Горячо. Холодно. Больно.

      Лето оплавило макушки леса, залило янтарем, отступило. День становился все короче, ночь длиннее и холоднее, трава по-осеннему дышала пьяным запахом прелого сена и последних цветов. Полетела по ветру нежная паутинка, поцелуями ложащаяся на лица запыленных путников. Кончилось жаркое военное лето 1267 года. Скоро на земли придет тихим шагом голод, соберет жатву кметских жизней.       Война оплавила кирасы и шлемы солдат, залила кровью поля, упрямо не отступала. За пару месяцев борьбы с захватчиками под черными флагами появилось так много бандитов и дезертиров. В лесах разлагались трупы, утыканные стрелами и болтами, разрубленные мечами. Никто не обращал на них внимание. Сладкий запах гниения окуривал окрестные деревни. Вдалеке иногда заходился лаем нильфгаардский «огненный скорпион» или северная баллиста. Совершенные орудия смерти убивали мгновенно, снаряды падали на поля, взрезая почвы. Черным клином Нильфгаард проходил через плоть земель за Яругой.       Боги, было бы только спокойно в королевствах! Но мечтам не суждено было сбыться – еще с Первой северной войны в непроходимых чащобах затаились эльфские бандиты. Гибкие, как лоза, ловкие, как ласки, они убивали своими стрелами так много людей. Как не убивать, если люди убивают их из-за ненависти и ради забавы! Aen Seidhe – хозяева мира, которых люди зажали в тиски, загнали в горы и леса или вынудили терпеть насмешки и унижения в людских городах и поселениях. Городские эльфы умирали и жили по приказу местных князьков, по мановению их перста, и плакали по ним лишь сородичи.       «Одни dh’oine должны перерезать других, почувствовать железный сапог захватчика, как чувствуем мы!» – так думал притаившийся на дереве эльф, легким жестом выпускающий стрелу. Солнце, пробившееся сквозь крону дерева, блеснуло на значке с тремя молниями и как будто стыдливо спряталось за облаком. Серебром звенящая тетива послала стрелу аккурат в голову человеческой девочке, что-то несущей в корзинке и заплутавшей в лесу. Наконечник вонзился над скулой в мягкие детские косточки, она не успела даже испугаться, как крестьянский чепчик и белые мягкие волосы обагрила кровь. Она упала, как срезанная косой травинка. Это же dh’oine, еще наплодятся, не жалко! Эльф спустился, вытащил из девичьей головки стрелу, забрал корзинку. Белые волосы сбились набок, чепчик задрался, и эльф заметил легкую остроту нежного ушка девчонки. Полукровка. Жалко чуточку больше.       Люди ненавидели эльфов. Эльфы – прекрасно сложенная губительная игрушка, нечистые и нечестивые соседи, несущие смерть и преступления. Но никто не преминул бы тем, чтоб воспользоваться красавицей-эльфкой. Люди не воспринимали их как равную расу. Люди для того, чтоб жестче и эффективнее убивать эльфов, несогласных работать в борделях и охотничьих гильдиях, создавали специальные отряды.       «Эльфы мешают нам победить Нильфгаард, рушат покой внутри королевств Севера!» – так думали люди, тащившие волоком эльфку в разрезанном до груди платье. У людей на значках ртутью блестели три геральдические лилии темерского герба. Эльфка уже не сопротивлялась, лишь иногда взбрыкивала белоснежными босыми ногами, перепачканными грязью и кровью. Ее посчитали информатором скоя’таэлей. Бедра у нее тоже были выпачканы - отряд знатно покуражился над ней, прежде чем наконец принести ее к дереву на аркане. Петля давила нежную эльфскую шейку. Солдат нанес лишь один удар по пеньку, и петля сломала позвонки, задушила. Девушка погибла среди своих – дерево было усеяно трупами эльфов и эльфок. Кошельки у солдат были набиты, и они, развеселившиеся, вернулись в человеческую деревню героями. Ничего, деньги можно и пропить. Король даст еще жалованье, потреплет солдат по голове, как новую свору охотничьих собак, новую забаву и игрушку. «Синие Полоски», главные патриоты Темерии, казались Фольтесту успешнее отряда Белой Райлы, он разрешал им обходиться с эльфами, как угодно, и назвал это «чрезвычайными полномочиями».       