Июль 1996 года. Москва. Котляковское кладбище.
Гвоздики, лежащие прямо под ровной чёрточкой, указывающей на годы жизни, ярким пятном выделяются на сером мраморе. Красная — как любовь и восхищение. Белая — как невинность и самое светлое чувство. Розовая — знак, что никогда не забудет. И пёстрая — самая печальная — указывает на расставание. Казалось, что вся палитра этих махровых цветов раскрывает состояние того, кто их возложил. «Одуванчики — маленькие солнышки, — в голове звучит эхо потускневшего голоса, — они мне нравятся. Да и ромашки тоже хороши, — произнёс как-то мечтательно. Второй, собственный, звонко смеётся. — Хорошо, будет тебе букет ромашек. А как думаешь, какие цветы могут ассоциироваться у тебя со мной? — любопытный тон». В картинках прошлого всплывает задумчивое лицо. — Наверное, пионы. Они такие же грациозные, как и ты. Собственное лицо сияет от счастья. — Тогда ты даришь мне пионы, а я тебе ромашки. — Договорились, — яркая улыбка до сих пор стоит перед глазами». Руки непроизвольно сжались. Голова опустилась. — Прости, что теперь это гвоздики, — тихий шёпот в пустоту. Ветер завывал на этом пространстве тишины. В глазах уже даже не осталось слёз, но молодой человек, склонившийся над данью памяти, чувствовал, как горло сдавливала невидимая нить, подобно тому галстуку в пионерском лагере в восемьдесят шестом году. В том самом году, ставшем последним, когда он видел человека, теперь смотрящего на него с чёрно-белой фотографии. И всё, что ему оставалось, всё, что ему отныне остаётся — шагать по осколкам памяти, зная, что больше ничего и никогда не произойдёт. Та песня стала их пророчеством. «Я тебя никогда не забуду…» «Я тебя никогда не увижу…»***
Июль 1986 года. Пионерский лагерь «Ласточка». Вторая смена.
— Итак, — Володя по привычке поправил очки, и эта его привычка так забавила Юрку, что он невольно засматривался на володины пальцы и мысленно представлял, как эти очки поправляет именно он сам. — Существуют две посадки при игре на гитаре: классическая и неклассическая, как я их называю. Классическая, — тут Володя сел на деревянный стул, который скрипнул, и Юрка даже слегка заволновался о том, чтобы хлипкие ножки выдержали вес вожатого пятого отряда. Не то чтобы Володя был крупным молодым человеком, наоборот, его стройная фигура приманивала к себе многочисленные девичьи взгляды и один юношеский так точно, всё же Юра немного запереживал. Как оказалось напрасно. Давыдов прекрасно уместил пятую точку на неудобном сидении и тут же поставил левую ногу на специальную подставку. Малышня, как мысленно называл их Юра, хотя разница в возрасте между ним и ими составляла не больше двух лет, синхронно повторила за «преподавателем», и Володя дёрнул уголками губ. Юре нравилась его мимика. — Погодите-погодите, — Володя выставил руки вперёд, отчего гитара чуть было не упала на пол, но он вовремя её подхватил. Поёрзал на стуле, видимо тот и правда был неудобен. Юра прекрасно его понимал, потому что часто сидел на таких стульях и его пятая точка после них всегда ныла. Сейчас же он расположился в удобном кресле и наблюдал за процессом первого урока этой смены, радуясь, что у него была такая возможность — лишний раз смотреть на вожатого пятого отряда. — Я пока только показываю. Сейчас вы сами решите, какая поза будет для вас наиболее удобна и выгодна. Итак, — вновь повторил Володя, и Юра заметил, что это слово очень часто встречалось в его лексиконе. — Левая нога стоит на подставке, изгиб гитары расположен около колена этой же ноги, а конец грифа — выше по уровню, чем корпус. Юрке эта поза не нравилась. Выглядела она слишком… Классической и неудобной. Володя убрал ногу с подставки, и теперь его тело разомлело. Юра мог бессовестно водить взглядом карих глаз по слегка ослабленному красному галстуку, что всегда напоминал Юрке удавку, которую зачем-то ценили в его огромной стране, хотя по сути отдавать дань куску тряпки за пятьдесят пять копеек — какое-то извращение. А если не дай Бог с этим галстуком что-то случится или он будет грязный, даже не по вине хозяина, то окатят таким презрительным взглядом, что и дышать трудно станет. Сумасшествие да и только. Володя тем временем положил изгиб гитары на правое колено, ноги стояли на полу, а гриф музыкального инструмента расположился на одном уровне с корпусом. — Это — неклассическая поза. И, если честно, — Володя мимолётно улыбнулся, а Юра впитывал в себя все его эмоции. Записывал на подкорку сознания, как когда-то записывал ноты в тетрадь, пока не бросил музыкальную школу. — Мне она нравится больше. Выглядит более расслаблено и не так официально. Юрка с ним мысленно согласился. Далее Володя начал рассказывать об аккордах и о том, как их нужно читать на гитаре. Юра более-менее ориентировался в этом, потому что его бывшая страсть — пианино — помогала ему не потеряться в определениях и значении. Малышня смотрела на Володю во все глаза, и взгляд у многих был непонимающим. Красивые пальцы Володи зажали струны, Юра не отрывал от них взгляда, затем они порхнули, и по залу пронеслась негромкая мелодия. Юрка застыл. Музыка отдавалась болью в груди до сих пор. Его руки задрожали опять, когда Володя стал настойчив в игре на гитаре, хотя Юре казалось, что за прошлогоднюю смену он уже привык к этому талантливому бренчанию. Юрка сразу узнал мелодию — одна из простых и популярных песен у костра. Он даже знал слова, потому что ребята со двора частенько выпендривались перед девчонками и наигрывали одну и ту же композицию по десятому кругу. Володя перебирал струны пальцами, и Юра ничего не мог с собой поделать — смотрел, как ласково они касаются инструмента, как плавно