desperate diseases must have desperate remedies

На следующее утро Майк проснулся разбитым, как это и положено человеку старше тридцати пяти. Кроме боли в суставах, с которой надо было уже что-то делать, и общей усталости, его голова ощущалась расколотой подобно скорлупе ореха. Когда он с кряхтением проковылял в халате на кухню и стал заваривать себе кофе, память услужливо подбросила ему ночной разговор. Он хотел бы верить, что весь этот бардак был ни чем иным, как плодом его богатого воображения. Потому что иначе выходило, что… Шинода остановился, почувствовав острый дискомфорт в груди. Он приложил к ней дрожащую руку, в другой держа дымящуюся кружку. Но причина его опасений была отнюдь не в сердце, а в так некстати проснувшейся вместе с Майком совести. Перед глазами отчетливо встал Честер, несший ахинею и выглядевший очень взволнованным, когда предлагал ему несусветную чушь. Майк ярче всего запомнил знакомый блеск в чужих глазах, который на долгое время, казалось, погас, и покорное молчание потом, когда он уходил. Иначе выходило, что Майк его обидел. Он сделал необдуманно большой глоток кофе, обжег язык, немного поохал и решил, что подумает обо всем позже. Однако идея запереться в студии не содействовала отсрочке проблемы. Она сама была более, чем рада, о себе напомнить. Ковыряясь в Pro Tools, Майк без труда мог слышать, как ранняя пташка Честер все утро слонялся по дому, страдая пуще прежнего. Ранее Майку удивительным образом удалось избежать прямого столкновения с коллегой, когда он убежденной походкой прокладывал себе путь с кухни в свой личный храм искусств. Сквозь музыку было разборчиво слышно, как Беннингтон испускал на ходу тяжёлые, полные печали вздохи, словно он стоял аккурат за дверью студии. Постепенно вздохи превратились в нытье, а нытье — в душераздирающие стенания, от которых чуть ли не дребезжали струны в рояле, поддерживая его драматическим аккомпанементом. И всё это картинное разочарование увеличивалось и увеличивалось, пока терпение Майка, в конце концов, не треснуло, и он был вынужден прерваться от безуспешных попыток сконцентрироваться на работе и дать причине их безуспешности то, чего она изо всех сил добивалась — внимания. Честер нашёлся на своем привычном месте — в гостиной на диване. Он лежал, как оловянный солдатик, прямо, благородно, сложив симметрично руки на груди и уставившись стеклянным взором в потолок — ни дать ни взять мумия в саркофаге, готовая к обряду погребения. Данную инсталляцию прожектором подсвечивал струящийся сквозь щели в шторах холодный свет, оседая прямо поверх алебастрового лица, на котором застыла гримаса неописуемых душевных мук. Хотя Майку пришлось прервать сей спектакль, ему стало его жаль. — Ты всегда хотел откусить больше, чем мог прожевать, — очертя голову брякнул он то, что неосознанно ужом вертелось на кончике его языка, и справедливо поймал на себе раненый взгляд. Честер бросил изображать бальзамированного и приподнялся на локтях, что позволило Майку ясно лицезреть читаемую в гладко выбритой физиономии укоризну в том, что ему следует потренироваться правильно приносить свои извинения. Мол, я лежал здесь так красиво как раз для этого. — Чем плох мой план? Он гениален. И он бы сработал, Майк, если бы ты дал нам шанс, — с упрямством, которому позавидовало бы стадо ослов, настаивал он, не скрывая смертельной обиды в своем голосе. Про себя Шинода взмолил небеса. Поерзав на месте, он намеренно избегал чужого взора, когда всунул руки в карманы. — Я не не даю шанс, Честер, — миролюбиво поправил он его своим лучшим голосом для переговоров, — Я просто не хочу, чтобы ты ввязывал меня в свой безумный план. Это просто нереалистично. Он надеялся, что донес свою мысль верно. Во всяком случае, в его арсенале была логика. Честер же только фыркнул на данное заявление. По его мнению, корнем проблемы здесь являлось именно то, что Майк засиделся в студии, как тепличный цветок, и боялся выйти из зоны своего комфорта. Но он не стал бы ему об этом говорить. — Почему бы тебе не найти более безопасное увлечение, которое я смог бы поддержать? — тем временем, предложил Майк, — Знаешь, коллекционирование, например? Есть множество интересных вариантов для этого. Слышал, что Том Хэнкс коллекционирует печатные машинки, а Анджелина Джоли — кинжалы. Хотя, знаешь, нет. Забудь. Это прямо противоположно тому, что можно назвать безопасным. — Кто, черт возьми, будет коллекционировать печатные машинки? Это глупо. Майк с трудом удержал в себе едкий комментарий о триатлоне и его полярных представлениях о том, что глупо, а что нет. — Или ты можешь завести себе питомца, — вместо этого выдавил он, смотря на узорчатую занавеску мимо Беннингтона и всей гаммы чувств на чужом лице, — Рыбку, например. Он сам себе с огромным удовольствием дал воображаемую затрещину. Браво, Майк. Ты идиот. Честер не верил в то, что он слышит. Он выпрямился на диване, свесив ноги, и пытливо уставился на моментально возжелавшую провалиться сквозь землю фигуру полукровки. Под столь осязаемым прицелом тот ощутил, как невольно покрывается пупырышистыми мурашками. — Это и есть твой ответ? Да ладно, Майк, мы же всегда были за одно. Мы команда, — он весомо подчеркнул сказанное голосом. И был прав, как ни крути, — Ты не можешь бросить меня вот так. Последняя фраза расчетливо коснулась жалостливой струны