С любимыми не расставайтесь

      Весной девяносто восьмого было принято решение покрестить дочь Полины и Ильи. Юра очень переживал перед предстоящим событием, потому что, несмотря на весь свой скептицизм, становиться чьим-то крёстным было… Волнительно.              Маленькой Оленьке шёл пятый месяц, и она уже шустро переворачивалась со спины на живот, а вот обратно у неё ещё не получалось, и девочка смешно кряхтела и злилась на свои крохотные силы.              Юра смотрел на неё настороженно, пока Полина давала ему указания перед поездкой в церковь.              — Да не бойся ты так нашу дочь, Юра, — фыркнула Клубкова, беря Оленьку на руки и улыбаясь ей самой нежной улыбкой, какую Юра, пожалуй, у неё ещё никогда не видел. — Она уже держит голову и брать на руки её не так страшно.              Юра, который всегда сторонился младенцев, всё равно поглядывал с опаской на девчушку, чьи глаза отдавали маслянистым светлым оттенком. Они были большие и круглые, чуть ли не наполовину мелкого детского лица, и смотрели в ответ любопытно.              Замира, когда тот был ещё совсем мал, Юра брал на руки очень редко, пока мальчишка, названный в честь его деда, совсем не окреп и не пошёл, и тогда Юра стал посмелее. Каждый раз, когда приезжал к дяде Серёже, обязательно устраивал младшему аттракцион на руках. А Замир всегда честно говорил Юре, что любит его.              — Да я и не боюсь… — неуверенно пробормотал Юра, наблюдая за тем, как Оленька хмурит свои светлые, едва заметные брови.              — Ага, — со смешком проговорила Полина, — я вижу. Йонас приедет?              Юра в отрицании качнул головой.              — Нет, он не сможет, — Юра не хотел, но проговорил это с раздражением. Они снова немного повздорили из-за планов Йонаса с его организацией гей-парада.               «— Я говорил тебе заранее о том, что крещение назначено на конец апреля!              Йонас откинул бумагу в сторону и недовольно посмотрел на Юру.              — А я ответил тебе, что, вероятнее всего, у меня не получится.              — Для меня это важно, Йон! Я впервые стану крёстным отцом.              — Ты же атеист, кто вообще соглашается становиться крёстным, не веря в Бога? — он уткнулся в бумаги, как делал всегда, когда не хотел разговаривать.              Юра сжал кулаки. Он ведь, правда, надеялся, что его любимый человек разделит с ним такой важный день!              — Полина мой близкий друг. Она очень хотела видеть меня в качестве крёстного, ты же знаешь.              — Я всё равно бы не ступил на порог святой земли, — с иронией проговорил Йонас. — Ты знаешь, как церковь относится к геям? Они считают, что нам нужно гореть в аду, потому что мы совершаем тяжёлый грех.              — А ты знаешь, что ряд протестантских церквей рассматривает гомосексуальные отношения, как норму? — неожиданно взорвался Юра. Его угнетало то, что Йонас все силы отдаёт на дело своей жизни и совсем не хочет замечать потребности своего партнёра. Юра тоже любил музыку и тоже старался попасть под вдохновение, но если Йонасу нужно было его присутствие на каком-либо важном мероприятии, Юра откладывал в сторону ноты и шёл, потому что очень любил этого человека. Потому что хотел оказать ему максимальную поддержку, на которую был способен.              А вот Йонас вёл себя немного иначе.              — Какая разница? — проворчал Шварц. — Это маленькая горстка в сравнении с тем масштабом, в котором фигурирует церковь. В любом случае, извини, — он посмотрел на Юру исподлобья и тон его действительно сделался… виноватым, только Юре от этого было ни капельку не легче. — Я не смогу поприсутствовать на этом мероприятии. Поцелуй за меня Полину и их дочь».              Юра ничего ему не ответил и просто покинул квартиру Йонаса, громко хлопнув входной дверью. Возможно, такие действия выглядели слишком эмоционально, но в тот момент Юре стало до чёртиков обидно, что Йонас не смог поставить его интересы выше своих.              — Опять поругались? — спросила Полина между делом. — Какая же шикарная вещь эти подгузники. В наше детство родителям было немножечко сложнее. А тут раз, и проблем меньше.              Юра, сидевший на диване, постучал пальцами по мягкой коричневой обивке. Он редко посвящал Полину в детали своей личной жизни, но Клубкова порой сама замечала Юрино настроение, однако сейчас, по прошествии времени, с расспросами лезла исключительно редко и то только в случае, если Юра был слишком заведён.              Она просто каждый раз выслушивала его, если это было нужно самому Юре, и никогда не давала советы, если Юра их не требовал, и Юра всегда мысленно благодарил её за такую чуткость.              Ведь лучше подруги ему просто было негде сыскать.              — Нет, просто у него не получится… — повторил ещё раз Юра, проведя рукой по боковой части шеи, разминая затёкшие мышцы.              — Ясно, — протянула Клубкова, и Юра по её тону до конца не понял, как она относится к этой ситуации. — Всё, — Полина взяла на руки Олю, и та недовольно засопела, — мы готовы.              Церковь, которую выбрали для крещения, оказалась очень маленькой и уютной. Свет от больших арочных окон озарял довольно просторный зал для крещения, и казалось, что всё вокруг отдаёт золотым блеском. Внутри стояла очень умиротворённая тишина, редкие верующие ходили от иконы к иконе, о чём-то мысленно прося всевышние силы, а воздух был пропитан особым запахом ладана. Священник — довольно молодой мужчина с короткой бородкой и удивительно тёплым взглядом — спокойным, монотонным голосом провёл краткий курс поведения и действий для Юры, Леры, которую взяли на роль крёстной матери, и других присутствующих крёстных, которые также крестили детей в этот день.              Юра держал маленькую Оленьку первым. Когда Полина передала ему на руки ребёнка, его сердце забилось быстрее — больше от волнения, что он может причинить боль или неудобства, но, когда девочка, лежащая у него на руках, обхватила его большой палец своими маленькими крохотными пальчиками, он вдруг почувствовал невероятное успокоение. Она смотрела так внимательно, хлопала своими глазками и даже не куксилась, что Юра невольно залюбовался её миловидным лицом.              Дети никогда не вызывали у него восторга, но здесь и сейчас, принимая на себя роль крёстного, Юра вдруг проникся… Симпатией к этому крошечному существу.              Олечка ему даже улыбнулась, и Юра не смог сдержать улыбки в ответ. Священник читал молитву, но Юра особо не прислушивался к его словам. Его охватило светлое чувство, и он ощутил себя значимым в этой жизни. Теперь на его плечи легла забота о маленькой девочке Оле.              «Интересно, — думал Юра, — что бы сказал Володя, узнай, что у меня теперь есть крестница. А если бы он был рядом, то стал бы помогать мне возиться с ней?»              И странным было для Юры то, что в этот миг он подумал не о Йонасе, который был частью его жизни, а о Володе, воспоминания о котором больше не приносили боль или чувство вины. Юра действительно смог простить и себя за бездействие, и сохранить светлые чувства к Володе, и отпустить ситуацию с его смертью.              Возможно, так сильно и отчаянно он уже никогда не полюбит, но он не будет закрываться от новых чувств, особенно которые испытывает к Йонасу.              Однако в глубине души Юра знал: увидь он Володю в любой промежуток своей жизни, он бы незамедлительно всё вернул.              И остался бы с ним.              Первая любовь она… Никогда не проходит, да?              Олечку пришлось отдать, чтобы искупать в чане со святой водой, а затем передать на руки Лере. Когда девочку забрали из рук Юры, он вдруг ощутил невероятную пустоту и даже терялся в своих ощущениях.              Наверное, с собственным ребёнком испытываешь похожие чувства. Конечно, к детям Юра точно был не готов, но сейчас в полной мере осознавал, что предложение Полины было не таким уж и плохим.              После крещения все собрались на улице возле церкви, чтобы сделать памятные фотографии. Юра с удовольствием взял Олечку на руки, и она снова ему улыбнулась, будто чувствовала, что теперь их связывает что-то большее.              Летом девяносто восьмого Юра закончил обучение на дирижёрском, и на удивление ректор консерватории предложил ему место преподавателя по фортепиано.              Концертов стало чуть меньше из-за того, что Илья старался проводить больше времени с семьёй, и Юра понимал, что работа преподавателем — неплохой шанс подзаработать ещё больше денег и наконец-то купить себе машину.              Они всё ещё планировали тур, но решили отложить его хотя бы до следующего года — пока Олечке не исполнится чуть больше лет.              Отношения с Йонасом текли в привычном русле. Они спорили, ссорились, жарко мирились, но пока не готовы были съезжаться. Однако часть вещей Юры находилась в Берлинской квартире Йонаса, в то время как вещи Шварца покоились у Юры в комнате.              И вроде как всех всё устраивало.              Пока в консерватории шли летние каникулы, а концерты стали проходить только два раза в неделю, Юра усердно брал заказы на саундтреки. Он часто корпел над ними и день, и ночь, что порой раздражало Йонаса, но Юра в последнее время понял, что если Йонас не готов ставить его интересы превыше своих в отдельных случаях, Юра тоже не будет идти на уступки.              — Ты идёшь сегодня в постель или нет? — ворчливо проговорил Шварц, заходя в одном полотенце, обмотанном на бёдрах, в кабинет к Юре. Конев перебрался туда недавно, когда стало понятно, что Йонас предпочитает спать без пианино под ухом.              Юра промычал что-то в ответ, записывая ноты и наигрывая мелодию. Вдохновение, как назло, пришло именно ближе к полуночи.              — Иду. Десять минут, хорошо? — Юра не любил загонять себя в рамки, но ещё больше он не любил, когда у него стояли над душой. Йонас тоже проворчал что-то в ответ, однако дёргать Конева больше не стал и покинул уединённый уголок Юры.              