Recambio. Обратный счёт. Книга вторая

Дверь в Женькино жилище, к счастью, оставалась незапертой. Иначе Ивану было бы в него не попасть. Вообще, надо сказать, что выходя из квартиры, чтобы, как он и мечтал изначально, отполировать табло Нику, Ванька просчитался по всем фронтам. В итоге и табло не отполировал, да и с Женькой нехорошо вышло. Недооценил он его. Ёпт, с этим неадекватом следовало не то что ухо востро держать, а просто-таки не спускать с него глаз! А Ванька, эх… дебил, дебил! Да покласть на этого незнакомого мудака Никиту, главное было уберечь Женьку! Решётки на окнах, говорите? Да щас! Оказывается, для настоящего веселья это совсем неважная деталь. По факту нужно было, прежде чем выкатываться из квартиры и притворять входную дверь, пристегнуть обманчиво спокойного приятеля наручниками к батарее. А ещё лучше — к ножке рояля. Тогда бы тот точно не рыпнулся. К сожалению, наручников у Ивана на тот момент в распоряжении не оказалось, как, впрочем, и мозгов. Это он понял сразу, едва переступил порог и вошёл. «Был на квартиру налёт? К нам приходил бегемот?» — промелькнул у него в голове детский стих при виде погрома, открывшегося взору. Его ждал эдакий глобальный натюрморт от слова «морт». Потому что единственным живым в этом царстве разрушения и смерти был хозяин квартиры, и об этом говорили звуки, доносившиеся с того конца коридора, где располагалась ванная. Ванька не стал разуваться. Хрустя осколками прозрачного стекла под ногами, он быстрым шагом направился на звук, попутно отмечая краем глаза последствия пронёсшегося по сталинке смерча — опрокинутую вешалку, куски пиццы на полу, лежащую там же на боку бутылку из-под шампанского почему-то без лужи рядом. И переполовиненную бутыль Хеннесси. В довершение картины весь пол был щедро окроплен яркими алыми пятнами. Кровь? Также бросилась в глаза Женькина куртка, которая тому так нравилась, что он носил её практически не снимая и зимой и летом. Она поверженным зверем раскинулась на кухонном столе. Рядом валялись ножницы. По всей видимости, ткань сопротивлялась до последнего, ну или просто ножницы оказались тупыми, так что Женька после пары покушений на убийство просто без затей огромным ножом для разделки мяса пригвоздил несчастную Off-White к деревянной столешнице. «Никакого ДСП, настоящий массив», — лениво хвастал про неё хозяин ещё давным-давно, когда Ванька впервые оказался здесь. Всю эту информацию Иван молниеносно разложил по полочкам в мозгу, лишь только скользнул взглядом по обстановке. Потом, всё потом. Главное — Женька жив. Он ускорился, влетел в ванную комнату на всех парах и едва смог затормозить, чтобы не врезаться в Женьку. Тот яростно блевал в унитаз коктейлем из шампанского с Хеннесси, а в перерывах между спазмами рыдал, давясь соплями и слезами. Судя по короткому отрезку времени, в течение которого Иван отсутствовал, Женька умудрился вылакать почти две трети шампанского, что оставалось в бутылке Дон Периньон, практически залпом. Потом то же самое попытался сотворить с коньяком. И сейчас нарвался на симметричный ответ организма. Ванька без сил опустился на край ванны и протянул страдальцу ворох туалетной бумаги, разорив новый рулон. Женька уткнулся в это белоснежное облако и разрыдался с новой силой, продолжая стоять на коленях. Выл и тихонько раскачивался взад-вперёд. Майка с растянутым воротом оставляла открытыми шею и ключицы, и яркие пятна свежих засосов складывались на бледной коже в непонятный узор. Этакое созвездие. — Еблан, — выдохнул Ванька. — Ты меня напугал. Женька всхлипнул, не отрывая лица от промокашки. — Зачем куртку свою испортил? Такая красивая, — продолжил Иван. На самом деле, ему было посрать на куртку. И, в конце концов, чем она лучше тонких бокалов, которые, судя по их виду, тоже стоили как половина космодрома Байконур? Их тоже жалко. Но Ваньке было важно говорить