С любимыми не расставайтесь

      Из-за того, что Володю назначили худруком, ему пришлось перенести время своего кружка на десять утра — сразу после завтрака. Володи на утренней трапезе не было, и Юрка заботливо прихватил ему свою нетронутую ватрушку, чтобы Давыдов совсем не остался голодным.              Войдя в кинозал, Юра застал Володю сидящим на краю сцены и что-то записывающим в табулатурную тетрадь. На лице Конева тут же заиграла улыбка, потому что тетрадь, лежавшая на коленях у друга, была его подарком на день рождения Давыдова.              Юрка помнил, как за неделю до шестого ноября прошлого года, шатался по книжному магазину в поисках подходящего презента для Володи.              «Дождь лил четвёртый день. Казалось, что с приходом ноября в Харьков случится подтопление города — такие сильные ливни здесь в это время года уже давно не проходили. Юрке бы сидеть дома, но он, вопреки здравому смыслу, с такими же другими прохожими, бежал в сторону центрального универмага — самого первого торгового центра, который появился в этом городе. Юрка видел довоенные фотографии этого здания, которое в годы войны было полностью разрушено, и нынешняя постройка кардинально отличалась от прошлой. Раньше у универмага не было арочных окон с обилием украшений на фасаде, а вход в торговый центр имелся только один. Сейчас же внутрь можно было попасть ещё и с боковых дверей.              Прохожие, как маленькие потревоженные муравьи, бежали в сторону универмага, прикрываясь воротниками тёплых курток или зонтами. Вокруг было серо и уныло. Юрка в резиновых сапогах шагал прямо по огромным лужам и радовался тому, что в кои-то веки послушал маму, которая настоятельно рекомендовала ему обуться по погоде. Хоть Юрка и выходил из дома тогда, когда дождь сделал небольшой перерыв, всё же он вник материнскому совету, ещё и дождевик с собой прихватил — и теперь дождь ему был не страшен.              Торговый центр замаячил на горизонте. Юрка зашагал быстрее и вскоре оказался внутри огромного, тёплого, а главное сухого помещения. Людей в универмаге было предостаточно — Юрке даже на миг показалось, что половина Харькова решила скоротать время в стенах торгового центра.              Он снял мокрый капюшон дождевика с головы, и его чёлка, влажная, со стекающими мелкими каплями по кончикам, смешно стала топорщиться в разные стороны. Юра провёл рукой по волосам, стряхивая воду на белый кафельный пол торгового центра, который после пришествия стольких людей окрасился в грязно-серый цвет. Уборщицы не успевали вытирать пол, а особо буйные детишки разнесли грязные следы на много метров вперёд.              Юра пошёл в сторону эскалаторов, чтобы подняться на второй этаж, туда, где располагался самый громадный по площади книжный магазин. По пути туда Юрка долго думал, что бы такого подарить Володе, что могло оставить ему память о Юре на долгие годы, даже если они и встретятся следующим летом.              Почему-то Володя у Юры ассоциировался с книгами. Может, виной тому были очки на сосредоточенном лице вожатого, строго поглядывающем на малышню, которые всегда делали из человека «умника», а может то, что Володя просто был таким… Правильным и хорошим. И книги любил.              Однако проходя между полками, наполненными различной литературой, Юра никак не мог определиться с тем, какую книгу хотел бы подарить Володе. Юрка хотел выбрать что-то особенное, что-то такое, чего не было ни у кого другого.              Ноги сами принесли его в отдел, связанный с музыкой. Юра опомнился только тогда, когда увидел ряд названий: «Моцарт. Сонаты для фортепиано», «Играй, мой баян. Старинные русские вальсы», «Песня-69», «Песня-70», «Песни из оперетты «Тысяча метров любви»», которые что-то всколыхнули в груди. Володя ведь играл на гитаре и даже говорил Юре, что пытался что-то сочинить. Юра иногда видел, как Володя писал в тоненькой тетрадке, но никогда не интересовался, что именно хранилось на тех листах. Они вообще не обсуждали музыку, потому что Юрка становился сразу поникшим. Музыка была единственной темой, на которую они наложили негласное табу.              Несмотря на тоску, Юра не спешил покидать это место. Что-то подсказывало ему, что стоит приглядеться к тонким и толстым изданиям.              Юрка вновь пошёл между стеллажами. В этом отделе сейчас никого не было, и Конев мог спокойно бродить среди узких проходов, не задевая своим телом чужие конечности. Он гулял по аллее разноцветных переплётов и пёстрых букв, пока глаза его не выцепили стеллаж, на котором лежали тетради для нот. Среди них были как с пустыми полями, так и с нарисованными внутри нотами. Юра взял одну из них с полки. С виду она была простая: в меру тонкая, терракотового цвета. На одной треть обложки были прочерчены чёрные вертикальные линии, которые в середине прерывались на рисунок арфы, окруженной венком, а затем уходили вниз, до конца самой обложки. По центру красивыми буквами было выведено «Тетрадь для нот». Юрка перевернул обложку обратной стороной, на которой значилось: «Чеховский полиграфический комбинат», значок этого самого комбината и выбитая цена тетради: «11 коп».              Юрка поджал губы. Вот за что он не любил дарить книги или любые другие печатные издания — так это за то, что на каждом из них били ценник, а следовательно получатель такого подарка обязательно будет знать о стоимости.              