перебегают с одной струны на другую, как извлекают мелодию. Володины пальцы были волшебны. Юрка опустил взгляд на свои. В голове вспыхнул настойчивый голос покойной бабули: «Береги руки, Юрочка». Юрка скривился. Руки он может и сберёг, только вот двери консерватории, куда он хотел поступить, для него закрылись. А вместе с ними закрылся и путь к музыке. Исчезло рвение. Желание. Поселилось разочарование в людях. Открылись глаза на то, что эта страна не так справедлива, какой хочет казаться. Володя что-то говорил об остальных аккордах. Юра слушал вполуха. Ему, как человеку знакомому со всей этой музыкальной чепухой, не нужно было впитывать в себя теорию. Гораздо интереснее было просто слушать спокойный и рассудительный тон вожатого пятого отряда и млеть от него, представляя, как этот голос будет шептать что-нибудь на ухо. Когда же это началось? Когда его желания в отношении вожатого, который был по совместительству его лучшим и, наверное, единственным близким другом, стали выходить за рамки дозволенного? Юрка крепко задумался. Хотя ответ лежал на поверхности. Возможно, это случилось тогда, когда Володя заступился за него перед Вишневским. «Это была третья смена в лагере «Ласточка». В этом году Юрка поехал позже, потому что отец из-за загруженности на работе напрочь забыл взять путёвку на начало июля. Но Юре было, в общем-то, всё равно. Какая разница, в какую смену ехать, если лагерь из года в год не менялся? Там стояли всё те же разноцветные корпуса, всё тот же пыльный кинозал, та же сцена в виде ракушки для дискотеки, речка и наверняка ребята, которых Юра тоже видел каждое лето. Собирал он сумку без энтузиазма. Юре в этом году стукнуло пятнадцать лет, и лагерь с таким красивым названием «Ласточка» уже не казался ему чем-то удивительным и прекрасным. Пейзаж там не менялся, люди — тоже. Даже место встречи оставалось прежним — Площадь Дзержинского с монументом Владимира Ильича, рукой указывающего вперёд. Юра хмыкнул, когда отец подвёз его на стареньком москвиче к этой самой площади. Стоило ему увидеть лицо Ольги Леонидовны — он даже удивился, что она в этот день присутствовала здесь, а не в лагере, — он тут же вспомнил, что никакой свободы ему не видать. Ольга Леонидовна вечно ему докучала, считая его хулиганом и бездельником. Но Юра ведь не был таким! Однако ситуации, в которые он попадал, говорили ровно об обратном. Вот, например, в прошлом году взял стул, чтобы помочь Ирине Петровне — вожатой его, первого отряда, и умудрился сломать его, просто встав на одну ногу. Кто ж был виноват, что имущество в «Ласточке» такое хлипкое. Или ещё была ситуация: должны были смотреть фильм, Юра вызвался помочь настроить аппаратуру, потому что умел с ней обращаться, и как назло в этот самый момент в лагере коротнуло, из-за чего несколько проводов прожектора сгорело. Во всём обвинили Конева. Дескать у него руки не из того места растут. И как только Юрка не пытался оправдываться — всё было бестолку. Ольге Леонидовне нужен был крайний — она его и нашла. И в этом году Юрка зарёкся подходить к любой технике и участвовать в любом заговоре. Но оставаться в стороне не вышло. Стоило Коневу только ступить на мощёную дорожку площади, как на глаза попалось ненавистное лицо, которое Юра уже никогда не забудет. Это лицо лишило Юру Конева всего. Его мечта стать с музыкой одним целым стремительно рухнула из-за него. Юра поймал насмешливый взгляд зелёных глаз. Они даже сейчас смотрели свысока. Конев едва не фыркнул, демонстрируя поведение, достойное своей фамилии. На кой Вишневскому сдался этот пионерлагерь, думал про себя Юра, пока шёл к Ирине Петровне, которая по обычаю натянула на себя табличку с цифрой один. — Юра, — Ирина — худая, невысокая брюнетка — махнула рукой юноше, приветствуя его. Юрка сдержанно кивнул, пока Ирина, сверяясь со своим списком, пересчитывала детей. — Конев, — на плечо опустилась тяжёлая рука, и Юра подавил в себе желание тут же её скинуть и заехать по физиономии Вишневского, который теперь стоял рядом с ним и заглядывал в его лицо. Юра хотел плюнуть в эту противную, похожую на лошадиную, морду. Вишневский был темноволосым, высоким парнем, а ещё он отличался худобой. И положением в обществе. Его отец был большой шишкой, и из-за этого место Юры в консерватории отдали этому напыщенному индюку, который и играть-то не умел и школу вечно прогуливал. Но по итогу он оказался — талантом, а Юрка — бездарем. Без-дарь. Юрка сжал зубы так сильно, что челюсть прошибла боль. Одно слово сумело разбить вдребезги то, что Юра так тщательно собирал несколько лет. Хотелось курить. Рука Вишневского всё ещё нагло лежала на его плече, и Юра попытался скинуть её не так грубо, как собирался изначально, но у Вишневского была цепкая хватка, а ещё не хватало мозгов, потому что он даже не заметил, что от его прикосновения хотят уйти. Юрка мысленно вздохнул. Он не хотел огрести проблем, ещё даже не доехав до лагеря. — Алёша, — Юра специально назвал его так. Ни Лёха, ни Лёша, ни даже Алексей, а именно — Алёша, чтобы дать ему понять, что он о нём думает. Но Алёша, похоже, никакого подвоха не заметил и улыбнулся ему широко, будто Юра был его давним другом. — Не знал, что ты едешь в эту смену, — продолжил диалог Вишневский, и Юра не выдержал: наконец скинул руку с плеча. Он вообще не любил чужие прикосновения от незнакомых людей, а тем более от людей, так сильно его раздражающих. — Теперь знаешь, — равнодушно бросил Юрий, а потом повернул голову и заметил Его. Высокий парень в очках, в синих шортах и белой рубашке — как и полагается вожатому — стоял в окружении малявок и явно нервничал. Юра заметил, что он постоянно поправлял