К тебе, спустя две тысячи лет

лето, 846 год

      Вид со стены открывался просто потрясающий. Весь мир на ладони, а все страхи о неизвестном будущем остаются где-то на земле, такие же маленькие, как муравьи. Леви считал, что забраться на Розу, свесить ноги вниз без страховки — отличный метод терапии, действенный и менее затратный, чем походы к психологу, на которого у него не было денег. Все, что страшило тебя там, на земле, превращается в мелкую точку среди полей, лесов и деревень, теряя свою былую власть над тобой.       Он с довольным видом наблюдал, как недалеко от стены, на большом стадионе близ Училища, бегали кадеты.       Многие в Разведкорпусе считали, будто надеждой человечества являются солдаты, сражающиеся с титанами с начала времен. Но Леви считал — вся надежда на детей. Те, ради кого велись битвы за стенами — дети; те, кто вели битвы — дети, и в этом была и ирония, и весь ужас. После падения Марии огромное количество детей потеряло своих родителей, оставшаяся часть — потеряла несколько дней назад в последней миссии. Для некоторых не было больше выбора, кроме как поступить в Кадетское училище, чтобы после попасть в Военную полицию, Гарнизон или, на худой конец, Разведкорпус.       Инструктор гонял по полю подростков, долговязых, неуклюжих, не успевающих за собственными ногами. Совсем молодых, а трех лет обучения чертовски мало, чтобы повзрослеть для такого серьезного выбора. Нельзя принимать в свои ряды подростков, это насилие против самой природы.       — Раньше здесь было больше взрослых, — раздался тихий голос за спиной, и Леви едва заметно вздрогнул от неожиданности. Оборачиваться не было надобности, этот голос он мог узнать из тысячи.       — Ага. Верю.       Эрвин поравнялся с ним, но продолжал стоять на краю пропасти. Одно неверное движение или сильный порыв ветра — и он сорвется вниз по отвесной стене. Но, похоже, перспектива грохнуться с пятидесяти метровой высоты его мало беспокоила.       — Печальная картина, на самом деле. Мне было тринадцать, когда я поступил в Училище, правда, в Восточное.       Леви хотелось зажать себе нос или отодвинуться, чтобы не чувствовать аромат лосьона после бритья. Слишком близко стоял к нему, стоило отодвинуться на расстояние. Например, оказаться на другом конце спортивного поля или у подножия стены. Он не мог избавиться от преследовавшего его образа сплетенных на полу тел, поглощающих друг друга, словно два изголодавшихся зверя, а от отчаянного желания вновь почувствовать свои губы на его губах — и подавно. Стыдно? Определенно, но не за то, что безобидное влечение к другу внезапно превратилось в нечто большее, не за то, что объект его желаний был мужчиной. Если это то, чего стыдится Эрвин, он отступит. Скрепя сердцем, но отступит, потому что не мог позволить себе потерять его вовсе.       Он не хотел возвращаться в те времена, когда компанию ему составляли только пачка сигарет и бутылка эля. Когда Фарлан и Изабель ушли, оставив его с всепоглощающей болью и страхом жить дальше. Да и не хотел он, и причина того, что он все еще жив, крылась в банальной трусости и гребаном Смите.       Леви пожалел, что с сигаретами он все-таки завязал. Первое время ломка по ним не была такой сильной, как сейчас.       — Поразительно, знаешь, — снова заговорил Эрвин спустя пару минут напряженной тишины, — вы трое смогли выучиться тому, чему эти бедняги учатся годами, всего за какие-то месяцы. Вам не нужно было Училище, чтобы стать охотниками.       Если это была попытка сделать что-то типа комплимента, то получилось как-то слабовато. И вообще… У Леви возникло желание закрыть от него свою голову, чтобы избавиться от чувства, будто в его мыслях только что копошились.       — Мотивация выжить сильнее была, — ответил он, пожимая плечами.       Подземный город — это тюрьма без решеток и цепей, попасть куда не пожелаешь и злейшему врагу. Место, где девушки с молодости торговали своим телом, чтобы прокормить себя и остатки своих семей. Болезни, голод, страх засыпать в собственном доме и не проснуться преследовали детей с рождения, пока дети на поверхности жили в иного рода кошмаре. Века эволюции и столетия привели лишь к тому, что люди запирали друг друга либо под землей, либо в стенах, запрещая выходить на поверхности, знать, любить, питаться, дышать. Они не могли справиться с собой, не говоря уже о бесчисленных титанах и врагах другой природы, таившихся за стенами.       