Горячо. Холодно. Больно.

      Плакал, стенал на полях под Бренной призрак фельдмаршала Мэнно Коегоорна. «Где мои легионы? Верните мои легионы!» – дух метался жарким летним ветром, колыхал бурьян, выросший из пролитой здесь крови. Кметы говаривали, что каждую ночь призрачный фельдмаршал невидяще смотрит на них из-под смятого шлема, страшно раскрывает в глухих рыданиях рыцаря изувеченный боем рот. Закончилась Вторая северная война, вслед за миром пришло на землю тепло, покрыло поле нежными цветами. До сих пор здесь пахло смертью, под полуденным солнцем становилось не по себе, и мерещились лязгающие черные доспехи, разорванные штандарты, страшные крики и валящиеся к ногам трупы с рассеченными животами и шеями.       В той битве отлично сработала бригада «Врихедд». Те, кто был в тылу, до сих пор видели во снах эльфский налет на лазарет. Тогда бригада добивала раненых, глумясь, всаживала легкие клинки между ребрами не приходивших в себя одноруких, одноногих, безглазых солдат. Прекрасные лица, искаженные сумасшедшей ненавистью, заставляли вскрикивать по ночам закаленных в боях калек. Никого из этих спасенных еще не угробили наркотики и туберкулез. Пока еще они герои, к их ногам бросали цветы.       Теперь белые косточки офицеров «Врихедд» глодали черви, мягким покрывалом кутал их ажурный лишайник. В черепах с маленькими одинаковыми зубами свернулись ужи. Северным королям было мало пролитой в лесах беличьей крови – из всех «военных преступников» им понадобились те, что имели острые уши. Убивали, уводили в рабство, насиловали, терзали люди и эльфы вместе. Но только эльфские тела с последним криком «Врихедд!» падали на камни ущелья и бетонные плиты тюрем от предательского ножа, безвольно вытягивались на веревках. Оставшиеся в живых генералы, угнавшие в рабство так много кметов-нордлингов, ждали гарантированной амнистии, им в камеру носили вина, ведь господа и в тюрьме оставались господами. Людей судили по закону империи. Эльфов судило военное беззаконие Северных королевств.       Судило потому, что Прекраснейшая из Долины Цветов оказалась к бесчестным dh’oine ближе всех. На ее нежнейших руках кровь мученников Врихедд, которые не простят ее никогда, теперь она одна стоит в Долине Пепелищ и до конца своих дней будет помнить, как непослушным пером выводит на дорогой бумаге подпись. Она согласилась на казнь, согласилась отдать на растерзание цвет эльфского воинства – на самом деле, наивных мечтателей, ищущих любых союзов или идущих на самоубийственные задания за свой народ. Больше тридцати повешенных и зарезанных отправились на Остров Яблонь, где им больше никогда не будет больно.       Рыскал в лесах сбежавший от казни офицер Иорвет. Его лицо до половины скрывала красная повязка. Нет больше одного зоркого глаза, нет больше его прекрасных, заплетенных в косы, волос – они были срезаны у самой шеи, чтоб не мешали носить платок. Он часто возвращался в мыслях в тот лес, где меч командира очередного отряда охотников на эльфов точным ударом раскроил одну половину лица беличьего атамана. Иорвет сражался, яростно работал двумя легкими смертоносными саблями. Звук боя спугнул птиц. Потом его затошнило, стало жарко, рот затапливало кровью из раны. Разум пронзило осознание – в одном глазу погас свет, погас навсегда. Не было больше этого глаза, веко осталось пустым и закрытым. Иорвет упал на поле боя, и только когда на лугу остались в живых только эльфы, а люди, истыканные стрелами и изрезанные саблями, скоя’таэли услышали его стон. Увечье заставило отшатнуться.       