Пришёл Юра не через десять минут, а через час и десять. Его так захлестнуло вдохновение, что он играл, играл и играл, стараясь записать всё, что вертелось в разуме.              Как же ему снова было приятно слышать музыку в своей голове! И как же здорово было переносить её на бумагу. Юра ловил самый настоящий кайф от взаимодействия с инструментом.              И всё ведь благодаря Володе и его поддержке в восемьдесят шестом. Его веры, которой Юре недоставало.              И Юра так надеялся, что Володя им гордится, потому что Юра исполнил обещание, данное Давыдову: связал свою жизнь с музыкой.              Йонас спал, отвернувшись к стенке, и Юра залез под одеяло, тут же прижавшись к его спине. Как же приятно было ощущать в своей постели любимого человека, чувствовать, что ты не одинок, что ты кому-то нужен.              Шварц никак не отреагировал на его присутствие, но сегодня Юру это не расстроило — он устал достаточно и просто хотел тоже предаться сну в объятьях своего партнёра.              Лето было словно закатное солнце. Как круглый огненный шар с каждой секундой опускался к горизонту, завершая день, так и лето завершилось слишком быстро.              Юра не успел оглянуться, а ему уже предстояло начинать учить новых, пока ещё нерадивых, студентов навыкам игры на фортепиано.              Юра, правда, считал, что преподавание — это совсем не его стезя, но платили в консерватории неплохие деньги, которые вкупе с записью саундтреков и концертами приносили хороший доход.              Юре даже удавалось откладывать приличные суммы на покупку автомобиля. Он рассматривал вариант с одним из Volkswagen — уж больно ему нравился этот немец.              Из-за преподавания в консерватории Юра стал чаще оставаться у Йонаса, но понимал, что не может переехать к нему окончательно: Юре нужно было место для работы, нужно было, чтобы пианино стояло отдельно, а квартира Йонаса этого не позволяла, как и сам хозяин.              Поэтому, когда у Юры было вдохновение, он никогда не оставался у Йонаса с ночёвкой, а спешил в свой родной дом, где предавался музыке.              В конце девяносто восьмого, когда крестнице уже исполнился годик, Илья снова заговорил о туре.              — Может, соберём информацию за весь следующий год, а уже в двухтысячном махнём по городам? Нужно узнать про аренду залов, про аудиторию… По-хорошему, нанять отличного менеджера.              Задумка была хорошая.              — Да, — ответил Юра, — но не забывай, что я могу только летом, если, конечно, не уйду из преподавания. Пока меня всё устраивает, но студенты, если честно, достали.              Оленька в это время подошла к нему и залезла на руки.              — Хорошо, что нашёл время к нам заглянуть, — ответила Полина, — Оля по тебе скучает. Всё время про тебя спрашивает.              Юра закатил глаза и чмокнул крестницу в тёмно-русую макушку.              — Прямо-таки и говорит обо мне.              — Конечно! — воскликнула Полина. — На своём языке лепечет, но уверена, что только про тебя и говорит.              Юра усмехнулся и чуть подкинул Олечку, отчего та радостно завизжала.              В начале девяносто девятого Юру ждал очередной удар. Стало известно, что мама очень серьёзно заболела. В один из январских дней ей стало плохо, и Леон отвез её в больницу, где врачи сообщили неутешительный диагноз: рак лёгких.              Юра в тот вечер заперся в своей комнате и долго лежал на кровати, смотря в потолок.              Сердце гулко стучало, разум отказывался верить в происходящее. Юре казалось, что он попал в длительный страшный сон. Вроде только всё наладилось: он вышел из депрессии, смирился с потерей важного человека, сильно повлиявшего на его жизнь, построил отношения, работал не покладая рук, даже обрёл крестницу, и теперь его жизнь опять, как пальцы на пианино, нажала на чёрную полосу.              Проклятие, не иначе! Как только всё становилось стабильно, Юру ждало новое изнуряющее испытание.              Он закрыл лицо руками. Перед глазами вдруг возникли черты Володи — слегка забытые, но всё ещё узнаваемые.              Он улыбался ему той улыбкой, которую подарил в день прощания: с горечью неизбежного расставания.              Юра не хотел думать о смерти. Не хотел опять сталкиваться с ней лицом к лицу.              А она будто смеялась над ним. Кружила вокруг. Издевалась. Сначала забрала Володю, теперь вот… Тянула костлявые ручонки к маме.              Юра отнял руки от лица. Выдохнул. Панике в этом случае поддаваться было нельзя. Стоило бы изучить лечение онкологических заболеваний, найти хорошего врача.              Главное — не паниковать.              Юра был самым близким для мамы человеком. И если он опустит руки сейчас, если предастся депрессии снова, у него не получится ей помочь.              Ангела научила его тому, что родные никогда не перестают быть рядом. А ещё научила верить Юру в лучшее.              Поэтому на следующий день, пока маму ещё не выписали из больницы, он стоял перед дверьми частной клиники, в которой работал его отец. Решение прийти к человеку, который раньше был частью твоего дня, а затем испарился, как мираж, далось Юре с трудом. Но ради мамы он запрятал глубоко внутрь чувства старой обиды и ущемлённой гордости.              Нерешительно прошёл внутрь, но перед глазами встала мамина бледность, и ноги уже несли к стойке информации.              За ней сидела очень молодая медсестра и улыбнулась притворно-рабочей улыбкой, когда Юра возник в поле её зрения.              — Чем могу помочь? — бегло проговорила она.              — Мне нужно попасть к Коневу Илье Викторовичу, — ответил Юра. Медсестра мельком посмотрела на него и хмыкнула.              — У господина Конева расписано всё на недели вперёд. Вы можете позвонить…              — Я его сын, — перебил Юра. — Просто скажите мне, где находится его кабинет.              Медсестра посмотрела на него не очень довольно, однако попросила документы. Убедившись, что Юра ей не врёт, она сказала, где ему можно найти собственного отца, и Юра помчался на третий этаж.              В кабинет, где сидел его отец, наблюдалась немаленькая очередь. Но у Юры не было времени, чтобы сидеть здесь и ждать своего часа, поэтому, когда дверь кабинета открылась и из неё вышла грузная женщина с красными щеками, похожими на спелый помидор, Юра, наплевав на все рамки приличия, зашёл одновременно со старушкой, которая была очень бодра.              Стоило Юре увидеть отца, которого он не видел с девяносто третьего года, в сердце что-то содрогнулось.              Папа постарел на несколько лет. Юра не знал об отцовской жизни ничего ровным счётом, но сейчас на него смотрел несколько уставший мужчина и даже его взгляд был… Потухшим.              Господин Конев замер, стоило ему встретиться с глазами сына. Юра сглотнул, думая, что отец его сейчас вышвырнет.              — Herr Konev, dieser Unverschämte kam aus der Warteschlange! — проверещала старуха, и Юра скривился от высоких нот в её голосе, потому что возгласы ударили в барабанные перепонки.              Илья Викторович прищурился и повернул голову в сторону медсестры. Юра не знал, была ли это его новая жена, да и не хотел знать.              — Аника, — обратился он к ней, — проводите, пожалуйста, фрау Вебер на дополнительную диагностику. Направление я им уже отдал.              Аника молчаливо встала и с доброжелательной улыбкой вывела старушку из кабинета. Как только дверь за ними закрылась, отец заговорил с Юрой:              — Юра, — тон его был сдержанным, — что ты хотел?              «Ну хотя бы не выгнал», — подумал Конев. Его руки покоились в карманах, и в одном из них он теребил платок, чуть нервничая.              — Мама… Она… — слова давались с трудом. — Она заболела. У неё рак лёгких, — произносить такое было страшно.              Отец приоткрыл рот. Юра же посмотрел в сторону. Глаза чуть намокли, потому что, когда такое говоришь вслух, оставаться равнодушным просто невозможно.              — Мне… Жаль, — глухо ответил отец. — Но ты же понимаешь, что я хирург, чем я могу здесь помочь…              Юра посмотрел на отца. Его лицо оставалось профессионально нейтральным, но в глазах Юра тоже заметил странный блеск.              — Мне нужны контакты хорошего… Нет, лучшего онколога. Я оплачу всё лечение. Только помоги, — получилось отчаянно.              Юра, несмотря на предательство отца, всё же надеялся, что у него осталось хоть что-то хорошее по отношению к бывшей семье. Всё же он много лет прожил с его мамой под одной крышей, и Юра точно знал, что когда-то отец любил мать.              — Присядь, пожалуйста, — папа указал на свободный стул, предназначенный для пациентов, а сам полез в свой личный блокнот. Юра неуверенно опустился на сидение. — У меня есть очень хороший и грамотный специалист, но он живёт и работает в Берлине, — отец на секунду поднял на него взгляд, — ты же понимаешь, что лечение будет очень… Дорогостоящее. Даже если он уступит по старой дружбе, это всё равно будет… Недёшево.              — Плевать, — махнул Юра, — мне не жалко никаких денег, когда дело касается матери. К тому же ты всегда учил меня, что семья превыше всего. Хотя сам своим же нравоучениям не последовал, — Юра не хотел говорить последнюю фразу, но всё же слова вырвались, как птица на волю. Старая обида хотела выплеснуться.              Отец вздохнул.              — Юра, я понимаю, что поступил… Не самым лучшим образом, — Юра скривил губы, отцовские оправдания ему были не нужны. Он его всё равно никогда не простит.              — Просто дай мне номер, отец.              Конев-старший оторвал лист из другого, маленького блокнота и наскоро переписал цифры из ежедневника.              — Вот, держи. Его зовут Андрей Петрович. Позвони и скажи, что ты от меня.              Юра вскинул брови.              — Андрей Петрович? Эмигрант из СССР? — отец молчаливо кивнул. Юра встал со стула. — Что ж, спасибо, — неловко проговорил он и развернулся, сделал шаг, как отец его окликнул. Юра повернул голову вбок, даже не удосуживаясь прямо посмотреть на папу. Однако он заметил, что внутренние концы отцовских бровей чуть приподняты и сведены к переносице, глаза слегка сужены, а уголки рта опущены, что говорило о его печали. Юра понадеялся, что она хотя бы искренняя.              — Мне жаль, — зачем-то повторил он, и создалось ощущение, что так он пытается загладить ту вину, из-за которой их семья когда-то рухнула. Но Юре было наплевать на это. — Если будет нужно что-то ещё — приходи.              Юра кивнул и, не прощаясь, покинул его кабинет.              В следующие несколько месяцев началась борьба за жизнь матери. Её поместили в частную клинику, и друг отца действительно сделал хорошую скидку при лечении, но очень много денег уходило как на лекарства, так и на сами процедуры.              Юра пахал за троих. Он попросил перевести его на полставки в консерватории, брал чуть больше заказов на песни, играл в группе. Ребята, когда услышали о его горе, тут же отменили все планы с туром и пытались давать Юре больше гонораров, чтобы тот мог оплатить пребывание матери в больнице. Благо Леон тоже очень помогал как материально, так и морально. Он остался жить в Юрином доме, чтобы ему было проще добираться до работы, но строго приезжал каждый день в Берлин по вечерам и сидел у материнской койки, рассказывая ей про свои дела или читая книги.              Сам же Юра почти окончательно, но всё ещё временно, переехал к Йонасу. От Шварца было удобно добираться до консерватории, а на выходных Юра уезжал обратно в Потсдам, чтобы поиграть с ребятами и записать несколько песен.              С внедрением интернета стало немного легче. Леон купил домой компьютер и тут же провёл туда интернет, поэтому Юра первым делом разместил своё резюме, чтобы работа по заказам музыки не иссякала.              Йонас тоже старался поддерживать его, как мог, но всё же Юра стал всё больше и больше замечать, что Шварца интересует только дело его жизни — благополучие секс-меньшинств.              — Вот разрешат однополые браки, сразу пойдём подавать заявление в ЗАГС, — сообщил он одним майским вечером, и от этого предложения Юру передёрнуло. Он не был уверен, что готов связать себя узами брака. Ему было и так комфортно, зачем эта ненужная печать в паспорте?              И Юра тактично промолчал, заедая фразу Йонаса фруктовым салатом. Брак — это ответственное дело, а их отношения с Йонасом… Не всегда отдавали той стабильностью, на которую рассчитывал Юра.              Особенно сейчас, когда они стали жить вместе, пусть и временно.              Вылезло много раздражающих привычек. Начались мелкие бытовые споры. Иногда Юра не успевал помыть посуду, что очень раздражало Шварца. А Юру раздражало то, что в квартире часто собирались друзья Йонаса. Нет, Юра ничего не имел против них, но считал, что и встречи тоже должны проходить в меру.              Когда ему хотелось уединения с любимым человеком, любимый человек практически никогда не шёл на уступки.              — Юра! Ты не понимаешь! Нам нужно обсудить вступление в партию. Сам же советовал выходить на федеральный уровень.              В такие дни Юра уезжал в Потсдам, чтобы насладиться тишиной после тяжёлого рабочего дня и беседами с Леоном либо же игрой за пианино.              К июню онколог дал положительные прогнозы: маму можно было прооперировать. Операция стоила немало денег, но общими усилиями, не без помощи Юриного отца, выбили квоту на бесплатное хирургическое вмешательство, и уже в июле Тамар снова была в стенах родного дома.              — Как же здорово, домашние стены будут лечить меня дальше, — Юра помог опуститься ей на диван, и она глубоко вдохнула и чуть закашлялась. В груди ещё стоял комок боли после операции.              — Осторожнее, мам, — проворчал он, — не надо так интенсивно дышать. Воздух у тебя никто не отнимает.              Она потрепала его по отросшим волосам, которые Юра собирался состричь на днях, а затем обхватила голову руками, ногти на которых все переломались из-за постоянной химии, и притянула его макушку к сухим губам.              — Спасибо тебе, родной. Что не бросил и боролся.              Юра закусил щеку изнутри, силясь не растрогаться. Он и так старался не плакать все эти месяцы, старался находить в себе силы, чтобы помогать маме, и сейчас чувствовал некоторое облегчение.              Мама смотрела на него ласково и нежно. Её лицо осунулось и стало похоже на лицо высохшей мумии, покоящейся в стенах тёмных и пыльных египетских пирамид, на голове было подобие тюрбана — мама после облысения старательно прятала этот недостаток, которого очень стыдилась, а тени под глазами только добавляли её внешности измученный вид.              — Мы со всем справимся, мам, — ответил Юра, придавая голосу весёлые нотки. Он, правда, верил в то, что ему удастся спасти маму из лап самой Смерти.              Её худые пальцы, покрытые синими венками, похожими на извилистые ручейки, погладили чуть колючую щеку Юры — он не успел побриться перед её выпиской, да и это сейчас было не столь важно, главное, что он видел жизнь в ответном взгляде материнских глаз. А они были у неё такие же, как и у него. Словно само отражение смотрело на Юру.              — Тебе тоже нужно отдохнуть, сынок. Может, возьмёшь отпуск?              Юра выдохнул. Отпуск дело хорошее, но сейчас у него не было возможности выкроить для себя свободное время.              — Быть может, чуть позже, — ответил он уклончиво. — А тебе нужно больше отдыхать, ложись.              Леон занёс оставшиеся сумки, и Юра оставил их наедине, решив последовать совету мамы и просто отдохнуть.              Эти месяцы были достаточно… Выматывающими. Но Юра ни о чём не жалел. Он не жалел, что потратил много денег, не жалел, что принимал помощь отца в деловых вопросах, не жалел, что работал почти без выходных.              Пока у него есть возможность спасти — он будет спасать.              Будь то мама, Леон, кто-то из друзей, Йонас.              Он бы и Володю спас в своё время. Если бы обладал достаточными знаниями о жизни лучшего друга.              И казалось, всё плохое осталось позади. У мамы началась ремиссия, в консерватории преподаватели разошлись в отпуска, но череда неприятностей в Юриной жизни продолжилась.              Это случилось в августе. Юра, у которого выдалось несколько свободных дней, приехал к Йонасу, чтобы провести с ним побольше времени. Пока он переодевался в домашнюю одежду, Йонас крикнул ему, что нужно сбегать в магазин за продуктами и что он вскоре вернётся, а затем оставил Юру наедине с самим собой.              Юра, недолго думая, решил скоротать время перед телевизором, который смотрел исключительно редко, но иногда бормотание ведущего новостей или же эпические сцены из боевиков разгружали донельзя загруженный мозг.              А, особенно, Юра любил второсортные комедии, смысл и посыл которых даже не нужно было разгадывать. Для него такое кино считалось самым лучшим отвлечением от повседневности.              Пока выбирал канал, мимолётно подумал, что стоило позвать Йонаса в кинотеатр или просто в театр, а может, вообще пригласить на постановку русского балета. Послушать классиков. Окунуться в старую-добрую атмосферу бывшей родины.              Однако Юра подозревал, что такое времяпрепровождение совсем не понравится Йонасу, который не любил классическую музыку и вообще всё, что с ней было связано.              Он не интересовался Чайковским, Моцартом, Бахом и не любил, когда Юра заводил беседы о чарующей музыке каждого композитора.              Юра старался не винить его в этом. У каждого свои вкусы и предпочтения, но… Порой ему очень не хватало таких бесед, в которых о его увлечениях просто слушают.              Их необязательно было поддерживать. Юре нужен был слушатель.              Иногда Юра позволял себе подумать о том, какие отношения выстроились бы у них с Володей, если бы они продолжились за пределами «Ласточки»? Смогли бы они так же быть влюблены друг в друга, если бы жили рядом каждый день? Или в итоге их отношения закончились бы?              Сложные вопросы. Раньше бы Юра сказал категоричное «нет». Или «мы были бы с Володей вечно вместе», но сейчас Юра, за плечами которого было немало отношений, пусть и несерьёзных, мог смело сказать, что он бы постарался сделать всё, чтобы быть с Володей как можно дольше. Но если бы пришёл час расставания — он бы его отпустил.              Было бы болезненно. Плохо. Гадко.              Но Юра бы сделал всё для комфорта любимого человека.              Из глубоких мыслей его вырвал писк телефона. Юра моргнул и скосил глаза вбок — недалеко, на подушке лежал брошенный сотовый телефон Йонаса фирмы «Nokea». Он был очень маленьким и даже помещался в широкую ладошку своего хозяина. Из-за мелодии квадратный экран на секунду загорелся бледно-зелёным светом, затем потух. А в следующее мгновение раздался звонок, и Юра протянул руку к телефону, обхватил его и даже успел поднести ближе, как трель прекратилась.              Однако Юра успел заметить имя звонившего. Это был некий Ян. Юра уже было решил, что это один из друзей-активистов Йонаса, как внезапно на телефон пришло сообщение, которое Юра случайно открыл оттого, что его палец дёрнулся из-за вибрации. Он не имел привычки читать чужую почту и всецело доверял своему партнёру и тут же испытал стыд за то, что нарушил личное пространство, но стоило Юре опустить глаза вниз, на этот маленький экран и увидеть одно-единственное сообщение, как мир тут же померк:              «Bist Du heute allein? Ich möchte wirklich zu dir kommen, Liebes»              Сердце бухнуло вниз. Куда-то ниже печени, желудка, кишечника. Казалось даже ниже пяток. Словно сбежало из организма.              Юра поверить не мог глазам. Его Йонас, его любимый и дорогой сердцу человек, получал такие сообщения от… Другого? И что это за Ян, вообще? Почему он смеет называть Йонаса «дорогим»?              Злость подкатила к горлу. Завязалась в тугой узел и стянула все внутренности.              Пока Юра пахал как лошадь, чтобы оплатить лечение родной матери, Йонас… Йонас не придумал ничего лучше, как пойти и развлекаться налево.              