С любимыми не расставайтесь

      Вернуться в Потсдам всё же пришлось. У Юры была другая жизнь, и бросить её из-за одного события, которое теперь разделило её на «до» и «после», он точно не мог.              Эти дни для него прошли, как в тумане. Он почти ничего не ел, плохо спал и редко выходил из номера.              Когда уезжал, сказал, что случайно разбил вазу. Заплатил сверху за неустойку и понял, что денег у него почти не осталось.              Как и не осталось желания творить.              В голове вместо привычных нот и мелодий поселилась звенящая пустота. Иногда там только бегущей строкой вспыхивали предложения из писем Володи.              А ещё Юра чувствовал жгучую вину. За то, что бросил, не дождался, улетел, разорвал все связи. Она обжигала его изнутри, впрыскивала яд, отравляя организм негативными чувствами.              Мама сразу поняла, что с ним что-то не так, когда он появился на пороге дома с отрешённым взглядом, лохматыми волосами, небритый, с кругами под глазами и опухшими веками.              Словно он ездил не в Харьков, а ошивался возле наркопритона.              — Сынок, что… — она сделала шаг к нему, но стоявший рядом Леон неожиданно положил руку ей на плечо и покачал головой. Юра за это был ему благодарен. Если бы мать спросила «что случилось?» Юра не был бы уверен, что выдержал бы такой вопрос снова.              — Я буду у себя. Чуть позже… — он запнулся, поправил дорожную сумку на плече, смотря в пол. — Поговорим.              Юра был похож на собственную тень. Из комнаты он выбирался только, чтобы сходить в туалет, иногда умыться и мало-помалу перекусить.              Мама порывалась что-нибудь узнать у него, но Юра либо молчал, либо искал помощи у Леона, который тоже терпеливо ждал рассказа Юры о случившемся.              Но Юра пока сам не понял, что толком произошло, поэтому ничего не говорил. Принять смерть Володи не получалось. Ему всё это до сих пор казалось чудовищной ошибкой. Однако разум с глазами, видевшими могилу, напоминали ему о том, что Юра не выдумал ни свою поездку, ни кладбище, ни письма Володи.              Через две недели в Потсдам вернулись Илья и Полина. Первое, что сделала Клубкова: заявилась в дом к Юре. Лицо её исказила жалость, когда она зашла в комнату к Коневу и обнаружила его, лежащим на кровати и свернувшимся в три погибели.              Юра наблюдал за тем, как Полина осторожно взяла стул, поднесла его к кровати и опустилась на сиденье.              — Юрчик… — она называла его так в «Ласточке». Юра зажмурился и резко отвернулся. Не хотел плакать при ней, как маленький мальчишка. — Милый, — её ладонь аккуратно приземлилась ему на спину, словно она пыталась приручить дикого, бездомного котёнка, напуганного шумными улицами, — что там произошло? Твоя мама звонила, сказала, что ты сам не свой. Что по дому бродит не её сын, а его подобие. Теперь вижу — не преувеличивала. Ты не хочешь поговорить об этом?              Юра подтянул колени ближе к себе. Возможно, он и хотел поговорить, просто… Боялся.              Смерть не была для Юры чем-то ошеломляющим. Его бабушка умерла, когда Юре было достаточно мало лет, да и родители отца не особо долго прожили, и он был на похоронах и знал, что это такое — терять близких.              Но ещё ни одна потеря не была настолько болезненной и ощутимой, как потеря Володи.              А он даже не попрощался с ним. Даже не знал, как тот выглядел спустя десять лет.              Юра молчал. Полина не торопила и вместо этого вдруг начала беззаботно нести какую-то околесицу:              — Настя показывала нам свой техникум. Представляешь, к ним в отдельное здание для практики приносят разных животных. Она с таким энтузиазмом рассказывала нам о себе и своей будущей профессии, что я нарадоваться не могла. Так здорово снова иметь с ней связь. А родители как не интересовались мной, так и не интересуются. Настя всё порывалась позвонить им, пригласить, но я ей чётко дала понять, что не хочу видеть этих людей, которые однажды выставили меня за порог дома. И за что? За то, что влюбилась не в мальчика? — Полина фыркнула. — Наверное, они всё же удивились, когда узнали, что я вышла замуж, — в голосе Полины слышалась беззаботность, но Юра, который был настроен только на негативные чувства, каким-то образом уловил, что Клубкова скрывает переживания.              На самом деле ей до сих пор было больно оттого, что родителей не было на свадьбе, и оттого, что они не захотели наладить с ней контакт сами. Без третьих лиц.              Юра знал, что Полинины свекровь и свёкор любят её чуть ли не равне с собственной дочерью, но всё же замечал, как порой Клубковой не хватает родных матери и отца.              Даже если они её сильно обидели.              Потому что он сам иногда ловил себя на мысли, что скучает по собственному папе. Несмотря на его предательство, лицемерие, оскорбление, Юра всё же скучал.              Потому что отец многому научил, многое советовал, старался поддержать так, как умел.              И пусть они не так часто общались, Юра знал, что где-то в глубине души тоскует по той целостности своей семьи.              Зато мама очень счастлива. Видеть её улыбку для Юры было наградой. И он знал, что она так же, как и все остальные, за него беспокоится.              — А ещё мы ходили в…              — Володи больше нет, — в такт ей произнёс Юра, всё ещё держа глаза чуть зажмуренными. Он понимал, что избегает страшного слова «умер», потому что язык сказать такое не поворачивался. Полина замолчала на полуслове.              — В каком это смысле… — голос дрогнул. Юра знал: Полина его поняла.              — В самом что ни на есть в прямом. Нет его, больше нет, — зло ответила Юрина спина, сам же он даже не стал поворачиваться лицом к Полине.              — Но… — судорожный вдох. — Но… Что… — казалось, что Клубкова стала задыхаться. Юра не видел её лица, но ему думалось, что там ошеломление и неверие.              — Чечня, — очень глухо, почти не слышно ответил Юра. — Он не вернулся оттуда. А ещё… — Юра сжал пододеяльник. — Он не женился. Права ты была, Клубкова. Зря я тебя не послушал. Надо было ехать на эту свадьбу.              То, что произнёс Юра, для него стало целым подвигом. Он настолько разучился говорить, что эти несколько предложений дались ему с трудом.              Но с Полиной он редко мог держать язык за зубами. Она ничего не делала, чтобы его разговорить, но отчего-то Конев чуть ли не всегда был готов выговориться в её присутствии.              Рука на спине Юры прошлась вдоль позвоночника. Юра шмыгнул носом. Он не плакал, но внутри свербело.              — Юрочка… — Полина вновь замолчала. А что она могла сказать? Принести соболезнования? Юра в них сейчас не нуждался. Он сам до конца не понимал, в чём нуждался.              Спать не мог, есть тоже. Про пианино и говорить было нечего.              Те ноты, что оставил ему Володя, так и покоились на дне шкатулки, а сама шкатулка спрятана в один из ящиков письменного стола. Там же лежат и Володины фотографии.              — Не нужно ничего говорить, Поль. Я опоздал. Я чертовски облажался и всё потерял, это я виноват, я, понимаешь?              Третья стадия принятия — торг.              Слова вырывались сами собой. Юра, может, и был бы рад замолчать, но позади сидела Клубкова, верная и лучшая подруга, которая никогда не оставляла Юру в беде.              Её рука снова ласково и успокаивающе погладила по спине.              — В чём ты виноват, Юрочка? Ты же не мог знать, что Володя в Чечне. И точно не мог… Предотвратить этого.              Юра мотнул головой. В этом жесте скопилась вся злость.              — Я мог… Написать. Ещё несколько лет назад. Просто засунуть свою гордость куда подальше и написать… Понимаешь? — он обернулся на секунду, встречаясь с обеспокоенными глазами Полины. В них читалась неприкрытая жалость.              — Понимаю, — тихо ответила она, — а я могла бы раньше позвонить сестре и получить ту записку от Володи, передать её тебе. Значит, я тоже виновата? — она говорила с рассудительной интонацией. Словно пыталась донести до Юры, что виноваты обстоятельства, а не люди.              Юра отвернул голову в сторону. На кончике языка вертелась тысяча доводов, почему Юра в этот момент был прав, но он также помнил, что порой с Клубковой спорить совершенно бесполезно.              — Юр… Я… Знаю, что сейчас все мои слова покажутся тебе глупостью, что ты лучше знаешь, как тебе быть, но… Так нельзя, Юр. Нельзя закрываться в себе. Ты не один, понимаешь? Не один.              «А Володя был один всё это время. Всё это время ждал меня».              Привычное ощущение вины затопило его, и душа от этого заныла.              — Мама очень переживает за тебя. И Леон, и я, и Илья, и Олаф. Мы все твоя семья. Юра, не закрывайся от нас!              Юра резко сел на кровати и с силой потёр лицо, ощущая себя разбитым и усталым, словно до этого пахал без выходных и сна две недели к ряду.              Но нет, это так эмоции вымотали его.              Юра молчал. Смотрел в пол. На все слова Полины ему было нечего сказать.              Она, может, и была права, но только что толку сейчас от её правоты?              Сам Юра ощущал себя ни живым, ни мёртвым. Что-то между этим. Физически — жив. Душевно… Про душевную сторону и так всё было предельно ясно.              А самое ужасное было для Юры то, что он потерял тягу к музыке. Что музыка, которая могла бы стать его спасением, резко покинула его голову.              Его душа перестала слышать её. Будто с уходом Володи ушла и она тоже. Будто это только из-за него Юра играл.              — Ты хочешь побыть один? — учтиво поинтересовалась Полина. Она совсем не обижалась на его молчание, и Юра за это был ей благодарен, а ещё был благодарен за то, что она была понимающей.              Поэтому он молча кивнул.              Полина дотронулась до его плеча, сжала и тихо встала. Только сейчас Юра заметил, что на ней было красивое изумрудно-зелёное бархатное платье с леопардовыми пятнами, затянутое на талии красным с жёлтыми застёжками поясом.              Это была единственная посторонняя мысль за последнее время.              Наклонившись, чтобы оставить ему поцелуй в щёку, как всегда делала, Полина прошептала в небритую скулу:              — Я всегда рядом, Юра.              А затем она окончательно выпрямилась и своей неизменной походкой от бедра вышла из комнаты Юры.              Он снова остался один, но как ни странно приход Полины немного притупил его печаль.              Однако Юра продолжал находиться в меланхолии. С матерью он так и не поговорил, к музыке не вернулся, а ещё, к своему большому сожалению, взял в привычку по вечерам пить чуть больше одного стакана с ромом, пока его никто не видел.              