Не смотри в её сторону

Когда Мехмеду исполнилось двенадцать, его поздравляла лишь нянечка, с которой он бок о бок провёл свои последние годы в изгнании из дворца. Конечно, официально его никто не изгонял, а скорее «подготовили более комфортное проживание, вдали от дворцовой суеты», но эту лачугу вряд ли можно было назвать комфортной. Мальчик, объевшийся угощений, сидел где-то на крыльце, не волнуясь о том, что его «праздничная» одежда испачкается, и бросал камушки в яму, чтобы как-то себя занять. Весело ему не было. Вчера соседский мальчишка обозвал его «скотом» за то, что Мехмед толкнул его в реку, и тот хорошенько его отделал. А нечего было дразниться! Он бы и так искупался, и ничего он не боится воды. Вот совсем. Он же уже взрослый, ему вон — целых двенадцать исполнилось! Да если бы он остался во дворце, то по рассказам Дайе-хатун, он бы уже давно обучился, как оружие в руках держать. Настоящее! Сам! И вообще, он член правящей династии. Куда уж ему бояться воды? Жаль, только, что никто из соседских детишек в это никогда не верил, ещё и сказочником всем скопом прозвали. Мехмед сидел, согнув плечи, и потел от жары. Кафтан неприятно прилипал к спине, а мысли его снова вернулись ко дворцу, ведь сегодня ночью ему впервые приснились его залы: струящиеся шелка, мягкая мебель, позолоченные убранства, беседки, каменные балконы, а главное — вот это постоянное ощущение жизни вокруг тебя. Его можно было пить, слышать, чувствовать. Да, это очень отличалось от того, где он жил сейчас. Хотя, честно говоря, Мехмеду иной раз казалось, что он в детстве наслушался сказок и скорее представил это себе, чем видел наяву. В конце концов, это было так давно. И всё же, дикие провалы в памяти он никак не мог себе объяснить. Почему, например, в его маленькой глупой голове не сохранилась даже самая малость — лица родителей, близких? Может, он был настолько ничтожен, что не удостоился даже этого? Иногда, по иронии судьбы, родители являлись ему во снах, но вместо лица была какая-то нелепица. Мехмед скукоживался до таких крошечных размеров, что они казались ему великанами, а голова была так высоко, что он еле улавливал её очертания. Окутанный дрёмой, Мехмед пытается зацепиться хоть за что-нибудь: за тихий шелест листьев в летнем саду, за нежный аромат жасмина, за чьи-то шершавые руки, гладящие его по спине, за румяные лепешки. Он словно мог видеть только часть, которую ему показывают. И всё это походит на бесконечный туннель, сотканный из образов детства. Единственное место, где жива память о его прошлом. И в конце этого туннеля почему-то стоит девочка. Несмотря на то, что был виден лишь её силуэт — Мехмед чётко понимал, что они одного возраста, а сердце подсказывало, что он точно её знает, но не может вспомнить ничего о ней. Мехмед, ведомый каким-то странным чувством, каждую ночь, когда она появляется, бежит к ней, словно за спасением. Верит, что она, в омуте чародейского света, может помочь ему выбраться отсюда. Бежит, почти задыхаясь, и от напряжения сводит брови, но не может настичь её. Она кружится, смеётся там совсем одна, а он раз за разом терпит поражение. Девочка, как мираж, — ускользает, стоит ему только попытаться приблизиться. Дайе-хатун находит его спящим на крыльце, скрюченным в три погибели. С тех пор, как они схоронили Хюму, с Мехмедом подобное происходило уже не в первый раз. Он стал проваливаться в сон каждый раз, если его что-то тревожило, вне зависимости от того, где он находится и хочет ли вообще спать. Это было похоже на морок, проклятье. Слишком много колдовства позаимствовала их семья на беду свою… И поплатилась за это. Дайе не стала сразу будить ребёнка, постаралась как можно тише и аккуратнее присесть к нему и сложила его голову к себе на колени. Солнце, укутанное облаками, освещало этот район во всём его убожестве. Облезлые серые дома неприветливо смотрели на них, по дороге текла струя молока, и её кислый смрад разнесся по улице, смешанный с землей и помоями. Дайе-хатун гладила спящего Мехмеда, глядя чётко перед собой и тяжело вздыхала. Этот ребёнок определённо никогда не должен был видеть подобного, тем более — жить здесь. Родившись во дворце, он должен был вырасти в любви и строгости своих родителей, затем — получить образование, навыки, отправиться в свой первый поход… Няня очень жалела его, не могла ругать, сказать плохое слово. Очень уж он был похож на Хюму, особенно этим затравленным взглядом. Дайе молилась за него каждый день, просила у Бога крепкого здоровья для него, процветания, признания, потому что знала, что жизнь её не вечна, а больше о мальчике позаботиться будет некому, если завтра она пойдёт за хлебом и не вернётся. Втайне от Мехмеда, она пыталась писать во дворец письма, но их почти всегда возвращали обратно. В них она просила другого вершителя судеб, Султана: «вспомни о своём сыне, повелитель, да сохрани его тело и душу».