А ведь Юра не ограничивал его в сексе! Каждый раз он старался дать Йонасу всю свою любовь и страсть, доставить максимальное удовольствие, показать ему, как он важен.              И что Юра получил в ответ?              В душу будто вонзились тысячи ножей и своим лезвием проворачивались по часовой стрелке, оставляя после себя раны.              Юра выпустил телефон из рук, и тот шмякнулся о шоколадный ворсистый ковёр. В голову не приходило ничего путного и рационального. Юра пытался отыскать причины такого предательства — и не мог.              Входная дверь хлопнула, и этот звук заставил Юру вздрогнуть. Он резко подскочил на ноги, и пока Йонас разбирал пакеты на кухне и что-то попутно говорил Юре, Юра наскоро переоделся, больше не желая оставаться в этой квартире ни секунды.              — Юра? — Йонас с недоумением вышел в коридор, когда Юра натягивал кроссовки. — Ты куда? Случилось что-то?              Гнев подобрался ближе. Вкупе с общей усталостью, накопившейся за последние изнуряющие месяцы, он вдруг решил выйти наружу.              Юра поднял взгляд на Йонаса и был уверен, что его карие глаза полыхают неукротимой яростью.              — Счастливо оставаться с Яном, — произнося это, Юра вдруг понадеялся, что произошла какая-то ошибка и что он всё не так понял, что Ян — это дальний родственник, привыкший к такому общению, или очередной гей-активист, с которым Йонаса связывают исключительно дружеские отношения.              Но лицо Йонаса, исказившееся сначала страхом, а потом виноватым выражением, сказало Юре больше, чем нужно.              Он не нуждался в подтверждении своей правоты.              Йонас действительно его предал.              — Юра… — Шварц сделал шаг в его сторону, но Юра отступил назад и обогнул его, чтобы больше не чувствовать его прикосновений.              — Оставь меня в покое, — процедил Юра сквозь плотно сомкнутые губы и выскочил из квартиры, даже не удосуживаясь закрыть дверь.              Ноги его отсчитывали ступеньки вниз, и вскоре Юра оказался на улице. Августовский воздух в Берлине уже пах приближающейся осенью, а сегодняшний вечер даже выдался чуть прохладнее, чем все предыдущие. Случайные прохожие кутались в ветровки, плащи, обычные спортивные кофты.              Юра побрёл вдоль улицы в сторону остановки. От неё он мог уехать прямиком в Потсдам.              Когда оказался в тёплом салоне автобуса, то мыслей в голове практически не осталось. Он вдруг ощутил то же самое, когда держал в руках ту злосчастную открытку — козни Земцовой — и думал, что самый любимый человек на свете его предал.              А Володя никогда не предавал.              Чуть прохладное стекло не отрезвляло голову. Юра пытался проанализировать случившееся, но действительно не мог понять, где же он так оступился, что Йонас решил найти связь на стороне?              Слишком много времени уделял музыке? Но Юра сразу сказал, что он и она — единое целое. Слишком часто пропадал в больнице? Но в этом случае поддержка Йонаса и его понимание были ключом хороших взаимоотношений. Йонасу не нравились Юрины друзья? Но они всегда тепло относились к их паре.              Юра понимал, что упускает самое главное. В конфликте всегда виноваты оба, это правда.              Только вот Юра не мог отыскать причину, по которой не заметил, как дорогой человек выкинул его из своего сердца.              В доме была только мама. Леон задерживался допоздна на репетиторстве, и Юра застал её читающей книгу.              Она выглядела умиротворённо, а после возвращения домой на её лице появился живой, здоровый румянец. Оно по-прежнему было очень истощённым, но мама стала выглядеть лучше.              — Привет, — Тамар повернула голову в сторону дверного проёма, в котором стоял Юра, как-то нерешительно мнущийся на пороге, и чуть нахмурилась. — Что-то случилось, дорогой?              Юра прикрыл глаза. Мама ведь столько всего пережила, приняла его, может, уже пора что-нибудь рассказать ей?              — Я расстался с Йонасом, — Юра открыл глаза. Мамино лицо выражало сожаление. Она чуть подобрала ноги и жестом указала на освободившееся место на диване.              Юра прошёл очень медленно, что говорило о его сомнениях, но всё же опустился на диван. Затылок тут же уткнулся в жёсткую спинку, глазам предстал потолок. Сколько раз Юра уже пялился в него — наверное, бесчинное количество, но каким-то чудным образом потолок всегда… Успокаивал.              Как будто белая штукатурка знала ответы на все вселенские вопросы.              — Он тебя обидел? — спросила мама после молчания сына. Юра вздохнул.              — Вероятнее, это я его обидел. Хотя не понимаю чем. Он… — верхние зубы до боли закусили нижнюю губу. Хотелось заглушить хоть на секунду душевные метания. — Нашёл кого-то на стороне и… В общем, я случайно узнал об этом сегодня, — Юра отнял голову от спинки, посмотрел на маму, взор которой был слишком пристальным. — Я просто старался поддерживать наши отношения, я ведь, и правда, чувствовал к нему что-то… Сильное. После смерти В… — Юра запнулся. Он же до сих пор ничего не рассказал маме.              — Продолжай, — тихо попросила она. И Юра продолжил. Рассказал, что любил друга из лагеря, что они расстались и больше не виделись с восемьдесят шестого, а потом рассказал, что после поездки в Харьков узнал о его смерти.              — …Наверное, это неправильно: держать столько лет мысли о человеке, который был рядом всего… Три недели? Но я не знаю, что со мной, мам.              Мама слегка дёрнула губами в понимающем жесте.              — Любовь никогда не теряется. Похоже, ты столкнулся с той самой, настоящей любовью, о которой мечтает чуть ли не каждый человек на планете. Но иногда обстоятельства сильнее.              — Но Йонаса я тоже люблю. Однако чувствую, что это что-то… Другое.              Мама чуть приподнялась и погладила Юру по плечу.              — Настоящая любовь — это не страсть, а спокойное чувство притяжения к человеку. И, скорее всего, твой Володя был вторым вариантом. А Йонас — первым. Предательство очень тяжело пережить, но пережить можно и нужно.              Юра вдруг устыдился и решил признаться только матери:              — Знаешь, мам… Если бы меня предал Володя, это было бы в сто раз больнее.              Этот ответ и послужил тому, чтобы Юра понял окончательно: с Йонасом у него были абсолютно другие чувства. Страстная, дурманящая влюблённость, пылкий и жгучий секс, какие-то мелкие общие интересы.              Но в целом-то они были разными. До ужаса разными. Юра не разделял активную позицию Йонаса, а Йонас не разделял с ним его музыку.              Два года отношений в итоге привели к тому, что они действительно не подходили друг другу.              Следующие несколько недель Йонас активно пытался вымолить прощение у Юры, заверяя его, что Ян — это была крупная ошибка.              — Зачем ты с ним вообще спал? — в один из сентябрьских вечеров, когда Юра закончил пары и вышел из консерватории, его уже поджидал Йонас. Немного разбитый внешне, с лёгкой щетиной на лице — он выглядел как щенок, которого хозяин не пускает на порог. Йонас попросил один разговор, и Юра, уставший от студентов, просто захотел попить чая, поэтому дал добро на любое близлежащее кафе.              — От сильной обиды на тебя, — ответил Шварц, нервно выстукивая пальцами какую-то свою мелодию на поверхности стола. Перед Юрой дымилась белоснежная чашка с зелёным чаем и мятой, что в народе считалась успокаивающим средством. Ему, правда, не хотелось слушать пустые оправдания, но последняя фраза Йонаса всё же заставила любопытство вылезти наружу.              — Интересно… — пробормотал Конев. — И чем же это я обидел тебя? Своей музыкой или, быть может, тем, что работал ради спасения собственной мамы? — Юра не заметил, но голос его зазвучал сталью. Если одно из его предположений окажется верным, Юра незамедлительно врежет Йонасу по лицу.              — Нет, — Йонас потупил взгляд, — я разозлился на тебя в тот вечер, когда обнаружил фотографии твоего… Лучшего друга. И я долго не мог отпустить эту обиду. А потом случайно познакомился с Яном, когда тебя не было рядом, и… — лицо Юры скривилось в отвращении. Он махнул рукой, останавливая словесные оправдания Шварца.              — Молодец, Йон, — назвал по старой привычке, — а ты не мог поговорить со мной? Почему ты ничего не сказал?              — А что я должен был говорить? — Йонас слегка повысил голос. — Ты мне дал чётко понять, что этот человек тебе дорог. Что я должен был ещё думать?              — Ну ты точно не должен был идти и трахать первого встречного! — вышло эмоциональнее, чем планировал, и на них обернулось несколько человек с явным осуждением в глазах.              — А ты не должен хранить фотографии своих бывших любовников!              Это стало последней каплей. Юра, наплевав на чай, с грохотом отодвинул стул и, перед тем как уйти, ответил:              — Этого человека уже давно нет в живых. И я буду хранить его фото столько, сколько захочу. А ты, вместо того чтобы решать проблемы половым путём, озаботился бы лучше тем, чтобы говорить через рот!              Злость Юры сопровождала его вплоть до остановки. А ещё по пути застала кристаллическая изморозь, неприятно капающая на одежду, словно мелкие зёрнышки пшена, и больно ударяющая открытые участки кожи. Ещё днём Берлин был окутан теплотой и мягким, тусклым светом осеннего солнца, но сейчас погоду подменили: она стала колючей и холодной, будто тоже была зависима от настроения.              Юра даже был чем-то на неё похож в эти секунды. До встречи с Йонасом его настрой отдавал немного тёплым дружелюбием, но сейчас Шварц в мгновение ока умудрился испортить ему настроение.              Зато поднял Илья, когда познакомил Юру с их новым менеджером, готовым помочь организовать тур по близлежащим городам.              Маргарéта, Юра сразу окрестил её Ритой, была низенькой, щупленькой девушкой. На её коротеньких пальчиках Юра заметил смесь из разношёрстных колец, среди которых на удивление затесалось и обручальное, а шею украшало короткое ожерелье, плотно прилегающее к шее, в виде чёрных хитросплетений. Они создавали между собой необычный узор, напоминающий ломаные линии, переходящие в последовательные петли.              