внутри Майка, и та моментально запела щемящим душу плачем, заставив дрогнуть его сердечный мускул. Он метнул в сторону Честера смешанный с негодованием виноватый взгляд. — Я не бросаю! Просто... Ты понимаешь, о чем я говорю. Обычные занятия, которыми занимаются обычные люди. Не желая видеть, как его слова отразились в лице собеседника, и взмахнув полой халата, Майк сердито ушел прочь. Вздрогнув от невольно хлопнувшей двери студии, он прислонился к ее деревянной поверхности обессиленный, словно только что сошел с боксерского ринга, а не вел минутный диалог. Только он не чувствовал себя победителем. Сопротивляться Честеру было все равно что пытаться остановить цунами — безнадежно и глупо. То, что он добьется своего, отправив Майка в нокаут — лишь вопрос времени. Умом Шинода это понимал, но все равно отгонял мысли прочь. Он едва удерживал удар стихии и вел себя ничем не лучше Честера. Хуже. Да, несравненно хуже. Так что они оба страдали сейчас ровным счетом из-за Майка. Он презирал себя за это с той же силой, с какой презирал за то, что все его красноречие и ум внезапно иссякли. Майк прекрасно отдавал себе отчет в том, какой вздор выплюнул в конце. Потому что Честер никогда не был обычным. Он просто не вписывался в рамки обычности, как с недавних пор не вписывался в свои любимые джинсы из-за злоупотребления арахисовым маслом, шоколадом, печеньем, карамельками, пирожными, эклерами с заварным кремом, корзиночками с грильяжем и имбирным желе, ну, и прочим сахаром, которым принято лечить расставания. Исходя из этого, выдать сей сюр было жестоко и весьма опрометчиво. Но в свое оправдание Майк мог бы сказать, что он не имел времени продумывать сценарий лучшим образом — то был момент бедной на чуткость импровизации, подпитываемой все еще свежими эмоциями и кофеином. Привыкший потворствовать идеям Честера, он также не понаслышке знал, что порой это занятие было чревато непредсказуемыми последствиями. Сказать ему «нет» было даже не трудно, а противоестественно. Так что Майк ушел из дома прежде, чем сдал свои позиции — трусливо сбежал — и в тайне был очень рад, что Честер отказался пойти с ним на ланч с Дэвидом. Еще бы он это не сделал. Было облегчением, что именно Феникс, а не Брэд жил неподалеку от него, потому что, ради бога, Майк не выдержал бы еще одной хвалебной оды Элизе и далее вытекающего разговора о прелестях брака с проходящим сквозь него красной нитью напутствием остепениться. Обычно, слушая друга вполуха с натянутой улыбкой, Майк попеременно вздыхал и задавался вопросом, отчего все так норовили сунуть свой нос в столь унылую сторону его жизни. Для него самого брак был за гранью представлений о том, что он считал действительно важным. Брэд же запросто мог найти общий язык с его матерью на этот счет. От скуки Майк развлекал себя тем, что представлял, как они сидят вдвоем в апартаментах Шинод за кухонным столом c отороченной кружевом льняной скатертью и попивают из сервизных чашек что-то гадкое, но чрезвычайно здоровое, навроде сока из ростков пшеницы. Воображаемая картина, в которой тощий и кудрявый Брэд неожиданно смотрелся очень гармонично, невольно пробирала Майка на тихий смех, за что он ловил на себе озадаченные взгляды гитариста. В конце концов, мысль познакомить Дэлсона ближе с матерью не казалось плохой — тогда они либо исчерпают эту тему, либо замкнутся в бесконечную циркуляцию, из-за чего пространство схлопнется, и на их месте образуется черная дыра. Все поначалу считали, что именно Майк женится раньше остальных, хотя он сам не понимал, почему. Кто знает, что тому было виной: его манеры или же природное очарование? Независимо от того, что это было, они ошибались. Домыслы очень быстро рассеялись сами собой, ведь Брэд женился на Элизе вскоре после их дебюта, Дэйв с его женой воспитывали двоих детей, Джо встречался с Хайди, Честер проходил через бракоразводный процесс во второй раз. И только Роб действительно понимал Майка. Добравшись до пункта встречи в раздумьях, Майк был удивлен тем, что Дэйв привел на ланч свой огненно-рыжий выводок. Весь прием пищи Рэган и Бруклин были заняты, в основном, размазыванием пуддинга по лицу, пока взрослые вели по-взрослому скучную беседу. Через четверть часа пуддинг был уже повсюду: на лицах, руках и их кукольной одежде, и также на половине столика, потому что Бруклин гордо размахивала ложкой, точно волшебница палочкой. Майк улыбался, но то и дело бросал на девочек настороженные взгляды, чувствуя себя слегка неуместно. Он, насколько мог, медленно и незаметно пересел со своими оладьями и клубничным вареньем к краешку стола, подальше от летящих брызг и беспорядка, но басист, казалось, не обращал на это внимания и выглядел так, словно происходящее было как раз-таки в порядке вещей. Естественным путем это привело Майка к мыслям об одном капризном субъекте в его квартире, который сейчас в отличии от него без труда бы нашел общий язык с младшими Фарреллами, ибо сам, по своей сути, был наполовину трехлеткой. Мог ли Майк в таком случае считать себя родителем? Звучало диковато. Но он чувствовал себя именно таким образом. Словно, мало того, что запретил своему сыну играть в песочнице, так еще отказался водить в парк развлечений до конца его незрелых дней. Это мысль уже глубоко пустила корни в его мозгу, и он почти спросил у Дэйва совета, что делать