***

Когда Мехмеду исполнилось четырнадцать, в их деревню прибыли гонец и пара янычар. Уполномоченные люди редко посещали эти места, а ряженая гвардия тем более, поэтому поднялся переполох. Попрошайки всячески цеплялись за них, плакались о тяжёлой судьбе, хватались за чумазую мелюзгу детей, чтобы выклянчить пару монет и, конечно, засыпали вопросами об их визите. Лица соседских детей нужно было видеть, когда они поняли, что эти важные красивые люди шли не куда-то в город или потерялись по дороге, а к окраине, где жил местный сказочник. — Гляди, забирают. Наврал с три короба, так узнали ж про него-то. Небось казнят, — шепелявила старая женщина в поношенных тряпках, постоянно облизывая обсохшие губы, собеседник её удивился. — Чего его казнить? Он же не больно там тайну военную выдал, ещё что… — Да как же? Ты не слышал, Фатих-бей? — Нет, — недоверчиво ответил он. — У-у-у, он же этот, Мехмед-то, мальчишка, каждому встречному-поперечному говорил, что он из султанской семьи! — глаза женщины разгорались, и она чуть не выплевывала каждое слово через дырку от выбитого зуба, — Да-а, представляешь! Вот, видно, досочинялся! — и засмеялась, — Сказочник, ну. Послал Аллах соседа! Да его б такого на порог дворца никто не пустил, да даже в столицу — и то стыдно! Ай, увидишь, сам поймёшь. Через время на порог дома вышла Дайе-хатун. Им не было слышно, о чём те говорили, но судя по выражению её лица, она была явно напугана, и выглядело это крайне презабавно: как мышь, загнанная котами в угол. Женщина пыталась им что-то донести, упрашивала, тревожно схватила гонца за руки. — Вот, смотри-смотри, сейчас и эту плутовку заберут. Правильно, правильно. Наконец у нас будет порядок, — не унималась старая. Фатих ничего не ответил, только скрестил руки на груди. — Пожалуйста, умоляю, ради Аллаха, уходите, не трогайте нас! — причитала тем временем бедная Дайе-хатун, страшно напуганная происходящим. — Мы ничего не крали, у нас ничего нет! Мехмед стоял как вкопанный, прижавшись к двери перед комнатой. Он не понимал, что происходит и кто эти люди. — Успокойтесь, Дайе-хатун, и пропустите нас. Нам было велено забрать шехзаде Мехмеда. — Шехзаде? — женщина остановилась и странно покосилась на мужчину, словно пытаясь понять, не обманывают ли её уши. — Кто велел? Когда? — Приказ отдал сам Султан Мурад, он потребовал вернуть шехзаде Мехмеда во дворец, как дальнейшего правителя Османской династии, о чём и говорится в послании. С этими словами гонец протянул ей конверт. Дайе-хатун трясущимися руками раскрыла его и бегло прошлась глазами по письму. Кажется, всё, о чём они говорили, было правдой. Правдой, в которую она не могла поверить. Султан вспомнил о родном сыне! Ох, она не зря молилась каждый день… Мехмед, поняв, что опасность миновала, осторожно вышел из своего «укрытия». Мужчины, заметив его, тут же почтительно опустили головы и поприветствовали шехзаде. Мальчик в ступоре глядел то на них, то на няню. Наконец, женщина повернулась со стоящими в глазах слезами и улыбнулась. Она было хотела обнять его, но опомнившись, кто перед ними стоит, лишь сдержанно поклонилась и передала ему в руки письмо. — Шехзаде, вы возвращаетесь домой. Мехмед, не помня себя, упал в обморок.