На дерево эльфских висельников слетались птицы. Лицо эльфки быстро потеряло остатки былой привлекательности, покрылось следами пиршества черных воронов. Тут же в кроне звенели соловьи, печальной песнью провожая в последний путь остроухих покойников. Бандиты и торговцы, диверсанты и слуги – пусть же все они под ту надрывную трель встретятся на Острове Яблонь! Сгорал закат, алым светом лаская потерявшие землю тела. Отряд уходил в деревню.       Скоя’таэли и различные спецотряды платили друг другу неразменной монетой. Жестокость возвращалась от одних к другим, нарастая как снежный ком. И те, и другие, были готовы сражаться за свой народ до последней капли крови, до последнего вздоха. Вечные воины вечной вражды на поверку оказывались такими похожими. Две стороны, но все-таки одной монеты – каждая из них существовала потому, что существовала другая. Они смотрят на Истину с противоположных граней, получают каждый свою. И за эту правду можно было убивать и умирать. Эльфы и люди делали это совершенно одинаково: убивали остро заточенным закаленным железом; умирали с криком, рвущимся из горла, в крови и грязи. Они одинаково плакали по убитым, одинаково лечили раненых.       Хрупкая эльфская девушка была мелкой добычей для таких хищников, но отмечали ее убийство «Полоски» так, что бревенчатые стены таверны вздрагивали и стонали. Привычный ко всему корчмарь за засаленным прилавком с болью в глазах смотрел на то, как темерские патриоты лапают девушек-прислужниц, бьют посуду, переворачивают столы. И постоянно просили пива, водки, мяса, картошки. На те деньги, которые отряд оставил в корчме, можно было нормально жить пару месяцев. Только деньги эти были кровавые, и печально их было принимать. Корчмарь не сочувствовал скоя’таэлям, но почему-то комок стоял в горле, когда он слышал разговор и понимал, что отмечают эти не то бандиты, не то воины – время было такое, что одно с другим совсем смешалось.       – А потом я ей платье, значится, до груди кинжалом вспорол, пока ребята ее поганые эльфские ноги держали, чтоб, сука, не убежала, - солдат от водки уже не вязал лыка, невпопад смеялся и от смеха бряцал латными наплечниками. Громкие пьяные восклицания привлекали лишнее внимание, заставляли людей испытывать страх перед своими защитниками.       Другой мужчина вскипел, стукнул по столу кулаком так, что глухо подскочили кружки из кирпично-красной керамики.       – Отставить! – рявкнул он, тряхнул головой, роняя пепельно-русые пряди на лицо. – Бьянка! Отведи его на улицу, заставь проблеваться и пусть спит на конюшне!       – Да, Роше, – единственная девушка в отряде поднялась и поволокла пьяного нарушителя спокойствия. Роше тоже слегка опьянел. Он слишком был привычен к отвратительной крепкой бормотухе, чтоб так легко из-под ног ушла земля. С утра весь отряд будет вяло собираться, жаловаться на мерзкий вкус во рту, но послушно поедет в лес. Почему командир отряда Вернон Роше одернул этого солдата? Нет, не потому, что он не хотел этого насилия. Такая судьба эльфки была необходимостью для Родины, и он, не задумываясь, повторил бы это вновь. И повторит – только кметы из корчмы не должны знать таких подробностей. Роше все-таки нравилось думать, что «Полоски» – это санитары леса.       Корчмарь вздохнул спокойно, когда отряд покинул деревню, уныло заведя похабную солдатскую песню. Девушки собирали осколки глиняной посуды с пола, вытирали зловонные лужи плохого пива. За то, что отряд не разнес заведение на бревна и щепки, следовало поблагодарить богов щедрым подношением. Чердак и подвал покидали полукровки с острыми ушками: хозяин не мог позволить им обслуживать отряд. Их чистые фартучки наверняка обагрились бы кровью, на розовых губах застыл бы последний вздох.       Но когда казнили ту эльфку, обвиненную в пособничестве скоя’таэлям, ни один кмет не постарался закрыть ее грудью, защитить, укрыть! Каждый прятал ошалелые глаза, занимал себя прядением или сбором скудного урожая с посеченных солнцем грядок, глуша выверенными веками движениями проклюнувшийся глас совести. Поможет кто-нибудь другой. Не помог никто. Вспоминая, как девушка собирала травы, задрав до колен белоснежное простенькое платье, бесплатно мастерила кукол для кметских девочек и рассказывала сказки, бережно хранимые ее народом, крестьяне невольно видели прозрачные льдинки эльфских глаз, обезумевшие от страха и боли. Вскоре о ней забыли.       