Две недели Иорвет лежал в забытье, бредил, бился в горячке. Ему чудилось, будто он лежит в том самом госпитале в тылу нордлингов, его окружали такие же стонущие калеки. Сон всегда прерывало страшное лицо его сослуживца Яевинна, его клинок с хрустом врезался между ребер, останавливая биение сердце. Это была мечта Иорвета – пусть добьют свои, чтоб не мучился, пусть похоронят с честью. Его отряд по-мышиному шелестел за пределами шалаша, возведенного для раненого, всегда возвращался к одной и той же теме – лучше б их атаман не глядел больше в зеркальную гладь воды, не замечал отражений на лезвии сабли. Только зашитая рана выглядела пугающе, но они уже привыкли.       Когда Иорвет очнулся, около себя он увидел аккуратно сложенный красный платок, такой приятный на ощупь. Эльфы и без командира слаженно перебили целый дворянский экипаж, выволокли на землю бездыханные тела. С плеч черноволосой барышни со страшной сабельной раной на животе струился платок цветом чуть ярче крови, напитавшей траву. Скоя’таэли поняли друг друга без слов – это будет маленький дар для их предводителя, чтоб мог скрыть метку человеческой ненависти.       Иорвет вскоре достаточно окреп, чтоб встать, он подошел к воде, заглянул в голубую рябь, кишащую мелкими рыбками. Он сел на песчаном берегу. В детстве он тоже приходил иногда к реке, когда из-за жестокости соседские мальчики не хотели с ним играть. Иорвет зарывался босыми ногами в шелковый песок, ловко вынимал лягушку из весело блестящей воды и гладил ее по скользкой спинке, рассматривал, сажал на траву. Он всегда отпускал их обратно и очень злился, если маленькая живая игрушка по неосторожности гибла в его руках, и тогда он с плеском бросал трупик в воду. Спустя десятилетия атаман Иорвет молча выхватил кинжал и поднес к своему лицу. На золотой песок опускались разрубленные косички, свалявшиеся от крови пряди нож резал с едва слышным шорохом. Не было больше красоты. Не было прежнего Иорвета. Был совсем новый эльф, чью голову скрывал наполовину платок, до сих пор пахнущий человеческой женщиной. Были разбросанные по песку волосы, из которых птицы совьют гнезда.       – Открой оба глаза, сын, пронзи сердце dh’oine, – терпеливо учил Иорвета отец, заботливой рукой поправляя стрелу над тетивой, дрожащую в детской руке. Иорвет упорно жмурил правый глаз и промахивался. Наконец ему удалось – тетива больно укусила предплечье, но стрела с хрустом вошла в алое яблочко, которое отец назвал человеческим сердцем. Яблочко было маленькое, помещалось в кулачок стрелявшего мальчишки.       Отец с гордостью обнял маленького сына, сложил на тельце изящные руки. Иорвет, смеясь, отмахнулся от золотисто-русой прядки его волос. Внешностью Иорвет пошел в красавицу-мать, только глаза у него были отцовские. Во всем брал Иорвет пример со своего отца, славного воина.       – Давай еще! Хочу еще одного застрелить! – просил Иорвет новую мишень, чувствуя, что отец им доволен.       Отца он помнил очень хорошо. Лучше он помнил только то, как меч dh’oine, шипя, срубил буйную золотую голову, и она покатилась под ноги Иорвету. Хотелось плакать и кричать, но отважный подросток, глядя на врага двумя глазами, выстрелил ему прямо в лоб. Настало время ослушаться и выстрелить, целясь лишь одним глазом, совсем как в детстве. Опыт и твердая рука быстро позволили наловчиться стрелять и без одного глаза.       Война для dh’oine давно кончилась – черные предатели ушли за Яругу, коронованные идиоты Севера переделили карту, создали новые рубежи, за которые кметы, оторванные от огородов и поставленные в строй, будут жестоко убивать друг друга.       