очки, будто они были ему велики и падали каждые пять секунд, и ловил убегавших пацанов. Раньше Конев этого парня здесь не видел. Он был очень молодым, скорее всего, студентом, который, видимо, решил скоротать летние каникулы с детьми на закрытой территории. В общем-то, не было ничего примечательного в новом вожатом, но Юра почему-то не мог оторвать взгляда от его забавной привычки трогать свои очки. А ещё ему нужно было отвлечься на что-то, чтобы Вишневский отстал, вот Конев и стал украдкой разглядывать безымянного молодого человека. Мальцы были похожи на тараканов. Только новый вожатый собрал их в кучу, как находился один бунтовщик, которому срочно нужно было оббежать памятник Ленину, как какую-то новогоднюю ёлку, а за ним по стадному принципу бежали и другие. Юра улыбался беспомощности нового вожатого. Ему даже казалось, что ещё немного — и у этого парня с дурацко-милой привычкой сдадут нервы и он убежит с Площади Дзержинского, сверкая пятками. Но новый вожатый держался стойко. Наконец со второй вожатой-девушкой, кажется её звали Лена, они утихомирили сорванцов и начали погружать их в автобус. Когда последний белобрысый мальчуган со шкодливым выражением лица поднялся по ступеням, Юра узнал имя нового вожатого, потому что Лена, выглянув на улицу из салона, произнесла: — Володь, все? Володя кивнул и тоже поднялся по ступеням. Юрка отчего-то улыбнулся. Имя ему определённо понравилось. Володя — звучало мягко, нежно и музыкально. — Конев, — а вот голос Ирины Петровны музыкальным не был. Вздрогнув от неожиданного оклика, Юрка повернулся в сторону вожатой с вопросом в глазах и заметил, что она уже стояла наполовину в автобусе, и, вероятно, ждала только его. — Ты едешь или как? В автобусе как всегда было шумно. Юра порадовался, что Ольга Леонидовна едет в салоне Волги и не достаёт своим острым взором пионеров. Конев сидел с каким-то тринадцатилеткой, который хвастался, что за отличное окончание седьмого класса ему подарили путёвку в «Ласточку». — Здорово, — равнодушно отвечал Юрка, потому что для него путёвка в лагерь была таким себе подарком. Вот куда круче было бы получить пачку сигарет или мотоцикл… Белокаменная статуя Зины Портновой — советской патриотки, именем которой назван лагерь — привычно встретила приезжающих серьёзным выражением лица. Наверное, ей и положено быть такой, думал Юра, когда впервые увидел бездушную копию девочки-партизанки, удостоенной посмертного звания Героя Советского Союза. Сначала «Ласточка» казалась ему яркой. Всё было таким интересным, красивым. Юра будто попал в другой мир, спрятанный от лишних глаз и городской суеты. Теперь же его раздражал даже кинозал. Юра со скучающим видом шёл за Ириной Петровной к корпусу, где обычно располагался первый отряд. За ним семенили Анечка Кошелева и Маша Сидорова, а позади девчонок шла троица неразлучных подруг — Полина, Ульяна и Ксюша. Юру и они раздражали тоже. Он никогда близко не общался с этими дамами, но с годами их лица стали нервировать. Юре казалось, что все они — змеи, любящие только посплетничать и мальчиков. В комнату его заселили с ребятами, которых он видел в прошлом году, и это немного облегчило жизнь Юры. По крайней мере, будет с кем пообщаться. Заселение закончилось, а впереди начиналась трёхнедельная лагерная смена. В первую неделю Юру грузили так, как будто он приехал сюда не отдыхать и заниматься полезным досугом, а быть в роли рабочего персонала. От Ирины Петровны только и было слышно: «Конев, неси это; Юра, нужно покрасить забор, рабочий ушёл в запой, несмотря на сухой закон; Конев, бегом сюда, помоги достать это». У Конева уже дёргался глаз, когда он слышал Ирин голос. Но в остальном смена проходила, как бы это не было печально, скучно. Единственное, что иногда доставляло удовольствие — это украдкой поглядывать на нового вожатого — Володю — который пытался раз за разом собрать свою детвору. Иногда Юра рассматривал его на речке, иногда сидя на лавочке, иногда в столовой. Он заметил, что Володя не ходит на дискотеки, предпочитая оставаться в корпусе своего отряда. А ещё он заметил, что большая часть женской взрослой и подростковой половины лагеря вздыхала по этому Давыдову. Наверное, поэтому Юра и стал наблюдать за ним. Чтобы понять, что же такого находят в нём девушки. С виду Володя казался обычным молодым человеком. Таким же, как и Юрка. Даже более правильным, чем Юрка. В меру худой, высокий. Юрка не мог сказать, что Володя был симпатичным просто потому, что никогда не оценивал парней по таким критериям. Он, в принципе, никого не оценивал. И Володю тоже не стал. Как и не стал обращать внимания на то, что собственные глаза всё время пытаются выловить тёмноволосую макушку в толпе. Спустя неделю пребывания Юры в лагере случился тот самый переломный момент. После водных процедур никого не трогающий Юрка неторопливо шёл по зелёной кленовой аллее. Клёны, казалось, росли везде. Они выстроились с обеих сторон в ряд и будто бы приветствовали Юру, словно он — первое лицо, генеральный секретарь ЦК КПСС или первый заместитель генерального секретаря. Неважно. Главное, что кто-то очень важный. — Или нет, — пробормотал Юра, вдруг отчётливо представив, что упавшие листья — ковровая дорожка, он — известный композитор, а клёны — рукоплещущие поклонники, так и норовящие ухватить Юру за руку или хотя бы за ткань модного пиджака, в котором Юрка себя вообразил. Да, такая фантазия ему нравилась больше. Но стоило кленовой аллее закончиться, образы рассеялись, а перед глазами предстала небольшая площадь, от которой тянулось несколько тропинок. Одна вела к бассейну, другая извилистой змейкой уходила к речке, а третья — к