***
Ясно. Лёва поправляет чёрные очки, стараясь сосредоточиться на чужом монологе. Тот вертится вокруг безобидной темы, никак не связанной с душевными ранами: футболом, прошлым и ироничностью всей ситуации. Она по-настоящему бредовая и смешная в каком-то извращённом понимании. — Лёвчик, аккуратней! — Саша хватает спутника за рукав толстовки и тянет в свою стороны, чтобы предотвратить столкновение со столбом. — Опять полночи не спал? М? Признавайся давай. Во рту Саши пахучая сигарета от дорогой фирмы. Смотришь на этого мужчину и не думаешь, что когда-то давно — в юношеские годы — он был яростным противником курения и морщился от одного лишь вида сигарет. Это всё в прошлом, пахнущем дешёвым табаком, мокрым асфальтом и неопытностью. — Спал, просто заслушался тебя, — как-то неуверенно говорит Лёва, пряча ладони в карманы куртки. В поведении присутствует робость, которая почти никогда не проскальзывала в далёкие шестнадцать лет. Вместо неё имелись ослиное упрямство, излишняя самоуверенность и бунтарский дух, а ещё стремление добиться высот в спортивной карьере. В нынешний момент былые амбиции похоронены благодаря тяжёлой травме, заставившей позабыть даже о простом беге. — Точно? Глаза просто у тебя уставшие, — хмыкает Саша и глядит сурово и твёрдо, не прося, а требуя правды. Саше за тридцать, он отвык просить и умолять. Подобное бессмысленно, ведь люди подчиняются лишь тогда, когда проявляешь твёрдость характера и демонстрируешь всю силу. Данное убеждение не менялось даже под действием алкоголя, из-за чего карьера Лёвы так трагично оборвалась на самом пике. — Всё хорошо, у меня обычные глаза, не беспокойся, пожалуйста, — повторяет заученные фразы Лёва. Он по-прежнему убегает от правды, предпочитая скрываться под пеленой сладкой лжи. С ней всё делается намного-намного легче, в том числе и живётся. Обман обволакивает, забирает в объятия и помогает поверить в любовь к тому, кто разрушил карьеру и вместе с ней мечты и цели. — Хорошо, — Саша пожимает плечами, не отпуская чужого рукава. — Ты только повнимательнее будь. Беспокойство искреннее, потому что чувства к Лёве по-прежнему тёплые и нежные. Ну и вина душит, как бы Саша не старался сбежать и спрятаться от неё. Правда всегда рано или поздно настигнет. А она состоит в том, что возобновившиеся и на этот раз серьёзные отношения — результат одной загубленной карьеры и предотвращённой попытки самоубийства. — Обязательно, не беспокойся, — улыбка Лёвы, откровенно говоря, фальшивая, но красивая. — Лучше… Лучше расскажи что-нибудь. Тебя приятно слушать, Саш, прошу, — просьба рваная и явно сделана исключительно из желания перевести неудобную и неприятную тему в спокойное русло. На самом деле, Лёве не очень-то и интересно, как дела у друзей Саши, как там его замучили журналисты, как он устал мотаться из города в город. Всё это напоминает о прошлой жизни, что теперь недоступна. Конечно, играть в футбол на прежнем уровне чисто физически невозможно: нога не позволяет, точнее, её отсутствие. Протез, заменяющий утраченную конечность, пусть и хороший, но с помощью него не удастся развить большую скорость и высоко прыгнуть. — Может сперва сядем? А то… — Саша резко замолкает, не решаясь сказать, что протез натирает культяпку. Говорить о подобном вслух — значит напоминать Лёве и заодно самому себе о том злополучном матче. Тогда Саша, которому каким-то непонятным чудом удавалось избежать матчей с Лёвой, напился и сломал тому ногу. Это было не случайность, не оплошностью, а намеренным действием. Сперва Саша просто прыгнул на чужую ногу, а потом принялся топтать её, игнорируя вопли боли Лёвы. Тот корчился в агонии, старался отползти, но ему не позволяли. — Да, давай, а то ноги уже болят, — кивает Лёва, принимаясь искать взглядом ближайшую свободную скамейку. Она обнаруживается достаточно быстро, и мужчины медленно идут в её сторону. Лёва снова старается не думать, что болит не здоровая нога, а культяпка. Привыкнуть к протезу трудно: он постоянно натирает мозоли, странно поскрипывает и бьёт по самооценке. Конечно, любому гордому человеку, в том числе и Лёве, невероятно тяжело