хоть что-нибудь, задавать вопросы, пытаться выдоить из размазанного по полу Женьки ответ. Одним словом, установить вербальный контакт, чтоб он сдох! — Это его, — Женька мрачно икнул и опёрся лбом на руки. — Его куртка. — А… ну тогда понятно, — протянул Иван. И добавил, размышляя вслух: — Тогда уж не резать, а сжечь надо было. Ну, как лягушачью шкурку. Женька подавился и зыркнул на него поверх неопрятного вороха туалетной бумаги Папиа. Взгляд его оказался на удивление осмысленным. Пару секунд он так и пялился на Ваньку без особого выражения, но затем внезапно хрюкнул и заржал, зажимая нос и рот. И вслед за этим разрыдался с новой силой. И вот сейчас со стороны отделить ржач от рыданий не представлялось возможным. — Да ну ёлы-палы, истерика… только этого не хватало, — уныло пробормотал Ванька, когда стало ясно, что это не короткий трейлер, а полноценный приступ. — Эй, бро. Ну харе уже. Никто не умер. Кроме куртки. Ну хватит, Жень! Блин. Ну где у тебя валерьянка или там… галоперидол? Женька застыл, затем снова икнул и вытер бумагой красное опухшее лицо. — Вегетарианского в доме не держим. Неси бухло. Там джин, кажется, оставался. — Да щас. Ты и так в дугу, куда тебе ещё джин. Перевод добра. — Это вышло жестковато, но Ванька знал, что сейчас на Женьку только такой тон и подействует. — Будешь ржать… — почти задумчиво проговорил тот уже почти ровно, без спазмов и икоты. — Обещаешь? — Иван усмехнулся. — …но мне даже и накидаться не получилось. Не успел. Я трезвый, как снежинка. — Дурак, — констатировал Ванька и тут же спохватился: — Бля! Кровь же! Ты весь в кровище! — Порезался. Наступил на стекло, — равнодушно сказал Женька. — И не заметил? — Сейчас вот… заметил. — Стой смирно. Не вставай. Где перекись? Женька не глядя кивнул в направлении шкафчика, причём по его лицу читалось достаточно явно, что плевать он хотел и на перекись, и на свои пятки, которые наверняка дико саднили. Как и на то, что мелкие фрагменты стекла наверняка ещё оставались в ранках. Иван, тихо матерясь себе под нос, обрабатывал и исследовал порезы, пока не уверился в том, что последний осколок извлечён из подошвы, а кровь остановилась. Женька даже не шипел в ответ на его манипуляции, хотя боль там должна быть нешуточная; он лишь закрыл крышку унитаза и облокотился на неё, гипнотизируя взглядом цветочки на кафеле. — Охуенная у меня днюха вышла, скажи? Ванька не нашёл что ответить, только хмыкнул. И, закрепив пластырь, бросил: — Лезь в душ, а я срач уберу. — Не надо, — вяло отозвался хозяин. — Я клининг вызову. — Иди уже. Спустя полчаса отмытый именинник забрался с ногами на кровать и, замотавшись в плед, застыл, лишь его заново перебинтованные лапы остались снаружи. Женька прижал колени к животу, лоб — к коленям, и обнял себя руками, превратившись в кокон. Лишь дыхание да икота, которая стала намного реже, но полностью не прошла, напоминали о том, что перед Иваном живой человек. Как расколдовать эту статую, напоминающую надгробие, он себе совсем не представлял. Но и оставлять Женьку одного в этом его больном мире, в этой грёбаной внутренней Монголии, тоже не собирался. Мало ли какие демоны и что они ему там шепчут сейчас на ухо. — Же-ень. Иван решил испробовать приём, который ни разу не подводил. Что касается его проблемного приятеля, намёки такого рода действовали на того подобно приказу «В ружьё!». Стоило только намекнуть, что ты голоден, как Женька, как правило, просто в лепёшку разбивался. — Жень, пожрать бы. Хозяин не отреагировал. Так и продолжал изображать мёртвый замкнутый контур — ни жеста, ни звука. — Жень, ну я с утра не жрал, имей совесть. — Не пизди, — наконец донеслось из контура. — Ты только что пиццу схомячил. — Ой, да там пиццы-то этой было, — обрадовался Ванька. — А сейчас она вся вообще, вон, в мусорке валяется вместе с роллами. Слуш, отомри, давай пожрём чё-нить, а. — Я