Но Юрка уже не видел другого подарка для Володи. Пустая нотная тетрадь — это самое идеальное, что Юрка мог отправить Давыдову. Тетрадь всегда будет напоминать о нём, а Володя сможет записывать музыку в специально отведённое место, а не на отрывках бумаги или каких-то старых тетрадях.       Решительно кивнув самому себе, Юрка поспешил в сторону кассы.              — Вам упаковать или предложить пакет? — молодая девушка в белой блузке и длинной клетчатой юбке каких-то мышиных цветов задала вопрос Юрке. Конев на секунду задумался. Бумаги на каждом прилавке любого магазина было с лихвой, и за материал, как и за упаковку, денег не брали. А запакованная нотная тетрадь будет смотреться в посылке презентабельнее, чем без неё.              Юрка кивнул.              — Запакуйте, пожалуйста, а пакет у меня есть, — пока девушка отрывала бумагу и укладывала тетрадь внутрь будущей упаковки, Юрка залез в карман куртки и вытащил аккуратно сложенный вчетверо белый поэлителеновый пакет.              — Ух ты, — не выдержала девушка, когда увидела на нём изображение талисмана Олимпийских игр, проходивших в стране в тысяча девятьсот восьмидесятом году. Бурый мишка, слегка помятый от того, что пакет был сложен долгое время, смотрел на неё с белого фона, а над рисунком и под ним были выбиты две надписи: «Москва 1980 и Moscow 1980». — Какой символичный пакет. Наверное, дорогой, — пробормотала она, закончив оборачивать тетрадь. Юрка пожал плечами.              — Не знаю, — следом ответил он, забирая с прилавка подарок Володи, — этот пакет маме подарила подруга. Она его ценит, как зеницу ока. Узнает, что я его взял — убьёт, — Юрка зачем-то поделился этой историей с незнакомым человеком, но девушка, чьё лицо было доброжелательным, прыснула со смеху.              — У моего отца есть пакет с изображением сигарет «Мальборо». И он очень любит брать его с собой, куда бы не шёл.              Юрка усмехнулся.              — Эти пакеты изменят нашу жизнь, — подметил он философски. — Спасибо, до свидания, — Конев кивнул, распрощался с кассиршей и отправился на выход.              Дождь уже прекратился, но небо Харькова по-прежнему было затянуто тёмными, почти что чёрными тучами. Юрка взглянул на наручные часы и понял, что ещё успевает на почту, чтобы отправить посылку Володе.              В тот день он потратил все свои карманные деньги, но ничуть не пожалел, потому что письмо с благодарностями от Володи вызвало мурашки по телу».              Сейчас Юрке было приятно видеть, что его подарок приехал вместе с хозяином и использовался этим же хозяином по назначению.              Конев не выдавал своего присутствия, чтобы не спугнуть вдохновение, которое, похоже, настигло Володю, раз он даже не повернул головы в сторону входа. Юрка украдкой наблюдал за тем, как Володя, грызя карандаш, хмурился. Между бровями пролегла складочка, и Юрке тут же захотелось подойти, дотронуться пальцами, чтобы разгладить её, но через секунду лицо Давыдова снова расслабилось, он вытащил карандаш изо рта, что-то черканул в тетради, а затем, спрятав пишущий предмет за ухо, взял гитару и наиграл какую-то мелодию. Юра раньше её не слышал. Музыка без слов стала разноситься по залу. Она была ненавязчивой, воздушной, до дрожи такой красивой, что Юрка даже закрыл глаза. Он вдруг представил пустынный берег моря, шум прибоя, заходящий за горизонт огненный солнечный диск, треск поленьев в костре и Володю. В его фантазии они вдвоём сидят на пледе. Володя играет эту же мелодию на гитаре, а Юрка без какого-либо стеснения обнимает его за талию и сидит со склоненной к его плечу головой. Мелодия, которая вырывается из-под струн, обволакивает их обоих, и Юрке кажется, что они под каким-то куполом, что они — единственные, оставшиеся на планете жители. Рядом с морем хорошо. Рядом с Володей — тоже. Рядом с ним сердце замирает от какой-то трепещущей нежности и пускается в пляс, когда Володя в фантазии Юры поворачивает голову слегка вбок и утыкается губами в тёмно-русую макушку. Юрка млеет от собственной фантазии. Млеет от той музыки, что льётся со всех сторон.              Но фантазия растворяется, потому что прерывается мелодия. Юрка открывает глаза и видит, как Володя снова что-то пишет на полях тетради, мимолётно улыбается, так нежно, что у Юрки перехватывает дыхание от этой улыбки, а затем опять начинает игру. Мелодия по-прежнему плавная, словно покачивающаяся лодка на тихих волнах, и Юра невольно вспоминает момент, когда услышал первый раз игру Володи на гитаре.              «После ужина Володя выловил Юрку, всё ещё находившегося в испорченном настроении из-за драки с Вишневским, который, к слову, пытался за столом испепелить Конева взглядом, и собиравшегося идти спать. Настроения, чтобы танцевать, у него не было, хоть Анечка вместе с Машей пытались приободрить Юрку всеми возможными способами.              Юрка шёл через аллею клёнов, слегка ссутулившись. Редкие пионеры, встречающиеся ему на пути или обгоняющие его, смотрели на Юрку с каким-то любопытством. Конев держался, чтобы не огрызнуться на очередной взгляд.              — Юр! — внезапно позади послышался голос Давыдова, и Юра резко остановился, обернулся. Володя подошёл к нему. — Завтра в одиннадцать жду тебя в кинозале, — он растянул губы в улыбке, и Юрка счёл эту улыбку довольно привлекательной.              