корпусам отрядов. На площади сновали пионеры разных возрастов: кто-то стоял небольшими кучками, переговариваясь о предстоящей дискотеке; кто-то шёл в бассейн с перекинутым на плечо полотенцем, влюблённые парочки медленно шествовали в сторону кленовой аллеи. Юра же решил пойти к себе в комнату, чтобы выбрать наряд для танцев. Не то чтобы он являлся заядлым любителем дискотек, но время в лагере коротать как-то было нужно. Однако не успел он пересечь небольшую площадь, как внезапно его нагнал Вишневский с криком: — Эй, жидёнок. Юрка встал как вкопанный. К нему тут же обратили взор все те, кто в этот момент находился на площади. Конев чувствовал, как их взгляды впиваются ему в тело, словно тысячи иголок. Руки непроизвольно сжались в кулаки. Нет, Юрка никогда не стыдился своего происхождения, да ни у кого вопросов не возникало, но это… Это отвратительное слово — явный перебор. Юрка мог смириться с чем угодно, даже с тем, что его опрокинули с консерваторией, но это… Это уже слишком. Юрка повернулся к Вишневскому с красным лицом, словно ошпаренным кипятком. В ответ на него смотрело ехидное лицо Алёши. — Что ты сказал? — прорычал Юрка, едва сдерживаясь от резкого выпада в сторону Вишневского. Он так не хотел проблем. Алёша снова улыбнулся. В этот раз коварно. — Эй, — вдруг заорал он на всю округу, — а Конев у нас-то жидёнок, — и его противный смех разнёсся по площади. Смех стал последней каплей. И Юрка не сдержался. Он вмиг оказался рядом с Вишневским. Одна рука смяла его белую рубашку, а другая, сжатая в крепкий кулак, уже летела прямо в центр лица, к носу. У Вишневского, к слову, он был картошкой. Такой уродливый и некрасивый, сейчас он окрасился в красный цвет: из ноздрей хлынула кровь. Послышался крик, вокруг началась суета. Юрка пыхтел. Ему казалось, что Вишневский заслужил куда больше, чем разбитый нос. Мимолётно Конев подумал о том, чтобы вновь замахнуться на него снова, но внезапно к нему подлетел новый вожатый. — Ты что творишь, Конев? — прошипел он Юрке прямо в лицо. Удивительно, но в тот момент Юрку перестало что-либо волновать. Он вдруг подумал об одной-единственной правильной на тот момент мысли: у Володи красивые глаза, напоминающие цвет тумана в летнем лесу. Следом за грозным шипением Юрка почувствовал, как его утягивают куда-то в сторону, и услышал гневное от Алёши: — Урод, да я тебя, да я тебя… — Володя резко обернулся к нему и сказал таким тихим, но очень стальным голосом: — Поосторожнее с выражениями, Вишневский. Ты всё же в пионерлагере и на тебе красный галстук. Но Алёша продолжал верещать. Подоспевшие Ирина Петровна и Ольга Леонидовна пытались остановить его кровь, и на изумление — никто из них не сделал ему замечание. Зато посыпались обвинения на Юру: — Конев, — Ольга Леонидовна в своей поучительной манере сверкнула на него сердито, — это уже переходит все границы. Собирай вещи, ты уезжаешь. Юра рассвирепел ещё больше. Он вырвался из хватки Володи, даже не заметив, что к нему прикасался чужой человек, и сделал шаг в сторону, но его снова удержали пальцы вожатого. Юра посмотрел на него, и Володя покачал головой, призывая Юрку не усугублять ситуацию. Юрка скривил губы и почувствовал, что руку саднит, но старался не смотреть на неё. — Ира, отведи Вишневского в медпункт. Пусть Лариса посмотрит на его нос. А ты, Конев, будешь за это в ответе, — она резко развернулась на сто восемьдесят градусов и её походка отдавала гневом. Юра понял, что ему всё равно. Он особо и не был счастлив тому факту, что приехал в «Ласточку», поэтому и не будет грустить, что его вот так турнули. Зато он выпустил пар, который копил к Вишневскому с момента провала экзамена в консерваторию. Однако легче не стало. Когда остальные зеваки тоже стали расходиться, Юра опомнился. Володя по-прежнему держал его за локоть и обеспокоено заглядывал в лицо. — Что случилось? — вдруг мягко спросил он. Юрка моргнул. Опустил взгляд на пальцы вожатого, и тот немедленно разжал их и даже сделал шаг назад, уходя из личного пространства Конева. Юрка не хотел говорить. Но Володя отчего-то вызывал у него доверие. — Он обозвал меня, — негромко ответил Юра. Внутри ещё клокотала злость: она словно билась о грудную клетку, ища выхода, но Юра не хотел выпускать её на ни в чём неповинного Володю. — Как? — всё так же спокойно и мягко спрашивал Давыдов. Юра вспомнил. Опять стиснул зубы. — Жидёнок, — пробормотал он, чувствуя, как вновь закипает. Володя, похоже, почувствовал это тоже и вдруг положил руку на его плечо. Первым порывом у Юры было скинуть чужую конечность, но потом он резко прислушался к своим ощущениям и с изумлением понял, что не чувствует былого раздражения. Рука Володи была тёплой и тяжёлой и, как ни странно, приносила какое-то умиротворение. Такое на Юриной памяти было впервые. Конев взглянул на недовольное и даже сердитое лицо вожатого пятого малышового отряда, и его оно даже позабавило. Володя казался таким… Милым и устрашающим одновременно. — Вот же… — прошипел он, но вовремя одёрнул себя. Юрка догадался, какие слова вертелись на губах у правильного комсомольца, но, видимо, воспитание не позволяло ему выражаться при пионере. — Стой здесь. Никуда не уходи, — Володя огляделся. — Или нет, иди к себе в комнату. Я позже найду тебя, — он разорвал прикосновение, а Юра старался не думать о том, что ощутил пустоту на плече. Только стоило сделать Володе шаг в сторону, как Юрка вышел из какого-то оцепенения и в последний момент спросил: — Куда ты? Володя на секунду обернулся. Лицо его было слишком серьёзным. — Поговорить с… — он запнулся. — Вишневским, — после чего вожатый стремительно удалился по тропинке, а Юрка так и остался