Тогда в ночи несколько мужчин склонились над картой, придавленной к полу толстыми инкунабулами, изъеденными плесенью и жуками. Нежный апрельский ветерок колыхал пламя свечей, стараясь задуть. Карта была испещрена пометами, шахматные фигурки изображали королей севера. Шла третья ночь заключения Цинтрийского мира, разум плавился.       – Фольтест Темерский не согласится признать Ангрен независимым, нильфгаардским или каким угодно еще, – доказывал Вернон Роше, протирая усталые глаза, красные от пыли и отсутствия сна. Голова вспотела от шаперона, но снимать его капитан совсем не желал. Война посеребрила его виски, изрезала лоб морщинами. Он оказался не готов к первому дыханию зрелости и нашел спасение в изящном головном уборе, складками ласкающем плечи. На груди по-прежнему блестел знак с тремя лилиями, по-прежнему Роше был любимым гончим псом короля, непогрешимым и верным. И вновь с удовольствием и упоением своими руками загребал жар вместо своего владыки.       – Мы должны вынести решение сегодня, – чуть позже прибавил он. – Переговоры и так затягиваются.       Вернон Роше и несколько таких же офицеров вершили судьбы Заречья, Ангрена, Верхнего Соддена, Цинтры и крепости Хагге. Все думали, что это сами монархи так мудро распорядились землями, так грамотно создали причины новых войн. Но эта война для dh’oine кончена. Эльфы в лесах свою войну продолжали.       Колесо года со скрипом прошло два полных оборота. На годовщину Цинтрийского мира, угробившего многих боевых товарищей, атаман сделал себе подарок – перерезал еще один специальный отряд охотников на эльфов. В легендах окрестных деревень Иорвет был скорее бесплотным духом мщения, сеющим смерть. Дети боялись его твердой руки, воющего железа его сабель, его острого, как осколок бутылочного стекла. В играх атаманом Иорветом быть никто не хотел. И не зря – пока дети в очередной раз решали, кто будет за него в игре, он снял с трупа очередного командира очередную кокарду. Темерские лилии на черно-красном рассеченном поле пополнили коллекцию на ремне. Остался лишь один герб – герб «Синих полосок», лилии на лазоревом поле. Этот шеврон Иорвет уже видал.       Dh’oine с лилиями на груди, его арбалет, сильные грубые пальцы, серое сукно стали частыми образами из снов эльфа, тревожащими невесомый редкий покой. Иорвет запомнил его имя – Вернон Роше. Наверняка Вернон Роше погиб в войну, его труп стал пищей для животных, кровь удобрила землю в отмщение за убитых Aen Seidhe. Иорвету нравилось так думать, потому что тогда с Роше погиб бы и стыд за то, что так сладко было отдаться врагу в праздник косы, не получив за это ни сведений, ни наград. Просто так – потому что все помутилось, смешалось в голове от этой чертовой встречи.       Вернон Роше был командиром лютым, и именно таких людских командиров любили и боялись простолюдины. Не без уважения говаривали они у очагов, что Роше острым ножичком у еще живых пленников отрезает эльфские острые уши, поджаривает на огне и ест. Это не было правдой. Он просто с легкостью убивал, и с радостью на сердце ехал на новое задание в непроходимые леса, потому что разведчик доставил прекрасную весть о беличьей засаде. По воле короля Фольтеста Вернон должен был вырезать их всех и оставить трупы в назидание эльфам окрестных городов.       Вернон иногда вспоминал того эльфа. Как же его звали? Он помнил, что имя значит «красивый», но как оно звучало? В памяти были капризные губы, яркие зеленые глаза, каштановые волосы до лопаток, веером рассыпанные по их незамысловатому ложу. Тогда эльф стал желанным жертвенным подношением Деве Полей, его тело – праздничным угощением в день косы. Роше потом долго казалось, что «Синие Полоски» глядят на него настороженно или даже с усмешкой. Будто все они слышали, и не заглушил звуков их празднования трепет листвы, стон ночной птицы и плеск далекой Яруги. Командир не помнил, как оправдывался перед отрядом за упущенного «языка» и оправдывался ли. Только тающий в ряби деревьев силуэт посещал Роше в видениях, рассыпался сквозь пальцы, словно песок, и мерещились звуки тоскливой флейты.       