В таком режиме прошло ещё около трёх недель, и в конце августа Юра встретился с ребятами. Те из-за его настроения временно отложили все концерты, но Юра понимал: музыку он всё ещё не слышит. Он даже не садился за пианино с тех пор, как вернулся из Харькова.              — Я принял для себя нелёгкое решение… — он пробормотал по-русски, совсем забыв, что Олаф практически не понимает эту речь. Однако их бас-гитарист на фоне троих русскоговорящих порой соображал, о чём они беседовали, если забывались.              Илья уже на автомате перевёл для друга слова Юры, хотя Олаф, похоже, сразу вник в суть разговора. Он сидел со слишком серьёзным выражением лица и хмурил брови на Юрино высказывание.              — Я пока не смогу вернуться к музыке… Я… Перестал её чувствовать. Поэтому вам… — слова давались нелегко, но Юра обязан был сказать их. Потому что это честно по отношению к ребятам. — Придётся найти нового клавишника.              — Нет, Юра, это даже не обсуждается, — воскликнул Илья, и теперь уже Полина работала переводчиком. Она всё еще путалась в некоторых словах, но вполне могла донести суть лёгкого разговора.              Олаф нахмурился сильнее:              — Юра! — и с возмущением произнёс его имя на ломаном русском. — Man kann nicht mit der Musik aufhören!              Юра в упрямстве сжал губы. Володя наверняка бы сказал то же самое, будь он здесь, но Юра и правда… Словно потерял слух.              Возможно, ему просто требуется время на восстановление.              — Olaf… — с сожалением на губах выдохнул Юра. — Sonst kann ich nicht, es ist im moment notwendig.              — Мы не можем найти тебе замену, Юра! — всё ещё попытался образумить его Илья. — Ты незаменим. Нет!              Юра видел, как Илья очень сильно расстроился из-за его решения, но он не мог изменить его. Он не мог заниматься тем, к чему у него в этот промежуток времени не было тяги.              — Незаменимых людей нет… — тихо пробормотал Конев. Подумал опять про Володю.              А его ведь так никто заменить и не смог.              — Natürlich können wir euch nicht behalten, aber… Ohne euch werden wir nicht mehr die gleiche Band sein wie früher, — несколько мрачно и в то же время задумчиво произнёс Олаф. Он смотрел на свои, сцепленные в замок, пальцы, и лицо его имело даже прискорбное выражение.              Илья рядом с ним тяжело вздохнул. Потёр переносицу.              — Ладно, — вроде как Ветров смирился, что было только на руку Юре. Не хотелось рассусоливать эту тему с уходом из группы. — Давай так. Мы временно, повторяю временно, найдём тебе замену, пока ты не оправишься до конца. Но твоё место я никому не отдам, так и знай. Только ты можешь исполнять наши песни так, как нужно. Мы ещё это с первого вечера уяснили, — он посмотрел прямо в глаза Юре, и Юра чуть стушевался под этим взглядом, но спорить с Ветровым не стал.              Возможно, ему и правда нужно отдохнуть, смириться до конца, и тогда музыка тоже к нему вернётся.              — Хорошо, Илья, — больше пробурчал Юра, — такой расклад меня устраивает.              Пить Юра стал чаще. Он начал ловить себя на мысли, что ему ничего не приносит удовольствия, а пианино только больше раздражает своим присутствием.              Четвёртая стадия принятия — депрессия.              Такое у Юры уже когда-то было. Как раз в тот год, когда он ушёл из музыкальной школы. Он тоже перестал подходить к инструменту и начал общаться с дворовыми ребятами, от которых понабрался хулиганского образа жизни.              И сейчас по вечерам вместо того, чтобы заниматься, Юра втихаря открывал бутылку рома, плескал себе белую жидкость в стакан, садился либо на кровать, либо за стол и просто выпивал.              Матери пришлось соврать и сказать, что из группы он ушёл из-за учёбы, которая, к слову, уже началась, но Юра из-за различных мыслей, вертящихся в основном вокруг Володи, и старых, щемящих душу, светлых воспоминаний из «Ласточки», и в целом упаднического настроения немного скатился в учёбе, однако старался держаться на плаву.              Потому что если его ещё и выгонят из консерватории, то это будет удар ниже пояса.              Мама и Леон пытались вывести его на разговор, а Юра по-прежнему был не готов. Он снова и снова перечитывал письма Володи, искал ответы на собственные вопросы в голове, пытался принять неизбежное, но сердце словно отказывалось верить.              Юра загонял себя в капкан собственного бессилия.              Иногда он всё ещё злился, когда читал письма, иногда плакал, уткнувшись в подушку.              Как принять смерть близкого человека?              Юра понимал, что, возможно, ему стоило обратиться за помощью. Но он не знал, куда и как.              Копил в себе. Порой срывался. Огрызался на родных. На Илью. На Полину. На Олафа.              Они были удивительными и чуткими. Несмотря на грубость Юры, всё равно старались навещать его на выходных. Полина даже пыталась вытащить его по магазинам или просто на прогулку.              Юру хватило на один раз. Он не мог смотреть на счастливые лица других людей, потому что ему становилось тошно.              Он видел беспокойство матери и Леона, но ничего не делал с собственной депрессией.              Алкоголь стал для него привычен, потому что на некоторое время притуплял грусть и тоску, ставшими постоянными спутниками Юры.              А музыка так к нему и не вернулась.              Даже на дирижёрском стало туго. Он получал неудовлетворительные баллы и мог быть не допущен к зимней сессии, если так дальше и продолжит относиться к профессии несерьёзно.              