ему в таком случае. Правильно ли он поступил, отстаивая свои границы? Или нужно было уступить, как положено хорошему родителю? Но, к счастью, Шинода вовремя себя остановил. Дэйв посчитал бы его придурком. На пару с Честером. Нет, они разберутся с этим сами. Стремясь хоть немного загладить свою вину, Майк решил обязательно захватить большую жирную вафлю, увенчанную глазурью из взбитого арахисового масла и доверху заваленную бананами, поджаренным зефиром и хрустящим пралине, зная, как неровно к ней дышит Честер. Эта очень кстати пришедшая в голову великолепная идея заставила его почти ухмыляться, когда Майк направлялся домой из другой части города, куда пришлось наведаться ради данного гастрономического извращения, способного покраснеть даже обжору. Небольшие жертвы ничего не стоили, ведь то был верняк — вафли всегда работали. В приподнятом настроении он вернулся в свою обитель, ловко отперев ключом дверь, пока удерживал вафлю в одной руке, и предвкушал, как Честер обрадуется гостинцу, одарив его той самой улыбкой. Следующим пунктом по скрипту утреннее недоразумение должно кануть в лету, как и все остальные не стоящие внимания разногласия между ними. Поскольку он даже не рассматривал возможность другого исхода, для него стало неожиданностью не застать Беннингтона дома. Обнаружить это было так же горько, как открыть вкладыш киндер-сюрприза, внезапно оказавшегося пустышкой. Быстрее, чем моментально, за фрустрацией о несбывшейся задумке внутри Майка зародилось тревожное чувство. Разумеется, Честер был взрослым человеком, который мог гулять, где и когда ему вздумается. Но за время проживания с ним он практически не высовывал из дома носа. Видеть его лицо с утра до вечера стало частью обихода. Однако было сложно игнорировать слона в комнате – Честер даже не жил здесь по-настоящему. Это всегда было просто временным. Запасным вариантом. И, возможно, Майка немного сбивало с толку, как данная мысль побуждала иррациональное желание сброситься со скалы. Честер не удосужился оставить какую-либо записку о своем местонахождении, что было, в целом, нормально, но и не отвечал на звонки и сообщения — это весьма настораживало. Дважды проверив все комнаты и на всякий случай заглянув под кровать и за шторы, теперь Майк стоял посреди гостиной с остывшей вафлей в руках, чувствуя себя полным идиотом и мысленно держась за хлипкую соломинку надежды на то, что его певец просто задумал очередной розыгрыш и вот-вот просочится в комнату из ниоткуда с шумом и ужимками. Но ни через минуту, ни через пять этого не происходило. Не потребовалось много времени, чтобы вина затопила все существо Майка до краев. Он ушел из-за меня. Даже вещи не забрал. Просто ушел… И худшим было то, что это он вынудил Честера уйти. Как это сделала его жена... Создал токсичную обстановку, разрушающую саму идею об исцелении. Не дал ему комфортного убежища, как обещал. Чем больше Майк ворочал эти мысли в голове, тем паршивее ему становилось. Но сидеть сложа руки и заниматься самобичеванием было не в его манере. Через полчаса бесцельного хождения по дому он обнаружил себя в студии, вырисовывающим недостающий куплет. Потерянные слова идеально складывались в рифмы, словно фрагменты головоломки в пазл. Окинув в конце результат критическим взглядом, он насупился — выходила какая-то крайне сентиментальная чертовщина про любовь и предательство. Майк расстроился еще больше — такой сюжет в концепт альбома ну никак не вписывался. С маниакальным блеском в глазах он зачиркал строчки и от усердия высунул кончик языка, елозя ручкой по бумаге, и за этим занятием чуть не пропустил мимо ушей звук отпираемой входной двери и звон ключей. Он затаил дыхание, ощутив, как разочарование мгновенно отлегло от сердца, уступив место облегчению. Лишь один человек имел дубликат. Но радость его продлилась недолго — едва ли пять секунд. Далее разом последовал ошеломляющий гвалт: что-то зашуршало, гулко звякнуло, булькнуло, фыркнуло, гавкнуло и, ну точно, закудахтало в конце — все вперемешку с сахарным, определенно честеровским воркованием. Короче говоря, звучало достаточно подозрительно, чтобы не желать иметь с этим дело. Не давая волю своему воображению, Майк в два счета очутился у порога. Его глаза не успели вылезти из орбит, как обзор ему перекрыли свалившие его с ног копна шерсти и нечто мокрое, прилипее к его лицу. Животное, что набросилось на него быком на красный стяг, агрессивно проявляло любовь к незнакомому ему человеку, с такой настойчивостью обслюнявив физиономию оного, что вязкая жижа стекла в шинодовские локаторы, и изо всех сил пытавшийся спихнуть с себя тяжелого зверя Майк на этом моменте стал громко и истерично смеяться от щекотки и мгновенно пришедшего осознания, что все это значило. Он всегда был хорош в том, чтобы находить связь между событиями и выстраивать их в один логический ряд. Пришлось напрячься, чтобы отцепить от себя мохнатого слона и встать на ноги, но, когда Майк добился этого, он понял, что немного просчитался и недооценил своего оппонента. Впрочем, как и всегда. — Что это? — все же для формальной ясности озвучил он вопрос. — Рыбка, — ответил Честер, стоя в центре груды клеток и террариумов, как Иисус в окружении сонма святых. Руками он бережно прижимал к серой толстовке на груди маленькое пернатое существо. Пес в стороне отрывисто и емко подал