стоять посреди площади с недоумением глядя в ровную спину комсомольца. За него что, только что решили заступиться? Вопрос прозвучал мысленно. И, конечно, на него никто не ответил». — Юрка, — его кто-то тряс за плечо. Конев моргнул, отгоняя тёплые воспоминания. Перед глазами возникло взволнованное лицо Володи. — Всё в порядке? — его ладонь ощущалась на плече так же, как и всегда: тепло и обволакивающе. Юрка чувствовал себя в безопасности, находясь рядом с лучшим другом. — Да, — кивнул Конев и огляделся: в кинозале уже было пусто. — А-а, — протянул он, — а где все? Володя усмехнулся и покачал головой, но руку с плеча убрать не спешил. Юрка не возражал. Он, вообще, никогда не возражал против Володиных прикосновений. — Где ты витаешь, Юрочка? — это ласковое «Юрочка» заставляло сердце Конева стучать быстрее. — Занятие уже давно закончено. Юра снова моргнул. Он даже не заметил как из-за погружения в воспоминания пропустил момент, когда Володя завершил первый вводный урок. Юра здесь был просто слушателем. Он проходил сюда всю прошлогоднюю третью смену, когда Володя лично поручился за него, и Коневу пришлось заниматься хоть чем-нибудь, а теперь он пришёл сюда по привычке. — Я… — начал было Юрка, но замолчал. Что он должен был сказать Володе? «Я много думаю о тебе», — Володю может такое испугать. «Я вспоминал тот момент, когда начал чувствовать к тебе что-то смешанное с дружбой и симпатией, что-то в чём ещё сам не разобрался», — ещё лучше. Володя его не поймёт. «Володь, я, кажется, вл…» — на этом Юрка оборвал себя. Вот эта мысль была точно ни к чему. Она страшила, она будоражила, и Юрка не хотел копаться в своих потаённых, ненормальных мыслях. — Я просто немного устал за сегодня, — отмахнулся Конев и встал с кресла, потягиваясь. Рука Володи соскользнула с его плеча, но Давыдов не спешил отстраняться. Он стоял достаточно близко к Юрке, и тот мог уловить аромат его нового одеколона. Юрка знал этот запах: это были самые знаменитые духи для мужчин под названием «Шипр». У отца стояли точно такие же дома, и Юрка пользовался ими беззастенчиво, хоть и знал, что бутылочка одеколона стоила недёшево. — Мы только приехали, а Ирина уже надавала кучу заданий, боясь, что я в первый же день устрою здесь драку! — пожаловался Юра. — Да как же они меня достали, — раздосадовано продолжил Конев и уже хотел было добавить: «лучше бы не приезжал в этом году», как вовремя себя остановил. Он ведь приехал не из-за того, что соскучился по «Ласточке», а из-за того, что «Ласточка» была единственной возможностью вновь увидеть Володю. Этот прошедший год, как они расстались после третьей смены восемьдесят пятого, ребята провели вдали друг от друга, так как жили почти за тысячу километров, и общались посредством писем. Юрке нравилось получать письма от Володи. В них он делился своими делами и успехами, а Юрка в ответ рассказывал о своих. За этот год они так сильно прикипели друг к другу, что Юрке казалось: он без Володи уже никуда. Вот и сейчас пришёл на занятие, чтобы понаблюдать за Давыдовым, пока Ирина не припахала его по новой. Хотя на данный момент уже близился тихий час, и Юрка честно надеялся передохнуть. Володя протянул руку к непослушным волосам Юры и потрепал его по голове, как будто хотел помочь выбросить ненужные мысли. — Юрка, — усмехнулся он, и Юре показалось, что рука Володи как-то нежно провела по его голове, но, впрочем, Конев быстро откинул эти мысли в сторону, — ты не представляешь, как я скучал, — прошептал он, хотя в зале, кроме них, никого не было. У Юры в горле встал ком. Эти слова вышли такими… Ласковыми, такими радостными, что сердце вновь сделало кульбит. С утра им толком не удалось поговорить, зато сейчас, когда было время до обеда, они могли перекинуться диалогом. Однако Юрка не рассчитал, что время обеда наступит именно в следующую секунду. Раздался горн, зовущий всех на трапезу. Юра подавил вздох разочарования. Он не хотел никуда идти, хотел предложить Володе сесть в кресла и просто разговаривать, разговаривать и разговаривать. Но также Юра понимал, что не может лишить вожатого его законного обеда. — Идём? — вопрос всё же прозвучал неуверенно, будто Юра давал время Володе передумать, но Давыдов, до этого бесцеремонно перебиравший пальцами прядки Юриных волос, что, конечно, не вызвало у самого Юры никаких лишних вопросов или недоумения — словно копошиться в голове лучшего друга — это естественно, убрал руку и кивнул, однако с места не сдвинулся. — Слушай, Юр, — он закусил губу, и Юра просто залип на это движение, на то, как красиво кончики передних зубов втянули в себя мягкую плоть. Ему вдруг представилась картинка, где он и Володя стоят друг напротив друга, в тени какого-то огромного раскидистого дерева, и Юра без стеснения наклоняется к губам Володи, припадая своими. Эти образы в голове свели тело каким-то приятным спазмом и в то же время испугали Юру не на шутку. — Ты в порядке? — Володя прищурился, но Юра старался не выдавать волнения. В каком порядке он мог быть, когда видел такое перед своими глазами. Тряхнув головой, Юрка широко, но всё же натянуто улыбнулся, ответил, как можно небрежнее: — Всё путём. Скорее, пошли на обед, — и пулей выскочил из кинозала, надеясь, что удушливый, жаркий воздух поможет ему отвлечься. Шёл Юрка быстро. Володя еле успел нагнать его. — Куда ты так полетел? — слегка запыхавшись, спросил Володя. Теперь он шагал с ним вровень, и Юрке пришлось сбросить скорость хода. — Как — куда? — наигранно изумился Конев. — На обед. Володя кивнул, потом снова продолжил диалог: — Скажи, — как-то вкрадчиво начал он, как будто прощупывал болотистую местность, — ты не хотел бы сбежать