К Роше в кабинет зашел солдат, чести не отдал, нанес грязи на форменных окованных сапогах. Роше был слишком близким к своим солдатам, чтоб к нему относились по-господски, и слишком хорошо помнил, как сам был оборванцем.       – Новый отряд скоя’таэлей замечен неподалеку в лесу, – начал свой доклад разведчик, безусый юнец, которого заметил Роше в боях с белками. Тогда будущий солдат «Полосок» отличился тем, что одним ударом срубил две эльфских головы. Мышцы наполнились напряжением, как у хищника перед броском, Роше предчувствовал мрачное удовольствие от эльфской крови, брызжущей на лицо и руки горячим нектаром. Солдат предчувствовал, как кошелек потяжелеет от звонких оренов, а на сердце полегчает от очередного казненного во благо Темерии отряда недобитков-нелюдей.       У Роше был долг не только перед государством, но и перед королем – долг гончей приносить загнанную дичь, покорно садиться у ног и жадно принимать ласку. Если Фольтест скажет: «Солги!», Вернон солжет; если скажет: «Убей!», он убьет. И командир знал – так будет до последнего его вздоха, до последней капли крови, которую он отдаст за названного отца.       Солнце спускалось в помойный ров за городом, кровавым золотом окрасило седой Понтар. Вечер – хорошее время для облавы на эльфских выродков, спустивших последние деньги на фисштех и греющих старые кости у костров.       Временное пристанище эльфов нашлось быстро. Юный разведчик хорошо запомнил дорогу, ловко и бесшумно лавировал среди кустов и необъятных деревьев. Ночи теплели, лес казался зачарованным в тумане ранней весны, клочьями повисшем на деревьях. «Синие Полоски» ступали осторожно, палками простукивали землю. Они опасались не змей, а змеиной подлости эльфов, их искусных ловушек. Роше видел сработавшие ловушки: трупы людей гнили на острых кольях волчьей ямы, любимой шалости белок. Тела под собственной тяжестью проседали на дно выстланного досками земляного гроба, прикрытого листьями. Наконец командир увидел искры дымного эльфского костра, пляшущие на беличьих хвостах у пояса каждого из отряда. Один в отряде был одноглазый, многие – со шрамами. Они смеялись над чем-то на своем языке, как смеялись «Синие Полоски» над похабными анекдотами. Это был закаленный в боях отряд, бой будет сложным. Рука Роше тут же потянулась к мечу, требующему напиться крови эльфов.       Темерцы выбежали из засады. Белки не расслаблялись никогда, и быстро выхватили оружие, кричали «Sparle!». Запела оружейная сталь, коротко взвыли зефары эльфов. Солдат Роше, ухватив скоя’таэля за длинные волосы, окунул его головой во взволнованный костер. Красивейшее лицо оплавилось за секунды, поднялась копоть и омерзительный смрад, душераздирающий крик заставил птиц – безучастных свидетелей боя – вспорхнуть с верхушек деревьев. Когда огонь ласково глодал тело мученика, солдата настигла беличья меткая стрела. Стрела с красным оперением веселой искоркой пролетела через все поле битвы и навылет прошла сквозь глаз солдата с темерскими лилиями на груди, вгрызлась в кости черепа.       Оба отряда дрались до последнего, такие похожие, такие разные. Они одинаково кричали, когда умирали, и кровь у них была одинаково красная.       