На следующий день он был, как штык, в одиннадцать на территории кинозала. Внутри, кроме Володи, больше никого не наблюдалось. Конев подошёл к Давыдову, стараясь не обращать внимания на пианино, скромно стоящее в углу. Юрка даже издалека видел, что музыкальный инструмент уже давно не использовался по назначению — толстый слой пыли, коей дышал весь кинозал, лежал на поверхности закрытой крышки.              Юрка печально посмотрел в сторону некогда любимого инструмента. Точно такое же пианино стояло у него в комнате, но с того момента, как он провалил экзамен, пианино стало служить другим благам: подставкой под всякий хлам. Мама причитала каждый раз, стоило ей зайти в комнату к сыну, что он извращается над тем, что так дорого им досталось.              «Юра, мне больно смотреть на пианино!»              «Юра, сынок, разгреби этот хлам с инструмента. Давай отдадим ту старую футболку Мите Мамедову, — соседскому мальчишке — у него сейчас тяжёлая ситуация в семье, отца в Афганистан забрали».              «Юра, я продам это пианино, если ты сейчас же не вытрешь с него пыль!»              «Юрочка, ну почему ты не хочешь снова играть…»              Он слышал ещё много чего, но всегда отмахивался от материнского нытья, однако не давал ей ни самой убраться, ни продать музыкальный инструмент. Хотя и сам не понимал, почему? Он больше не играет, не видит в этом смысла, а заваленное пианино только приносит боль. Но продать инструмент, который дарил столько вдохновения, который в трудную минуту, пока Юра не разочаровался в мире полностью, помогал утихомирить мысли в голове — казалось ему своего рода предательством. Хотя Юра и так предавал его, когда каждый раз равнодушно проходил мимо и даже кончиками пальцев не касался гладкого дерева.              От мыслей его отвлекла тихая мелодия. Юрка повернул голову в сторону сидящего за гитарой Володей и так и застыл. Вид вожатого пятого отряда, слишком сосредоточенный и в то же время мечтательный навсегда въелся в голову Юры. Володя сидел с закрытыми глазами и на ощупь, по памяти перебирал струны, извлекая из них нежнейшее звучание.              Юра сразу узнал песню, которую исполнял Володя, а через несколько секунд послышался его плавный голос:              — Дрем-лет прити-хший се-ве-рный го-род, низ-кое не-бо над голо-вой, что-о те-бе снится, Крей-сер Авро-ра, в час, когда у-тро вста-ёт над Нево-ой… — Володя тихо подпевал собственной игре на гитаре, и в этот момент Юрка испытал невероятную гамму положительных эмоций, которая брала начало от красивой игры и заканчивалась от потрясающего тембра вожатого пятого отряда, от которого у Юрки по телу пробежали мурашки. Песня «Крейсер Аврора» всегда вызывала в Юрке какие-то грустные мысли, но в исполнении Володи Юрка вдруг обнаружил в ней светлые тона. То, как Давыдов пел, как его голос растекался по пустому кинозалу, как проникал в сердце Юры — всё это впиталось в память Конева, и он понял, что хотел бы слушать голос Володи вечно. Он вдруг обнаружил себя, сидящим в кресле и неотрывно смотрящим за Володей, глаза которого всё ещё были закрыты, а руки также перебирали струны по памяти. Зрелище впечатляющее. Когда-то Юрка тоже так мог. Когда-то ему тоже не нужно было смотреть на клавиши. Он играл от души, зная наизусть каждую из семи натуральных нот каждой октавы и пять полутонов, что всегда находились между ними.              Но, на удивление, смотреть на играющего Володю Юрке не было больно. Наоборот, ему было прекрасно. Ему только и хотелось, что слушать и слушать этот бархатистый голос, этот спокойный тембр, который словно обволакивал Юру со всех сторон и приносил умиротворение в покалеченную душу.              Когда Володя закончил, он открыл глаза и тут же, встретившись с карими глазами Юрки, вздрогнул, а затем, неожиданно для Юрки, стал смущённым. Его щёки слегка покраснели — и Юре казалось, что ничего милее в жизни он не видел.              — Ты уже здесь… — проговорил Володя, отводя взгляд в сторону и прочищая горло. — Привет.              Юрка подскочил с кресла. Володя сидел на краю сцены, свесив ноги, и Конев оказался близко к нему.              — Привет, это было восхитительно, — выдохнул Юрка, глазами показывая на гитару, — может, сыграешь ещё? Я бы очень хотел послушать.              Глаза Володи засветились от какого-то восторга, но сыграть и спеть Володе в тот день ещё раз не удалось — в кинозал влетели детишки, изъявившие желание поучиться у вожатого, а после и Юрку, и Володю закружил водоворот лагерных дел».              Но тот первый раз, когда Юра услышал Володю, навсегда остался в его памяти. И сейчас, слушая новую мелодию, Юрка чувствовал, как ему становится хорошо.              Юре невыносимо хотелось подойти ближе к Володе, хотелось провести рукой по волосам, спуститься к шее, погладить выемку между ней и началом плеча, хотелось прижаться… От таких мыслей стало не по себе. Юрка отвёл взгляд в сторону и наткнулся на слишком строгий взор белокаменного вождя, словно Владимир Ильич, тёзка его объекта обожания, читал мысли Юрки.              — Интересно, — пробормотал Конев вполголоса, будто и правда собирался вести беседу с бюстом Ленина, — а что бы сказал Володя, если бы я ему во всём признался? Каким взглядом бы одарил меня? Назвал бы больным? — взгляд Юры снова метнулся в сторону Давыдова, но тот по-прежнему был сосредоточен на гитаре. — Но разве это плохо — любить? — Юрка сел на тумбу, находившуюся около стены, и та опасно качнулась. Рядом с ним, на другой продолжал стоять молчаливый бюст. Конев снова посмотрел на Володю. — Я, правда, о таком не слышал и никогда не видел, чтобы… — он поджал губы, не окончив предложение. — Но я ведь чувствую, а значит, такое — существует. А вы, Владимир Ильич, вы, такое видели? — Ленин молчал, Юрка смотрел перед собой, а потом вдруг закинул руку на аккуратно обрубленные плечи вождя, как бы приобнимая молчаливый монумент, и это стало его ошибкой: тумба, на которой он сидел, снова качнулась и накренилась в сторону своей сестры, на которой стоял Ленин, и та не выдержала такой вес: бюст, ещё одна тумба и сам Юра, который хоть и отличался худобой, всё же был тяжеловатым для предмета интерьера. Владимир Ильич тоже накренился и стал падать головой вниз.              — О нет, — крикнул Юра, а дальше всё было словно в замедленной съёмке: Конев спрыгивает с тумбы, выставляет руки вперёд, успевает схватить Ленина в прыжке и падает вместе с ним на пол, больно ударяясь спиной о деревянные половицы кинозала. Его шум привлёк Володю, рука которого дрогнула — Юра услышал это по визгу струны.              — Юра, — взволнованный голос Давыдова через мгновение раздался откуда-то сверху. Конев, прижимающий к себе Ленина, отодвинул бюст в сторону и слегка напуганными глазами посмотрел на склонившегося над ним Володю. Во взгляде друга читались настороженность и взволнованность. — Ты в порядке? Что это ты делаешь?              — По… Помоги, — прохрипел Юрка, думая, что Владимир Ильич отдавил его печень и селезёнку. Володя обхватил бюст вождя поперёк и поставил его на пол. Конев выдохнул и сел, чувствуя, что спину немного саднит и тянет.              «Только этого не хватало», — мимолётно подумал Юрка, но потом перехватил недоумевающий и всё ещё ожидающий ответа взгляд Давыдова.              — Так что же ты делал с Владимиром Ильичем, что я застал вас в такой интересной позе? — Володя явно насмехался над ним.              «А с кем мне ещё находиться в такой позе, если любое прикосновение к тебе — вызывает запретные ассоциации», — хотел было огрызнуться Юрка, потому что чувствовал себя униженным, понимая, как глупо выглядел со стороны: мало того, что упал так неловко, так ещё и Ленин его придавил. Какой-то акт вандализма получился.              Но Юрка тактично умолчал о посторонних мыслях и ответил:              — Делился с ним впечатлениями от той музыки, которую только что услышал, а он возьми и начни падать, а я пытался его спасти ценой своей жизни, между прочим, — Юрка сейчас был похож на нахохлившегося воробья: скрестил руки на груди и отвернул голову в сторону всё того же молчаливого и грозного Ленина. Всё же стало стыдно за свою неуклюжесть. Володя тихо рассмеялся, и Юрка навострил уши, потому что смех Володи всегда был заразным.              — Ладно, юный вандал, — он протянул ему руку, помогая встать. Ладонь у Володи была тёплой и сухой, и Юрке так нравилось ощущать на пальцах небольшие шероховатые мозоли от гитары. Хотелось провести по подушечкам, сплести пальцы между собой, поднести к губам…              Ну вот, опять началось. Это уже стало манией. Так и до сумасшествия недалеко. Юрка чувствовал, как с каждым прикосновением, его отношение к Володе меняется. Если раньше его тянуло к Давыдову только потому, что им было весело, что они говорили обо всём на свете, что Юрке нравилось проводить смену в компании человека, ставшего ему впоследствии другом, то теперь его тянет как-то… Мучительно что ли. Юрка чувствует этот нарастающий ком, состоящий из желаний, и боится, что в один прекрасный момент случится внутренний взрыв, который заставит этот ком скатываться вниз, постепенно превращаясь в лавину, которая погребёт под собой Юру.              Но как сделать так, чтобы внутреннего взрыва не случилось? Как сохранить дружбу с тем, с кем дружить не хочется? Больше не хочется. Хочется переступить запретные грани, стереть последние сомнения, шагнуть в эту пропасть под названием… А под каким названием? Влюблённость, любовь или влечение? А может всё вместе?..              Встав с прохладного пола, Юрка немного поморщился — спина чуть заныла от резкого движения, и это не укрылось от Володи. Он, продолжая удерживать Юру за руку, прищурился, словно плохо видел даже в очках.              — У тебя что-то болит?              Юрка тут же сделал непроницаемое лицо. Он был уверен, что со спиной всё в порядке, и то, что немного саднит — пустяки.              — Нет, — быстро соврал он, но Володя ему не поверил.              — Юра, — предостерегающе проговорил он, — я знаю тебя слишком хорошо. И вижу, что ты врёшь.              Юрка вздохнул. Ну вот как от этого человека можно было что-то скрыть? На секунду даже почудилось, будто Володя прознал о его чувствах, но старательно делал вид, что его это не касается.              Хотя Юрка не верил, что Володя оставил бы это просто так, если бы что-то заподозрил. Володя бы вывел его на разговор. Возможно, поругал бы. Или сказал, чтобы Юрка не занимался глупостями. Нет, Володя точно ничего не знал, а значит что-то от него всё же можно было скрыть.              — Да спина слегка побаливает, наверное, ушиб, когда падал на пол вместе с Лениным, — Юрка как всегда отмахнулся. Он столько раз получал ссадины, столько раз падал с высоты, столько раз сдирал кожу, что и не сосчитать. Удивительным при всём этом было то, что Юрка ни разу не сломал ни одну из конечностей. Видимо бабушкино «береги руки» было своеобразным талисманом, оберегающим от страшных последствий.              — Идём, я посмотрю, — Володя потащил его к первому ряду и усадил на кресло, сам сел на соседнее. — Повернись спиной, — слегка приказным вожатским тоном проговорил Давыдов, и Юрка ощутил, как волосы у него на шее встали дыбом, а по телу прошлась какая-то нездоровая волна, которая скрутила спазм где-то внизу живота. Да что же это такое?!              Юрка, чтобы отвлечься, повернулся спиной, как и попросил Володя, и тут же пожалел об этом, потому что почувствовал, как Володя обхватил пальцами края Юркиной футболки и начал поднимать её кверху.              Юра застыл и стал ничуть не хуже, чем каменное изваяние Ленина, стоящее теперь не на тумбе, а на полу кинозала.              Даже в смелых фантазиях он не мог представить себе того, что Володя сам оголяет его тело, и пусть это было только из-за заботливых побуждений.              Вторая волна накатила сильнее, спазм повторился, ощущение чего-то горячего разнеслось по всему телу. Сердце забилось быстрее, Юре казалось, что оно теперь не в грудной клетке, а где-то в районе горла, он даже на секунду подумал, что сейчас выплюнет этот орган, заставляющий его волноваться — так сильно оно заходилось в ритме.              Володя тем временем поднял футболку до середины спины, и Юра почувствовал, как по оголённой коже пробежался холодок — где-то в кинозале непрошенным гостем гулял сквозняк — или, может, ему стало холодно от тех мурашек, что бессовестно бегали по всему телу.              «Лишь бы он ничего не заметил», — взмолился Юрка, потому что сам испугался своей реакции. Володя молчал, и Конев счёл это хорошим знаком, значит всё с его спиной в порядке. Но потом случилось то, чего Юрка никак не ожидал: Володя аккуратно коснулся мозолистыми подушечками пальцев места возле лопаток и провёл по этому месту ласково, отчего Юра вздрогнул так сильно, что Володя тут же убрал руки.              — Прости, — прошептал он с каким-то придыханием, но Юра не обратил на это внимания, потому что был занят собственным дыханием, — больно? — заботливо уточнил Володя, а потом стал бережно натягивать футболку Юры обратно. — У тебя там два небольших ушиба, они уже покраснели, и мелкая ссадина, — как только футболка была окончательно опущена, Юрка резко повернулся к Володе и даже не поморщился, когда ушибы отозвались лёгким дискомфортом на спине, — может, к Ларисе Сергеевне? — немного тише обычного спросил Володя. Он как-то завороженно смотрел на Юру, а Юра смотрел на него, спиной всё ещё чувствуя недавние прикосновения лучшего друга.              Юрке так и хотелось сказать: «дотронься до меня ещё раз, я хочу ощутить твои касания, мне так хорошо, когда у нас с тобой есть контакт», — о, сколько разных слов и предложений вертелось на кончике его языка.              — Я не пойду, — выдохнул Юрка. Они с Володей сидели как-то слишком близко друг к другу. — Мне будет лучше здесь… — «с тобой. С твоими прикосновениями». Ну почему он не мог сказать это вслух?              — Ты уверен? — неуверенно спросил Володя. Выглядел он каким-то загнанным, и Юрка не мог понять, отчего друг находится в таком состоянии.              — На мне всё заживает, как на собаке, — усмехнулся Юрка, пытаясь разрядить обстановку. Володя смотрел на него пристально, видимо, высматривая признаки дискомфорта, но Юрка правда не чувствовал, что нуждается в обработке таких мелочей, как ссадины. Гораздо занимательнее для него были реакции на Володины прикосновения: будоражащие сознание, подкидывающие неприличные картинки, в которых вместо пальцев — Володины губы исследуют эти незначительные царапины и успокаивают их таким робким, несмелым прикосновением. Почему-то Юрка думал, что если бы они с Володей пришли к чему-то такому, то именно это и было бы между ними: стеснение, осторожность, нерешительность, но вместе с тем ими бы овладевала некая жгучесть. — Красивая мелодия, — Юре нужна была любая нить, за которую он мог бы зацепиться, чтобы вылезти из ямы непристойностей, в которые Конев загонял себя с каждым днём всё сильнее и сильнее. Ему хотелось бы не одному вариться в этом котле образов, вызывающих спазмы по всему телу, но позвать Володю к себе — он бы ни за что не решился.              — Тебе правда нравится? — Володя как-то сильнее подался к нему, и Юрке вдруг показалось, что серо-зелёные глаза друга словно светятся изнутри. Их цвет успокаивал. Юрка старался смотреть прямо в глаза напротив, но собственные так и хотели опуститься чуть ниже: провести быстрым взором по прямому, слегка вздёрнутому носу, и устремиться на тонкие, порой поджатые в негодовании, губы. Но Юра не мог так рисковать. Не мог пялиться в открытую на губы друга, когда они сидят вот так близко… Это ведь имело свои последствия. Последствия, о которых Юра, вероятно, будет жалеть в будущем.              — Да, — выдохнул Юра, — о чём она?              Володя как-то смущённо улыбнулся и не отводил взгляда от Юрки, когда говорил:              — О самом прекрасном ч… — но он оборвал себя на полуслове, потому что дверь в кинозал скрипнула, и Юрке с Володей пришлось отпрянуть друг от друга. В помещение ворвалась малышня, звонко переговаривающаяся о чём-то своём.              