признать свою беспомощность в некоторых вопросах. — Красиво тут… Могу понять всех туристов, рвущихся сюда, — широко улыбается Саша, сидя на скамейке и закидывая ногу на ногу. Он любит Санкт-Петербург и чувствует себя здесь, как рыба в воде. Город, кажется, в ответ любит Сашу, отгоняет от него неприятности и помогает забыть о вине перед Лёвой, оставшимся инвалидом. Это было главным последствием той пьяной истерики Саши. Когда он ломал чужую ногу, то совершенно не раздумывал о последствиях и просто выпускал старые подростковые обиды. В тот момент хотелось, чтобы Лёва почувствовал себя таким же разбитым и никчёмным, как Саша после из «официального расторжения отношений». Разница заключается в том, что разбитое сердце со временем восстановилось, а карьера Лёвы — нет. — Тут правда достаточно красиво, — легко соглашается Лёва, облокачиваясь на спинку скамейки. Он не любит Санкт-Петербург и, несмотря на прожитые здесь года, чувствует себя лишним. Город, кажется, не любит Лёву в ответ, не позволяет привыкнуть к себе, увидеть в нём красоту и забыть о потерянной ноге. Врачи после Сашиного нападения собирали конечность буквально по кусочкам, как какой-то пазл. Потом же стало ясно — сухожилия разорваны до такой степени, что восстановиться они не смогут. Ногу ампутировали, отрезав не только её, но и шанс вернуться к любимому делу. — Наконец-то, ты признал это! — Победно улыбается Саша, по-хозяйски закидывая руку на чужое плечо. В груди просыпается тепло, а улыбка становится только шире и шире. Конечно, надежда на то, что Лёва всё же примет Санкт-Петербург и перестанет в нём видеть одну большую помойку с наркоманами, оправдалась. Теперь Саше не так стыдно за то, что он буквально вынудил Лёву покинуть привычную Москву и переехать в Санкт-Петербург. Тогда Лёва упирался, говорил, что не покинет привычное место и предпочтёт переезду гордое одиночество. Однако Саша всё же смог убедить, немного надавив на совесть, жалость и напомнив Лёве о его потере. Тот кивает и принимается сверлить взглядом дерево, будто оно интересное. На самом деле, это всё — одна большая попытка не впасть в отчаяние. Привычная жизнь разрушена, а новая вызывает исключительно отвращение и бесконечную жалость к себе. До перелома Лёва потерял своего самого любимого и дорогого человека — Шуру. Того сбила машина, вот так глупо и некрасиво. Лёва тогда закрылся ото всех и стал тонуть в бесконечном вязком болоте горя. Саша счастлив, пусть и чувствует себя одиноким в этом чувстве. Он считает, что необходимо дать Лёве ещё немного времени, чтобы он окончательно свыкся и принял новую жизнь. Да, в ней нет футбола, чёртового Шуры Умана и Москвы, зато у Лёвы нет острой необходимости работать двадцать четыре на семь. Саша может полностью его обеспечить всем необходимым. Он делал это и после перелома и ампутации, когда Лёва закрылся от мира в своей квартире. Тогда Саше пришлось выпросить у Яна — общего знакомого с Лёвой — ключи от квартиры последнего. Зайти туда было просто, намного тяжелее оказалось успокоить Лёву. Тот, увидев человека, разрушившего буквально всё, впал в дикую истерику и попытался прибить незваного гостя бросками тяжёлых книг. Ничего не вышло. Саша смог увернуться буквально от всего. — У тебя скоро чемпионат? — Спрашивает Лёва, заранее морально готовясь остаться в одиночестве. — Да, скоро… — Саша делает паузу, прикусывая язык, чтобы не спросить, а придёт ли Лёва хотя бы на один матч. Ответ очевиден из без лишних слов. Лёва никогда не придёт смотреть футбольный матч, даже если от этого будет зависеть его жизнь. Тут нет ничего удивительного. Ни один человек не захочет смотреть на то, чего его бесцеремонно лишили. Да, Саше обидно, что Лёва не ходит его поддерживать, не смотрит матчи «Зенита», где играет Саша, и старается полностью абстрагироваться от футбола. Но разве можно вынудить Лёву страдать ещё больше? Он должен сам прийти к тому, чтобы хотя бы просматривать матчи. Рано или поздно это произойдёт, ведь не существует ничего невозможного. Саша убедился в этом в тот момент, когда Лёва после вторжения в его квартиру позволил сперва переночевать