У Маргарéты был деловой подход. Она выслушала пожелания музыкантов и сразу их предупредила:              — Будьте готовы к тому, что в лучшем случае вы отобьёте расходы. Потому что молодым коллективам нужно очень много инвестировать в свои выступления, прежде чем они добьются хоть какой-то славы. Мы можем начать с небольших городов, где аренда за клуб или любую площадку минимальна, и куда можно добраться на личном транспорте. У меня в распоряжении есть минивэн, поэтому перевезти инструменты и некоторые вещи не составит труда. Так мы сможем сэкономить на билетах. Давайте я приблизительно подсчитаю общую сумму, которую нам нужно будет потратить, и тогда начнём арендовать залы в разных городах.              К ноябрю у их менеджера появился план посещения городов и почти во всех она договорилась за аренду.              Юра уволился из консерватории, потому что больше не мог преподавать даже на полставки, однако ректор с неохотой подписывал его заявление.              — Вы очень шустрый молодой человек, герр Конев, — говорил он, медленно выводя свою размашистую, величественную подпись в документах, — даже жаль терять такого преподавателя. Знайте, — он протянул ему лист, — если будет нужна работа, возвращайтесь.              Юра благодарно кивнул, но подумал, что возвращаться в преподавательскую стезю ни в коем случае больше не будет.              Студенты на самом деле его раздражали. Юра не являлся прирождённым педагогом, ему больше по душе было слушать, чем объяснять.              На месте преподавателя Юра мог бы охотно представить Володю. Тот со своей строгостью и серьёзностью точно смог бы чему-то научить.              Хотя, как помнил Юра, когда-то Володя сказал ему, что сам Юра прекрасный учитель.              Тогда их пальцы прикасались друг к другу, ласково, невесомо, словно порхание бабочки, а Юра ощущал это спокойное притяжение, приправленное страстным и в какой-то степени диким пламенем.              В конце последнего осеннего месяца Юра с ребятами собрался в турне. Леон заверил его, что проследит за мамой, которая стала выглядеть ещё лучше: её волосы заметно отросли, ногти пришли в порядок, и Юра даже почти помолился за то, чтобы ремиссия осталась с ней навсегда.              Их тур должен был продлиться ровно месяц — до Рождества, и Юра даже был рад тому, что за это время не будет видеться с Йонасом, который иногда позволял себе написать смс или «случайно» позвонить.              Юра всегда отвечал и на сообщения, и на звонки, потому что зарубил себе на носу: какая бы сильная обида не была на человека, нужно ответить, потому что, возможно, в этот момент ему требуется помощь.              Правда, в случае с Йонасом помощь тому требовалась… Крайне редко. В основном, он звонил, чтобы просто поболтать и ненавязчиво выпросить у Юры прощение и ещё один шанс.              Каждый раз он говорил, что очень скучает и очень жалеет о своей минутной слабости, и каждый раз Юра, вздыхая, отвечал, что предательство простить не сможет.              Возможно, он просто перегорел и отношения с Йонасом теперь не казались ему чем-то… Особенным.              Потому что особенным был только один.              «— Ты хочешь быть для меня… Особенным другом?»              Особенный друг. Один на миллион. Таких больше встретить невозможно.              Как же Юра просто скучал по их старым разговорам, по их посиделкам. Было в Володе поистине что-то удивительное и притягательное.              С его именем ассоциировалась искренность.              Но Юра научился жить дальше. Шёл в ногу со временем, не оглядывался на прошлое.              Потому что оно там — позади. А впереди только свершения, пробы и ошибки, о которых точно не стоит жалеть.              Тур протекал даже лучше, чем они могли себе представить. Нет, баснословных гонораров, конечно, их группа не заработала, но зато появилось кое-что не менее важное — связи. А связи в этом мире, как уже очень давно уяснил Юра, были очень нужны.              Вернулись в Потсдам в канун Рождества. Вымотанные, но довольные положением вещей, ребята договорились встретить Рождество со своими семьями, а Новый год, как и полагается, в общей компании.              Тем более что начиналось новое столетие. Двадцать первый век. А такое событие встречать в одиночку было никак нельзя.              Когда Юра смотрел на настенный календарь, он даже не мог поверить, что век, в котором он родился, почти подошёл к своему логическому завершению, и что ему предстоит окунуться в новое столетие и новые открытия, а, возможно, и в новые отношения, если сердце его кого-нибудь изберёт в свои спутники.              Новый год начался с плохих событий. Маме вновь стало хуже, и Юра с Леоном отвезли её в ту клинику, где она проходила лечение. После череды анализов и различных исследований Андрей Петрович дал неутешительный прогноз:              — Несмотря на успешную операцию и стадию ремиссии, болезнь вновь стала прогрессировать. Метастазы опять заняли прежние места в лёгких и распространяются с огромной скоростью, — уголки его тонких губ, покрытых лёгким пухом седых волос, опустились вниз, густые, длинные брови нахмурились, лицо стало озабоченным. Он перевёл взгляд на Юрину маму, которая сейчас спала, но лицо её оставалось изможденным, и Юра уже понял по его глазам, что онколог готовит ей смертный приговор.              — Ничего нельзя сделать? — Юра произнёс это твёрдо, решительно. Если врач сейчас даст хоть один, малюсенький шанс на ещё одну попытку борьбы с раком — Юра ухватится за него так крепко, как только сможет. Даже если руки от этого будут стесаны в кровь.              — Я бы хотел сказать Вам, что есть шанс… Но не буду врать.              Юра кивнул. Где-то в подсознании он уже давно принял тот факт, что мамы может не стать в любой день. Просто ремиссия… Подарила некоторую надежду, но полностью мысли о смерти всё равно не вытеснила.              — Сколько ей осталось?              Юра никогда бы не подумал, что будет произносить типичные фразы из сериалов, что порой смотрела его мама, сопереживая героям чуть ли не каждый раз, когда тема касалась острых заболеваний.              И вот сейчас он чувствовал себя чёртовым актёром, который говорит по избитому сценарию. Только вот кинокамер, чтобы взять его траурное лицо в крупный кадр, позади не стояло.              Всё было вполне реально.              — Может, месяц. Может, два. Не буду давать точных прогнозов. Вы должны быть готовы каждый день, — профессионально, заучено произнёс врач. Но такова была его профессия: он сообщал родственникам разные: и хорошие, и плохие новости, и видел немало пролитых слёз и крики безысходности, когда такая страшная болезнь, как рак любой части тела, забирала родных и близких.              Юра понимал, что мама была его очередным пациентом и что должного сочувствия у врача не было.       — Мне жаль, — он похлопал его по плечу, — но знайте: мы сделали всё, что было в наших силах.              Юра заторможено кивнул. Перевёл взгляд на Леона, лицо которого лишилось всех красок, и вдруг отчётливо понял, что испытывает его отчим: бессилие и гнев.              Потому что на его руках умирал любимый человек. А он ничего не мог с этим сделать.              Юра прекрасно понимал его эмоции. Они были бурей, вихрем — злыми и жестокими.              И Юра знал, что это надо пережить.              Мамы не стало весной двухтысячного. Это не было неожиданностью или ударом. Просто в одно утро она не проснулась, а мир Юры поблек, потерял яркие краски, потому что мама была для него самым близким человеком. Потому что в одном только слове «мама» заключалась вся сила мира. Потому что Юра знал — мама всегда поддержит его.              А теперь её не стало. И часть Юры безвозвратно ушла вместе с ней.              С организацией похорон помогала Полина. У Леона, всегда собранного и позитивного, всё валилось из рук, голос дрожал и он не мог ни о чём договориться ни с ритуальными услугами, ни с моргом.              В день её похорон ярко светило солнце. Оно было неуместным пятном, и Юра предпочёл бы, чтобы сегодня шёл дождь, но начало апреля радовало своим долгожданным теплом.              На кладбище пришёл Йонас, которого позвал Юра, и даже явился отец с букетом маргариток, которые так любила мама. Юра не удивился его присутствию, потому что тот часто интересовался делами матери и даже как-то навещал её. Они вроде бы и поговорили, и простили друг другу старые обиды.              — Соболезную, — хрипло сказал он, возложив букет маленьких жемчужин к свежей могиле. Юра просто кивнул, ощущая на плече руку более родного человека — Леона, который от Юры не отвернулся, когда узнал о его сущности. Юра, как был для него человеком, так человеком и остался.              Когда могилу закапывали, в голову пришли образы Котляковского кладбища, фотография Володи, годы его жизни и гвоздики, теперь уже увядшие и сгнившие по прошествии стольких лет.              Горе витало вокруг. Юра отдалённо слышал чьи-то всхлипы, шёпот, траурное молчание. Всё это было похоже на тяжёлую музыку, басами достающую до сердца.              Ещё один человек был предан земле. А Юра получил ещё один шрам на сердце.              В этот день он окончательно перестал быть ребёнком.              «— Они всегда в нашем сердце, Юра», — он помнил материнские слова, когда они говорили о смерти. И о её возможной кончине тоже.              «— Не нужно горевать об ушедших. Они бы этого точно не хотели. Я бы не хотела, если бы ты предался горю и отчаянию. Помни, я всегда буду с тобой. Вот здесь».              Юра коснулся своей груди, как делала это мама, когда говорила эти слова, и прикрыл глаза. Несколько слезинок упало на могилу, но Юра знал, что не мог расклеиться снова.              Он был к этому готов. Он научился справляться с горем.              