сегодня с тихого часа? Я договорюсь с Ирой, — а потом Юрка услышал, как ключи от лодочной станции звякнули у Володи в кармане, и Юра не смог сдержать широкой улыбки, обнажив ряд ровных зубов. Прогулки на воде с Володей занимали отдельное место в его сердце. — Можем сплавать в рощу кувшинок. Я по ней тоже уже успел заскучать. — Это отличная идея, Володь, — Юрка не удержался и хлопнул друга по плечу, а затем они зашли в столовую и разошлись каждый к своему столу. Аппетит у Юрки был отменным и даже жидкий, едва ли не прозрачный борщ, какой здесь всегда подавали, казался ему вкусным. И всё шло хорошо, Юрка украдкой поглядывал, как Володя ест, не забывая при этом делать замечания шумным ребятам. Вообще, Юрка заметил, что вожатый пятого отряда в этом году не такой нервозный, как в прошлом. По крайней мере, в отношении детей. Наверное, в эту смену он уже чувствовал себя более уверенно. Юрка мимолётно улыбнулся, но тут же спрятал улыбку за жестяной кружкой с прохладным компотом внутри. Нечего было показывать эмоции на людях. Юрка снова задался вопросом, когда же всё это началось? Когда сердце стало скакать, как ненормальное? Может, тогда, когда Володя обрабатывал его ссадину на костяшках? «Юрка ушёл к себе в комнату, как того велел вожатый пятого отряда. Хоть Конев и не хотел подчиняться, он понимал, что ему нужно остыть и побыть в одиночестве, а пустая комната — самое подходящее для этого место. Юрка зашёл, нет, влетел вихрем и едва не снёс кровать, которая принадлежала парнишке по имени Митька — его ровеснику. Он вещал из радиорубки ежедневные новости и вроде бы был неплохим юношей. Юрка стремительно подошёл к своей кровати и прямо плюхнулся на неё, будто хотел выместить всю злость на старых, скрипучих пружинах и не менее старом, жёстком матрасе. Юрка уставился в слегка сероватый потолок и думал обо всём и одновременно ни о чём. С одной стороны, он совсем не жалел о поступке, который совершил десятью минутами ранее. Вишневский давно должен был получить по физиономии, и Юрка даже был рад, что он стал тем, кто расквасил его лицо. Но с другой… С другой стороны, теперь Юру выгонят из лагеря. Не то чтобы он прямо-таки расстроился, но в груди всё равно совестливо кольнуло. Он не был комсомольцем, да и в пионеры уже не годился, но всё равно стало стыдно за свои импульсивные порывы. И стыдно стало в первую очередь перед родителями, которые точно разочаруются, когда узнают, что учудил их сын. А потом… Потом Юра вдруг испытал стыд перед Володей. Что подумает о нём собранный вожатый пятого отряда? Наверное, он уже счёл Юрку неуравновешенным человеком, который не может держать эмоции в узде. А кто их тут сдержит, когда оскорбляют таким похабным, мерзким словом? Юру снова начало колотить, но он старался делать дыхательную гимнастику, чтобы больше не сотворить никаких глупостей. Сколько прошло времени с того момента, Конев не знал, ему даже показалось, что он провалился в дрёму, но стоило только услышать, что дверь в его комнату скрипнула, карие глаза Конева тут же распахнулись. Перед ними всё ещё стоял серый потолок. Слух уловил чужое присутствие в комнате. — Юра? — тихий голос Володи раздался рядом с его кроватью, и Юра опустил веки вниз, натыкаясь на взгляд серо-зелёных глаз комсомольца. Юра приподнялся на локтях, а затем и вовсе принял вертикальное положение, свесив ноги и предоставляя вожатому место на его кровати. Володя помялся некоторое время, но потом всё же сел — и тут Юра заметил в его руках аптечку. Брови Конева сдвинулись к переносице, и он непонимающе уставился на Володю. Володя поправил очки на переносице, и тогда Юра счёл этот жест смешным. Ему даже показалось, что очки и не нуждались в том, чтобы их поправлять. Между ними повисло молчание. Юра теребил пальцы и заметил, что его костяшки на правой руке сбиты. «Береги руки, Юрочка», — тут в голове всплыл строгий голос бабули. Да для чего их теперь беречь, хотел ответить Юра, но мысленно промолчал, лишь вздохнул. Вдруг до его руки дотронулись пальцы Володи. Они были тёплыми и мягкими, и Юра в который раз за день не отшатнулся от чужого прикосновения. Вожатый пятого отряда взял правую руку Юры и повертел её из стороны в сторону, словно оценивая масштабы бедствия. Юра хотел нервно усмехнуться и выдернуть руку из довольно крепкого захвата и сказать, отмахнуться, что это пустяки. Что сбитые костяшки — не самое страшное, что произошло за последние полчаса. — Нужно обработать, — всё так же спокойно говорил Володя. Он на секунду выпустил Юрину руку из своей, открыл небольшого размера аптечку и достал оттуда скрученную в толстый рулон вату и стеклянную бутылку с перекисью. Юра молчаливо наблюдал за его действиями, а потом в голове вспыхнуло то, что взволновало юного хулигана: Володя заметил его ссадины ещё на площади, иначе он бы не принёс аптечку. Это наблюдение снова что-то колыхнуло внутри Юрки. Володя был таким внимательным и заботливым. Пальцы вожатого снова обхватили правую руку Юры, и Володя аккуратно промокнул смоченной перекисью ваткой ссадины на каждой костяшке. Юра, не в силах пошевелиться, даже перестал дышать и просто наблюдал за манипуляциями этого комсомольца. Они молчали, пока Володя не закончил и не убрал перекись обратно в аптечку, а ватку выкинул в специально отведённую мусорку. Затем он вернулся к кровати Юры и вновь сел рядом с ним. — Спасибо, — тихо и ошарашено прошептал Конев, всё ещё озабоченный таким вниманием со стороны малознакомого человека. Володя махнул рукой. Вид у него был слишком задумчивый. Юра водил взглядом по комнате, которую уже не раз изучил вдоль и поперёк, и глаза его зацепились за дорожную сумку