Но Подземный город, эта геенна, была ареной выживания. Ты либо охотник, либо жертва. Либо окажешься зарезанным в собственной постели, либо будешь держать нож, чтобы выжить. Поэтому Леви изначально и согласился на авантюру с Разведчиками, чтобы помочь тому, кто нуждался в их помощи, и — эгоистично, конечно — вырваться самому, глотнуть настоящего воздуха, увидеть небо не через вентиляционное отверстие.       УПМ, его навыки боя и обмана — необходимость для банального выживания, такая же, как для ребенка держать ложку или ходить. Конечно, он выучился быстрее, чем эти несчастные подростки, которые и титана-то в глаза не видели никогда.       — Ты с рекламной кампанией сюда приехал?       Он почти завороженно глядел, как инструктор перепрыгивает все препятствия на поле теми же способами, которые используются для хорошего маневрирования в воздухе с УПМ, а кадеты повторяют за ним. Даже в какой-то момент пожалел, что никогда не имел удовольствия почувствовать себя частью Училища, частью чего-то большего, чем троица бандитов, вынужденных грабить, чтобы выжить.       Эрвин зашевелился, но Леви вцепился ногтями себе в кожу, чтобы не шелохнуться. Держать себя в руках становилось сложнее, чем он предполагал. Стоическая выдержка и стальная сила воли, которой он гордился, дали такую громкую трещину, что ее можно было услышать в столице.       — Если бы, — ответил Эрвин. — Это запрещено делать напрямую.       — То есть?       Ему показалось, что Смит уставился на него, и принялся еще тщательнее вглядываться в тренировку кадетов.       — Разведкорпусу, Полиции и Гарнизону нельзя приезжать и зазывать к себе кадетов, мол, у нас все лучшее, поступайте к нам.       Как будто кто-то в здравом уме собирается поступать в Разведкорпус, добавил он про себя. Сборище психопатов, которым своя жизнь не дорога, вот они кто.       — Ну да, — фыркнул Леви. — Все знают, что в Полиции лучшие условия, в Гарнизоне — шансы спиться от скуки, а Разведке — подохнуть в первые минуты первой же экспедиции за стенами. Какая уж тут кампания…       Эрвин разразился громким смехом — глубоким и искренним. Леви замер, сам не понимая от чего, и тут же затряс головой. Что еще за реакция?       — Ты прав, — продолжал усмехаться тот. — Но я просто хотел вспомнить свою молодость.       И он говорит, что Леви ведет себя как старый дед? Сам-то разговаривает фразами из прошлого тысячелетия, разглагольствует о молодости, как будто его голова вся покрыта сединой, а колени поразил артрит.       — Молодость? Сколько тебе лет, Смит? Пятьдесят? Я не доверяю людям, которые не выглядят на свой возраст.       — Я буквально разговариваю с таким человеком прямо сейчас.       — Вот, и тебе не советую.       — Вид красивый, — сменил тему Эрвин.       Леви лишь угукнул в ответ, краем глаза следя за ним. «И этот красивый». Красота Эрвина была чисто мужской, от него так и веяло холодом и четко просчитанным риском, волны могли бы биться о него годами, но не сломать, и, пожалуй, с этого и началась его глупая влюбленность — с восхищения.       — Леви…       Он сглотнул. Давненько так не нервничал.       — Я хотел извиниться перед тобой. Мое поведение в последние месяцы было просто отвратительным. Я не должен был избегать тебя. Мне жаль, что я подвел тебя как друг.       «Подвел». Что ж, было в какой-то степени приятно знать, что их чувства не были столь полярны. Леви корил себя за зудящие под кожей и в определенных частях тела желание, а Эрвин — за то, что позволил себе делать первый шаг.       — Я бы не хотел, чтобы моя ошибка стала концом нашей дружбы.       Леви хотелось рассмеяться, но сил не осталось даже на улыбку. Два месяца. Он устал бороться с собой, придумывать бесчисленное количество отговорок и оправданий для себя и для него, ходить вокруг да около, не зная, как подступиться к чувствам, которые испытывал к Эрвину. Ему просто хотелось стать таким же эгоистом, каким был до вступления в разведку, когда он жил только в свое удовольствие.       