громоподобный лай, соглашаясь со сказанным. Мол, да, рыбка, а если вам так не кажется, протрите глаза. — Нет. Это не рыбка. Это курица, Честер, — помотал головой Майк. Голос его, лишившись бархатистой густоты, непроизвольно стал на порядок тоньше обычного А причиной тому, несомненно, являлся целый зоопарк, который Честер приволок. Из всего разнообразия фауны, что с большой вероятностью можно встретить в жилом доме, здесь вместо кошечки и золотой рыбки вы столкнетесь с двумя цыплятами-подростками, одной облезлой курицей, прыткой ящерицей, черепахой, исполинских размеров псом и целой сворой кивсяков на любой вкус и цвет — такая комбинация сходу придет на ум разве что прожжённому натуралисту. Что ж, было опрометчивым предположить, что Беннингтон послушается его совета. Также следовало лучше и самому подумать о последствиях своего предложения. Вспомнить только про антисоциальную сущность Честера и тот факт, что если велить ему сделать одно, то он изо всех сил постарается учинить что-нибудь поперек сказанному. Без всяких сомнений, в момент, когда Майк пытался протянуть белый флаг, безуспешно стараясь не упасть в грязь лицом, в котелке Честера уже зрел изворотливый план. Это не должно было быть для него настолько неожиданным. Нет. Сюрпризы — первое, к чему вы должны привыкнуть, если поживете немного с ведущим фронтменом Linkin Park. — Почти угадал — это мой цыпленок! От рыбы Уэстли отличает еще три ступени эволюции, — промурлыкал Честер, сверкая, точно начищенный башмак, и стал ласково гладить курочку. — Уэстли? — вторил ему попугаем Майк и мог бы побить рекорд по задаванию бестолковых вопросов за одни лишь сутки, — А впрочем, чему я удивляюсь, — пробормотал он себе под нос, — На самом деле, у меня лишь один вопрос. — Ты сам сказал: питомец или коллекционирование. Я выбрал оба. Разумеется, оба. Майк сбрил бы себе бороду, если не слышал в голосе Честера оттенок гордости за свою выдающуюся сообразительность. — Допустим, здесь есть какая-то логика. Но я имел в виду другое, Честер. Он выразительно на него посмотрел, стараясь передать взглядом всю гамму испытываемых им эмоций без использования обсценной лексики. Честер по-своему интерпретировал его намек. — Где они будут спать? Ну, я подумал, что Лютику, Уэстли и Виззини будет лучше в гостиной. Они немного шумные. Иниго и Феззик побудут у меня. А Майк… — Майк? — Да, Майк, Майк. Вы с ним одно лицо, — он поманил к себе рукой собаку, и та, растолкав круглым боком охнувшего тезку, подошла и радостно дала почесать себя за ухом, — Майки такой же плюшевый мишка, как и ты. Упомянутого всего окатило волной жара, будто его схватили в охапку и бросили в печь. Майк ощутил, как пунцовые пятна стремительно расцветают не только на его шее, но и ниже ворота, той части, которую почти никто и никогда не имел везения знать. Проще было поверить в то, что он неведомо самому себе умудрился объесться галлюциногенных грибов, чем услышать из уст Честера обращенную в его сторону столь слащавую реплику, как плюшевый мишка. Прежде друг едва ли позволял себе награждать его подобными эпитетами и сравнениями. — Правда, он еще не привык к новому имени, так что зови его Джастин. Понимаешь, его никто не хотел брать. Он слишком стар, слишком большой. Я не удержался. В этом доме должно быть место для каждого, кто чувствует себя одиноким, — скорбно рассказывал Честер, вдруг ставший неравнодушным ко всем, испытавшим схожую с его долей судьбу. Майк в конец оторопел. В уме вертелся вполне веский, но никому не нужный аргумент. — Но это не твой дом. — Да, но я подумал, ты не будешь против. Не будешь ведь? И на него уставилось семь пар блестящих глаз. В одной как будто даже проступили слезы. Будь у кивсяков органы зрения, и они бы тоже незамедлительно внесли свою лепту, умоляя подарить им дом. Нужно было быть очень стойким, чтобы не поддаться такому явному давлению. К слову, Майк имел достаточную стойкость. Он и вправду не долго размышлял, открывая рот. — Если они не будут мне мешать, — сдавленно проговорил Шинода. Если это сделает тебя счастливым, и ты простишь меня, — подумал он. — Слово скаута! Позже выяснилось, что Честер определенно не понял значения фразы «не будут мешать», потому что мешать — это именно то, что Фантастический Отряд, как окрестил новых жильцов Беннингтон, умел делать превосходно. Несмотря на то, что каждый зверь имел условленное в квартире местожительство, их можно было встретить везде. И «везде» распространялось абсолютно на все неожиданные места, вроде кухонного островка, чьего-нибудь покрывала или местечка за бочком унитаза. Стоит ли говорить, что Майк потерял сон уже на второй день после оккупации пришельцами новой территории? А лежать под одеялом стало так же проблематично, как справлять нужду без страха, что тебя снова ущипнут за ничем не прикрытую задницу. Тот инцидент, о котором запрещено было говорить, вызвал бы смех, если бы не оставил шрам на его теле и, что хуже, на его гордости. Честер не позволял запирать животных в клетке, потому что считал негуманным держать новых членов семьи в заточении. Однако это правило не было расхожим для кивсяков — видно, они вселяли ему ужаса не меньше, чем любому другому заурядному человеку. Ко всему прочему, гадил отряд тоже фантастически. И это было, пожалуй, наиболее раздражающим фактором. Следуя замыслу не нарушать