Юрка снова посмотрел на Володю, но тот уже встал с кресла и поспешил занять свой «преподавательский» стул, пока малышня рассаживалась по своим.              А у Юрки вертелось на уме только одно: о чём хотел договорить Володя? Что было прекрасным «ч»? Чувством? Человеком?              — …Сегодня мы повторим аккорды и разучим с вами… — до него доносился спокойный голос Давыдова, а Юрка всё никак не мог выкинуть из головы последние десять минут. Ленин. Его падение. Бережные пальцы Володи. Его близость. О, Юра точно сойдёт с ума на этой смене. Если уже не сошёл.              Послышался стук каблучков. Юрка обернулся через плечо, отвлекаясь от назойливых метаний, что покоились в его голове уже длительное время, и увидел, как Сидорова в открытых босоножках голубого цвета, в красивом платье небесного оттенка спешила в сторону сцены. Её волосы, заплетённые в косу, были завязаны красной резинкой, словно она — замена пионерскому галстуку, и перекинуты через плечо, тем самым напомнив Юрке причёску Анечки в тот вечер, когда Кошелева хотела его поцеловать.              — Маша? — Володя явно был удивлён приходу девушки из первого отряда. — Репетиция будет чуть позже, — продолжил он, держа гитару на коленях. Маша встала рядом с креслом, на котором сидел Юрка, и выглядела она слегка запыхавшейся, будто бежала сто километров.              — Я знаю, — выдохнула она коротко, её грудь вздымалась от частого дыхания.              «Ну точно бежала», — подумал Юрка, стараясь не показывать, что он не очень-то и доволен её присутствием. Маша стояла почти спиной к нему, и Юрка мог понаблюдать за её такой же ровной осанкой, как у Земцовой. За год Машка, как показалось Юрке, вытянулась, стала ещё худее, а в гардеробе появилось больше платьев.              «И чего она припёрлась?» — мысленно спросил Юрка. Ответ на его вопрос послышался тут же:              — Я просто тоже хотела бы попробовать научиться играть на гитаре, — Юрка едва не поперхнулся воздухом и едва не вскочил с кресла, чтобы закричать: «тебе здесь делать нечего». Пришлось сжать руки на подлокотниках, чтобы ненароком не воплотить свои желания в реальность. — Вы ведь не против, Владимир Львович? — она сказала это слишком официально, и Юрка хлопнул глазами. Володя тоже вскинул брови, но потом как-то снисходительно улыбнулся. Очевидно, ему стало приятно, что Маша соблюдает границы при чужих людях. Юрка-то знал, что Володя разрешил ей обращаться к нему на «ты» ещё в прошлом году, когда они вчетвером — Юрка, Володя, Анечка и сама Маша — помогали украшать зал ко дню, посвящённому дню строителя, который обычно отмечали во второе воскресенье августа.              « — Напомните, — Анечка, разбиравшая каски по цветам, подала голос. Юрка и Володя вешали плакат с надписью: «Строим великие дела», а Маша готовила место для будущего творческого уголка. — Почему только мы вчетвером работаем?              Повесив плакат, Володя и Юра спустились со стремянок, и Давыдов, вытерев пот со лба — август в восемьдесят пятом выдался отвратительно жаркий — ответил ей со вздохом:              — Потому что Ольга Леонидовна настояла на этом. У неё ко мне большое доверие, как и к вам.              Конев не выдержал: расхохотался так, что эхо его смеха разлетелось по всем сторонам.              — Ага, — хохоча проговорил Юрка, — особенно ко мне у неё доверие на все сто.              Маша и Анечка его шутку не оценили, зато понял Володя.              — Ты под моим присмотром, — весело отозвался Давыдов, — а значит она может спать спокойно.              — Владимир Львович, — робкая Маша подошла ближе к молодым людям и слишком влюблённо заглянула в лицо Володи. Стоявший Юрка с любопытством поглядывал на Сидорову и на реакцию Володи. — Я закончила с творческим уголком. Ещё с чем-то нужно помочь?              Володя задумался над её вопросом, но потом покачал головой.              — Нет, Маш, думаю, что этого достаточно. Ты можешь идти, — Маша кивнула и собиралась развернуться, как Володя вдруг сказал: — И да, можешь обращаться ко мне Володя, когда мы среди друзей. Не люблю я этот официоз».              О, Юрка помнил Машкино лицо в тот момент. Оно стало искриться такой радостью, что Юрка даже не понял, что такого было в том, что Володя разрешил ей обращаться к нему только по имени.              Вот у Юрки вообще таких проблем не имелось. Они с Володей как-то сразу свыклись: Володя и Юрка. Никаких Львович или Ильич. У них всё срослось так, как было нужно.              — Нет, конечно, проходи, — Володя жестом указал на свободный стул, а затем посмотрел на Юрку. Конев постарался не хмуриться, хотя чётко понимал, что у него это плохо выходит.              Сидорова умудрилась влезть и здесь. Хотя в прошлом году ни разу не приходила и даже не интересовалась музыкой. А тут, мало того, что выяснилось, что она на пианино играет, так ещё и гитаре хочет научиться. Ну прям талант пропадает, язвительно подумал Юрка.       — Юр, — позвал его Володя, отвлекая от негативных мыслей, — не сходишь в кладовую? Там вроде была ещё одна гитара. Я точно помню.              Юрка молчаливо встал и поплёлся сначала на сцену, затем за кулисы, нырнул в открытую дверь, которая выводила в короткий коридор, где стояла ещё одна дверь, прятавшая за собой кладовую.              