Человечество тщеславно, горделиво, считает, будто их жизнь бесконечна, в то время как смерть поджидает за углом. Леви стоило бы поучиться этому.       — Ты поэтому играл в молчанку два месяца? Боялся?       Называть своего командующего трусом опасно, но у Леви чувство такта атрофировалось еще в десять лет. И хотя за такое вполне может было угодить в тюрягу на пару суток без еды и воды, он уже бесчисленное количество раз позволял себе вякать и всячески оскорблять Эрвина, да и других капитанов, и едва ли командующий удостаивал его даже укоряющего взгляда. То ли знал, что за колючими словами нет ничего настоящего, то ли попросту не считал это выше своего достоинства.       Однако гордость никогда не была пороком Смита, иначе он не стоял бы сейчас здесь.       — Вообще-то… — Эрвин присел на край стены, свесив одну ногу вниз, — пока я был в столице, я не считал себя трусом. Скорее… Ну, думал, что поступаю правильно по отношению к тебе.       Леви открыл было рот, но не смог решить, какими словами на него наорать, и снова закрыл. Лишь смотрел с явным недовольством, прямо в лицо, впервые с начала их разговора.       — Ты все еще мой капитан и друг, а для меня это важнее. Я бы не хотел из-за собственной глупости лишиться друга.       Теперь Эрвин не смотрел на него, устремив взгляд вдаль, дальше Кадетского училища, туда, куда Разведкорпусу не добраться. Леви в очередной раз показалось, что ни три стены, ни титаны не смогут удержать его в этой клетке, что душа Смита куда шире и свободнее тех пятисот километров — а сейчас и того меньше, — в которых они веками были заточены, окруженные титанами. Будь у него крылья, он давно бы улетел, не оглядываясь.       — А ты не хочешь начать поступать правильно по отношению к себе? — негромко спросил Леви. — Для разнообразия, а? А то все про меня да про меня думаешь. Это начинает даже льстить.       Эрвин рассмеялся, качая головой.       Надо же, как простая улыбка может преобразить человека.       — Вот поэтому я ушел. — Он повернул голову, и Леви, сам не ожидая от себя такого, застыл в ожидании. — Мне нужно было понять, какого черта я вообще делаю с тобой и почему ты в моей голове практически поселился.       Он ждал, не двигаясь, даже не дыша. Тяжело сдерживать себя, когда язык так и хочет тараторить без остановки, чтобы заполнить гнетущее молчание. Леви не знал, какой ответ Эрвина он действительно жаждет услышать: искренний или удобный для них обоих. И тот, и тот угрожал сломать хрупкое терпение, да и его самого тоже.       — И что ты понял?       — Нихуя не понял, если честно. Только сильнее запутался.       Леви аж брови вскинул. На его памяти еще не случалось такого, чтобы сам Эрвин Смит, знаменитый своей стальной выдержкой, не сдающийся даже перед лицом смерти, до чертиков правильный, уложенный, причесанный, будет материться. Обычно в их тандеме он был тем, кто не хочет никого обидеть, а Леви тем, кто с удовольствием сделает это за него.       И все же… Он хотел решить все здесь.       — Я всегда был с тобой честным, Эрвин, — заговорил Леви, вместе с кислородом набираясь смелости. — Ты знаешь это, как и я знаю, что ты всегда честен со мной при любых обстоятельствах. Но только не с самим собой.       Эрвин хотел было запротестовать, но Леви вскинул руку, прерывая поток оправданий.       — Ты нравишься мне. Как человек, как… — Он запнулся.       «Да, тряпка, у тебя ушло два месяца, чтобы прийти к осознанию этого».       Как не пытался, он никак не мог понять, когда впервые в нем зародились чувства к Эрвину. Казалось, тот всегда был рядом, и влюбленность, прежде являвшаяся для него лишь абстрактным, далеким от реальности понятием, стала лишь вопросом времени. Для девушки с парнем — может быть, но то, как один мужчина любит другого — было самым диким, с чем сталкивался Леви за свои годы. И он не стыдился этого.       Ему лишь хотелось, чтобы это чувство было взаимным, но не превращало их в рабов чужих желаний.       — Как мужчина, — в конце концов, сглотнув, продолжил он. — Я пришел к тебе на следующий день после нашего возвращения, чтобы сказать тоже самое, однако ты ушел раньше. Как видишь, я уже понял то, над чем ты столь тщательно размышлял два месяца. И я желаю того же, что и ты, Эрвин. — Леви встал и тут же отступил подальше от края стены. — Пусть все останется между нами как прежде, только будь с собой честен так, как я честен сейчас перед тобой.       Не дожидаясь ответа — у него попросту не осталось ни грамма смелости, — Леви развернулся и до боли вцепился ногтями в ладони, чтобы оставаться внешне спокойным, пока шел до спусковых механизмов. «Не повезло не взять с собой УПМ».       И ведь… Влюблялся же не в первый раз, черт возьми. В Подземном городе ухаживал за парочкой девок, его знали как завидного любовника, не знавшего покоя от дам в свое время, пока Ловоф не призвал их на поверхность. Но почему-то именно с Эрвином-мать-его-Смитом его сердце колотилось как бешеное, заключенное в костяную клетку.       Мысль о том, что иной раз это было даже приятно, Леви предпочел проигнорировать.       — Ну и жара, господи боже мой. Как кадеты занимаются в такую погоду?       Ханджи свалилась на деревянную поверхность со стоном, ее волосы, вечно растрепанные, короткие и торчащие в разные стороны, рассыпались по пустому столу. Эрвин молча сел рядом, осматриваясь. Вероятно, ужин он пропустил. В Училище никто не станет с тобой церемонится, не успел на обед или ужин вместе со всеми — получай урчащий живот до следующей трапезы, и поделом. Командиры не были исключением, но, честно говоря, ни о каком ужине не могло быть речи. Он чувствовал, как желудок бунтует от одной мысли о какой-либо еде.       — Ты сама была когда-то кадетом, — усмехнулся Майк, скрестив перед собой руки, и по привычке, порой раздражающей Смита, потянул носом. — Лет тридцать назад.       — Эй! — Ханджи резко подняла голову, оскорбленная последней фразой, поискала, чем бы таким бросить в Закариса, но лишь скомкала пару салфеток и замахнулась. — Я не настолько стара, как ты. Вон, даже седой волос у тебя вижу.       Майк лишь хмыкнул:       — Надо же. А я думал, что все выдернул.       Дальше до Эрвина долетали только неразборчивые обрывки фраз, да и он не сильно-то старался прислушиваться к разговору. Глаза без устали искали среди сидящих за столом голов темную копну волос и невысокую фигуру. Потребность извиниться превратилась в зуд, мучавший его с тех пор, как состоялся их разговор на стене, а голова гудела от не высказанных слов и крутившихся без остановки мыслей. Тело требовало броситься невесть куда и сделать невесть что, а он зачем-то пришел в столовую, ожидая найти его здесь.       Как и вчера, в Тросте. Тогда Леви ускользнул от него, но сейчас Эрвину казалось, будто это он сам специально приходит в места, где — он уверен — Леви нет.       Из мыслей его выдернула рука, коснувшаяся предплечья. Эрвин опустил взгляд на Ханджи, улыбавшуюся почти снисходительно, и вытянулся, как струна. Нацепил самую непринужденную улыбку, на которую только был способен, учитывая ураган эмоций, бушевавший в нем.       — Земля вызывает Эрвина. Ты такой молчаливый, мой друг. — Она задумчиво склонила голову; ее очки покоились на голове. Без них она выглядела куда более безобидно. — Все нормально?       Эрвин прочистил горло и принял более свободную позу — поддержал голову рукой и перекинул одну ногу через скамью.       — Воспоминания одолели, — нерешительно ответил он. Голос предательски не слушался, тело как будто дрожало черт пойти почему. — Майк прав — мы сами не так давно были кадетами. Странно видеть, как малышня с горящими глазами мечтает о великих подвигах, не зная, что их действительно ждет.       Ханджи понимающе кивнула, но взгляд рубиновых глаз — самых редких, какие только ему встречались, — не отвела.       — Да. Многие мотыльки сгорят очень быстро, однако… Чьи-то глаза не погаснут никогда, знаешь. Кое-кто был рожден для этого.       — Иногда твои метафоры сводят меня с ума, женщина, — прыснул Эрвин, покачав головой.       — Его здесь нет, — улыбнулась она. Эрвин моргнул, и это была единственная эмоция, которую он упустил.       — О чем ты?       — О Леви. Он взял свой ужин и сказал, что хочет лечь пораньше. — Ханджи пожала плечами.       