устоявшийся консенсус, Майк по неволе развил свой слух — дебоширы кудахтали и бегали гуськом, клацая ноготками по паркету; и зрение, авось заметишь пернатый хвост или чешуйчатую лапку за ножкой кресла. Вереницу обычно завершала преисполнившаяся энергией на закате лет черепаха Феззик. О шустром ящере Иниго Монтойа же никто больше не слыхал с самого заселения. На это Честер с легким сердцем заявил, что он уполз мстить за смерть своего отца. Ну, и пес с ним, — подумал Майк. На удивление, меньше всего проблем доставлял пес. Казалось, ньюфаундленд — в глубине души скотч-терьер — пребывал на седьмом небе от счастья и при всех своих габаритах старался быть как можно меньше и незаметнее, превзойдя бы любого в приобретенной способности сливаться с окружением. Его природная скромность и почтение к хозяевам тепло пронзили Майка, что он добровольно стал выгуливать послушного питомца, не упуская блестящую возможность уйти из собственного же жилья. Не то что бы способы Честера лучше узнать себя на этом ограничились. Скорее это было коварное начало чему-то действительно ошеломляющему. Но обо всем по порядку. Третьего дня он выразил интерес к кулинарии, что можно было расценить одновременно как безрассудную и смелую выходку. Во-первых, потому что вокруг по-прежнему оставалось достаточно острых предметов, и, во-вторых, Честер, как ни глянь, не был завернут в пупырку, следовательно, ничто не могло уберечь его от неожиданной травмы. Хотя этого человека не убережет даже гравитация — при всей осмотрительности он найдет способ наступить аккурат на находящуюся в пяти ярдах от него банановую кожуру. Впрочем, как оказалось, больше опасений теперь вызывало другое — не столько Честер нуждался в защите от кухни, сколько кухня от Честера. Короче говоря, Майк не ждал увидеть того, что предстало его глазам, когда завернул пополнить баночку любимой ореховой смеси. Он оцепенело завис в проходе, стеклянным взглядом уставившись внутрь помещения, которое теперь мало чем напоминало свою прежнюю стерильную белизну. Здесь как будто прошла Верденская мясорубка: все было запачкано алыми пятнами неизвестного происхождения, завалено пирамидками использованной грязной посуды, а у потолка зловеще клубился пар, валивший из котла на плите. Сам Честер в центре сия разгрома, одетый лишь в боксеры да сияющий чистотой фартук с принтом «козы», стачивал на терке морковь, будто вымещал на ней всю накопившуюся в нем злость и разочарование. От жары и усердия он весь был покрыт потом и блестел, румяный и чудесно голый, словно высеченный из камня Тритон на площади Барберини. Маленькие бисеринки пота стекали по игравшим на руках мускулам и сталкивались в оранжевой стружке. Майк стоял в смятении. Его взор ненароком приковался к одной капле, которая сорвалась с груди к мягкому животу и, обогнув ямку пупка, кокетливо скрылась за поясом фартука, рождая уму непостижимый азарт увидеть больше. От наваристого аромата и всего остального необъяснимого во рту скопилась слюна. Неловко оторвав плененный взгляд и похлопав ресницами, Майк сглотнул и, наконец, нашел в себе силы смутиться тем, что так откровенно пялится на своего певца. К его утешению, он был не единственным, кто наблюдал за представлением: на столе деловито пережевывал ботву Феззик, а вокруг ног повара вовсю вилась пернатая шайка, подчистую съедая крошки свалившейся сверху моркови. С трудом собрав челюсть с пола, Майк предпочел скорее смыться, совершенно позабыв про ореховую смесь. Ну и к черту! — позже подумал он. И без нее может обойтись. Вместо этого следовало обработать свою реакцию и то обстоятельство, что он глазел на Честера. Как будто он мог увидеть там что-то новое. Что не имело никакого смысла. Честер всегда был голым. От бьющихся в голове пустых дум вскоре Майка прервал сам объект размышлений, вломившись в комнату и настойчиво, почти угрожающе, суя ему в лицо испачканную в вареве ложку, предложил отведать томатного супа. Полукровка не соображал, когда поплелся за ним. Голод скрутил живот в морской узел, а сладкий букет из специй и базилика вел его, одурманив, как крысолов мелодией колдовской флейты. Стоило Майку усесться за стол, как Честер взгромоздил перед ним результат своих пота, крови и слез и для затравки бросил фразу: — Вот, попробуй кетчуп, ублюдок. Кажется, скуловые мышцы Шиноды после этого свело судорогой. Вот только затем было уже вовсе не до веселья — эксперимент, как Майк и ожидал, оказался далек от шедевра кулинарного искусства, но также и не близок к тому, что, вероятно, должно было выйти, если не вкладывать в него избыток чеснока и настолько непредсказуемый и опасный ингредиент, вроде отчаянной злости. Независимо ни от чего первый блин лишь подтолкнул Беннингтона продолжить огранять свой кулинарный талант. Завтрак, по возможности обед и ужин — все подвергалось обязательной дегустации и съедалось под полным надежды внимательным взглядом, отказать которому было эквивалентно убийству котенка; затем отправлялось в прозрачные контейнеры, которых Майк у себя с роду не видывал, аккуратными кирпичиками складывалось в холодильник и втихушку подбрасывалось в его же рюкзак. На работе избежать наблюдения было ровно невозможно. Не стало также неожиданностью, что контейнеры, замеченные остальной частью Linkin Park, привлекли к себе повышенный интерес и стали поводом для елейных