В середине октября Юре вдруг стукнуло в голову съездить на Ноллендорфплац. Он не был там уже очень давно и отчего-то решил, что привычное общество поможет ему отвлечься.              Никакой связи он искать не собирался, но был не против пообщаться с кем-то посторонним, чтобы просто отвлечься от гнетущих мыслей.              Хотя Володю из головы полностью выкинуть никогда не получалось. И Юра был уверен — теперь Давыдов засел в ней надолго. Как корни огромного дуба, уходящие глубоко под землю, так и мысли о Володе проросли в Юрину душу.              И он никогда не сможет отпустить его до конца.              И Юра понимал, что это ненормально. Что нельзя так до боли в груди любить человека. Тем более человека, которого теперь нет в живых.              Но Юра чувствовал эту больную любовь. Каждый раз думая о Володе, он ощущал, как его сердце ноет оттого, что рядом нет того, кого оно любит.              Юра зашёл в любимый клуб, в котором сегодня было достаточно народа ввиду вечера пятницы, и сразу направился к стойке, где сегодня работал знакомый бармен Виктóр.              — Yura! Hallo! Habe dich eine Weile nicht gesehen, — Виктóр оглядел подошедшего Конева с головы до ног и хмыкнул. — Du siehst schlecht aus, freund. Was ist passiert?              Юра сел на барный стул и в ответ окинул Виктóра мрачным взглядом. Он и так старался привести себя в надлежащий вид перед походом сюда, но понимал, что круги под глазами и бледность за один день убрать не получится, и в итоге плюнул на внешний вид — в конце концов, он сюда приехал просто расслабиться и выпить, а не заводить знакомства.              Коневу пришлось отмахнуться от назойливых вопросов. Он просто попросил Виктóра не лезть не в своё дело и плеснуть ему побольше рома.              Денег из заначки оставалось всё меньше, и Юре нужно было думать, что делать дальше. Потеряв тягу к музыке, он потерял свой хлеб. Доход от выступлений был очень хороший, но сейчас Юра понимал, что не готов сесть за синтезатор и играть что-то весёлое и ритмичное, а джаз был именно этим и пропитан.              Брать заказы на саундтреки он тоже не мог, потому что перестал слышать в голове музыку, ранее сопровождавшую его везде. Он всегда насвистывал различные мелодии, наигрывал их на поверхностях, но теперь, с июля, в голове словно всё стало заброшено, как территория «Ласточки».              От незнания, как взять себя в руки, депрессия Юры увеличивалась.              Рюмку за рюмкой он просто опрокидывал в себя, чтобы наконец почувствовать освобождение от гнетущих мыслей хоть на какие-то часы. Пока не проспится.              Он, правда, не осознавал до конца, что именно так его подкосило. Если разобраться в целом, то Володи, как уже думалось Юре, рядом с Юрой не было длительное время. И для Юры не должно было стать ударом то, что теперь Володи, в принципе, не будет с ним, потому что за эти годы Юра привык жить без него.              Но обратная сторона заключалась в том, что Володя любил его так сильно, что не смог ни отпустить мысленно, ни забыть.              И, наверное, это больше всего удручало. Удручали письма, лежавшие в шкатулке, удручали строки, пропитанные безысходностью. Удручало то, что Володя действительно ждал и не дождался.              А ещё удручало то, что у Юры был шанс всё исправить. В восемьдесят девятом, в девяностом, в девяносто первом, в девяносто втором, в девяносто третьем, в девяносто четвёртом, да даже в девяносто пятом.              И ни разу этим шансом Юра не воспользовался. Да, звонить ему было некуда, но написать… Написать он мог. Потому что помнил адрес наизусть. Потому что столько раз старательно выводил его в графе получателя, что это просто отложилось в памяти.              Но он этого не сделал. И теперь чувство вины очень сильно его опутало.              Эйфория от выпитого алкоголя наконец-то затуманила разум. Юра отпустил вожжи и боль притупилась. Музыка, громыхающая на фоне, показалась симпатичной для того, чтобы потанцевать.              И Юра пошёл.              Каждый справляется со стрессом на свой лад.              Он сторонился чужих тел. Не хотел ни к кому прикасаться и не хотел, чтобы прикасались к нему, но на крохотной танцплощадке это было нереально.              Через какое-то время рядом с Юрой начал тереться парень, который настойчиво хотел с ним познакомиться.              А Юре, несмотря на алкоголь, было противно. Он не хотел, чтобы его трогали. Он просто хотел забыться сам с собой.              Если такое вообще возможно.              Пришлось снова уйти к барной стойке, но парень, словно банный лист, не отстал. Он сел на соседний стул и слишком приторно улыбнулся.              Юра скосил на него глаза и грубо по-немецки сказал:              — Zurückziehen.              Паренёк в клетчатой рубашке красного цвета, которая была надета на голое тело и пуговицы которой были расстёгнуты до середины груди, вновь лукаво улыбнулся. От его слащавой улыбки даже стало тошно.              — Möchten Sie eine Pille ausprobieren? — спросил он томным голосом и подсел к Юре ещё ближе. Его худое бедро коснулось такого же худого бедра Юры, но Юре некуда было отодвигаться. От этого молодого тела разило спиртным, пóтом и чем-то очень-очень сладким, что аж сводило челюсть.              