Вслед за солнцем в сторону еще вздыхающего ночной прохладой леса уходили «Синие Полоски». Воздух казался розовым, богато разукрасил пепельную голову командира, коллар на его шее, весело сверкнул на острие меча. Командир не пел с отрядом их глупых песенок, погрузившись в думы. В чаще незатейливый мотив задохнулся сам собой.       Ублюдок Вернон Роше подобрал людей себе под стать. Кто-то говорил, что руки у Роше по локоть в эльфской крови, но это было совсем не так. Командир стоял на трупах и в крови был по горло. Он убивал не задумываясь, безрассудно, потому что так будет лучше для Родины. Вернон Роше не испытывал ненависти к Старшим расам, но резал их по приказу короля. Возлюбленный народом король Фольтест был головой, а Роше – его руками, его карающим мечом. Размышлять о том, кого щадить и кого казнить, командиру было некогда. Светлую голову легко пронзить стремительной стрелой, твердую руку же не сломить никогда. Фольтест приблизил его, патриота-бандита, узнав, что какой-то паренек своими действиями может показать пример регулярным войскам. И Вернон Роше, подобно псу остался у ног темерского короля.       Роше быстро стал тем человеком, с которым считаются. Волею короля он остался с ним в раскрашенном всполохами витражных стекол зале, услышал, что он, ублюдок из вызимских трущоб, теперь капитан, и опустился на колени. В порыве он склонил голову и зачем-то припал губами к полам монаршего одеяния, целовал надушенную синюю мантию, как легконогая гончая, льнущая к хозяину. Король обласкал его за каждого убитого эльфа, как заботливый отец хвалит сына за принесенную из леса дичь. Родного отца в жизни Вернона никогда не было. Такой слуга Фольтесту был нужен – в восторге от королевского слова, капитан убивал лучше.       Тогда с колен король поднял его, ухватив за сизый от бритья подбородок. Жилистую руку Фольтеста Темерского Роше чувствовал часто, ему так хотелось думать, что это жесты любящего отца. Новое прикосновение на родительское совсем не было похоже. Сердце тревожно забилось, и в зале стало душно. Нежные переливы витражей вдруг стали болезненно отзываться в голове. Король отозвал слуг, разум поглотила темнота. Вернон выкинул из памяти то, что произошло.       О том, хорошо ли Роше поступает, убивая ясноглазых эльфов ни за что, он не задумывался. Он был уверен, что смерть во благо Темерии – сладкая, славная смерть, и неважно, убил ты или тебя.       Ранняя осень одарила отряд золотым теплым деньком. Война одарила своими плодами: в чаще Роше оглушил окованным сапогом змею, выползшую из глазницы черепа в черном крылатом шлеме, под деревьями собирались в ведьмины круги ядовитые грибы, изумрудно лоснилась трава там, где истлел труп. «Полоски» притихли. Прекратились байки и шутки. Лес навевал тоску, заставлял оглядываться, выискивать в кружеве листвы тонкие эльфские тени, вслушиваться в дыхание незаметных убийц, скользящих в ветвях.       Весь путь по лесу их сопровождал эльф с тремя молниями на груди. Три серебряных молнии на черном поле – эмблема «Врихедд», новой козырной карты в рукаве императора, о которой только стали появляться сведения у контрразведки Северных королевств. «Врихедд» на их певучем языке означало «Свобода». Император давал надежду на свободу для Народа Гор под началом Прекраснейшей из Долины Цветов, и эльфы резали людей и того беспощаднее. Надежда эта была прозрачна, как слеза, и ускользала сквозь пальцы, как песок. Но даже такая надежда умирает последней.       К вечеру «Полоски» разожгли костер, и терпкий дым обжег ноздри, заставил почувствовать голод. Лениво заработала полевая кухня, отряд оживился, многоголосо заговорил. Роше смотрел на огонь, бессмысленно ковыряясь в рыжей от всполохов земле палкой. Всю дорогу он как будто чувствовал прожигающий синий акетон взгляд, острый и внимательный. Но Вернон никого не видел и не слышал, все списывал на усталость и чрезмерную мнительность – дочь его образа жизни.       