смешков. — Глядите-ка, неужели, кто-то заарканил нашего Шиноду? Подобные шпильки низкого сорта обычно сопровождались многозначительными взглядами в сторону его соседа, который, в свою очередь, тоже ржал, зараза, как будто был здесь ни при делах. Даже особо не приглядываясь, можно было заметить хлопанье невидимых крыльев за его спиной и выгнутую колесом грудь. Майк уныло поглощал пересоленный фаршированный перец, хрустя скорлупой на зубах — каким бы чертом она туда не попала — и выносливо закрывал на глумления глаза. Казалось, его радикальный отказ той роковой ночью стал точкой невозврата, а неосторожные слова, слетевшие с губ следующим утром, только подлили масла в огонь. Вследствие этого или нет, но факт оставался фактом — на него внезапно обрушился пищевой ад. Серьезные опасения за свое здоровье, в частности, испытания на прочность его желудка непременно начали беспокоить Майка. Он даже ненароком стал подумывать, а не хотел ли Честер его часом отравить? И он бы не искал выходы из положения, если бы жвачка в пельменях не переполнила чашу. Проще всего было обезвредить сам корень бедствий, и случай попытать такую удачу представился несколько дней спустя. — Брэд! Майк измученно зашептал, когда его персональный витающий над головой коршун выплыл из студии за фраппучино, напевая себе под нос веселый мотивчик. — Нет. — Брэд, пожалуйста. — Нет. — Чувак… Что угодно сделаю. Все, что хочешь, проси. — Нет. — Умоляю, забери его! Я больше не могу есть! — Не будь ты таким упрямым, тебе бы не пришлось, — забрюзжал в ответ Брэд, выкорчевывая перченый мармелад из баклажанной запеканки. Конечно, Майк сперва опешил от его слов, но сложить два плюс два труда не составило. — Что ты знаешь? — с осторожностью поинтересовался он. Кроме храпа Джо на диване тишину в комнате нарушало только бренчание вилок о стеклянные стенки контейнеров. Перед ними на столе лежали еще два таких, и их полагалось уничтожить при помощи Дэлсона до того, как горе-повар должен был вернуться. У них было мало времени. — Не уверен... — флегматично отозвался гитарист, однако в уголке его полных губ задрожала улыбка, — Все, что начинается на «т» и заканчивается на «риатлон», я полагаю, — и он отправил в рот кусочек запечённого баклажана, больше не скрывая в лице сардонического выражения. — Значит, он и тебе сказал, — вздохнул Майк, досадливо поджав губы. Его вовсе не прельщало это удовольствие происходящим, нарисованное на физиономии Брэда. — В общих чертах поделился. — Тогда ты можешь представить, в какой ситуации я нахожусь. Возьми его хотя бы на неделю. Он спятил. Помешался на этом. Майк указал на термоядерную запеканку, яростно воткнув вилку в ее сердцевину, тут же беспомощно испустившую фонтанчиком зеленоватую слизь. — Я не могу этого сделать, ты знаешь, — на этот раз искренне сожалеющим тоном повторил Брэд, отмечая в один момент раскисшую мину Шиноды — он, наконец, почувствовал свое поражение в этом бою, — И думаю, тебе нужно признаться хотя бы самому себе, — загадочно добавил он обрывок предложения, рассчитывая, видимо, на то, что они оба знают, о чем речь. Майк не имел ни малейшего представления, о чем он. — Не имею ни малейшего представления, о чем ты, — сказал он с набитым ртом. — Я о том, что ты любишь сумасшедшие вещи рядом с собой, Майк. Было что-то в этих словах, что заставило Майка подавиться. Он закашлялся, выплевывая на Брэда пережеванную запеканку и от потуги стремительно начал краснеть. — Чува-а-а-к, — протянул рядом Дэлсон, с отвращением стряхивая с одежды комки баклажанов и мармелада, искупавшиеся в чужой слюне. Нечего сказать, он знал Майка, как облупленного, и обычно не ошибался. Порой Брэду удавалось поражать того обширными познаниями о нем самом, что было даже немного нагло с его стороны. Несмотря на то, что кашель быстро прекратился, Майк не перестал краснеть, а неожиданно заалел ярче вареного рака. Отнюдь не прозорливость гитариста и уж точно не стыд были тому причиной. Меткая фраза Дэлсона стрелой пронеслась сквозь метафорические этажи майкова ума и отныне звучала не иначе как «Ты любишь его». Она предательски зацвела жирным курсивом и возвысилась над всем прочим огромным транспарантом с рождественской гирляндой по краям. Майк нахохлился и, фыркнув в пушистый ус, отвернулся к монитору. К этому моменту как раз вернулся Честер в противовес окружающим его кислым лицам свежий, точно капский ландыш. Он с превеликим удовольствием отметил развернувшуюся перед ним трапезу. — О, Брэд, не знал, что тебе может понравится. Знаешь, а принесу-ка я тебе завтра тоже! — воодушевленно подмигнул он Дэлсону и обратил внимание на дым поверх рэперских ушей, который, как он предположил, вероятно, исходил от пыла трудоголичных мыслей. Но вся фигура эмси, что не по-шинодовски свернулась в кулек при звуке его голоса, определенно намекала на нечто иное, — Что с тобой, Майк? Тот в ответ молча зыркнул на него, будто хорек, воровато и с непонятным блеском в глазах-буравчиках, что запросто могли бы присверлить несчастного к стенке. Столь престранные сигналы заставили Честера разинуть рот. Не зная, как расценивать эти знаки, он растерянно шевелил ртом и, так и не найдя красного словца, занял речевой аппарат фраппучино, надеясь, что вторая сторона сама истолкует свое необоснованно враждебное поведение. Вдаваться в подробности никто не