старые раны

      Через несколько дней ты уволился с прошлой работы в какой-то ремонтной организации и, счастливый, нёс мне документы, словно не для трудоустройства, а для свадьбы. Не менее счастливый, завалился без стука в офис, и я мысленно проклял Влада, который обещал меня предупредить о твоём приходе. Он должен был позвать меня, чтобы я к тебе вышел и провёл в служебное помещение, но никак не просто указать, куда идти. Так или иначе, ты сидел в офисе и, глупо улыбаясь, жадно следил за моей работой. Я собирал пакет заявлений для твоего оформления.       Когда я получил в руки твой беларуский паспорт, я не смог поверить своим глазам. Честно, я не думал, что в жизни ещё встречу что-нибудь, напоминающее мне о моих первых двадцати годах жизни. А я сильно хотел их забыть; настоящая жизнь мне нравилась больше. Взрослая, тёплая и до некоторого времени абсолютно свободная, хоть и пока крутящаяся вокруг небольшой пекарни. — Ты и правда не шутил про Минск, Егор Бортник? — я посмотрел на тебя с полуулыбкой, приподняв бровь. — А ты мне не так представился.       Я переносил твои паспортные данные в документ, подтверждающий моё предложение работы для получения тобой нормальной, легальной рабочей визы, и не смог не выразить своего удивления. — Это долго рассказывать, я думаю, тебе неинтересно. Все зовут меня Лёвой, без исключений… — И тебе, стало быть, не нравится, когда тебя зовут иначе. — Да, только не надо… — я услышал нотку обиды в твоём голосе. — Да я не собирался. Я знаю, каково это.       Я невозмутимо вернулся к заполнению документов для номинирования тебя на должность и вновь ощутил на себе этот твой пронзительный взгляд, который мучил меня несколько недель за прилавком. Неужели ты теперь всю жизнь будешь на меня так смотреть? Нет, какую жизнь… Каждую смену. Запереть бы тебя в этом офисе, чтобы весь день занимался бумажками и на глаза не попадался. А потом отпереть и проверить, как хорошо ты справился с работой… Прикусив губу, я заставил себя отвлечься от этих мыслей. Помимо заявлений, я сразу напечатал договор, имеющий право вступить в силу после получения тобой рабочей визы, и протянул тебе его на подпись. Ты начал в него всматриваться: значит, не зря я напечатал его на русском. — А что значит «В период действия настоящего Договора Работник обязуется: …7. Добросовестно выполнять все сексуальные прихоти администрации… 8. Не предпринимать никаких действий, которые могут причинить моральный вред администрации во время выполнения п. 7…» и «…Компания имеет право: …5. Требовать от Работника выполнения сексуальных прихотей в порядке, установленным администрацией (безграничном)…» и так далее… Ты не охуел? — А ты не похож на человека, который будет читать договор, — я готов был рассмеяться от всей души, глядя на твоё растерянное лицо, но сдержал свои порывы, оставляя в своём образе долю холодности. — Держи нормальный и не разговаривай так со мной, я ещё пока помню твой смущённый взгляд из-под газеты.       Я и правда хотел сначала пошутить над тобой, а потом вручить настоящий документ, и всё ради того, чтобы понаблюдать за проступающим румянцем на твоих щеках. — Ой, а ты что, прямо в паспорте записан как Шура? — задал дурацкий вопрос ты, изучающий договор. — А что за фамилия у тебя… Бии? Какая-то неправильная пчела…       Я заметно нахмурился. Блядь, так и знал, что допросов не избежать, поэтому не хотел брать на работу никого, кроме своих друзей, с которыми всё давно уже обговорено. Ну я же деликатно пошутил про твое имя и забыл, зачем ты про моё начинаешь? — На английском это читается как Бидаблай, если ты заметил, так называется пекарня. А на русском это Би Два.       Я хотел добавить: «Не спрашивай», но ты смотрел на меня такими удивлёнными глазами, что я понял: от объяснений не отвертеться. Они начались после моего глубоко обречённого вздоха. — Я в юношестве занимался в театре. Так сокращённо назывался спектакль, который мне не суждено было поставить. Больше ничего сказать не могу. Давай, подписывай уже и иди относи своё приглашение и договор в Иммиграционный центр. Как одобрят — со всеми бумагами на инструктаж придёшь, а сейчас ты отнимаешь у меня лишнее время.       Мне было всё равно на то, с каким испугом ты воспринял мою внезапную холодность, как неловко укладывал свои документы в сумку и как поспешно выходил из офиса. Посмотреть, как ты покидаешь пекарню, я даже не собирался. Прозвенел будильник, оповещающий: пришла пора выпекать новую партию булок.       