Юра не шевелился. Алкоголь хоть и затуманил разум, однако всё же Юра ещё соображал. Он слышал эти истории о таблетках, в которых содержались не очень опасные наркотики, но всё же наркотики, и он также слышал, что здесь бывали распространители. Но за эти несколько лет ни одного не встречал.              Теперь вот встретил.              Но наркотики для Юры точно не были выходом. Лучше он будет топить печаль в алкоголе, но никогда не подсядет на эту дрянь.              — Zurückziehen, — повторил Юра ещё грубее, чем до этого.              Парень со смазливой мордой открыл было рот, но тут на его плечо опустилась чья-то рука и наглым образом отодвинула его от Юры.              Юра посмотрел на подошедшего к ним парня, смутно знакомого, но имя никак не хотело всплывать в его голове.              — Habe ich dir gesagt, dass du nicht noch einmal hierher kommen sollst? — сказал этот парень, и второй парниша явно стушевался под грозным взглядом и что-то тихо пролепетал, что Юра даже не смог разобрать, а затем ретировался и не абы куда — а прямиком на выход.              Юра вскинул брови в удивлении, но потом ему вновь стало всё равно — Виктóр поставил новую порцию рома.              Тот парень, смутно знакомый для Юры, неожиданно подсел на освободившееся место, однако предусмотрительно держал дистанцию. Бармен плеснул что-то и ему тоже, даже не спрашивая, и Юра сделал выводы, что тот уже давно знал о предпочтениях каждого частого посетителя этого заведения.              Разговор первым завёл именно этот парень. У него был чуть грубоватый голос с чистым немецким говором:              — Он не успел ничего тебе дать?              Юра хмыкнул. Пьяный мозг уже реагировал по-другому, и язык начал говорить быстрее, чем его хозяин вообще подумал, стоило ли заводить беседы.              — Предложил, но не успел. Тут неожиданно вмешался ты, — проговорил с сарказмом. Сидящий рядом недовольно цокнул.              — Предпочитаешь баловаться наркотиками? Никогда не замечал за тобой такого.              Юра чуть нахмурился. Алкоголь тормозил его умственную деятельность, и он решительно не мог вспомнить, где они уже встречались с этим парнем?              Новая порция рома опустилась перед ним, и Юра пригубил, не раздумывая.              Молодой человек рядом с ним присвистнул.              — Что это ты так напиваешься? Случилось чего?              Юра в раздражении поставил стакан на стол.              Он не напивается. Он просто культурно отдыхает.              — Всё в порядке, — проговорил он слегка заплетающимся языком, — повтори, — крикнул Виктóру, но его сосед неожиданно перехватил бармена за руку и покачал головой.              — Ему хватит.              Юра подавился возмущением и резко повернулся к парню, всё ещё думая, что лицо его было слишком знакомым.              — И кто это сказал? — карие глаза прищурились. Внутри себя Юра чувствовал раздражение.              — Я, — просто отозвался молодой человек. Юра закатил глаза и бегло соскочил со стула в желании избавиться от назойливой компании, но его сразу повело в сторону, а голова пошла кругом.              За локоть бережно обхватили чужие пальцы.              — Аккуратнее, — голос был слишком ласковым, и Юра на секунду потерялся. С ним уже давно никто из чужих так не говорил. — Давай я помогу тебе.              Дальше Юра ничего не помнил. Его сознание прозрело рано утром, когда внезапно он услышал раскаты грома. Тело вздрогнуло — сознание проснулось.              Юра лежал на боку и первое, что увидели его глаза — чужую спину, сидящую в кресле.              В комнате царила серость, хотя шторки на окнах были раздвинуты в разные стороны. К Юре постепенно начали приходить звуки. За окном шумели капли дождя. Судя по сильному звуку — они были достаточно тяжёлыми, а значит на улице шёл сильный ливень.              Через секунду сверкнуло, а ещё через несколько снова раздался рёв грома. Юра опять вздрогнул. Он не боялся грозы, но всё же такие раскаты заставляли сжиматься.              Его тело было укрыто тонким пледом бирюзового цвета, и Юра обнаружил себя в трусах и футболке.              Это значительно облегчало жизнь. Несмотря на то, он опять упился до беспамятства, он хотя бы не проснулся с кем-то в постели и голым.              — Доброе утро, — из мыслей его вырвал вчерашний грубоватый голос. Юра поднял взгляд чуть выше и наткнулся на бледные голубые глаза. — Как самочувствие, голова не болит? — спрашивал слишком учтиво. Юра прислушался к своим ощущениям. На удивление голова и правда не болела.              — Доброе утро, — ответил Юра на немецком и принял сидячее положение, свесив ноги с дивана. Плед сбился на его теле, закрывая бёдра и паховую зону, но зато открывая худые, чуть волосатые ноги. — Всё хорошо, голова не болит, — чуть настороженно отвечал Юра. Он силился вспомнить, почему оказался здесь и как зовут этого парня, но головной мозг отказывался помогать ему в таком нехитром деле.              Молодой человек ухмыльнулся и вдруг неожиданно плюхнулся рядом, напрочь игнорируя тактичное поведение.              — Это всё потому, что я успел дать тебе спасительную таблетку от головной боли, пока ты окончательно не отрубился.              Юра моргнул. Он вообще об этом не помнил.              — Э-э, ну… — Юра почесал затылок, вдруг вспоминая такую же неловкость, когда он проснулся в одной кровати с Новиковым. Благо хоть этот парень не делил с ним постель…              Или делил?       — Спасибо что ли, — выдохнул Юра, — а потом резко уточнил: — Мы же не трахались, нет?              