Кладовая была небольшим помещением. В ней покоились разные предметы, начиная от мелких скрепок и заканчивая такими массивными, как скелет из класса биологии. Зачем он там стоял, Юрка не знал, но предполагал, что в какую-то смену устраивали день с врачебной тематикой.              Музыкальные инструменты нашли пристанище в отдельном шкафу. Их было достаточно много: и губные гармошки, и пару баянов, и несколько блокфлейт, были даже тамбурины.              Гитара действительно осталась одна. Остальные ушли в руки малышни, которой в этом году было чуть больше, чем в прошлом.              Юрка стиснул зубы. На секунду посетила мысль, чтобы вернуться в зал и с виноватым видом сказать, что гитары больше нет, что Машка опоздала с приходом на кружок, но Юрка понимал, что совесть и расположение Володи не позволят ему построить козни против Сидоровой.              Беря гитару в руки, Юрка подумал, что недооценил Машку. Он-то надеялся, что она испугается препятствия в лице вожатой Земцовой, но не тут-то было. И когда эта робкая девчонка с двумя косичками стала решительной девушкой?              Вернувшись обратно и вручив Маше инструмент, Юрка всё ещё негодовал от такого положения вещей. Но что он мог сделать? Не запрещать же Машке приходить в кружок, более — это мог сделать только Володя, а не Юрка. Да и Сидорова главный пианист…              Главный пианист, фыркнул Юрка мысленно, пока возвращался к законному месту в кресле.              «Тоже мне, пианистка сыскалась или гитаристка…» — глаза сверкнули в сторону Маши, которая завороженно наблюдала за Володей, снова повторяющим аккорды на гитаре. Малышня с первого раза не запомнила, а для Маши это будет вводный урок.              Сидорова сидела, кокетливо закинув ногу на ногу, и её колено слегка оголилось. Юрка присмотрелся к нему. Его ведь должны привлекать женские колени?              «Колено, как колено… — думал Юрка, — ничего примечательного. А вот Володины пальцы… Такие нежные и аккуратные, и хочется ощутить их снова…» — Юрка тряхнул головой. Опасные мысли снова рискнули завладеть его разумом.              Сидорова тем временем начала бренчать. Не играть, а реально бренчать. Юрка скривился от неправильного положения её рук на струнах, от её слишком вальяжной позы. Казалось, она совсем не слушала то, что говорил Володя.              — Маш, — Володя, наблюдавший за стараниями своих подопечных, обратился к Сидоровой. Она подняла на него голову в ожидании. — Ты немного неправильно держишь гитару, поэтому тебе неудобно перебирать пальцами струны. Давай покажу как, — Володя встал, положил свою гитару на стул и подошёл к Маше, которая, кажется задрала подол платья ещё сильнее. Юрка сжал челюсть. Володя обошёл Машу сзади, слегка наклонился и дотронулся ладонями до её пальцев. Его лицо было рядом с её косой, и Юрка даже с кресла видел, как Маша, слегка покраснев, придвинулась ближе к Давыдову.              Руки непроизвольно сжали подлокотники. Наверное, со стороны Юрка напоминал разъярённого быка, которого дразнят красной тряпкой.              — Да, вот так правильно, — похвалил Володя Машу и вернулся на своё место. У Сидоровой на губах играла слишком кокетливая улыбка, и Юрка в какой-то степени даже позавидовал ей, прекрасно осознавая, что Володя никогда на него не посмотрит.              «Это ведь всё неправильно, да?» — грустно думал Юрка. — «Всё, что я к нему чувствую, похоже на помешательство. Мог бы Володя понять меня, если бы я ему признался?»              — Владимир Львович, Владимир Львович, — с третьего ряда послышался тоненький голос Алёны Скворцовой — кудрявой девочки из четвёртого отряда. Юрка не знал, сколько точно ей было лет, потому что она обладала довольно высоким ростом и могла бы сойти за тринадцатилетнюю-четырнадцатилетнюю девушку, если бы не детские черты лица. — А Вы можете сыграть что-нибудь из собственного сочинения? — после её вопроса все как по щелчку стали просить то же самое. Володя слегка смущённо улыбнулся, и эта улыбка так нравилась Юрке. Он тоже затаил дыхание, ненужные мысли сразу сдуло, будто в голове пронёсся ветер, и принялся ждать положительного ответа.              — Пожалуйста, — Алёне поддакнул мальчишка лет четырнадцати — он был из Юркиного отряда, кажется, его звали Артур. Довольно необычное имя, думал Юра, когда услышал, как мальчик представляется. По национальности он был нерусским — волосы очень тёмные, а глаза раскосые. Кто-то говорил, что он выходец из якутского народа, но Юрка слышал, что сам Артур был родом из Одессы.              — Ну хорошо, — сдался Володя. Юрка, вообще, заметил, что Давыдов частенько идёт на уступки на просьбы ребятишек. И как бы Володя, порой, не сокрушался — всё же детей он любил.              Давыдов принял расслабленную позу, и Юрка запоминал каждое его движение, откладывая образы в отдельный ящик в голове с пометкой «Володя». Там, казалось, собралось всё, что было связано с вожатым пятого отряда: начиная от первой встречи на площади, заканчивая сегодняшними прикосновениями.              Володя на секунду прикрыл глаза, мысленно настраиваясь, а затем по залу, словно ручеёк, полилась мелодия. Та самая мелодия, которую Юрка услышал, когда сегодня вошёл в зал. Глаза его непроизвольно закрылись, и Конев сосредоточился на музыке.              