на захламлённой кухне, а после приготовить поесть, помыть себя, а в конце концов и вовсе поцеловать. Всё происходило долго, но терпение у Саши было по-настоящему железное. Он готов ждать столько, сколько придётся. — Звони мне по возможности, пожалуйста, — просьба Лёвы звучит несколько жалко и никчёмно. В целом всё существование Бортника после смерти Шуры можно охарактеризовать двумя словами: «жалко» и «никчёмно». Конечно, Лёва растерял задор и буйность, сделавшись закрытым и нелюдимым. Из-за этого потерялись все друзья и близкие знакомые. Во время ампутации Лёва остался совершенно один. Он несколько раз пытался наложить на себя руки, но так и не смог завершить начатое из-за страха. Если бы его не было — Лёва бы лежал в объятиях Шуры, дрейфуя на волнах бесконечности, коей и является жизнь после смерти. Этого не произошло. — Конечно, не переживай, я тебя никогда не забуду, — мягко произносит Саша, куря вонючую сигарету и игнорируя тот факт, что футболистам и прочим спортсменам табак противопоказан. Оказывается, курить приятно. Взрослый Саша прекрасно понимает, почему Лёва в шестнадцать дымил, как непонятно кто. Теперь он курит мало и больше пьёт кофе и погружается в работу графическим дизайнером. Специальность Лёва получил давно, но работать начал только после переезда в Санкт-Петербург, ведь так чувство собственной никчёмности отпускает. — Лёвчик, может пойдёшь со мной в гости к Лёше на днях? Познакомишься с ним, там ещё люди будут… У тебя появится общение помимо меня. Что думаешь? — Внезапно говорит Саша. Он пристально смотрит на спутника, вжавшего голову в плечи. Он не горит желанием лишний раз встречаться с сокомандниками Саши, ведь они волей-неволей будут говорить о футболе, поливать помоями любимый клуб «Спартак» и постоянно шутить, что Лёва «исправился», раз стал нормально общаться с игроками «Зенита». И не скажешь же им, что они все бесят, что они никогда не будут лучшего самого плохого игрока «Спартака», что недоотношения с Сашей не способны ни на миллиметр затмить то, что было с Шурой. Тут нужно просто неловко смеяться. — Можно попробовать, — Лёва совершенно не в восторге и соглашается больше из чувства какой-то странной благодарности. Она должна быть, ведь Саша терпел все капризы, возил по врачам и был рядом тогда, когда никого не находилось. Лёва не любит этого человека, тайно глубоко в душе ненавидит его, но продолжает убеждать его и себя в сильнейшей любви. Да вот только она испытывалась исключительно по отношению к Шуре. Он когда-то давно подарил Лёве кольцо, которое тот до сих пор носит в кармане. — Отлично, я тогда скажу всем, что мы придём вдвоём, — беззаботно и легко говорит Саша, стараясь игнорировать чужое настроение. Оно обязательно поменяется, как и сама жизнь. Вот кто бы мог подумать, что Лёва будет с человеком, сломавшим ему карьеру? Никто, а вот Лёва согласился на эти отношения из-за острого страха перед одиночеством, чувства долга и обязанности хоть как-то отблагодарить. Можно сказать — Лёва сам себе вырыл могилу, а теперь страдает, засыпая с одним и мечтая о другом. — Спасибо, — наверное, уже в миллионный раз говорит Лёва и ласково укладывает голову на чужое плечо. Любить Сашу сложно, пусть он и хороший мужчина. Просто нет для Лёвы кого-то, кто был бы лучше Шуры. Если бы тот только выжил при аварии… Тогда бы всего этого сплошного ада не было бы. Но и жаловаться и предъявлять что-либо Васильеву стыдно. Он же фактически содержит, вдобавок именно он оплатил протез. Тут нужно по гроб быть благодарным. — Да не за что, — отмахивается Саша, прижимая Лёву к себе. Саша после переезда в Санкт-Петербург так и не разлюбил Лёву, поэтому после своего «психа» так отчаянно ринулся помогать, мучаясь от угрызения совести и надежды на то, что лечение поможет возобновить отношения. Так и вышло. И не скажешь, глядя на счастливого Сашу, что ему всегда раз за разом удавалось избегать матчей, где присутствовал Лёва. Случай с переломом стал исключением из правил. Мужчины сидят рядом, каждый думает о своём, и лишь один любит другого, пока тот вынужден притворяться, чтобы отблагодарить за всё.***