Юра молился услышать ответ «нет». Последнее, в чём он сейчас нуждался, в сторонних связях непонятно с кем.              Молодой человек запрокинул голову, и его затылок коснулся мягкой обивки дивана, а из горла вырвался тихий смешок.              — Да если бы, Юра, если бы. Тебя вырубило, стоило мне дотащить тебя до дивана.              Юра нахмурился сильнее. Этот парень явно его знал, но только Юра действительно не мог припомнить, что знакомился с ним.              — Извини, — пробормотал Конев, — но… Мы разве знакомы?              Голубоглазый… Не то блондин, не то брюнет — Юра так и не смог разобрать, какой же у него цвет волос, потому что светлые и тёмные пряди перекликались между собой, отдалённо напоминая расцветку зебры, — вернул голову в исходную позицию и повернул её в сторону Юры. Затем склонил набок и с любопытством в глазах посмотрел на Юру. А ещё Юра уловил оттенки насмешливости в этом до ужаса любопытном взоре.              — Совсем не помнишь меня, да? — чуть цокнул языком, приоткрыв рот, и Юра мог поклясться, что увидел на розовом конце мелькнувшую серёжку пирсинга. — Йонас Шварц. Мы иногда пересекались в одной компании.              Теперь Юра вспомнил. С Йонасом он познакомился тогда, когда у него были секс-отношения с Михаилом. Он и этот немец, сидящий рядом, каким-то образом попали в одну компанию и распивали вместе весь вечер.              Йонас был общительным парнем, но Юра не нашёл в нём чего-то такого привлекательного, чтобы бросить Михаила. И к тому же на тот момент Йонас был вроде как в серьёзных отношениях.              — Ну что, — тем временем Йонас продолжал допытываться, — я освежил твою память?              Юра заторможенно кивнул. Вот бы никогда не подумал, что ему придётся ночевать у этого Йонаса.              Он позволил себе украдкой рассмотреть своего «спасителя», отмечая, что Йонас был очень мускулистым парнем, а его торс обтягивала белая майка, создававшая ощущение, что она на два размера меньше. Йонас находился в домашних спортивных шортах, но Юра вспомнил, что он порой предпочитал очень узкие штаны, потому что видел его в таком прикиде не раз.              Сам же Юра одевался более… Консервативно. Несмотря на то, что он был частым гостем в гей-квартале, всё же его вкусы, касаемые одежды, практически не изменились. Он не вешал на себя слишком яркие вещи, не надевал слишком узкие и чуть ли не прозрачные штаны, а ещё предпочитал, чтобы у него всё же присутствовало нижнее бельё.              Да и к тому же он играл в джазовой группе, и уж точно не мог себе позволить выглядеть, как разноцветный попугай. Всё же джаз ассоциировался у него с чем-то классическим и немного строгим.              Однако он не мог не отметить, что Йонас был довольно симпатичным и сексуальным молодым человеком. Но сейчас Юре не было до этого никакого дела. Стоило голове протрезветь — старые мысли о Володе вернулись в неё. Пришли, как к себе домой, и уютно расположились в невидимом кресле, снова начав диктовать Юре, что ему чувствовать.              Он понимал, что сейчас его жизнь опутала депрессия. Он скатился в учёбе, перестал интересоваться музыкой, почти ни с кем не говорил, а алкоголь встал на первое место.              Юра понимал, что это неправильно. Что если так продолжится — ему не долго останется до того, как слететь с катушек.              Но Юра пока не знал, как ему можно было отвлечься.              — Всё в порядке? — слишком участливый Йонас дотронулся до его плеча и легонько сжал. Прикосновение было приятным, но Юра скинул его руку: не грубо, однако очень настойчиво.              — Извини, — проговорил он следом. — Я не люблю чужие прикосновения, — и огляделся. — Где моя одежда?              Йонас хлопнул себя по коленям и встал с дивана, похоже нисколько не обижаясь на нерадушный тон со стороны своего гостя.              — Сейчас принесу.              Он ушёл, очевидно, в другую комнату, а Юра повертел головой из стороны в сторону, мельком оценивая обстановку в той комнате, в которой находился.              Судя по всему, это была настоящая холостяцкая берлога. Юра заметил приличный беспорядок чуть ли не на каждой поверхности и даже позволил себе усмехнуться, потому что сам был таким же: у него всегда что-то где-то валялось, а мама то и дело напоминала об уборке.              Но особо Юра ничего разглядеть не успел, потому что Йонас вернулся обратно практически сразу. Он принёс Юрины джинсы и носки.              — Вот, держи. В кармане кошелёк, я ничего не брал.              Юра благодарно кивнул. Всё же Йонас проявил максимальную к нему заботу, и Юра даже почувствовал себя чуть неловко за то, что не вспомнил его с самого начала.              Наскоро одевшись, Юра ещё спросил разрешения на использование ванной комнаты и, получив положительный ответ, быстро освежился.              Ещё раз поблагодарив Йонаса за помощь и извинившись за неудобства, Юра покинул квартиру старого знакомого, чувствуя внутри прежнюю тоску, что стала его подругой за эти месяцы.              Дома царила тишина. Мама и Леон на этой неделе вновь уехали в Мюнхен — Леона позвали на очередную преподавательскую конференцию, а мама очень часто сопровождала его на таких мероприятиях, когда у неё выдались свободные дни от работы.              Юра даже порадовался, что его никто не искал вчера вечером, ибо тогда мама снова бы стала волноваться, а ему не хотелось тревожить её ещё сильнее.              