Никто не обращал внимание на то, что командир напряжен, как пружина. О чем он думает, он не рассказывал никогда, и все привыкли к его серьезности. Роше резко развернулся, вытянув руку с самострелом. В воздухе засвистел арбалетный болт. На долю секунды будто бы затихла ухающая сова, прекратили шелестеть листья, замолк отряд, шаркающий ложками по дну котелка. Редко подводила Вернона бдительность нежданного ребенка вызимских подворотен, привыкшего к принципу «ты или тебя». Болт глухо воткнулся в соседнее дерево, а там, куда он целился, послышался судорожный вздох, треск тоненьких веток, за которые некто попытался удержаться. Какая удача! Добыча сама пришла в сети охотника. Отряд ощерился направленными в крону дерева арбалетами.       – Слезай или будем стрелять! – закричал Роше.       Он не прогадал, не застрелив скоя’таэля сразу. Это была не обычная белка, наряженная в зеленые тряпки и разукрашенная зеленой краской. Ватник у спустившегося партизана не закрывал лебединую шею, по плечам рассыпались густые каштановые волосы со змейками редких мелких косичек, а на груди блестел значок с тремя молниями. Вернон ликовал – за сведения его похвалят, одарят золотом. В темноте он загляделся на тонкие брови, искривленные презрением, на пухлые томные губы. У белок девушки в отрядах не были исключением, каждая пара рук, умеющая держать лук, была на счету. Кажется, перед ним такая девица. Вернон голодно сглотнул. К предыдущей жертве он не прикоснулся, отдал отряду. Иногда натруженное тело военного так просило ласки и уединения.       Мужчины-эльфы часто нравились мужчинам-dh’oine. Эльфы так изящны и женоподобны, их пальцы способны не только обнимать рукоять эльфской сабли и ловко пробегать по нотам на флейте. Похотливые люди слишком любили диковинки, поэтому любой бордель становился популярнее, если бордель-маман удалось разжиться несколькими остроухими девочками. Юноши же с печальными глазами и бледные до того, что на кончиках ушей просвечивались тонкие сосуды, были подношением для самых важных гостей.       Роше быстро понял, что только хотел думать о том, что это девушка. Эльфа выдавало то, как он держится, его руки и выпуклый кадык на шее, пересеченной ветвями татуировки. Желание испробовать эту диковинку загорелось так быстро, так быстро оплавило разум. Роше почувствовал себя таким же извращенцем, как его властелин, взявший родную сестру. Властелин, почти что отец… Может, стоит взять пример с короля в том, в чем он был точно хорош – удовлетворить свою плоть, не стесняясь своих пороков? Почему-то так сладко было думать о том, что этот разведчик вместо допроса будет покоренно целовать синий акетон, как когда-то Роше целовал королевскую мантию.       Сегодня, кажется, эльфы подносят часть своего урожая в дар Деве Полей. Пусть этот эльф тоже станет жертвой, падет скошенным колосом на расстеленный темерский плащ во имя плодородия поля битвы.       Отряд обезоружил разведчика со смехом, кованные ботинки и латные перчатки весело заходили по его телу, выбивая вздохи. Под ватником точно будут синяки и раны. Так допрос пойдет куда бодрее – необходимая подготовка и забава для солдат. Роше позволил им немного развлечься и подошел сам       – Как зовут тебя? – спросил Вернон, закурив трубку и выдохнув прям в лицо эльфу.       – Bloede dh’oine, – эльфское ругательство прервалось ударом шипованной перчатки в щеку. Пленник презрительно плюнул на ботинки командиру, а лицо его стало еще более ожесточенным.       Представляться он не стал. Роше рассматривал эльфа неприкрыто. Таких прекрасных представителей народа он еще не видал. В свете костра глаза блестели дьявольски, волосы трепал поднявшийся злой ветер, кожа дышала присущим только эльфам сладко-терпким запахом. Ночи стали длиннее и холоднее, заставляли людей искать случайные объятия, пока догорал костер, окруженный вихрем искр. Наверное, эльфам тоже не чуждо желание согреться на одну ночь.       – Разойдитесь, – коротко приказал Роше, с ухмылкой оглядывая заплеванный ботинок. – Такой допрос надо вести наедине… Вы уже свое взяли, всего побили. Молодцы!       