Она была волшебна и своей мягкой энергией обволакивала Юру, туша внутри него ревность, что пламенем расползалась по всему телу, стоило Володе переключить внимание на кого-то другого. Юрку страшил этот огонь внутри него. Он боялся, что однажды адские, злющие языки пламени завладеют им настолько, что Юрка не будет отдавать отчёта своим действиям. И как же он боялся, что навредит дружбе с Володей.              Юре нравилось. Юра был влюблён. Как в первые аккорды этой песни, так и в того, кто эти аккорды извлекает.              Распахнув глаза, ошеломлённый своим открытием, Юрка посмотрел на Володю, который, словно почувствовав взгляд друга, посмотрел в этот момент на него.              У Юрки создалось ощущение, что сейчас, здесь Володя играет для него. Они не прерывали зрительного контакта, пока последний аккорд не был сыгран.              Послышались аплодисменты малышни, а Юрка всё смотрел на Володю, не в силах пошевелиться. Что-то витало в воздухе между ними. Что-то новое. Но Юрка не мог определить, что именно это было. Новая ступень их дружбы? Обещание чего-то большего? Или это была просто иллюзия, которую Юрка придумал, находясь под чарами музыки, которую так самозабвенно играл Володя?              — Потрясающе, — Маша хлопала громче всех. Володя быстро улыбнулся Юрке и перевёл взгляд на других слушателей.              — Спасибо, — немного волнительно выдохнул он и поправил очки.              «Опять нервничает», — на автомате подумал Юрка. «Но из-за чего? У него же всё отлично вышло. Он — талант, не то, что я» — разум Конева снова начал старые игры: опять теребил незажившие раны.              — Так, ребята, на сегодня закончили. Завтра в это же время, — Володя встал со стула, пионеры тоже начали собираться. — Маша, сходи за девочками — Ксюшей, Ульяной и Полиной, — напомни им, что сегодня прослушивание на роли.              Юрка видел, как Маша сжала гриф гитары.              — А… — бедная, она даже заикнулась, — а что, они тоже участвуют в спектакле?              Володя кивнул.              — Да, нам нужны любые желающие.              По лицу Сидоровой пробежала, словно чёрная кошка через дорогу, тень негодования, но она быстро скрылась за натянутой улыбкой.              — Хорошо, Володь, — бросила она, положила гитару на стул и стала спускаться со сцены.              Когда зал опустел, Юрка поднялся на сцену, чтобы помочь Володе убрать стулья и отнести гитары обратно в кладовую. Но только вот язык Конева так и чесался спросить, что это между ними было пять минут назад.              Однако Юрка останавливал себя только тем, что Володя может его не понять. Может, Юрка и правда что-то придумал себе? Может, не было между ними ничего такого? А во всём было виновато влюблённое сердце Конева.              Но от одного высказывания он всё же не удержался. Володя стоял спиной к нему, когда Юрка произнёс:              — Ты потрясающий.              Слова сотрясли кинозал. Володя изумлённо обернулся через плечо, а Юрка почувствовал, как покраснела его шея — первый признак сильного смущения.              — Ты правда так думаешь? — тихо и неуверенно спросил Володя, вдруг развернувшись всем корпусом к Юре и подойдя ближе.              Юра смотрел на него словно зачарованный. Но так по сути оно и было: Юрка и правда был околдован Володей. Его манерами общения и поведения, его смехом, его строгим и одновременно нежным взглядом, его прикосновениями. Всё это являлось оковами для Юры, из которых он не хотел выбираться.              — Конечно, — Юра говорил негромко — боялся порвать ту тонкую ниточку, которая снова начала натягиваться между их душами. — Эта мелодия… Ты просто не представляешь, что я испытал, когда услышал её. Как будто она — мелодия моей души.              Володя протянул руку к его плечу. Пальцы коснулись шеи. Невесомо, но этого хватило, чтобы у Юрки побежали мурашки. Губы Володи тронула улыбка. Такая нежная и такая, которую видел только Юрка.              — Это так и есть, — ответил он. — Она ещё не окончена, но, как только я допишу её, ты будешь первым, кто услышит полноценный вариант, — он ещё раз провёл рукой вдоль шеи, задевая кончики непослушных волос Юры, и Юрка почти послал всё к чёрту: он уже хотел сократить это расстояние, разделявшее его и Володю, и прикоснуться губами к его губам, чтобы стереть эти недомолвки.              Но тут он услышал, как у Володи в животе заурчало, и опомнился. Полез в карман, и им пришлось прервать зрительный контакт, Володя опустил свою руку, а Юрка достал из кармана шорт слегка приплюснутую ватрушку, видимо, Владимир Ильич помял её во время своего и Юркиного грациозного полёта, спрятанную в целлофановом пакете, и протянул булку Володе.              — Вот, я совсем забыл. Взял тебе. Когда пришёл, не хотел отвлекать, а потом Ленин… Прости, что такая непрезентабельная, — Юрке вдруг стало стыдно оттого, что не удалось сохранить целостность булочки, но Володя всегда был таким понимающим.              Он протянул руку к пакету, снова едва коснулся кончиками пальцев руки Юры и забрал хлебобулочное изделие.              — Спасибо, Юрочка, — искренне поблагодарил Володя, — ты, как и всегда, приходишь мне на выручку, — он тепло улыбнулся, и Юра невольно задумался: а может внутри Володи жило солнце? Потому что как ещё объяснить всю эту нежность и теплоту, которые друг отдаёт Юрке и иногда окружающим?              Возвращая гитары на место, Юрка всё прокручивал в голове ту мелодию и думал, что она точно мелодия его души.