соседа, лежавшую под кроватью. Конев аж встрепенулся. Ведь ему пора собирать вещи! Он резко вскочил с кровати, и Володя вскинул на него удивлённый взгляд. Когда Юрка подошёл к шкафу, Давыдов не выдержал: — Что ты делаешь? Скрипучие дверцы отворились, и Юра стал шарить по своей полке. Вещей у него было не так уж и много. Обернувшись через плечо после заданного вопроса и посмотрев на Володю, Юрка серьёзно ответил: — Как — что? Пакую чемоданы. Ты же слышал Ольгу Леонидовну… — Ты никуда не едешь, — отчеканил Володя и вдруг отвёл взгляд в сторону окна. Солнце уже клонилось к закату, его тёмно-жёлтые лучи проникали в незашторенное окно, и их блик отскакивал от Володиных очков, пока Володя не повернул голову обратно. Юрка бросил недоумённый взгляд. — Почему? — тут же задал он очевидный вопрос. Володя снова поправил очки, и Юра понял — он нервничает. Но отчего именно, это ещё предстояло узнать. — Я вступился за тебя. Объяснил всю ситуацию. В общем, Ольга Леонидовна, конечно, была не в восторге, потому что Вишневский орал, что всё обязательно доложит папочке, но тебя решили из лагеря не выгонять. Однако поставили одно условие… — Юра закатил глаза. Эти вечные условия порой не давали спокойно вздохнуть. — И какое же? — раздражённо выдохнул Конев, теребя в руках хлопковую рубашку синего цвета — подарок из Германии от его двоюродного дяди. Ткань приятно лежала в руках. — Тебя поручили мне. Так что до конца смены я отвечаю за тебя, — Володя внимательно и серьёзно посмотрел на Юру, — если хоть один косяк, мне напишут такую характеристику, что потом меня ни в какую партию не возьмут. Юра не сдержался и фыркнул. — А у тебя значит в планах вступить в партию? — Конечно, — воскликнул Володя, — а у тебя разве нет таких стремлений? Юрка поджал губы. Всё его стремление заключалось в музыке. Музыка была его жизнью и мечтой. Пока эту мечту не растоптала реальность. — У меня? — скептически проговорил Конев. — Никогда не грезил о партии. Володя кивнул, словно понимал его. Но Юрка был уверен — ни черта этот идеальный умница не понимал. — Просто без партбилета ты не получишь хорошей работы, никуда не съездишь. Наша политсистема, конечно, уже давно изжила себя, устарела, и я бы многое в ней изменил, но… Пока она работает, нужно же ведь хвататься за любую возможность. Юрка смешно вскинул брови. Его лоб наморщился. Вот так Володя, вот так удивил! Юре казалось, что сидящий напротив вожатый как раз таки из таких людей, которые чтят традиции государства и никогда, ни в коем случае его не критикуют, а тут на тебе раз — и политсистема оказывается его не очень-то и устраивает. Это открытие было для Юры приятным. — Только, — Володя огляделся по сторонам, как будто их прослушивали, и понизил голос, когда говорил: — Это всё между нами. Не при Сталине живём, конечно, но сам понимаешь… Юрка кивнул. Понимал. Затем отбросил рубашку обратно в шкаф. Раз он здесь остаётся, значит не нужно придумывать оправдание для родителей. Один камень упал с плеч. — Хорошо, товарищ Давыдов, — вдруг подразнил Володю Юрка, за что получил грозный взгляд из-под стёкол-очков, но потом Володя улыбнулся, видимо увидев несерьёзное выражение лица хулигана Конева». Из воспоминаний его вырвал толчок в бок. Это Лёшка Зимин случайно задел его локтем, когда выбирался из-за стола. — Извини, — бросил полноватый парнишка на бегу, на что Юра только махнул головой. Взгляд его снова вернулся к Володе и тут же потемнел. Рядом с вожатым пятого отряда сидела девушка-блондинка и что-то щебетала ему на ухо. Её губы то и дело растягивались в улыбке, и Юре казалось, что она этими губами задевает мочку уха Володи. Рука на металлической ложке непроизвольно сжалась. Внутри поселился какой-то гнев на обладательницу белокурых кос и еле заметных веснушек на лице. Конечно, Юра знал, кто она такая. Володя уже успел их познакомить, когда они встретились на площади сегодня утром. «У Юры колотилось сердце. Он не видел Володю целый год и теперь предвкушал встречу с лучшим другом. Отцовский москвич тарахтел по знакомым улицам Харькова, и наконец Юриным глазам открылась неизменная Площадь Дзержинского, на которой уже толпился народ. Юра едва не забыл попрощаться с отцом — так сильно он хотел увидеть Володю — и выпрыгнул из машины, бросив на ходу беглое: «Пока, пап». Володя уже стоял в окружении детишек. Среди них Юрка узнал прошлогодних — Петю Пчёлкина, Олега Рылеева, Женю Кузнецова и других, и сразу же про себя усмехнулся: от Пчёлкина точно жди беды. Но в этом году Володя уже выглядел поувереннее. Он не теребил очки через каждые пять секунд и разговаривал с детьми чуть строже. Они, конечно, всё так же разбегались в разные стороны, как мелкие тараканы, но стоило только Володе изменить тональность голоса, как все попытки к бегству тут же прекращались. Юрка беззастенчиво разрешил себе понаблюдать за Володей, ища изменения в его внешнем виде. Но вожатый пятого отряда практически не изменился, однако Юрке казалось, что Володя стал ещё мужественнее и ещё красивее. Сердце Юрки не переставало биться, как сумасшедшее, когда он разглядывал знакомые черты, по которым успел соскучиться. Хоть у него и было фото Володи — всё же оно не могло передать его настоящего. А теперь вот Юрка снова видит его здесь, в нескольких метрах от себя и предвкушает то, что следующие три недели они проведут бок о бок. Стоило Володе поднять голову и встретиться с глазами Юрки, у Конева слегка подкосились ноги, что он счёл ненормальным, но вполне объяснимым явлением — ведь встреча с лучшим другом за год разлуки происходит именно так, да? Володя широко улыбнулся, а потом, оставив малышню на Лену, шагнул в сторону Юры. Когда