собирался. Майк быстро пришел в себя, разрушив заискрившее между ними напряжение, и спустя кратчайшие сроки работа пошла своим ходом. Если не брать в расчет ниоткуда взявшийся тремор в шинодовской руке, когда вокалист с писком пересекал студию на стуле и то и дело заглядывал через его плечо в экран, почти касаясь пышущей жаром грудью спины и находясь близко-близко от лица Майка, ощущающего чужое дыхание своей щекой. От вибрации звонкого смеха же и вовсе вставал тугой ком в горле, лишая его возможности говорить. Все это страсть как не нравилось Майку. Разумеется, вину всему он прописал своему испорченному рациону, так пагубно ударившему по самому важному его органу — головному мозгу. Кроме прочего, стоило им выйти из студии и позволить свежему воздуху съездить по лицу, как Беннингтон растворился на глазах и, ни словом не обмолвившись, показался только в том часу, когда людям с детством в штанах следует уже лежать в кровати. Таинственные исчезновения позже регулярно повторялись еще дважды на неделе. Майк терялся в догадках, но про себя был даже рад наконец, как в былые времена, побыть наедине и обмозговать ту реальность, в которой он теперь находился. По некоторым причинам мельтешения Беннингтона туманили мозг и мешали ему здраво мыслить. Он, как бельмо на глазу, не давал узреть всю ясность картины, поэтому вычесть его из уравнения было принципиально важным, когда приходилось пораскинуть мозгами. Сим одиноким вечером Майк обосновался на диване и, не планируя, попал задницей в належенную выемку аккурат по форме одной тщедушной фигуры. Выемка зыбучим песком всосала его в себя, обхватив мягкие бока и руки, будто вторая кожа, хотя стесняла лежание в плечах. Слишком много углов, в которые обтекаемые овалы Майка не вписывались. Мысли его сами собой потекли в том же русле. Перед глазами пронеслось, как они в последний раз плечом к плечу сидели вместе на диване, смотрели телевизор, греясь под пледом, и ничто тогда не предвещало беды. С успехом можно было сказать, что ребяческий бунт Честера работал на славу. Он блестяще справлялся с тем, чтобы действовать Майку на нервы, всячески ему досаждая. Все это наводило на определенные мысли. Шинода точно не хотел быть тем, кто уничтожит огонек в чужих глазах. Препятствовать чужим порывам тоже не входило в его кодекс дружбы. Тем более, учитывая предшествующие обстоятельства, ему все хотелось простить. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. Однако утверждать, что Честер находился в депрессии или выражал хотя бы толику былой печали, было невозможно. Нет, если рассудить, он выглядел даже неприлично довольным, наблюдая майковы страдания. Майк со вздохом свесил с дивана руку, и она потонула в длинной шерсти Джастина, бесшумно оказавшегося у ног любимого хозяина. Это обстоятельство и то, что все его заботы неизменно приводили к Честеру, как дороги — в Рим, снова помешали ему быть наедине. Он решительно переместился из гостиной на кухню. И вновь совершил глупейшую ошибку. Все в ней буквально вопило о Беннингтоне, в особенности, содержимое холодильника и прикорнувшие возле миски собачьего корма птицы. Ничего не оставалось, кроме как уйти к себе. Ворча, Майк стянул через голову клетчатую рубашку и выплеснул свое раздражение на ни в чем не повинной дверце шкафа, с силой толкнув ее в сторону. На него с любопытством уставились шляпы и ремни. Майк секунду поиграл с ними в гляделки и закрыл шкаф. Давно пора привыкнуть, что Сторона Шиноды по правую руку. И где-то между этой рутиной в его большую голову бесшумно прокралась мысль, затмившая все вокруг. Так обычно приходит выбивающее почву из-под ног осознание, когда внезапно понимаешь, что забыл выключить утюг, находясь уже на другом конце континента. Страшно. Словно наблюдая за тонущим кораблем, не в силах что-либо при этом изменить, Майк резко осознал, как основательно Честер стал частью его обыденного существования. Он занял в его жизни столько места, сколько прежде никто до него не занимал, облюбовал все уголки, переставил в них все, что можно и нельзя, и даже забрался вглубь его души, легкомысленно переворошив там своими ручонками чувства, будто кучку опавшей листвы, что теперь ему оставалось лишь малое, чтобы окончательно присвоить себе Майка. Следом так же легко и естественно, будто первый вдох после длительного погружения, пришло понимание, что он позволил бы Честеру это. Как прежде позволил ему все остальное. Непрошено над водоворотом освежающих мыслей вновь загорелась фраза Брэда. И все-таки он был здесь не прав. Майк не любил сумасшедшие вещи рядом с собой. Просто Честер всегда был исключением. Его исключением. Музой для его гения, кислородом для его пламени. С ним Майк сияет ярче. Поэтому они идеальная команда. И если бы Честер позвал его на край света, то Майк прибежал бы к нему, как верный пес. Только вот, он уже это сделал — позвал его на край. По-честеровски. Так чего же, получается, стоило в ответ исполнить простую маленькую просьбу? Майк был готов ошарашить Честера в любой момент. Его больше не одолевали сомнения. Единственное, в чем он не был точно уверен, хочет ли Честер того же до сих пор. Так ли нужны ему прежде неистово желаемое истощение организма с ударом по сердечно-сосудистой системе, когда теперь у него есть сколько угодно часов для игр с Фантастическим Отрядом и целая кухня