Она никогда не была глупа. Притворялась легкомысленной, ветреной девчонкой, запертой в теле взрослой женщины, сходила с ума по титанам и науке, но то была лишь оболочка, которую она демонстрировала миру. Невольно, конечно, и все же непосредственность не умаляла ее мастерства и без преувеличения гениального ума.       Так что, отрицать или строить из себя дурака была уже поздно. Эрвин сглотнул и опустил взгляд.       — И давно ты догадалась?       Ханджи прыснула со смеху, но тут же умолкла. Вокруг них все еще были офицеры и кадеты, а это не разговор для потехи публики.       — Я, может, и слепая, но не настолько, мой дорогой. — Она накрыла его руку своей. — Даже слепой увидит, а глухой услышит, так что мне не требовалось экстрасенсорных навыков, чтобы догадаться.       Эрвин пытался уловить весь спектр обрушившихся на него эмоций, но стыда, которого он со страхом ожидал, больше не было. Почти месяц с момента «срыва», с этой отправной точки, он был его спутником, но в какой-то момент на него осознание обрушилось на него с поразительной ясностью. Вместо стыда пришло принятие себя таким, каким его создала природа, а затем страх. Но, в конце концов, он решил, что коль скоро совершенно не дружеское и ни разу не невинное влечение к Леви стало частью его жизни, то с чего ему отказываться от того прекрасного, что было в его жизни из-за глупого страха.       Если Леви решит сказать «нет», он согласится на это. Но если Леви скажет «да», он больше никогда не оступится.       — Настолько все плохо? — невесело хмыкнул Эрвин.       — Ну… — Подруга сжала его ладонь; ему было чертовски приятно ощущать ее поддержку. — Тебе честный ответ нужен?       Нет, пожалуйста, спасибо. Ему нужно было просто утопиться в ближайшем водоеме. «А если не она одна заметила?..»       — Э-э… Да? Я не совсем уверен.       — Поздно, уже настроилась. Так вот… Да, настолько. Ты только и успевал слюни подтирать, стоило ему только появиться в твоем поле зрения.       Эрвину определенно не стоило так отвечать. Меньше знаешь — крепче спишь и увереннее смотришь в глаза друзей.       — Расслабься, — усмехнулась Ханджи, заметив его выражение лица, словно он только что прожевал кило лимонов. — Про него можно сказать то же самое.       — О, меня это утешает, — уткнувшись лицом в ладонь, проворчал Эрвин. — Я просто… Никогда не испытывал ничего подобного и совершенно не знаю, как поступить правильно.       Да и что есть «правильно»? Как понять, какой путь приведет в тупик, а какой — к долгожданному покою в душе?       — По-моему, ты все для себя уже решил, ведь так?       Он растопырил пальцы и взглянул на нее. Ханджи загадочно улыбалась, вскинув брови в ожидании, пока до него дойдет смысл сказанных слов. «И когда эта психопатка успела стать такой мудрой?»       Хотя… Кое в чем она была чертовски права. Он уже все решил.       Эрвин встал со скамьи. Комнаты для гостей находились в соседних домах, так что он успеет проскочить до того, как все начнут расходится по своим комнатам в преддверии комендантского часа.       — Эй, куда ты? — спросила Ханджи так невинно, как будто только не вывернула его душу наизнанку.       — Ужинать, — едва успел бросить Эрвин, пока ноги сами несли его прочь из столовой.       К тому времени, как он добрался до места назначения, его рубашка уже насквозь пропиталась пóтом. Хотел бы он во всем винить июньскую жару, но время глупых отмазок уже давно прошло.       Офицерам выделили отдельные небольшие домики на окраине территории, и дом Леви находился дальше всех. Неудивительно. Всегда такой нелюдимый, почти отшельник.       Эрвин чувствовал, как по спине стекают капельки пота, пока его рука, словно в замедленной съемке, поднималась вверх и стучала по деревянной двери три быстрых нервных раза. Долго ждать не пришлось. По ту сторону раздались тихие шаги, и вскоре дверь со скрипом распахнулась. Леви, наскоро накинув на голый торс рубашку наизнанку, уставился на него, будто Эрвин — последний человек, которого он ожидал увидеть. Хотя его появление здесь, на его пороге, взмокшего от волнения, с видом побитого щенка, было лишь вопросом времени.       — Эрвин? Ты чего здесь?       Его голос слегка хрипел.       — Собираюсь быть с собой честным, — только и ответил Эрвин, бесцеремонно шагнув внутрь.