Йонас оказался рядом. Порывисто прижал к себе, и Юра поддался слабости. В этот день хотелось ощущать объятья и поддержку. А Йонас был не чужим для Юры человеком.              И все последующие дни Шварц находился в доме Юры, был слишком заботливым и участливым.              Леона выдернули в Берлин на срочную конференцию, и ему ничего не оставалось, как поехать и держать лицо, когда внутри у него разрушился целый мир.              И поэтому Юра остался наедине с Йонасом. И позволил ему осыпать своё тело поцелуями, бормотать приевшиеся извинения, доставлять удовольствие.              — Я хочу быть с тобой, — проговорил он, когда они лежали прижатые друг к другу. Юра устроился на его плече, а Йонас перебирал его взмокшие пряди. Было очень жарко и хорошо, и Юра, расслабленный после оргазма, на секунду допустил мысль, что снова хочет видеть Йонаса в своей постели. Снова хочет прижиматься к его спине, потому что одиночество, как ни крути, тяготило, но страх снова быть преданным мешал ответить Шварцу положительно.              — Мне нужно время, — ушёл от прямого ответа Юра, не давая шанса, но и не отнимая его.       Через месяц после похорон Леон вечером вызвал Юру на серьёзный разговор. Он выглядел виноватым, когда говорил:              — Юр, мне… Уже давно предложили работу в Мюнхене, но я всё не соглашался из-за Тамар… — голос его дрожал, однако Юра заметил, что Леон относительно справляется со своим горем. Он практически всегда пропадал на работе и не позволял себе свободного времени. — И я… — он опустил глаза на свои чуть огрубевшие и очень сухие пальцы рук от частого использования мела и сглотнул. Разговор явно давался ему с трудом. — И я решил принять их предложение. Зарплата там побольше, да и… Смогу погрузиться в работу с головой окончательно. А здесь… — он поджал губы, на секунду моргнул, убирая влагу в глазах, и взглядом, просящим прощения, посмотрел на Юру.              Юра не скрыл печального вздоха. Всё же Леон долгое время прожил здесь… И расставаться с ним было… Тоскливо.              — Если тебе так будет легче.              Леон кивнул. В глазах теперь поселилась благодарность, а морщинки вокруг их уголков говорили об улыбке.       — Я хочу подарить тебе свой автомобиль, — неожиданно сказал он. Юра приоткрыл рот.              — Я не могу принять такой дорогой подарок, Леон! — воскликнул он. Леон снисходительно улыбнулся, и казалось, что его пышные усы тоже улыбаются сами по себе.              — Это меньшее, что я могу для тебя сделать, Юра. Бог не дал мне собственных детей, но я смело могу назвать тебя сыном.              В груди защемило от сказанного, а тепло разлилось по всему организму. В этот момент Юра понял: он никогда не будет одинок.              Перед тем, как уехать, Леон сказал одно-единственное, что только подкрепило веру Юры:              — Знай, если тебе понадобится помощь, любая: материальная, физическая, душевная, ты всегда можешь позвонить мне или приехать. И ты всегда её получишь.              Юра ещё никогда так сильно не был благодарен ему, как в этот момент. Слова поддержки не менее нужны, когда объединяет общее горе.              — И ты всегда знай, что этот дом — и твой тоже.              Как бы Юра не сопротивлялся, всё же Леон оставил ему свой автомобиль и переоформил все документы на него. Теперь в гараже стоял Мерседес-Benz W124 — самый популярный автомобиль девяностых, а Юра наконец-то стал полноценным водителем.              В один из летних вечеров Юра, вернувшийся из бара, в котором они сегодня выступали, а затем обсуждали идею с новой поездкой в одну из стран СНГ, решился сделать то, на что не решался уже долгое время. Все эти разговоры вокруг бывших советских республик и неоднозначные намёки на тур по Украине, пробудили былое.              Пальцы обхватили ручку нижнего ящика письменного стола и неуверенно потянули на себя, приоткрывая его.              Шкатулка предстала глазам. Юра не вскрывал её с тех пор, как вынырнул из пучины депрессии. Но теперь письма внутри его не страшили, да и не ради писем он сейчас выудил её на свет.              Бережно открыв шкатулку, он словно ощутил и Володины прикосновения к ней, которые остались неосязаемыми отпечатками, и глаза его вновь увидели стопку писем.              Старых, из прошлого века, до боли в груди ранимых.              Но сегодня его интересовали не письма.              Сегодня он наконец-то решил взять ноты.              Оставив шкатулку на столе, Юра с листом из нотной тетради, которую когда-то бережно выбирал в Харьковском универмаге, вышел из комнаты и прошёл в свой личный кабинет.              В доме стояла непривычная тишина: не было маминого смеха или разговоров Леона о прошедшем учебном дне и детях; не лилась вода из крана и не скворчало на плите; не был слышен звон посуды.              Этот гул всегда плавал поверх Юриных размышлений, никогда не мешал и разрушал тягостную тишину. А теперь дом словно опустел. Словно все звуки, ранее в нём существовавшие, исчезли навсегда.              Юра стал полноправным хозяином дома. Только вот такая тишина ему вовсе не нравилась…              Зажёг свет в кабинете. Его личный маленький мир, в который он всегда уходил с большой радостью, но сегодня она была приправлена чем-то горьким.              Жёсткая бумага, созданная ещё заводами Советского союза, гладила его пальцы, пока он не поставил её на пюпитр.              Ноты были до ужаса… Простыми. Но тем привлекательные. Юра ведь так и не смог воспроизвести эту мелодию, что когда-то слышал под ивой в ночной тиши, которая сопровождалась только лёгким гулом ветра, прячущим любые слова и звуки от посторонних.              Приоткрыв крышку, Юра на секунду завис над нотами. Провёл пальцами по плавным изгибам мелизмов, которые Володя старательно выводил, чтобы не потерять звучание своей песни.              Интересно, он ещё что-нибудь сочинял? Или просто играл для себя вечерами? А играл ли он ещё для кого-нибудь?              Юра поймал себя на мысли, что ему действительно было бы интересно узнать, как Володя жил в тот промежуток времени от прихода из армии до ухода в Чечню. Ему была бы важна любая мелочь. Что он ел на завтрак, какие строительные материалы заказывал, где и с кем проводил вечера.              И как жаль, что Юра не овладеет этими, казалось бы не столь важными, знаниями.              Пальцы плавно опустились на клавиши. Глаза бегали по строчкам, а затем Юра прикрыл веки и нажал на нужные ноты.              По мере звучания забытая мелодия пробиралась под кожу, заставляя сердце стучать чаще. Под закрытыми веками, как кадры киноленты, проносились моменты из минувшего прошлого.              О летних ночах. О несбыточных мечтах.              С тех пор прошло четырнадцать лет.              А Юре порой казалось, что ещё вчера ему было шестнадцать.              Тогда как на деле в мае стукнуло тридцать.              Что бы сказал Володя, если бы увидел его сейчас?              «—Ты повзрослел, Юрочка», — в голове всплыл позабытый молодой и снисходительный голос вожатого пятого отряда.              Родные люди никогда не уходят. Они остаются в нашей памяти. На задворках сознания, там, где откладывается всё, что когда-либо с нами происходило.              Юра стал больше времени проводить с крестницей. Олечке было два с половиной года, и она уже неплохо разговаривала для своего возраста. Он брал её на день, давая Полине и Илье возможность побыть наедине, и возился с ней часами, уже не боясь ребёнка и находя в её громком детском смехе какое-то успокоение. Они часто зависали в его кабинете: пока она за игрушками, Юра за работой. Как только игрушки ей надоедали, Юра закрывал пианино и занимался с ней чем-нибудь другим. Иногда их компанию разбавлял Йонас, с которым Юра имел всё ещё шаткие отношения, но полюбившийся секс со Шварцем был чем-то вроде его лекарства от злобы дня.              Вереница дней привела Юру к Новому году. За это время его группе удалось решить, что следующим летом они поедут на Украину, и последним городом, который они посетят, будет Харьков. Полина тоже решила съездить к сестре и познакомить её с племянницей, а заодно и погостить недельку.              Две тысячи первый Юра встречал в неизменной компании друзей и Йонаса. Когда пришло время обмена подарками, Йонас со смущением на лице, которое Юра ещё никогда у него не видел, протянул квадратную коробочку. Она была небольшой, бархатной, и Юра даже нахмурился, вдруг испугавшись, что там — кольцо.              Ведь Йонас добился немалых успехов в продвижении прав для геев и лесбиянок: в стране проголосовали за введение однополых союзов на федеральном уровне. Конечно, это не было браком, но кое-какие права, пока ещё на минимальном уровне, секс-меньшинства получили.              И теперь Юре почудилось, что Йонас на фоне этого хочет… Сделать ему предложение.              А Юра точно был уверен, что к такому не готов.              Но подарок не мог долго находиться в руках Йонаса. Во-первых, это было некрасиво; во-вторых, Юра мог бы поставить Йонаса в неловкое положение; а, в-третьих, может, там и не кольцо вовсе?              Когда Юра открыл коробочку, то мысленно выдохнул, потому что на её неглубоком дне покоился обычный металлический ключ с двумя прорезями.              — Оригинальный подарок, — усмехнулся Юра. — Это от банковской ячейки?              Йонас вдруг притянул его к себе и поцеловал в щёку.              — Нет, — прошептал он, — это ключ от моей квартиры. Мы с тобой уже столько лет скитаемся друг у друга, а к чему-то серьёзному так и не пришли. Поэтому я предлагаю съехаться окончательно. Но я тебя ни с чем не тороплю. Просто знай, что я всегда жду тебя дома.              Это… Было бы трогательно, если бы Юра не помнил о предательстве Шварца. Каким бы любящим он сейчас не был, та минутная слабость дала трещину в отношениях, которую не скрепил бы самый прочный в мире суперклей.              Потому что нельзя сначала разрушить доверие, а потом пытаться выстроить его заново.              Заусенцы всё равно остаются. И каждый раз, цепляясь о них, вспоминаешь.              