в его полном распоряжении? Дурацкий триатлон в сравнении с этим даже не был вариантом. Но Майк чувствовал, что должен ему сказать. Что он поддерживает его. Что не хотел ранить тогда его чувства и сожалеет, что был непозволительно груб. Обрушить на него благую весть, подобно снаряду — примерно схожий со взрывом эффект он себе представлял, учитывая, что Честер этого совсем не ждет, — оказалось более затруднительно, чем он полагал. Горе-повар-коллекционер неожиданно воспылал страстью к искусству рукопашного боя, как будто он нарочно старался выбирать себе чудные занятия. Таким образом раскрылась причина его загадочных исчезновений — Честер посещал ни что иное как секцию джиу-джитсу для новичков. На вопрос, почему именно джиу-джитсу, Майк получил длинный спич о том, как импонирует Честеру философия японской борьбы, и как он хотел бы научиться применять эту практику в жизни. Уже после того, как он искусно развесил лапши на майковы уши, ему хватило совести признаться, что все дело в названии, дескать, уж очень понравилось ему это словечко. Триатлон не был вариантом и терял свою релевантность со скоростью антилопы гну, удирающей от прайда львов. Как будто Честер больше не нуждался в помощи Майка. Как будто он больше не нуждался в нем. Это неожиданно ощущалось больнее, чем тому следовало быть. Майка охватили самые мрачные чувства. Сие тоскливое настроение не покидало его несколько дней. Полукровка тихо лелеял свою грусть, выученно скрывая ее ото всех за улыбкой, почти уверенный, что его постная морда шокирует публику. Тем необычнее было, что однажды их с Честером настроения неожиданным образом совпали. Дело случилось вечером. Честер был страшно угрюм. Волны отрицательной ауры почти явственно сочились из его тела, и, казалось, тучи со всего полушария вот-вот соберутся в одну кучу и с радостью вывалят на его темечко Ниагарский водопад. Рядом с ним даже Майк почувствовал себя необычайно счастливым. Он невольно воспрял духом — ничто не могло показаться наиболее идеальным моментом, чтобы обрушить на друга радостную весть — и в следующий момент себя осадил. Как-то по-скотски радоваться чужому несчастью. Он напомнил себе, что это уже было даже не важно. Тем не менее, ничто не препятствовало ему узнать причину столь скорбного вида. — Что случилось, приятель? Честер сидел к нему профилем, изучая невзрачный пейзаж за окном, и не сразу ответил. Сначала очень тяжело вздохнул, будто подымая грудью вес всего бренного мира. — Там на столе стоит суп, — коротко, насколько хватало воздуха в легких, вымолвил он и снова сдулся, как шарик. Что бы ни заставило его впасть в черную меланхолию, это было нечто серьезное. Однако Майк последовал его совету и молча взял в руки ложку. Невесело побултыхав ею в золотистом бульоне, он осторожно попробовал его. — М-м? Как вкусно... Это действительно было вкусно. Даже более чем вкусно — это было великолепно. Что, похоже, никак не трогало создателя великолепного. Честера впервые не волновало, что ему скажут насчет его кулинарных изысков. Майк, растерявшись, задержал на нем долгий озабоченный взгляд. — Честер, а где Виззини? Я не видел его со вчера. Верная стратегия. Смена темы должна была как-то его расшевелить. Наконец-то, еще более тяжелым голосом, будто сверх бренности бытия его также придавливал гигантский метеорит, Честер произнес, по-прежнему демонстрируя свой безупречный профиль: — Конечно, не видел, ведь ты держишь его в руках. — Что? — Майк ни черта не понял. Он стеклянным взглядом уставился на ложку, чувствуя себя озадаченно как никогда. Тут его будто что-то ударило под дых. — А! Ложка звякнула о тарелку и большой лужей расплескала ее содержимое по столу. Это не может быть правдой. — Он заслужил, — устало пояснил голос, лишенный какого-либо сострадания. В этот момент, как в классических фильмах ужасов, все озарило вспышкой молнии, очертившей светом честерообразный силуэт. Началась гроза. К физиономии Шиноды приклеилось тупое изумление. — Не могу поверить, что ты убил его... — в смятении произнес он, чувствуя, как к горлу подступает тошнота, — Скажи честно, это ведь и был твой план с самого начала? Честер посмотрел на него печальными глазами и был очевидно не заинтересован в этом разговоре. — Он чуть не заклевал Уэстли. Что я должен был, по-твоему, делать? — Не могу в это поверить... — Это естественный отбор, — хладнокровно заключил Беннингтон. После этих слов его лицо в одночасье переменилось: за беспросветной тоской забрезжил луч сомнения напополам с робостью, разрушив в пыль образ гранитной скалы. — Майк, я… я должен тебе сказать… должен спросить тебя. Сказать, что Майк совсем онемел от происходящего — это ничего не сказать. Во всем, что уже успело на него вывалиться, было так много беспорядка, что очередной поворот не смог бы даже заставить его бровь дрогнуть в удивлении. — На самом деле, я думал об этом весь день, — продолжил Честер, смотря куда-то сквозь него. Он нахмурился и затем кивнул, как будто параллельно вел диалог с самим собой. А может, там был не диалог, а настоящий полилог, Майк не был уверен, но решительно вспыхнувший огонь в чужих глазах подтверждал горячие дебаты за твердой черепушкой. — Знаю, что еще слишком рано! Это не по плану. Я еще не достиг всех шагов… Да и не уверен, что готов. Но такой шанс… — Шанс? — Майк, ты пойдешь со мной на свидание?