Рядом с Иорветом с криком упала эльфка, разрубленная от плеча до лобка одним шипящим ударом. Рядом с Роше упала рука его солдата, которую скосила стонущая эльфская сабля. Огонь костра лениво касался падавших рядом трупов эльфов и людей, и даже для пламени тел было так много, что они не кормили огонь, а душили его.       У командира эльфов осталось лишь несколько раненых бойцов. Отточенным жестом он приказал уходить, бежать, не оглядываясь, прятаться и зализывать раны. У командира людей осталось чуть больше солдат, но и их он отослал звучным криком «Отступаем!». Оба командира остолбенели – узнали друг друга.       Роше мгновенно вспомнил имя – это Иорвет. Красавец. Только где же его красота? Перед ним стоял высохший от голода эльф с безумным глазом – единственным. Второго больше не было, пустая глазница теперь была сомкнута под платком. Он больше не поджимал капризно губы – лицо исказил оскал, в ровном ряду зубов два были разбиты. От оскала шрам на лице раскрылся, будто бы снова становясь зияющей раной. Шрам взбегал вверх, прятался за перемазанной кровью и потом повязкой. Иорвет несмотря на увечья показался Роше таким же красивым, как прежде, красивым и страшным он был в бою. После того, как эльф играючи изрезал его сослуживцев, они точно стали врагами. Как оказалось, с тем высокомерным эльфом из прошлого, прижатым к земле, врагами они не были.       Иорвет взволнованно вздохнул, увидев это лицо, лицо из снов. Безумные черные глаза, зловеще мерцающие в тени провалов глазниц, грубые руки, запах крови, стали и пота – это был Вернон Роше. И только странный головной убор, колышущийся у плеч во время боя, был чужим и незнакомым. Нужно убить этого dh’oine, чтоб умертвить в себе позорное желание повторить ту ночь, умертвить стыдное удовольствие от подчинения. Этот человек пришел второй раз будто морок, и за это был достоин смерти. Тогда врагами они не были – теперь же Роше ответит за каждую эльфскую жизнь.       По лезвиям у обоих струились алые ручейки. Первым поднял сабли Иорвет, заплясал вокруг Роше, обрызгав его человеческой кровью. Меч и сабли ударялись друг о друга часто, воют, плачут. Иорвет метил в бедро, чтоб Роше истек кровью – и встречал блок. Роше со скрежетом отвел удар и прицелился лезвием в голую шею. Такой меч срубит гордую голову, как коса режет розовый клевер. Кожа до сих пор помнила, как в ту ночь Роше целовал лозу, заставляя смеяться от удовольствия. Иорвет отвел удар и попятился, описал ровный полукруг в страшной тишине, которую прерывал стук крови в висках и тяжелое дыхание. Он бросился в новую атаку, взрыл взмокшую землю кожаными ботинками, поднимая удушливый смрад свернувшейся крови и почвы. Сабли в руках мелькали так быстро, сливались в единый серебристый всполох. Вернон Роше парировал удары, но легкость и быстрота выносили Иорвета из-под самых страшных ударов. Вернон тянулся за мечом, пытался сократить расстояние. Эльфская сабля с лязгом смяла латный налокотник – если б не было защиты, Вернон остался бы без руки.       Ayd f'haeil moen Hirjeth taenverde. Притворство всегда было сильной чертой ловких легконогих эльфов, белки же довели это искусство до совершенства. Иорвет мягко упал на мокрую от крови землю, как будто был ранен. Каждый его мускул был напряжен, дышал желанием мести. Роше склонился над ним.       – Теперь я точно тебя убью, – хрипло выдохнул он, замахнувшись кинжалом. – Не так, как тогда.       Иорвет рассмеялся страшно, так, что кровь стыла в жилах. В призрачном свете луны и редких отблесках гаснувшего костра он казался бесплотным духом вечного поля боя. Роше все-таки был глуп. Он повелся на такую простую ловушку. Эльф сгруппировался и подсек ему ногу. Роше скатился на землю, роняя оружие и уже Иорвет, весь залитый чужой кровью, навис над ним с кинжалом. Он позволил себе маленькую шалость и сел на нем верхом, уперся коленями в месиво земли. Иорвета все звали сумасшедшим – убивая dh’oine, он стонал от удовольствия, от драки испытывал возбуждение. В его голове ярость так странно смешивалась с похотью.       