Сладкий привкус горькой доли

      «Хе-хе! Ха-хо! Он уходит в свой домик в снегах!»       Из распахнутого окна старой лачуги, стоявшей прямо посреди дикого леса, доносились звуки бурного веселья. Однако оно не походило на пьяный развеселый ор местных охотников, перепивших меда на занесенном снегом лесном стойбище. Нет, для этого голоса были какими-то резкими и нервными. Да и сам их тембр отличался от нордского: у одного из веселившихся (всего было слышно двоих) голос был тонкий и визгливый, больше подходивший не норду, а более изнеженной расе - имперцу, а то и бретону. Второй, голосящий с какими-то мяукающими завываниями, распознавался проще и явно принадлежал уроженцу песков Эльсвейра - каджиту.       В полутемной комнате, освещаемой лишь огнем очага, и впрямь сидели двое: молодой бретон в вытертом коловианском меховом шлеме - и взъерошенный каджит в одном балахоне, явно не слишком хорошо защищавшем от холода. Впрочем, в комнате было довольно тепло, почти душно, по причине чего и было распахнуто окошко. Как и по причине плывущего от очага резкого запаха чего-то, от которого першило в горле, а голова становилась совсем легкой и пустой.       - М'наши, с тебя уже хватит сладкого! Дядюшка велит тебе идти спать. Нет-нет, не спорь, даже вон тот скамп - бретон махнул рукой, указывая на абсолютно пустой угол - знает, что М'наши устал.       - Но каджит не устал, каджит хочет еще немножко благословенного сахара! Это подарок М'наши от самой светлой Азурры, так что сам иди и спи, Дядюшка.       - Я - спать?! А, пожалуй так и сделаю.       И назвавшийся Дядюшкой бретон поднялся, шатаясь, из-за неказистого стола и завалился на лежанку, сооруженную в углу из какого-то тряпья. Однако сон не шел.       Франсуа, его звали Франсуа! Бедный бретон из Рифтена, вынужденный бежать из его трущоб после того, как сдал городской страже наглого торговца, почему-то толкавшего свои товары здесь же, в бедняцкой ночлежке.       Изголодавшийся бретон как-то залез в товары странного торговца, найдя там множество маленьких бутылочек и целый мешок мелких жемчужно-белых кристаллов. Дурман!       Скуму Франсуа узнал сразу - некоторые воришки и прочее отребье не могли дождаться, чтобы спустить все, что удалось добыть за день, за заветную бутылочку дурмана. И валялись после в грязи под ногами с глупой улыбкой на лице, вызывая лишь брезгливость. Нет, ни за что на свете он не прикоснется к этой мерзости! Кристаллы, лунный сахар, как догадался Франсуа, ему ранее не попадались и выглядели более безобидно. Больше у торговца смертью взять было нечего, поэтому мешок с сахаром перекочевал в тайный схрон бретона, а он сам отправился искать ближайшего стражника, чтобы сдать ему торговца. И спустя пару часов тот был арестован в грязной подворотне, где вел свое дело.       Франсуа полагал, что сможет сбыть сахар алхимикам или каджитам - не беднякам, нет! Но вскоре начали искать уже его самого, причем это были не стражники, а какие-то громилы. Поняв, что перешел дорогу целой шайке преступников, чудом не попавшийся бретон-воришка решил бежать из города и из провинции - тоже. Ведь все знали, что одними бандитами дело не ограничится, к особо надоевшим кому-либо ворам порой наведывались ассасины из Темного братства, сама зловещая загадочность которых уже пугала жертв до полусмерти.       Немногих скопленных септимов Франсуа хватило, чтобы добраться до Виндхельма, в порту которого он нанялся юнгой на первое попавшееся судно, идущее, как оказалось, на Солстхейм, далекий заснеженный остров.       Прибыв на этот явно негостеприимный остров, бретон растерялся: кроме одинокого имперского форта здесь не было вообще ничего. Но деваться было некуда, пришлось идти и искать там хоть какую-то работенку, чтобы прокормиться и скопить септим-другой - имперцы не приветствовали лодырей. Там его странный белый коловианский колпак сразу примелькался местным.       Воровать в форте у хмурых солдат Франсуа побаивался, а к честной и тяжелой работе был просто не приспособлен. В итоге его просто выгнали за ворота крепости, сказав не возвращаться, пока не принесет сотню монет, которые он задолжал! При этом в форте не нашлось алхимика, который бы купил у бретона его товар - здесь находились только служители Имперского культа, ревностно критикующие даже простой запах вина от человека. А уж за сахар... Нет, Франсуа вовсе не хотел сидеть в казематах форта.       Продвигаясь на север, где, по словам местного норда, находился некий Медовый зал Тирск, Франсуа попался небольшой стае волков. С трудом отбившись, он укрылся в найденном в гуще леса охотничьем стойбище, чтобы залечить раны. Лекарств не было, еды в домике тоже почти не нашлось, а боль и лихорадка терзали несчастного нещадно. Тогда-то ему и пришлось залезть в заветный мешок, чтобы одурманить себя малой толикой его содержимого. Потом еще и еще...       Лунный сахар способен вызвать сильное привыкание, а уж тщедушный бретон и вовсе стал зависим почти сразу. Его раны зажили, но сахар потреблялся по-прежнему каждый день. Тогда и начались разные видения, от которых рассудок Франсуа изрядно помутился, равно как и от одиночества. Поэтому, услыхав рычание волков, напавших на какого-то путника, он кинулся на хищников с одним только ржавым топором. Ему повезло, волки испугались и бежали, поджав хвосты.       Спасенным оказался молодой каджит М'наши, тут же уважительно назвавший заросшего бородой отшельника дядюшкой. А тот уже и сам почти забыл свое имя - дядюшка и дядюшка.       От сахара М'наши тоже не отказался, с благоговением приняв от Дядюшки его первую порцию. И начался праздник, который длился каждый день! Каджит, не лишенный поэтического мышления, тогда и назвал своего спасителя Дядюшкой Сладкая доля, равно как и сочинил песенку о «домике в снегах», которую друзья распевали день за днем. Лишь сугробы да порой пробегавшие звери слышали их. * * *       Однажды М'наши пожадничал - и съел дурмана столько, что потерял сознание, да так в него и не пришел. Впрочем, и сам Дядюшка тогда обнаружил, что тело каджита окоченело, лишь спустя несколько дней кутежа.       Дядюшка похоронил друга в сугробе рядом, облив снежную груду водой, сразу превратившей могилу в ледяную глыбу, после чего отправился поминать его. В туманных видениях рычание волков под окном, пытавшихся добраться до тела, казалось ему дивной песней, что пели хоркеры в память о его друге.       Сидеть после одному показалось Дядюшке невыносимым. Тогда-то он и начал втихаря пробираться в форт, из которого его изгнали. Безумный, по-прежнему щеголявший белым шлемом, он угощал легионеров-часовых конфетками из сахара, плавленого им в печи, при этом напевая песенку М'наши.       И вот однажды идиллия прервалась, и на пороге его лачуги возникла фигура вооруженного незнакомца...