Юра не знал, что ответить. Конечно, одиночество в доме его душило. У него были близкие, которым он мог позвонить в любое время, но всё же рядом не имелось спины, в которую хотелось уткнуться.              Раньше Юра грезил о совместном проживании.              Теперь же сплошь и рядом стояли одни лишь сомнения.              — Давай мы обсудим это после нашего тура.              Йонас, кажется, был согласен на всё.              Следующие полгода прошли в бешеной подготовке к предстоящему туру. За несколько дней до поездки Юра встретился с Ангелой. Он иногда приходил к ней и просто разговаривал, отпуская различные ситуации. Он приходил к ней несколько раз после смерти мамы, после отъезда Леона, после воссоединения с Йонасом.              — Он подарил мне ключ от своей квартиры, — поделился с ней Юра. — Хочет чего-то серьёзного. А я не знаю, как быть.              Ангела посмотрела на него сосредоточенно и уточнила:              — Что ты хочешь от этих отношений? Как ты чувствуешь себя рядом с ним?              Юра закусил губу, тщательно раздумывая над ответом.               — Мне с ним… Хорошо. Несмотря на его предательство, я часто допускаю такую мысль, что всё равно скучаю по нему.              — Но ты его не любишь?              Вопрос простой. И Юра знал на него ответ. Потому что со словом «любовь» у него ассоциировался только один человек.              — Моя любовь умерла пять лет назад, — просто ответил он.              Ангела вздохнула.              — Юра, мы же уже обсуждали, что не нужно жертвовать своим будущим ради прошлого, которое точно не изменить и не вернуть.              Юра знал это.              — Я не уверен, что Йонас — моё будущее.              Разговор с психоаналитиком ничего для Юры не прояснил. Он не знал, что в действительности ответить Йонасу на его внезапное предложение.              Шварц изо всех сил старался заполучить Юрино прощение, и Юра вроде как даже смягчился к нему, но что-то внутри всё равно гложило и отчаянно говорило «нет».              Шестое чувство или что-то другое просило не торопиться.              В ночь перед отъездом Юра вновь рискнул перечитать письма Володи. Он просто захотел послушать свои ощущения спустя пять лет.              Грустная тоска. Сожаление. Но никакого чувства вины.              Может, ему и правда не нужен этот груз прошлого? Может, стоит смотреть в будущее, зарыв всё прошлое глубоко под землю?              Юра искренне не понимал, почему спустя пятнадцать лет всё ещё позволяет себе думать о человеке, который был так давно в его жизни. Который, будь он жив сейчас, даже не знал бы его настоящего.              И почему-то ответ был прост: это Володя. Навсегда такой потрясающий.              В голову вдруг стукнуло, что Юра должен вернуться в «Ласточку». Мысль была преждевременна, но уже пустила корни в сознание.              Взгляд метнулся в сторону писем. Неожиданно показалось правильным отвезти их туда и похоронить в капсуле времени.              Словно так было правильно.              И что-то подсказывало Юре: так было нужно.              Тур по Украине действительно приносил свои плоды. Людей, конечно, было не так много, как в немецких городах, но проезд и арендные траты выручка от выступлений покрывала с лихвой.              Концерт в Харькове был запланирован на конец июля в местной филармонии. Но из-за плотного графика самой филармонии у ребят выдалась целая неделя отдыха между концертами. И Юра уже знал, что обязательно поедет в «Ласточку» в этот промежуток времени, однако стоило ему оказаться в родном Харькове, как ехать он решил на следующий же день.              Вечером они собрались в квартире у Насти, и Юра уточнил у неё, сможет ли он добраться до Горетовки прежним маршрутом.              — Там теперь частный сектор, — ответила Настя, когда они сидели за праздничным столом, организованным ей же в честь их приезда, — Горетовки больше нет. Уже давно дома снесли. Родители хорошие деньги за продажу участка получили, — Юра заметил, что при упоминании родителей Полинины губы искривились, и она даже не стала интересоваться, куда пошли деньги от продажи недвижимости. — Так что в «Ласточку» той дорогой, которой вы в девяносто шестом следовали, уже проехать не получится.              Юра откинулся на спинку чуть скрипящего стула и крепко задумался.              — А карта осталась? — спросил он. Настя кивнула и через секунду принесла Юре то, что он просил.              — Возможно, вот эта трасса выведет тебя к центральному входу. Я, если честно, дороги не помню. Столько лет уже прошло.              Юра кивнул. Разберётся.              Арендовав машину на следующий довольно пасмурный день, Юра закинул в багажник лопату, резиновые сапоги и отправился по указанной дороге на старой карте, надеясь, что не заплутает на полпути.              Миновав черту города, Юра свернул налево, и ему предстала дорога, напоминающая реку, разделяющую два берега, по обеим сторонам которых распустились высокие ели.              Солнце не освещало ему путь, вместо этого спутниками стали чуть свинцовые тучи, но Юру не пугало такое расположение духа природы.              Он ехал в то место, которое давно перестало существовать, но которое всё ещё теплилось в памяти.              Он ехал, чтобы оставить там всё окончательно.              Ближе к полудню, когда Юра миновал большую часть пути, у него в кармане его лёгкого летнего плаща завибрировал телефон. Юра нащупал его рукой и с удивлением в голосе поднял трубку.              — Клубкова, со мной всё в порядке, — проворчал он, поднимаясь в горку, а затем спускаясь. Машин по встречной полосе не наблюдалось, и Юре могло бы показаться, что он остался один на этой планете, если бы не Полина на том конце провода.              — Юра… У нас плохие новости, — руки сжали руль сильнее. Только этого не хватало!              — Что случилось? — хмуро спросил он, стараясь разглядеть впереди указатель.              — Олаф… Сломал руку.              Юра на секунду прикрыл глаза, сжал руль сильнее. На автомате прибавил скорость.              — И как это произошло?              Новость была… Очень неприятной. Их последний концерт должен состояться через неделю, а бас-гитарист умудрился сломать руку.              Это было совсем-совсем некстати.              — Он спасал мальчика, который по своей дурости повис на карнизе магазина. И, в общем, ты понимаешь, что всё прошло неудачно. Сейчас мы в больнице, ждём маму этого мальчика. И… — и тут Клубкова замолчала. Юра тоже, потому что впереди завиднелась машина гаишников, один из которых уже махал ему жезлом.              — Твою мать, — процедил Юра и эту же фразу одновременно с ним высказала и Полина в трубку.              — Юра, ты не поверишь, но… — следом продолжила она, но Юра перебил её в нервном ответе:              — Полина, всё потом, меня менты тормознули, я перезвоню, — он быстро скинул звонок и отбросил телефон на пассажирское сидение, а сам крепче обхватил руль.              Гаишники уже вдвоём поджидали его с хитрыми ухмылками. Юра остановил автомобиль у пыльной обочины и сразу достал из бардачка все свои документы.              Мужчины подошли вместе. Очевидно, им совсем было скучно здесь, на безлюдной дороге, и Юра даже удивился тому, зачем их вообще сюда заслали, но не стал ничего спрашивать.              Каждый из них вежливо представился, и Юра протянул документы.              — Ого! Да ты наш земляк! — воскликнул один из них.              — А паспорт-то европейского образца, — вторил ему другой, делано, будто каждый день встречал представителя из Евросоюза.              Они разглядывали его документы, пока Юра терпеливо ожидал вердикта. Он, вероятнее всего, нарушил скоростной режим, но, если быть честным, то знака он не видел, а новых правил дорожного движения на территории Украины не изучал.               — Знак видел? — спросил чуть низковатый мужчина, всё ещё держа документы Конева в руках. Юра мотнул головой.              — Не было там никакого знака.              — А вот и был, — ответил тот, который повыше.              Юра закатил глаза. Ему некогда было спорить с этими двумя представителями правопорядка.              — Мужики, давайте покороче. У меня ещё дела есть.              Те переглянулись.              — Штраф? — неуверенно спросил низкий.              Юра опять закатил глаза. Накатанный сценарий.              — Пятьсот евро на двоих хватит? — уточнил он. Гаишники опять переглянулись.              — Хватит, — смело отчеканил высокий, а второй гаишник протянул Юре его документы. Юра забрал их, а взамен выудил из бумажника пятисот евро — единственную купюру, которую не успел разменять.              Но, по всей видимости, её действительно не стоило менять.              Глаза у гаишников при виде купюры загорелись, и Юра мельком подумал, что кое-что в менталитете людей его бывшей родины всё же осталось неизменным.              — Мужики, — Юра решил, что это его реальный шанс спросить про дорогу, — а не помните ли вы такой лагерь «Ласточка»? — он достал карту. — Не покажите, как лучше к нему проехать?              Низкорослый взял карту с задумчивым видом.              — Ну-у-у, — протянул он, — Горетовки-то уже давно нет. А вот эта дорога, кажется, тоже подойдёт, — он тыкнул мозолистым пальцем в короткий участок дороги, указанный на карте бледно-голубым цветом, а затем отдал её обратно Юре. — А тебе туда зачем? Там же уже давно всё заброшено.              Сердце отчего-то отозвалось тупой болью. Как будто Юра до этого не знал, что лагеря больше не существует.              — Ностальгирую по местам детства. Ладно, мужики, — Юра завёл мотор, машина чуть зарычала, — спасибо, и бывайте.              — Скоростной режим не нарушай, — успел ему крикнуть высокий прежде, чем Юра тронулся с места и поднял стекло передней дверцы.              Территория «Ласточки» завиднелась через каких-то полчаса. Разбитая дорога, не такая красивая, как в начале его пути, петляла глубоко в лес, будто хотела запутать случайного путника, и Юра ехал по ней, ощущая прилив жгучей ностальгии.              