Свободную руку он сжал на горле Роше, безумно глядел на него, рот иззмеился неприятной улыбкой. Затихли даже ухающие вдалеке совы, замолчал весело плещущий за лесом Понтар. Было слышно лишь дыхание: сбитое, жалобное – Роше, и напряжённое, возбужденное – Иорвета. Эльф с узкими ладонями и музыкальными пальцами имел железную хватку, а судорожные движения Вернона как будто заставляли держать горло еще крепче. Командир промедлил на пару мгновений, подписал себе смертный приговор кровью, которую не смог выпустить из эльфских жил. Загляделся на невозможный взгляд зеленой радужки, на длинную шею, на завитушки лозы и листочки, укрывавшие кожу. Кажется, загляделся в последний раз.       Иорвет метил в лицо. Он хотел лишить обоих глаз, заставить рыдать кровью, отомстить всему роду человеческому за свое увечье, раскрошить кинжалом кости и зубы. Почему-то он не мог наконец похоронить этот образ из снов, не мог сейчас измучить и изрезать виновника наваждения. Иорвет думал, что так будет легче.       Иорвет сунул кинжал в ножны. Рука дрогнула, убить врага не получалось снова. Как в ту ночь, когда Вернон шарил грубыми пальцами под стеганкой эльфа.       – Сейчас ты этим воспользуешься, dh’oine, я знаю. У тебя же нет сердца. Ни у кого из вас нет сердца, – Иорвет, не убирая отнимающей дыхание руки, поцеловал его в губы. Роше чуял вкус и запах крови, как гончая чует, где упадет раненый арбалетным болтом зверь.       – Ты прав. Воспользуюсь, – Роше ударил его кулаком в живот, переворачивая на спину и нависая над ним. В его руке блеснул эльфский легкий кинжал – теперь его трофей.       Вернон едва смог удержать бдительность и не поддаться чарам волоокого эльфа, не поддаться притворному поцелую. Этот поцелуй горчил, как мед диких пчел, был злым, нетерпеливым и колким. Холодное лезвие искало пристанище: сначала у жилистого бедра, а потом у шеи, где вилась лоза.       Иорвет положил руки по обе стороны от головы, провоцируя помнить, желать. Ведь можно было вдавить его в землю за обе руки и губами коснуться острых ушей. Почти так же, как в их первую встречу. Эльф взял его за ворот и потянул на себя, награждая еще одним злым поцелуем. Роше ответил ему неприятными укусами до крови. Лезвие кинжала ужалило шею, оставило неуверенную ссадину.       – Я ненавижу тебя, Иорвет, – выдохнул он впервые. Других эльфов он казнил быстро, без всякой ненависти, потому что таков был приказ. Этого, вырезавшего почти весь его отряд, Роше возненавидел, и потому убить не мог.       Роше дышал загнанно, как королевская гончая. Он и был – только потерял след, запутался, не принес хозяину добычу. Что скажет на это хозяин? Он уткнулся носом в трепещущую шею Иорвета, отвел руку с кинжалом в сторону, но не отбросил его на землю. Снова то же наваждение заставляет кончиком носа водить по шее, считая веточки, по скуле. Он едва касался губами кожи, перепачканной чужой кровью. Чуть-чуть, последний поцелуй, пара мгновений, несколько несдержанных стонов.       Эльф едва не забылся от этих прикосновений. Снова Роше целовал шею, изучал цветочный узор, жилы и мышцы. Пора заканчивать. Но убить Роше значило обречь себя на скуку в лесах. Иорвет позволил себе лишь еще один раз поцеловать пьянящие разбитые губы, потом резко оттолкнул командира и растворился среди силуэтов деревьев, зная, что погони не будет.       Последнее “Va faill” долго звенело в голове Роше.