старые раны

      Впервые я увидел тебя каким-то сентябрьским вечером, когда ты устало выбирал торт и долго не мог решить: черничный или клубничный. Я бы на твоём месте не брал ни один из них, потому что они доживали свои последние часы, но ты меня не спросил, да и я бы не сказал тебе этого. Зато ты жадно смотрел на меня, убирающего маленькие таблички с информацией об акции на русском и английском, протирающего пароотводную трубку от лишней, уже почти засохшей пены, а я чувствовал твой взгляд на своей спине, на своей руке, плавными движениями моющей трубку, и усмехался. Ты наконец подал голос, высокий и неуверенный: — Извините, можно мне черничный чизкейк?       Я повернулся к витрине и, наклонившись, принялся упаковывать кусочек десерта в коробку белого цвета. Ты ожидаемо воскликнул: — А… Я имел ввиду целый.       Я поднялся с упакованным кусочком чизкейка в руке и ласково улыбнулся, ловя твой растерянный взгляд. — Молодой человек, до закрытия осталось пятнадцать минут, а вы хотите купить целый чизкейк?       Я поставил перед тобой коробочку и, оперевшись на прилавок расставленными руками, чуть подался вперёд, немного склонил голову в бок, принялся с прищуром осматривать тебя, на вид совсем юного и внешне невинного. Я видел, как до тебя постепенно доходит осознание моего ответа и ты приоткрываешь губы, чтобы проговорить тихое «А-а…» и снова замолчать, уставив на меня растерянный взгляд. Захотелось вдруг с тобой позаигрывать, но в пекарню зашла другая гостья. Я едва заметно сменил характер взгляда и спросил: — Хотите, я соберу вам целый торт из оставшихся кусочков?       Этим вопросом я отвлек тебя от рассматривания моей руки и заставил поднять на меня взгляд. — Да, давайте.       Ты, наверное, не догадывался, что предложил я тебе это, движимый нежеланием списывать непроданные тортики, срок годности которых истекал в полночь того дня. Когда кусочки нескольких чизкейков, обычных тортов и сметанника образовали в твоей коробке полноценный торт, я и посчитал его тебе как полноценный, хотя ты вряд ли заметил, что за отдельные куски ты должен заплатить больше. Ты оплатил свой заказ, неловко обращаясь с деньгами, и я, пожелав тебе приятного вечера, обратился к девушке в очереди с той же самой улыбкой, которую видел ты по отношению к себе, и краем глаза заметил на твоём лице разочарование. Когда я подал гостье её готовый капучино, я увидел, как ты стоишь у крыльца моей пекарни и куришь. Глупый, иди скорее домой, у тебя тортики не охлаждаются. Испортятся. Неужели ты их не ценишь?       Потом ты начал приходить каждый вечер и пробовать все виды кофе, которые только у меня есть. Нет, сначала ты пришел на следующее утро и застал на прилавке Влада, а не меня, заметно расстроился и заказал самую маленькую порцию американо, оглянулся и вышел вместе с напитком. Редко вообще здесь, в Австралии, берут американо: слишком жарко для него даже в сентябре; австралийцы всё же предпочитают менее горячие напитки на основе эспрессо с добавлением молока: в этой стране молочная индустрия одна из ведущих, и я могу понять, почему это молоко хочется пить больше и больше. Я отвлёкся: я говорил о тебе, а не о кофе. Я наблюдал за тобой из офиса по камерам. Не то чтобы мне нравится туда часто смотреть, но захотелось отдохнуть от бумаг именно тогда, когда в пекарню зашёл ты. Хорошего ты обо мне мнения — думаешь, я закрыл вчера пекарню в девять вечера, а сегодня в девять утра уже за прилавком. Хотя ты был почти прав. Я здесь практически живу, с утра — в офисе, потом выхожу к людям, а после закрытия опять ухожу в офис. И, как бы сильно я ни уставал, это моё собственное дело, моя пекарня и я её люблю. Хоть иногда и хотелось от усталости просто не приходить, не открывать, никому ничего не продавать; но такие мысли я сразу гнал от себя. Я знал точно, что работаю на будущее.       