В день обучения ты пришёл ожидаемо раньше, чтобы традиционно взять чашку кофе с сиропом, ягодное пирожное и какой-нибудь пончик. В этот раз следил ещё настойчивее — и не просто за мной, а за моей работой с кофемашиной, с кассой; я не думал, что тебе это поможет. Наконец, когда у типичных офисных работников закончился обед и наступили часы, в которые мы с трудом закрываем и двадцать заказов, я подозвал тебя к себе и одел в фартук-униформу. Всё-таки отправить тебя за прилавок казалось менее страшной идеей. Ты примерно знаешь английские цифры, а на случай, если ты не сможешь озвучить гостю сумму, существует экран, на который эта сумма выводится; названия кофе и пирожных ты тоже знаешь, а если что, ценники на прилавке написаны на двух языках, как и инструкция по приготовлению напитков, приклеенная к боку кофемашины; здороваться и строить самую милую мордашку ты тоже умел. И я искренне не представлял, что ты можешь сделать не так. Оставалось самое сложное: научить тебя варить кофе и взбивать молоко.       Я, право, рассказывал бы тебе не один десяток минут, каким трудом я достал эту паровую кофемашину последней модели прямиком из Германии, что у меня был выбор: взять инновационную, с функцией автоматического вспенивания молока, но я решил делать ставки на качественный кофе и взял за те же немалые деньги с паровым краном; в общем, хвастался бы и дальше, если бы в пекарню не зашёл гость. — Давай, прими заказ.       Ты поздоровался с мужчиной по-английски и заметно повеселел, когда он ответил тебе по-русски и заказал морковный торт с маленькой порцией американо. Я хмыкнул, недовольно отмечая, что для первого раза тебе невероятно повезло. Чтобы не тратить много времени и вернуться к обучению, кофе я приготовил сам, а ты достаточно быстро упаковал торт в коробочку; я уже был почти рад, но, когда пришло время класть деньги в кассу и отсчитывать сдачу, ты сломался. Я надеялся, что ты запомнишь хоть что-то из моего рассказа, как работает эта машина, но я, видимо, был о тебе слишком высокого мнения. И с какой же силой я держал себя в руках, чтобы не подвинуть тебя и не встать за кассу самому, чтобы вместо тебя не нажать на нужные кнопки, которых было ничтожно мало, — я лишь подсказывал их названия и местоположения тебе через плечо, виновато улыбаясь гостю своей фирменной улыбкой. Потом мы вернулись к кофемашине и я уже на практике объяснял тебе, как где и что работает, обслуживая клиентку, заказавшую целых три вида кофе. Сперва я вспенил молоко сам, показывая тебе, как это делается, а потом передал питчеры тебе в руки. Наблюдая, я сперва кивал тому, как ты отмеряешь нужное количество молока, сверяясь с инструкцией, но, когда дело дошло до вспенивания и по всей пекарне раздался неприятный скрипяще-шипящий звук, я подошёл к тебе вплотную и строго произнёс: — Неправильно, — я накрыл твою руку своей и быстро, пока из трубы ещё шёл пар, поместил питчер в правильное положение. — Нужно держать трубку левее, чтобы головка была видна и молоко двигалось против часовой.       Я выдал смягчающую усмешку и отпустил твои дрожащие руки, чтобы понаблюдать за тем, как ты усваиваешь информацию. У тебя под моим руководством всё же получилось сделать что-то вроде пенки, и ты аккуратно завершил напиток; последний кофе мы так же делали вместе, я тоже направлял тебя. — Я знаю, это сложно. Научишься.       По твоим невинным глазам я понимал, что ты ни хуя не запомнил. И на следующий раз тоже. И где кнопки на кассе находятся ты тоже не запомнил. Мне иногда казалось, что ты помнишь только, как настраивать твой этот прилипчивый взгляд, так вот, знаешь, Лёва, лучше бы ты использовал его на чём-то другом.       Когда гостей вновь поубавилось, я отвёл тебя из зоны видимости для посетителей и подошёл неприлично близко, оставляя между нами лишь пространство для выдоха, стараясь внешним флиртом смягчить грубый упрёк. — Я вот всё хотел спросить, а каким образом ты, объективно ничего не умея, смог заработать на австралийскую визу и на билеты сюда? — я с самой опошленной ухмылкой осматривал твоё лицо так, что ты явно догадался, на что я намекаю. — Я очень долго работал на шинном заводе, а потом ещё продал самое дорогое, что у меня было, — ты закончил с мягкой и загадочной улыбкой, показывающей, что ты не против рассказать побольше о том, что тебе там дорого, но моё внимание привлекло вообще не это. — На каком шинном заводе? — я старался выдерживать безразличие. — Бобруйском… — Да хоть на Лидском, я просто не представляю, как ты, такой маленький и слабый, работал на заводе, — я соврал, отворачиваясь; глупое оправдание: ты не так уж мал и слаб, и ты вряд ли мне сейчас поверил. Нет, это уже бред какой-то… Я заметил, как моё сердце стало биться чаще, а губа, укушенная с грубой силой, предательски пустила кровь. Нет, Лёва, меня уже не забавляют эти совпадения. Что делать с тобой?..