В комнате царил кавардак. Вещи валялись то на пианино, то на стуле, то на столе. Юра вдруг подумал про Йонаса и усмехнулся: ну хотя бы не он один так живёт.              Сил и желания, чтобы убираться, у Юры не имелось, но, прислонившись к дверному косяку, он внезапно подумал про маму, которую расстраивает, и про… Володю, которому явно бы этот бардак не понравился.              Интересно, чтобы сказал ему его лучший друг?              «Юрочка, ну как так можно? Ты же пионерию прошёл, в конце концов!»              Грустная улыбка началась от уголков рта и расползлась по всем губам.               Да, Володя непременно так и сказал бы.              Только вот… Пионеров больше не было.              И Володи тоже.              От этого снова что-то кольнуло в груди. Что-то неприятное, лежавшее тяжёлым грузом на плечах. Давящее, как очень тёмные грозовые тучи.              Юра испытывал внутреннее смятение, которое затронуло его чувства, мысли, дух.              Он словно застрял во временной петле, в каком-то моменте, который стал его вечным днём. И который не позволял двигаться куда-то дальше.              Где найти в себе силы принять то, чего принимать не хочется? Как посмотреть правде в глаза, как сразиться с горем, которое побеждает, и выйти из этой битвы не проигравшим?              Юра понимал, что ему нужна помощь. Но только он не был уверен, что готов кому-то открыться.              Вечером этого же дня к нему заявилась Клубкова. Юра опять позволил себе выпить и встретил нежданную гостью в немного нетрезвом виде.              — Так и знала, что ты за бутылку взялся. Юра! — Юра скривился при повышенных интонациях и сел на диван с равнодушным видом. Клубкова нависла над ним, как Пизанская башня, и упёрла руки в бока. — Ты издеваешься, Конев? — прошипела она. — Ты понимаешь, что это зависимость?!              Юра понимал. Но осознавал, что так печаль глохнет.              Кивнул, даже не споря. Помнил — бессмысленно.              Клубкова, видя, что состояние друга от слова совсем отрешённое, сжалилась и села рядом с ним, обнимая его за плечи. Юра позволил себе уткнуться в женскую шею, пахнувшую чем-то очень сладким, напоминающим акацию.              Пальцы Клубковой зарылись в его отросшие и беспорядочные кудри и просто перебирали пряди.              Володя когда-то делал так же.              Как же хотелось вновь ощутить его руки.              Грудную клетку неприятно стискивало. И Юра ощущал эту боль. Казалось, её даже можно было потрогать.              — Юра… — прошептала Полина. — Володя бы этого точно не хотел. Его сердце бы разбилось, если бы ты стал вести такой образ жизни.              Юра зажмурился. Меньше всего ему бы хотелось причинять боль Володе.              Потому что он причинял её ему в течение этих лет своим молчанием.              — Алкоголь заглушает мою печаль, — шёпотом проговорил он.              Полина неосознанно прижала его к себе ближе.              — Я знаю, Юра. Но это — не выход. Давай найдём тебе психолога? Хорошего психолога, с которым ты сможешь поговорить, как сам с собой. Я не хочу, чтобы всё, что ты здесь построил, рухнуло в одночасье. Илья и Олаф без тебя не справляются. Илья вчера очень злился на нового клавишника. Потом вечером признался мне, что без тебя группа просто не может существовать. Что только ты им нужен. Юр, — она бегло чмокнула его в макушку, — возвращайся. Ты ведь говорил, что Володя стал причиной того, что ты вновь сел за пианино. Не делай так, чтобы его старания прошли зря.              Полина вечно была голосом разума. Юра уже оступился, когда не послушал её, так, может, пора учиться на своих предыдущих промахах?              Поэтому он согласился на врача. Полина взяла на себя смелость найти подходящую кандидатуру, и уже в начале ноября Конев сидел в светлом кабинете очень строгой женщины, лицо которой украшали прямоугольные очки.              Она молчаливо заполняла какие-то бумаги, затем взглянула на Юру. Юра поёжился под этим взором: настолько он был пронзающий, будто заглядывал глубоко в душу и уже знал, что Юра будет говорить.              — Что Вас тревожит? — её голос был негромким, но достаточно жёстким.              Юра поджал губы. Говорить об этом было трудно. И тогда он предпочёл начать с другой темы.              — Я перестал слышать музыку.              Их беседа плавно перетекла в детство, откуда началось знакомство Юры с пианино. Поговорили о бабушке, о музыкальной школе, о проваленном экзамене.              Клара, так звали Юриного психолога, постоянно что-то записывала в блокноте, кивала с участливым видом.              — Что заставило вернуться Вас к музыке?              Каверзный вопрос.              Юра сглотнул и чуть сжал руки на подлокотнике мягкого кресла. Атмосфера разговора была уютной, но Юра отчего-то до конца этой женщине, сидящей напротив, не доверял.              — Спектакль в детском лагере, — почти не соврал. Он не хотел на первом сеансе поднимать тему о Володе.              И он не поднял её и на последующих. Он говорил о чём угодно, только не о главном.              И чувствовал, что ему ничего не помогает. Однако с алкоголем он в максимальных дозах завязал, так как озвучил эту проблему у психолога. Она посоветовала ему найти ещё одно увлечение и заниматься им сразу, как только Юра испытает потребность в спиртном.              