не хочу. Иди на кухню, там поройся. — Я уже там был. У тебя, кроме засохшего коржика и подозрительных чипсов, нихера нету. А у них даже состав страшно читать — там вся таблица Менделеева на букву «Е». Женька не отзывался. — Ладно, — Ванька театрально вздохнул. — Пойду тогда пожую эту, как её… гуаровую камедь, может полегчает. Вдруг не сдохну. И ушёл. — Погоди. — Женька догнал его уже на кухне. Он шёл, слегка прихрамывая и морщась. — Спагетти будешь? — Давай. Иван постарался не показывать радости. Женька же, с красными веками и распухшим носом, принялся за дело. Вначале без особой прыти, но постепенно разогнался и даже стал похож на живого. Вот только взгляд его по-прежнему оставался пустым. Он без интереса наблюдал за тем, как Ванька поглощает длинные хлёсткие макаронины, со свистом втягивая их в себя. — А ты? — запоздало спохватился Иван. Паста была вкусная, да ещё и с необычным соусом, который на скорую руку сообразил Женька на маленькой сковородке из каких-то не внушающих доверия компонентов. Сообразил механически, почти не глядя, но так удачно, что пришлось чуть ли не вылизать посуду. Затем, когда тарелка опустела, Женька также механически убрал её со стола. — Не хочу. — Он немного помолчал и неожиданно прибавил с тоской в голосе: — Поживи у меня, а? Пару дней хотя бы. — Ок, — без промедления согласился Ванька. Если по-честному, то он и сам не смог бы оставить Женьку сегодня наедине с его тараканами. — Пару дней смогу. Без проблем. — А твой как? — скучно поинтересовался Женька. Для галочки, конечно, поинтересовался. С явным подтекстом: не заинтересован в ответе, но спросить типа надо. — Нормально, — сухо произнёс Ванька. Не докладывать же сейчас, что «его» вот уже трое суток не показывался в квартире. Выяснять, где он и чем занят, не имелось ни сил, ни желания. По некоторым признакам можно было заметить, что Герман появлялся: одежда в корзине для грязного, окурки в мусоре. Пустая бутылка пива — не мог он выкинуть её, что ли? — Нормально, — повторил он и внезапно для себя — внутри себя — понял: и вправду нормально. Давно уже нор-маль-но. С осознанием этого пришло смутное ощущение — горечь, смешанная с лёгкостью. Никто никому. Да. — А? — Он понял, что Женька о чём-то его спросил. — Я говорю, вкусно хоть было? — повторил тот, глядя в окно. — А, ну да, как всегда, заебись просто. — Иван оживился, радуясь, что Женька хоть к чему-то проявил интерес. И прибавил, чтобы подлизаться: — Ну ты ж по-другому и не умеешь. Кстати, он и не соврал. За что бы Женька ни взялся в смысле готовки, у него всё выходило просто на сто баллов. Женька скупо улыбнулся. Ну, ура. Но следующий вопрос заставил Ивана напрячься. Он-то от всей души надеялся, что немного растормошил приятеля, разгрёб то говнище, в котором Женька оказался отчасти и по его вине. Если б он не впустил в квартиру этого козла, то именинник не сидел бы напротив него с видом человека, который вдруг узнал о своём смертельном диагнозе. Однако — нет. Не растормошил. Оказывается, всё это время Женька вторым планом постоянно думал о своём. — Как он? Иван вздохнул. Переспрашивать — кто? — было бы глупо и не в тему. И ежу понятно кто… — Как-как. Топиться пошёл. Сказал — и тут же об этом пожалел. Лицо Женькино исказилось и побелело. Он судорожно вцепился в столешницу и перестал дышать. Пришлось торопливо добавить: — Шутка! Да хера ли с этим козлом сделается? Тварь и есть тварь. Покурил и свалил. — Он вроде не курит, — сдавленно пробормотал Женька, переводя дыхание. Иван обозлился. — Да какая разница? Съебался — и хуй с ним. Расслабься, Жень. Неприятно, да. Но не гроб-гроб-кладбище же! Выпей вон чуток и правда… джина своего. И спать ложись. Утром всё пройдёт. — Не могу. И правда не удержится. Мне уже и блевать больно. Давай лучше чая, что ли… — Давай. Ванька обрадовался и кинулся готовить чай, оставив Женьку