Надо было спросить о том, где лошади, где остальная бригада, схватить за горло, мучить, пока не скажет. Но сначала – другое. Волнение точило сердце, как огонь костра хворост.       Иорвет сохранил имя свое в тайне, но не пытался сбежать. Глаза у командира человеческого отряда в свете костра были медовые, обезумевшие. Короткие волосы пригибались от ветра. Он чувствовал этот отупевший сальный взгляд на себе и привык к такому. Почему же он не сбегал? Эльф был искусным притворщиком: когда Иорвет притворится изнывающим от желания, Роше поведется и получит нож между ребер. Иорвет любил свой народ, и если для того, чтоб добыть спасительные сведения для него, нужно перетерпеть сладкие пытки dh’oine, то разведчик с легкостью отдастся. Тело стало горячим, хоть ночь дышала прохладой, а дыхание тяжелым, хоть он сидел на месте. Кажется, эльф чувствовал то же, что и человек. А может Дева Полей, желая примирить в славный праздник косы врагов, прошлась босая по лесу, посеяла в головах желание, лишь кажущееся порочным?       Командир поволок своего пленника подальше от догорающего костра, чтоб их не было слышно, расстелил на отдающей тепло земле свой плащ. Иорвет получил сильный толчок между лопаток, заставивший повалиться на ткань, уколоть нежные руки о шерстяное сукно. Эльф развернулся, сел, разведя журавлиные ноги, почти ласково коснулся перевязи, оттянутой сталью. Вернон не позволил снимать с себя терпко пахнущие ремни, оттолкнул руки – он не доверял. Может, эльф сейчас выхватит из его ножен кинжал и всадит прямо в сердце? Лучше снять самому, а пленника уложить на спину. Иорвет вздохнул почти обидчиво, скривил губы, приложившись затылком о влажно пахнущую землю, разметал густые волосы ореолом. Ладони у Роше были такие грубые и горячие, когда забрались под зеленую стеганку, заставили мышцы напрячься.       Иорвет тяжело дышал, прикосновения заставляли таять последние вспышки разумных мыслей. Если б вражеский командир просто жестоко взял его, вжав лицом в неласковое полотно плаща, эльф бы согласился с этим покорно. Так поступают с пленниками. Но dh’oine, кажется, хотел внимания. Его совсем свела с ума эта война, он кинулся в объятия врага, поддавшись наваждению. И Иорвет тоже этого хотел, или думал так. Он не смотрел на Роше сначала, слушал, как командир тяжело дышит, обдавая эльфа запахом ночи и табака, обратил зеленые глаза к небу. Око, Семь Коз, Дракон, Зимняя Дева – это ведь его мир, мир Aen Seidhe, но почему все вдруг стало так незнакомо, неправильно? Он безвольно держал руки на плечах Роше, гладил пальцами прорези рукавов, успокаивая себя.       Вернон взял его за подбородок, заставляя взглянуть в глаза. Медовые в свете пламени глаза стали черными, как угольки. Лицо у Роше оставалось суровым и ожесточенным даже тогда, когда он пальцами шарил под стеганной курткой, напитанной сладким запахом эльфской кожи, стали и леса. Что-то у Иорвета внутри сломалось, он поддался искушению и, крепче схватив командира за шею, притянул к себе, касаясь капризными губами губ строгих и вечно сжатых. Роше не оттолкнул его, вздохнул и вернул поцелуй.       Раздеться полностью было бы слишком холодно, хоть страсть требовала этого. Роше расстегнул стеганку снизу, положил руки на худой живот, выбивая вздох. Боги, как хотелось исступленной нежности, судорожных объятий посреди этого остывающего леса! В темноте была видна татуировка – веточки и листочки вились на шее, ниже оплетали изгибы мышц. Эльфы так любили природные мотивы – все, даже оружие, они расписывали цветами и лозой. Роше не выдержал, стал целовать нежный узор, касаясь короткой жесткой щетиной кожи. Иорвет вздохнул, как будто вынырнул из воды, и коротко рассмеялся от удовольствия. Эльфский смех звенел, как серебро ручья. Вернон почувствовал, как дрогнуло сердце – воспоминание о пленнике, потерявшем страх и радующемся нежности, на всю жизнь отпечаталось в памяти. Они оба могли найти кого угодно для того, чтоб не чувствовать эту волчью тоску по ласке, но судьба отдала их, врагов, в руки друг друга. Может, это предназначение?       