Снова возвращаясь к тебе: я иронично ждал тебя тем вечером, но ты не пришёл, видимо не желавший до конца топить свою гордость. Зато в какой-то последующий вечер ты попал в длинную пятничную очередь, благодаря которой у тебя появилось много времени, чтобы рассмотреть меня полностью. Я опять чувствовал этот твой взгляд, упрямый и скользящий, — ты отводил его каждый раз, когда я поворачивался лицом к гостям. С ними я говорил на английском — несмотря на то, что пекарню я открывал с упором на иммигрантов, таких как ты, я и мои коллеги, она стала пользоваться популярностью у всех живущих в пределах этого района Мельбурна. Конечно, это из-за качества кофейных зёрен и технологии приготовления, из-за всегда свежего хлеба и натуральных десертов; играла роль близость к центру. Такой растущий успех позволил мне закупить новые топпинги и сиропы для кофе. Один из них я по твоей просьбе добавил тебе в латте, когда дошла твоя очередь. Я люблю эти сиропы: они издают очень приятный запах, когда я добавляю их на дно стакана или чашки, и, если хоть одна капля при этом попадает на мою руку, я потом ещё долго пахну чем-то сладким или, может, ореховым. Сейчас я протягивал тебе напиток с добавлением мяты, и моя рука, которой я всегда будто бы случайно слишком открыто касался твоей, вызывая на твоём лице восторг, теперь тоже пахла ей. Жаль, не все австралийцы так же ценят эти добавки: они больше пользуются спросом среди мигрантов. Моей задачей было приобщить коренных жителей страны к ним.       По вечерам ты брал всегда разные напитки и разные пирожные, устраивался за почти единственный столик и долго, поедая свой скудный ужин, наблюдал за мной. Как-то ты даже рискнул остаться здесь до закрытия, но не смог ничего ответить на моё скупое «пекарня закрывается, прошу гостей покинуть зал» и покорно вышел, традиционно закуривая у крыльца. Ты, наверное, ждал меня, но, когда через десять минут вместо меня вышла Вика, погасившая свет и закурившая, ты, видимо, сдался. А зря: мне осталось закрыть денежный ящик, заполнить бланк списания, закрыть отчёт за вечернюю смену, и я бы уже шёл домой, передав ключи ночному пекарю, который и перебил твоё желание ждать.       Однажды я решил почитать книгу отзывов и предложений, к которой редко притрагивался, потому что и без чужого мнения знал, что булки по моему рецепту получаются исключительно вкусные, а высший сорт кофе, приготовленный в кофемашине последней модели, привезённой из Европы, — просто не может быть плохим. Отзывы в основном были на английском, что вновь подтверждало моё замечание о том, что пекарня продолжает выходить за рамки недорогой булочной для русских. А вот и русский — последний отзыв, по всей видимости, твой. Ты хвалил не выпечку, не напитки и даже не меня, чему я удивился. Ты восхвалял музыку, которая здесь играет. Конечно, она тебе нравится, иначе бы тебе не нравился я. Странно, ты не оставил ни своего имени, ни номера телефона, будто бы переживающий, что это прочитает кто-то, кроме меня, горе-любовник. Дочитав, я равнодушно вздохнул: ты куда более нерешительный, чем мне казалось; тяжело тебе будет.       Я закрыл книгу и поставил её на место. Ты, как всегда, был за столом у окна и, закончив с ужином, прятался за газетой. Я уверен: прятался потому, что ты подглядывал за тем, как я читаю твою рукопись, да и ты вряд ли знаешь английский. А ещё ты стал мне надоедать своими гляделками: ты всё-таки не в музей приходишь, а в пекарню и очень долго занимаешь один из немногих свободных столиков. Я, право, надеялся, что ты расколешься намного быстрее и я как можно раньше покончу с этим, отошью тебя самым дерзким способом, но ты, видимо, совсем боялся сделать первый шаг, а мне это лишь добавляло деньги в кассу.       В один день в пекарне случилась перестановка кадров: Вадим, второй ночник, пожаловался, что ему не хватает зарплаты, чтобы выплатить долг за машину. У него хоть и была увеличенная ставка за ночные часы, работал он через неделю с Викой. Я хоть и понимал, что деньги, ему нужные, не появятся из воздуха, но всё же пошёл на уступок и в те недели, когда у него не было ночных смен, стал ставить вечерние — вместо себя. Так я перестал появляться в зале, полностью переместился в офис и видел тебя лишь на камерах — и невольно ухмылялся, наблюдая, как в первые несколько дней ты неизменно садишься за место, успевшее стать твоим, то и дело поглядывая, не выйду ли я, и уныло помешиваешь давно растворившийся сахар в напитке, а потом и вовсе — приходишь только за небольшим пирожным и спешишь покинуть пекарню. Я уже не видел тебя курящим около нашего крыльца, благодаря чему ты освободил мои мысли по дороге в небольшую квартиру в трёхэтажке, откуда я так мечтал съехать. Я вновь шёл по тёмным улицам к трамвайной остановке и от неё, закуривая и размышляя, как бы получше разрекламировать пекарню.