***

      Целую неделю мы работали с тобой вместе: я принимал заказы и упаковывал торты, а ты учился варить кофе. У тебя даже начало хорошо получаться, но я не очень-то тебя хвалил, предпочитая выдерживать между похвалами длительную паузу и дарить их после смены в виде коротких немногочисленных поцелуев, чтобы ты к ним не привык и получал от них большее удовольствие. Кажется, это работало: когда я оставлял тебя одного и отходил в офис, иногда поглядывал за тобой по камерам и не находил ничего, что могло бы вызвать мою панику. По моём возвращении ты радостно рассказывал о своих новых свершениях, а я только и мечтал, когда же эта неделя закончится и ты перестанешь быть моим стажёром. Ты ведь не знаешь, что ради того, чтобы устроить тебя сюда, мне пришлось переставить почти всех своих работников: я всё же планировал найти менеджера, а не продавца-бариста без опыта с нулевым английским и такой же математикой. Из действующей команды я больше всех доверял Вике по прозвищу Победа: она стала моей первой близкой подругой в Австралии и даже согласна была сыграть фиктивную свадьбу, чтобы проще было открыть бизнес, но по работе, которую я стабильно посещал до открытия пекарни, его получить оказалось проще. Она согласилась и разделить со мной половину администраторской работы, в частности закрывать пекарню вечером, заполнять отчёты за смену, чек-листы и прочие никому не нужные бумаги. Так я повысил её до ассистента директора. Нас с тобой, как бы это ужасно ни звучало, я поставил в утро, потому что заставлять миниатюрную Вику принимать по утрам поставки я не захотел, а тебя оставлять совсем без моего присмотра — себе дороже. Да и Вика бы не смогла работать в утро: она училась в консерватории. Единственная в нашей компании с высшим образованием, она решила поступить в аспирантуру — так она и переехала в Мельбурн из Украины. По вечерам с Викой работал Влад, он же — Окунь, а Вадим Белахов был единственным ночником; тогда же я начал кампанию по поиску ему напарника. У меня самые отчаянные друзья. Они ни слова не сказали, хотя я бы на их месте задал мне вопрос: нахуя я так стараюсь ради тебя?       Почему, когда я наконец забыл свою прошлую жизнь в Беларуси и Израиле, когда мне уже дали гражданство Австралии и я сменил фамилию, забрав в новую жизнь только одно единственное воспоминание, — тут передо мной возник ты — просто из ниоткуда, ходячее напоминание о детстве, Бобруйске и любви, которых я топил взращиванием самостоятельности, путешествиями по краю света и бесконечными безразборными сексуальными связями на одну ночь. И мало того, что ты возник, так я ещё и почему-то потакаю тебе. Это всё пиздецки неправильно. Правильно только работников я расставил.       Пока я размышлял над своей раздражающей меня самого алогичностью, музыка, играющая в пустом зале, ненадолго прервалась и между двумя песнями заиграла реклама Кока-Колы; я совсем не ожидал, что ты станешь подпевать ей на языке, который я в последний раз слышал в кругу семьи. — Блядь, а иврит-то ты откуда знаешь, сука! — я уже вспылил и злобно направился к тебе, схватил за воротник и притянул к себе как можно ближе, устремил грозный и отчасти испуганный взгляд в твои ничего не понимающие глаза. — Блядь, Лёва, поклянись, что ты не выдумал всю эту историю с бывшим, потому что у меня складывается ощущение, что ты меня сталкеришь всю мою жизнь, а сейчас будто бы между делом вспоминаешь случайные места, куда ездил за мной! Я так на хуй с ума сойду!       Я держал тебя за воротник и даже приподнимал, прижимая к стене и зачем-то делая тебя ещё выше себя; мне показалось, что я даже поцарапал тебя сквозь одежду. Ты смотрел на меня испуганными глазами, в уголках которых начинали проступать слёзы испуга, но вместе с этим ты старался улыбаться своей самой невинной улыбкой и тихо, словно в оправдание, лепетать, чтобы не разозлить меня ещё сильнее: — Я не понимаю, о чём ты говоришь… Я просто жил свою маленькую жизнь, пока не увидел тебя здесь и не влюбился, и я правда не сталкер, просто так выглядит моя любовь, она вызывает у меня желание видеть тебя как можно больше и чаще, наблюдать за тем, как ты проживаешь свою жизнь, как работаешь и… — Это и есть сталкинг, придурок.       Я поцеловал тебя в седьмой раз, то ли признавая своё помешательство, то ли действуя у него на поводу; и в качестве извинения за то, что накричал, я старался целовать не так грубо, как обычно, старался давить внезапную злость. Извинялся я до тех пор, пока в пекарню не зашли гости и не заставили нас выйти из кухонного помещения, куда я затащил тебя, злобный и держащий за воротник.