Вернон вцепился пальцами в пояс штанов, потянул вниз, до середины обнажая жилистые длинные ноги. Иорвет был так изящен в своем подчинении, прогибался от прикосновений, как гибкая полевая трава. От того, как он смотрел, как касался лица и шеи Вернона, кружилась голова, становилось по-летнему душно. Смотреть в эти зеленые глаза с поволокой было невыносимо, в этом омуте так легко было потонуть. Влюбиться во врага после единственной ночи – это глупость и мерзость, так не бывает. Они забудут друг о друге, забудет Роше эти зеленые глаза и эти припухшие губы! Иорвет рассыпал по мужественному лицу частые поцелуи. Человеческая щетина перестала казаться ему отвратительным свидетельством животного начала. Все изменилось и смешалось в один прекрасный ночной час.       Слишком нежно было бы взять его лицом к лицу, пришлось бы смотреть в его колдовские глаза, ласкать губы, алчущие поцелуев. Для такого Роше был слишком слаб и потому перевернул стройное тело разведчика «Врихедд». Эльф глухо застонал, поднимаясь на четвереньки, он чувствовал на ягодицах сухие руки, вольно расправляющиеся с одеждой и бельем. Собственные волосы опутали голову Иорвета, и он завозился, откидывая их на плечи. Он гибко прогнулся, подставляя себя под ласки жадных пальцев.       Вернон не собирался баловать его вниманием, но не собирался и ранить. Он, к сожалению, хорошо представлял, что мужское тело неспособно принять такое удовольствие без ароматного масла или жира. Ему пришлось бесцеремонно обшарить одежду эльфа, выбивая очередной стон – Иорвету было приятно чувствовать широкие по-крестьянски ладони. По гладкой коже ягодиц сбежали капли масла для клинка, по всему телу от этого волной прокатились мурашки. Эльф трепетал – не от ужаса, но от счастья чувствовать сзади тяжелое тело врага. Почему же так сладко ему подчиниться, дать собой овладеть?       Мысли быстро растаяли, а в голове гулко отражались стоны и вздохи. Роше властно держал его за талию, часто соприкасались их бедра. Заставив захлебнуться новым стоном, Вернон схватил его за волосы, и грубовато поцеловал в раскрытые губы. Косы в пальцах приятно скользили, когда Роше терзал их в сжатых пальцах. Командир не понимал, зачем в исступлении целует нежные эльфские губы, одновременно вдавливая пленника в землю так, что ноги разъезжались в стороны, а локти горели от неприятного прикосновения жаркой грубой шерсти. Иорвет так хотел коснуться себя, но чувствовал, что потеряет равновесие. Он никогда раньше не был с dh’oine, презирал их и брезговал, но сегодня, кажется, эльф стал чуть больше понимать женщин-сородичей, предпочитающих людей. Иорвет закусил губу, чтоб не стонать – отряд Роше спал слишком близко, из лагеря доносился едва слышный шорох. Стало так жарко, что на лбу выступила испарина, испарину высушил холодный ветер, и эльф вздрогнул.       Вернон забрался рукой под смятые слои одежды и начал ласкать его рукой. Иорвет что-то шептал на Старшей речи, стонал, зажмурив прекрасные глаза. Командира привлек острый кончик уха, показавшийся из роскошных волос, он лег животом на гибкую спину и укусил его. По шее у пленника пробежали мурашки, он застонал громче. Природа, кажется, дала эльфам острые уши для любви. Руку Роше залило горячим вязким семенем, и командир не сдержал торжествующей улыбки и тихого вздоха. Он вел себя намного тише, чем чувственный эльф, едва сдерживающий такие стоны, от которых вскипала кровь.       Иорвет с шипением отстранился, почувствовав в себе семя. Чертов dh’oine слишком увлекся, чтоб думать о чем-то кроме гибкого тела под ним, но эльф не ругался. Он неловко натянул белье и портки, долго возился с застежками и завязками, которые так нелегко было одолеть негнущимися пальцами. Луна блеснула разрубленным пополам ореном, зажгла жемчужным светом то, что держал в руке Иорвет. Роше напрягся – ему почудилось лезвие маленького ножа. Оказалось, что это был тончайшей работы эльфский гребень, и тонкие зубчики резво заходили в каштановых волосах. Вернону отчего-то понравилось смотреть на то, как этот эльф расчесывает прекрасные волосы. Пленник до сих пор был для него безымянным.       – Как тебя зовут, остроухий? – повторил Роше старый вопрос с напускным безразличием. Он прервал молчание, но чувствовал, что для допроса потерял хватку. Ему так хотелось, чтоб Иорвет развернулся, еще раз увидеть его лицо и отпустить, навсегда вычеркнув из памяти.       – Иорвет, – ответил эльф и все-таки повернул голову. На спинке благородного носа и скулах дрожал серебряный отблеск лунного света. Роше невольно залюбовался, невольно пожелал, чтоб этот волоокий эльф как можно дольше расчесывал волосы, лишь бы не уходил, лишь бы смотреть на него. Наедине эльф не шипел змеей, а говорил почти томно. Голос, привыкший к певучести Старшей Речи, лился как мед.       Он не попросил командира представиться. Иорвет слышал, как его звали его солдаты. Вернон Роше – приятное имя, мелодичное для имен dh’oine. Иорвет невольно решил, что командира любили родители, раз нарекли так красиво.       – У вас же все имена что-то значат. Что значит твое? – Роше задал этот вопрос, не ожидая сам от себя. Как же это глупо – есть тысячи тысяч важнейших для Темерии вопросов, но Вернон спросил о том, что значит имя этого эльфа с колдовскими глазами. Командир пожалел, что не выстрелил на поражение сразу. Как нежная бабочка, растянутая между булавками, мог бы этот эльф быть прибитым арбалетными болтами к дереву, никогда бы Вернон не попал в сети порочных рук. Ради Темерии надо сейчас же допросить и убить его, перерезать лозу на шее. Рука не поднялась впервые в жизни.       – Красавец, – высокомерно хмыкнул эльф и спрятал гребень. Ему подходило это слово, даже когда он искривил губы усмешкой. – Я бы уважал тебя как врага, если бы ты задавал вопросы поумнее. Неужели тебя интересует, что значит мое имя, а не то, почему я за тобой следил?       Иорвет озвучил болезненные мысли, и его нежная щека познакомилась с металлическими шипами командирской перчатки. Эльф отшатнулся, упал на подстилку, а рядом зачем-то прилег Роше. В тишине не было слышно ни звука – только мерное дыхание двоих врагов, глупо замерших на одном солдатском ложе посреди леса. Все те же созвездия их мира безжизненно мерцали в синеве неба, за лесом катила пенные воды Яруга, в далеких полях ветер колыхал мертвую траву, поднимая дурманящий запах, но что-то треснуло, Tedd Deireadh близко, раз сошлись две противоположности.       – Ты из «Врихедд». Почему ты вдали от войск, ты дезертир? – снова прервал молчание Роше. Допрос получался нестерпимо глупым и вялым, командир не мог ухватить ни одной мысли, ни одного вопроса.       – Dh’oine, после того, на что я пошел, не надо мне задавать этих вопросов. Я бы на них не ответил даже с ножом у горла. В свою очередь благодари меня за то, что я не убил тебя, пока ты… старался надо мной. Мы оба хорошо провели время, но это время уже ушло. Теперь уйду и я, – Иорвет поднялся с плаща и ушел в темноту леса, на память Роше оставив лишь пару волосков и ни на что не похожий запах эльфского тела.       Ветер стер тонкий силуэт эльфа, долго чудившийся петляющим среди стволов деревьев. Незнакомец, но враг, ускользнул легко, как тень, не оставив даже поцелуя на память. Как сказать о том, что случилось, отряду? Роше не расспросил попавшегося эльфа, неуловимый разъезд «Врихедд» упорхнул из рук, как птичка, теперь продолжит по-змеиному пробираться в тыл, кошмарить людей. Как он мог предать свою Родину ради ночи в праздник косы? Праздником косы должна была стать битва, великая жатва на поле боя.       Наваждение ушло в лес, опустилось прямо на дышащую росой землю, заправило за острые уши мешающие пряди каштановых волос. Наваждение запело печальной эльфской флейтой вдали от всех, в музыке переживая унижение пополам с удовольствием. Ниже поясницы саднило и дергало, внутри ощущалось до сих пор горячее семя человека, в чьи объятия эльфа толкнула судьба. Кажется, командир пытался унизить его, но Иорвету отчего-то было сладко от этого. Долго будет помнить Иорвет прикосновение грубых ладоней, запах пота, стали и крови, несколько поцелуев. А может быть, постарается забыть сразу же краткую встречу на расстеленном военном плаще.