За несколько недель стараний, а это уже был практически конец ноября, Юра понимал, что в душевном плане лучше ему не стало. Что музыку он не слышит до сих пор, что чувство вины перед Володей так и осталось, а руки часто тянутся к бутылке, чтобы заглушить это невыносимое зудение где-то под сердцем.              Тогда Юра снова решился съездить в гей-клуб. Там он хотя бы мог немного абстрагироваться от внешнего мира.              Пообещав себе, что не выпьет лишнего, Юра попросил шот у новой барменши — рыжеволосой, как языки пламени, девушки. Она была относительно симпатична, несмотря на её конопатую физиономию и очень жидкие волосы — на голове она сделала себе две косички настолько тоненькие, что казалось, будто у неё совсем не имелось волос.              Как только шот опустился перед Юрой, рядом с ним возник Йонас.              — Опять напиваешься? Привет! — Йонас в отличие от Юры был очень даже весел.              Юра вздрогнул и повернул голову вбок знакомого, который уже расположился на соседнем стуле.              — Ничего я не напиваюсь, — буркнул он и как-то зло посмотрел на шот. Стало вдруг стыдно перед психологом, которому обещал, что не будет злоупотреблять.              Но он же пока ещё не злоупотреблял?              — Это тебе так кажется. Шот за шотом — и ты пьяный. Давно тебя не видел здесь. Куда пропал? — Йонас был настроен к нему дружелюбно, а Юра не знал, хотел ли он вести светские беседы.              Хотя психолог советовала ему чаще общаться с другими людьми. Мол, беседы отвлекают, а иногда с помощью них можно найти решение собственных проблем.              Правда Юра практически ни с кем не общался, за исключением родных и друзей, которые его своими проблемами, естественно, не нагружали.              — Хожу к психологу, — неожиданно ответил Юра, хотя точно не собирался посвящать Йонаса в свою жизнь. Однако слова сорвались сами собой.              Тёмно-русые брови Йонаса взметнулись вверх, лоб чуть наморщился.              — Вижу, что не очень, раз сидишь за шотом. Слушай, Юра, — он придвинулся ближе, его крепкое бедро коснулось бедра Юры, и того прошибло током. Стало как-то волнительно от чужого присутствия, но Юра всё это списал на то, что у него давно не было близости. А если быть точнее то с весны, — у меня в комьюнити-центре есть замечательный психоаналитик. Она реально может помочь. Давай я тебя с ней познакомлю?              Юра скосил взгляд на Йонаса. Долго рассматривал его участливое выражение лица и не мог понять, почему этот парень так настойчив.              — Тебе это зачем?              — Не могу смотреть, как такой хороший парень, как ты, губит себя.              Юра бы соврал, если бы сказал, что ему не было это приятно. О нём… Давно никто не заботился из посторонних. Родные делали это по умолчанию, и Юра к этому привык, но вот, когда забота приходит извне… Ощущаешь её совсем по-другому. До этого все партнёры, которых имел Юра, не заботились о его благосостоянии, да и он так же не заботился о них.              А вот участливость Йонаса… Трогала.              — Ладно, — Юра правда хотел вернуть прежний образ жизни. Вернуть музыку в свою душу. И… Принять смерть Володи, как что-то естественное и необратимое. — Давай попробую сходить к твоему психоаналитику.              Ангела оказалась миловидной женщиной и намного мягче и даже моложе, чем Клара. Её медные волосы красиво лежали на плечах, а улыбка — такая искренняя и заботливая — сразу расположила к себе.              — Итак, Юра, — голос был таким же спокойным и мелодичным, как она сама. Йонас действительно не обманул — Ангела была прирождённым врачом. Уже на первом сеансе Юра чувствовал себя лучше. Хотя они ещё ни о чём не разговаривали. — Расскажи мне о себе. О своих увлечениях, о том, что тебя радует.              Юра даже удивился таким вопросам. Ангелу пока не интересовали его проблемы. Она просто хотела послушать о его… Жизни.              И Юра начал говорить. Раскрываться. Он вновь рассказал о музыке, о том, что бросил её, о том, что вернулся.              Тему с Володей он пока обходил стороной, но в один из зимних декабрьских дней, когда ему стало лучше от общения с Ангелой, он всё же решился ей рассказать.              — Его звали Володя… — голос чуть дрогнул. — И он был и остаётся самым потрясающим человеком, который у меня был…              Ангела чуть нахмурилась.              — Ты сказал: был? Что-то случилось?              Опять вспомнилось прощальное письмо. Кладбище. Могила…              Сердце неприятно застучало в груди. В горле образовался ком, не позволяющий дышать.              — Мы можем не говорить об этом, если ты не готов, — мягко заметила Ангела. Она никогда не настаивала. Иногда Юра даже молчал на очередном сеансе, и Ангела всегда принимала его молчание.              — Мне кажется, я никогда не буду готов… Я ведь из-за этого начал злоупотреблять алкоголем… — Юра опустил взгляд вниз, на свои руки, покоящиеся на коленях, прятавшимися за грубой тканью зимних штанов. Декабрь в этом году был холодным и снежным.              — Смею предположить, — вкрадчиво начала Ангела, — что Володя был твоим любимым человеком?              Юра вжал голову в плечи, будто хотел спрятаться.              — Мне кажется, — снова повторил он, — что я до сих пор люблю его. Что люблю того, кого нет со мной рядом уже больше десяти лет. И теперь уже точно никогда не будет…              — Почему?              Пора признать это.       Пора отпустить.              — Потому что он умер.              Пятый он же и последний этап — принятие неизбежного.