он оказался на расстоянии вытянутой руки, Юрка не выдержал первым — сделал шаг навстречу и заключил Володю в крепкие объятия, не забыв по-дружески хлопнуть несколько раз ладонью по спине. В нос тут же ударил знакомый аромат, и Юра вдохнул его поглубже, чувствуя, как успокаивается. Они отодвинулись друг от друга, на лицах обоих сияли искренние улыбки. — Привет, — негромко сказал Володя, — наконец-то я тебя увидел. Ты просто не представляешь, как я… — но договорить Володе не удалось. Внезапно рядом с ними появилась высокая девушка со слишком широкой улыбкой. Она как-то по-хозяйски положила руку на плечо Володи, и Юре не очень понравился этот жест. Разве мог к нему прикасаться так кто-то ещё, кроме самого Юры? — Володя, — голос её был приторно-сладким, и Юрка удержался от того, чтобы не скривиться. Она тут же напомнила Коневу лису, хоть и не была рыжей, но на худощавом лице с заостренными скулами проступали еле заметные веснушки, что никак не сочеталось с её цветом волос. — Не представишь меня своему другу? Это ты о нём рассказывал на семейных посиделках? — хохотнула она, и Юра бы приятно удивился тому, что Володя говорил о нём за столом, если бы не эта девушка, стоящая рядом с Володей. Она не была похожа на его сестру, тем более Юрка знал, что Володя — единственный ребёнок в семье. Может, дальняя родственница? Володя прочистил горло, и Юрке показалось, что ему стало неловко. Затем он высвободился от прикосновения девушки и встал немного дальше от неё, что не могло не порадовать Юрку. — Гхм, да, — как-то скованно ответил Давыдов, и Юрке почудилось будто он всеми силами не хочет их представлять друг другу, — Юра, это моя подруга детства, а ныне однокурсница — Аня Земцова. Аня, это Юра Конев. Мой… — тут Володя запнулся, но потом быстро взял себя в руки. — Лучший друг, — от такого статуса Юрка аж засиял. Только вот при взгляде на Анну сияние это резко потухло. Он видел взгляд её хищных голубых глаз, когда она смотрела на Володю. «Подруга детства, мечтающая стать кем-то большим», — брезгливо подумал Юра. — Аня в этом году будет вожатой у четвёртого отряда, — продолжил говорить Володя. Земцова интенсивно закивала. — Да-да, Володя так много рассказывал о лагерной жизни и о «Ласточке» в целом, что мне тоже захотелось попробовать себя в роли вожатой, — воодушевлённо проговорила Аня. Юрка не разделял её восторг. В этот миг он понял — Аня точно испортит эту смену». Так оно и оказалось. Уже в первый день она тёрлась около Володи, не давая ему прохода. Слава Богу, что в кружок не пришла и не смотрела на Давыдова такими вызывающими взглядами. Юрка не сводил недовольного взора с вожатой Земцовой. Он чувствовал, как что-то злобное, неприятное разливается где-то в середине грудной клетки. Ему безумно хотелось вскочить и оттащить Володю от этих цепких пальцев, что так бесцеремонно лежали на его плече. Юрка на секунду прикрыл глаза. Да что же это такое с ним творится? Когда началось то, что Юрка стал считать Володю своим? Может, тогда, когда они, всё ещё сидя в спальне Конева в том году, обсудили проблему с Вишневским? «Юра продолжал стоять возле шкафа. Володя тоже не спешил уходить. — Скажи, — вдруг снова тихо спросил Давыдов, будто боялся что-либо говорить, — почему он так назвал тебя? Ты разве еврей? — По матери, — бросил Конев. Володя нахмурился. — Но как Вишневский узнал об этом? Ты же… Ты же вылитый русский. И фамилия, и имя у тебя соответствующие. Юра пожал плечами. — Наверное, что-то разглядел в душе. Володя вскинул брови и провёл по Юре нечитаемым взглядом. Нахмурился. Видимо, не понял, что Конев имел в виду. — Возможно, ты не знаешь, — вполголоса продолжил Юрка, почему-то немного застеснявшись такой деликатной темы, но потом голос стал чуть увереннее и даже насмешливее, — у евреев есть одна семейная традиция. Когда младенец рождается… — но тут Володя вскинул руку, останавливая поток будущих объяснений. — Я понял, — как-то взволнованно ответил он и стал выглядеть смущённым. Юрка невольно задался вопросом: «представил что ли меня в своих мыслях?», но потом мотнул головой. — В любом случае, — продолжил Володя, — это не дело ума Вишневского. И никто не давал ему права кричать такие слова во всеуслышание. Я, конечно, — Володя строго посмотрел в сторону Юры, — не одобряю кулаки, но ты поступил правильно. И да, я поговорил с Вишневским. Вряд ли он принесёт тебе извинения, но я ему пригрозил, чтобы он к тебе не подходил на пушечный выстрел, иначе… — тут Володя замолк, чем разжёг огонёк любопытства в Юрке. Конев стоял с приоткрытым ртом, потому что ещё никто и никогда за него не заступался. Обычно Юрка привык решать свои проблемы сам. — Иначе — что? — не выдержав, спросил Юрка. — Иначе будет иметь дело со мной, — просто ответил Володя». Обед закончился. Аня встала из-за стола, и Юра выдохнул, когда Володя снова остался один. Он поднял голову и перехватил Юркин взгляд, кивнул и слабо улыбнулся, а затем показал глазами в сторону выхода. Юрка кивнул в ответ. Пока все отряды собирались на тихий час, Юрка прошмыгнул мимо толпы и пошёл в сторону тропинки, ведущей к реке. Никто его не останавливал и не тормозил. Значит, Володя и правда договорился с Ирой, чтобы та отпустила Юрку с ним. Давыдов нагнал его на половине пути. Вместе они стали спускаться к реке. — Ну что, — улыбнулся Володя, — расскажешь, как твои дела? Юрка улыбнулся в ответ. О своих делах Володе он готов был вещать без умолку, потому что видел, что лучшему другу важно и интересно знать всё то, что происходит в его жизни. И пока они шли в сторону лодочной станции, Юрка до сих пор прокручивал в голове вопрос: «и всё-таки когда же всё это началось?»