сидеть за столом с потерянным видом. Да уж, похоже, масштаб бедствия оказался иным, чем виделось вначале. С Женьки будто скорлупу сняли — он сидел раздавленный и беспомощный. Незнакомый. И непонятно было, что с ним таким делать. Что сказать, чтобы не стало ещё хуже. Ну… не правду же ему сейчас говорить. Не рассказывать ведь, что разговор с парнем, которого Иван про себя иначе как мразью не называл, закончился совсем херово. Нет, они не посрались вконец. И Ванька физию ему не расквасил. Хотя после его финального монолога ох как хотелось! Под занавес этот самый Ник неожиданно вызверился и стал похож на загнанного в угол бойцового пса. Конечно, кидаться он не кидался, но рычал. Сверкал глазами исподлобья и зыркал на Ваньку, словно тот был причиной всех его проблем. Вот тут-то Иван и наслушался. Не прерывал, нет. Потому что ему стало предельно ясно, что с этим поехавшим мозгами парнем диалога никакого не выйдет. С больным разговаривать — только силы тратить впустую. Однако и плюнуть посреди разговора, встать и уйти отчего-то не получилось. Чёрт его знает, то ли энергетика у парня была настолько сильная, что он держал на крючке своих эмоций? А возможно, отчаяние, которое сквозило между слов — ведь главное же не что говоришь, а как? — не отпускало. А выслушать пришлось немало. Ник говорил негромко, но настолько напористо, что каждая фраза падала камнем и давила. И о том, что Джеки — он звал его Джеки, да — что Джеки шлюха, каких свет не видывал. Что влезает в душу на раз — ну тут Ванька не мог не согласиться — и выжирает эту душу до дна. Что врун без берегов и краёв. Что алкоголик и грёбаный наркоман… Здесь Ванька не выдержал и вскинулся. Неправда же?! — Да что ты лепишь? — зашипел он. — Женька никогда не… да он единственный раз в жизни кокс нюхал, да и то по случайности… ещё в колледже… он мне сам как-то говорил. Он от наркоты как от огня! Да он, бля, он ненавидит всё это! Ник на это прикусил губу и молчал с полминуты. Потом откинул пятернёй волосы со лба и вновь заговорил хрипло и безнадёжно: — Он мне всю жизнь сломал, сука… ненавижу его. — Что ж тогда с ноги не въебал? — ядовито заметил Иван. — Решил, что засосать насмерть — вернее будет? Он имел в виду отметины на Женькиной шее, и Ник понял его намёк с лёту. Но не окрысился, а только беспомощно развёл руками. — Не смог… Как увидел его… бля. Да ладно, проехали. Зато теперь всё. Он отстранённо покрутил скромный серебряный браслет на запястье и зачем-то попытался расстегнуть его. Безуспешно. Браслет он носил цепочкой наружу, а сама пластинка с гравировкой отчего-то смотрела внутрь — к телу, располагаясь на внутренней стороне запястья — там, где ручейки вен, переплетаясь друг с другом, исчезают в ладони. — Всё. Как это говорится в умных книжках? Гештальт закрыт, погасли свечи. — Завяли помидоры, — этом отозвался Иван. — Типа да. Короче, бывай. Как тебя? — Какая тебе разница? Ну Иван. — Бывай, Иван. — Ник сощурился. — И знаешь что? Передай ему, что я сожалею… — Без проблем. — Это вышло неприязненно, а впрочем, он что, обязан улыбаться? Да пошёл этот Ник! Ник поднялся со скамьи и застегнул ворот куртки до самого верха, закрыв подбородок. Ветер пару секунд поиграл с его густой чёлкой и кинул её на лоб, занавесив глаза. Нику пришлось снова откинуть пряди назад. — Хотя… не передавай ничего. — Он натянул на голову светлый капюшон и кивнул, прощаясь без слов. — Без проблем. — Иван бросил это вслед уходящему парню, пожав плечами. Посрать ему. «Не передавай». Иван не передаст. Не сожалеет Ник — значит не сожалеет. Тем более что конкретики в этой фразе никакой. Сожалеет о том, что не расквасил Женьке рожу? Сожалеет о том, что наставил засосов? Сожалеет о том, что трахнул его в ванной? Сожалеет о том, что встретил его в своей жизни? Как много вариантов, мать вашу! И лишь один из них верный: пошёл этот мудак Ник на хуй!