогда замаливать.       — Я принесу тебе воды. Сегодня кое-кто очень старался, — хмыкнул он и потянулся к рубашке на полу, чтобы прикрыться. Вся их одежда была разбросана по дому, показывая их путь от гостиной до спальни.       — У меня есть для тебя новость, — спокойно сказал Леви, бесцеремонно ткнув пальцем ему в пах. — Маленького Смита я уже видел. Нечего тут прикрывать.       Эрвин согнулся со смеху и бросил в него этой же рубашкой, но прикрываться действительно не стал. Так обнажен ни перед кем он еще не был.       Леви упал обратно на кровать, провожая взглядом подтянутую задницу Эрвина. Тело у него было что надо, это точно. Но за этой грубой мышц и внешней холодностью скрывался человек, которого вперед двигала какая-нибудь да мечта. Альтруистичная и эгоистичная одновременно. Дать другим свободу, жертвовать собой ради мира, искать ответы на свои вопросы.       Когда-то это было причиной, по которой Леви пошел за ним. Хладнокровность, которой Эрвин отвечал на оскорбления и попытки Леви прикончить его в той злополучной экспедиции, когда погибли его друзья, сломали в нем что-то, но дали нечто большее.       Цель.       Теперь он видел в Эрвине Смите человека, в которого хотел влюбиться. Плохая идея, определенно. Вне всяких сомнений, но он хотел этого так отчаянно, что мог умереть от боли, переполнявшей его, когда он смотрел на командующего.       Да, роман с начальством. Да, нарушение всех военных кодексов, правил Разведкорпуса и норм общества. Ебал он их всех в задницу. Он не раз посылал в жопу правила, пренебрегая ими, а сейчас тем более резкий повод сделать это.       Эрвин вскоре вернулся с графином и двумя стаканами. Чертово совершенство, заточенное в теле принца. Если Леви часто сравнивали с дьяволом, то Эрвин всегда был ангелом.       Он протянул ему стакан с водой, но Леви выхватил из рук графин и принялся жадно глотать, будто жажда мучила его не пару часов, а пару недель. Прозрачные капли медленно стекали по подбородку, пока он не напился вдоволь и не поставил графин на прикроватную тумбочку. Все это время Эрвин безотрывно смотрел на него. Наклонился вперед, слизал капли, сначала кусая, затем целуя это место. Леви прикусил губу, чтобы не расстонаться здесь, как чувствительная девчонка. Хотя до сегодняшней ночи он и понятия не имел, что заниматься сексом можно так. Грязно, эротично, возбуждающе, когда только воспоминания об этом заставляли кровь прилипать к паху.       Но сегодня еще одного раунда он не вынесет.       Эрвин со свистом вдохнул его аромат.       — Я люблю твой запах мяты.       «Я люблю твои глаза, похожие на самое красивое чистое небо».       — Просто мыться надо чаще, — хмыкнул Леви.       — Если бы я тебя не знал, то обиделся бы, — фыркнул Эрвин. — Я очень даже чистоплотный молодой человек.       — Насчет «молодого» — вопрос спорный, а вот чистоплотный — да. Если сравнивать с Ханджи.       Хотя по сравнению с ней даже титаны чистюлями покажутся.       Эрвин рассмеялся от души, забравшись обратно на кровать. К воде не прикоснулся.       — Кстати, о ней. Она все знает о нас.       — Бля-я-я… — протянул Леви, театрально покачав головой. — Как ее нежная психика это выдержала?       — Она болтать не станет, ты же знаешь. Она лучше, чем ты о ней думаешь.       И откуда ему знать, что он действительно о ней думает? Ханджи хоть и психопатище, но все же подруга. Близкая и верная, а в их времена это редкость, особенно в Разведке, где все старались избегать тесных дружеских и сексуальных контактов.       Но эти двое, похоже, сегодня послали эту традицию далеко и надолго.       — Да знаю я, — проворчал Леви.       Эрвин забрался обратно в постель, удобно разложил подушки и лег, откинув правую руку. Леви воспринял это как приглашение и, не колебаясь, улегся ему на грудь, тут же почувствовав, как теплая мозолистая рука поглаживает его по плечу и спине.       Приятно.       — Я рад, что все так обернулось, — тихо и хрипло сказал Эрвин. Его грудь медленно поднималась и опускалась.       Леви поцеловал мышцу под своей щекой и теснее прижался к нему.       — Я тоже.