Он вдруг узнал это место перед главными воротами: сюда каждое лето съезжались автобусы с пионерами и вожатыми, каждое лето после окончания очередной смены здесь прощались друзья и возлюбленные.              Здесь он простился с Володей, порывисто обняв его в последний раз.              Как странно было вновь сюда вернуться. А главное — зачем именно? Дело ведь было не только в письмах… Что-то ещё притянуло Юру сюда. Будто невидимая нить диктовала, куда ему следовать.              От ворот уже давно ничего не осталось. Как и от вывески с крупными печатными буквами и нарисованными ласточками. Но Юра упрямо ехал вперёд. Для него было бы кощунством: вернуться на родину и не посетить столь приятное и горькое одновременно место его былой юности.              Оставив машину чуть дальше входа в лагерь, Юра заглушил мотор и с минуту сидел за рулём. Перед глазами опять проносились старые воспоминания: озорные крики мальчишек-пионеров, строгий, но со звенящим весельем голос Ирины Петровны, визги молодых девчонок и даже ругань Саныча.              Юра столько раз приезжал в этот привлекательный лагерь. Столько раз ступал по теперь уже ветхой дороге, асфальт которой пронзили тонкие стебли лесной травы.              Он был здесь пять лет назад. Теперь возвратился снова. Нужно ли действительно было вернуть письма? Вероятнее всего, да. Они были тяжёлым грузом, напоминающим, что когда-то всё можно было исправить.              На улице Юру обдало свежим ветерком. Он врезался ему в лицо, пошевелил слегка отросшие кудри, и побежал дальше, насвистывая незнакомую мелодию.              Юра же пошёл в сторону поцарапанного багажника, отворил его, достал лопату, переобулся в резиновые сапоги, а затем вернулся к двери пассажирского сидения и достал шкатулку. Как и всегда бережно, с особым уважением.              Дорожка в лагере была разбита. Время ничего не щадило. Ещё пять лет назад в очертаниях «Ласточки» можно было найти отголоски старого, доброго пионерского лагеря. Теперь же, по прошествии девяти лет с последней смены, лагерь полностью превратился в разруху: крыши зданий прохудились, стёкла практически были выбиты, и окна смотрелись, как пустые глазницы.              Юра брёл по этому кладбищу воспоминаний и оглядывался. Пять лет назад он уже рассматривал эту территорию и сейчас делал то же самое. «Ласточка» словно звала его, напоминала об утраченном.       Корпус пианино за эти годы рассыпался, но оно по-прежнему стояло на танцплощадке и наверняка играло иллюзорную музыку для таких же иллюзорных танцующих пионеров.              Юре казалось, что он видит молодого себя, молодую Полину и её подруг, Сидорову и Земцову, глаза которых неотрывно наблюдают за Володей. А ещё он видит Володю. Статного, строгого и ласкового, когда они наедине. Он улыбается и машет ему. Губы с яблочным вкусом растягиваются в улыбке.              И Юре хочется подойти, но он знает — это лишь видение из головы.              Ноги идут дальше. Вдалеке и правда виднеются крыши коттеджного посёлка. Они совершенно одинаковые, ничем не отличающиеся друг от друга.              Но Юре нет до этого никакого дела. Он проходит мимо того места, где был прощальный костёр. Останавливается на секунду. Ему кажется, что спустя пятнадцать лет он всё ещё может почуять запах пламени, услышать треск дров и тихую мелодию гитары. А ещё голос. Хриплый, надрывный. И свой, не хотевший говорить:              «Я тебя никогда не забуду.       Я тебя никогда не увижу».              Юра идёт дальше. Подходит к фонтану. Горн так и валяется на дне разрушенного основания, а вот ног пионера не осталось и вовсе.              Когда-то здесь его чуть не поцеловали красивые, наверняка сладкие девичьи губы. И когда-то он сам целовал, находясь на пределе своих желаний.              Речка высохла окончательно. Теперь внизу виднелась только грязная земля. Сверчки больше тут не пели. И лягушки не квакали. Наверняка и здесь что-нибудь построят, подумал Юра, сворачивая на знакомую, поросшую травой, тропинку, в надежде что ива за пять лет не сгинула.              В руках лопата и письма. Он идёт прощаться. Окончательно и бесповоротно.              Путь к дереву превратился в самые настоящие джунгли. Здесь недавно прошёл дождь — Юра то и дело чувствовал, как от веток на его тело оседают мелкие капельки.              Через несколько минут его глазам предстала та самая ива.              — Стоишь, родная… — усмехнулся Юра. — Хотя бы ты не умерла.              Ускорил шаг. Почему-то снова захотелось оказаться в укромном уголке.              Всё осталось без изменений: ковёр из опавших листьев, побледневшая надпись «Ю+В», оставленная навеки. Юра не сдержал улыбки. В глазах поселилась тоска.              Самое любимое место в мире.              «— Я не хочу прощаться, Володь…       — Я знаю, Юрочка, я знаю».              А Володя знал многое. И наверняка знал, что тоже видит Юру в последний раз.              Юра неторопливо прошёл к тому месту, где зарыл капсулу в девяносто шестом. За зелёной шторкой послышался порыв ветра — погода портилась с каждой секундой.              Лопата хорошо вошла в землю. Несколько уверенных движений — и на свет вновь появилась жестяная коробка.              Не жалея светлых штанов, Юра опустился на колени. Бережно достал капсулу, открыл. Содержимое было нетронутым, оно и понятно: кому его трогать теперь, кроме Юры?              Снова улыбнулся. Как же давно всё это было.              Галстуки, послания, ноты, сценарий.              Иногда действительно хотелось повернуть время вспять. Потому что вновь мечталось заглянуть в серо-зелёные глаза, взять за руки, подразнить.              Того Юры уже и в помине не существовало. Но если бы на секунду он снова оказался рядом с Володей — он бы себе всё это позволил.              Шкатулка опустилась к остальным вещам. Ей здесь было самое место. Юра оставит это в своей памяти. А письма пусть будут в капсуле.              Если бы это был почтовый ящик, Юра бы назвал его ящиком прошлого. Без обратной связи. Без возможности получить ответ.              Коробка опустилась обратно. Четвёртый раз за пятнадцать лет. И два из них Юра закапывал её в одиночестве.              Когда оставался один лишь край, Юра внезапно услышал далёкий лай собаки. На секунду затормозил, затем продолжил занятие, но его пришлось прервать, потому что лай собаки повторился… И теперь уже слишком близко.              Юра нахмурился. Подумал, что, возможно, это была бездомная, заблудшая собачонка.              Он не хотел прерываться, но за спиной послышался треск, и когда Юра резко обернулся, то увидел, что на него в ответ глядел… Золотистый ретривер.              Юра так и сел на землю. Глаза-пуговки рассматривали гостя под ивой с интересом, и Юре даже показалось, что собака склонила голову набок.              В голове сразу вспомнился забытый разговор.              Какое дурацкое совпадение.              — Привет, — неуверенно произнёс Юра и несмело вытянул чуть дрогнувшую руку, собака понюхала её и… Облизала мокрым, шершавым языком, затем подошла ближе, будто доверяла этому незнакомцу. — Ты чья такая? — Юра почесал её за ухом, ощущая мягкую шерсть. Собака на вид была ухоженной, а ещё на её шее виднелся ошейник, что говорило только об одном: у животного имелся хозяин. Юре стало даже тоскливо, потому что тот разговор с Володей о золотистом ретривере так и остался разговором. — А как тебя зовут? Дай посмотрю, — Юра не был уверен, что на ошейнике будет имя собаки, но всё же любопытства ради взглянул.              И застыл в недоумении.              Потому что на нём действительно значилось имя.              «Герда».              «— Герда — звучит гордо», — тут же проскочила в голове собственная фраза, сказанная когда-то под этим деревом.              Юра поднял взгляд к куполу ивы.              — Да ты издеваешься… — прошептал он, ни к кому конкретно не обращаясь, но имея в виду Бога, в существование которого не верил.              И тут, как самый оглушающий гром, как рёв мотора, как шум прибоя во время сильного шторма, как свист ветра в тишине, невдалеке раздался голос:              — Герда.              Юра дёрнулся.              Этого. Просто. Не. Могло. Быть.              Его больное, воспалённое воображение рисовало то, что он хотел.              Он всё себе выдумал.              Но голос повторил:              — Герда, девочка моя, где ты…              Голос давно забытый, потерявший тональность в голове.              Голос, который слышал пятнадцать лет назад.              Который говорил слова о любви.       Который прощался с ним навеки.              Собака гавкнула в ответ, а Юру затрясло. Он бегло вскочил на ноги, забыв про всё на свете. Герда же убежала по направлению голоса.              — Вот ты где, что ты тут забыла? — голос стал ближе, и Юра уже не мог ничему сопротивляться.              Он резко отодвинул ветки дерева в сторону и со всем стремлением вышел из-под ивы, чтобы убедить себя, что ему просто показалось.              В голову словно ударила молния.              Юре казалось, что её разряд, способный убить, прошёлся по всему его телу.              Потому что его затрясло пуще прежнего.              Всё тело дрожало, будто началось невероятной силы землетрясение.              Потому что сейчас перед ним стоял тот человек, могилу которого он видел собственными глазами.              Потому что сейчас в ответ на него смотрели те самые яркие серо-зелёные глаза, взор которых Юра мечтал увидеть ещё когда-либо.              Может, это была галлюцинация? Или призрак Володи, который приходит сюда? Собаки ведь могут видеть призраков — глупая мысль пришла на ум, чтобы оправдать видение Юры.              А может, Юра просто уже умер сам и теперь встретился с Володей?              Тело продолжало сотрясаться. Глаза Юры неотрывно смотрели на Володю. Казалось, если он сейчас моргнёт — Володя растворится.              А Юра так не хотел.              Разум всё ещё отказывался верить в происходящее.              Юра сделал неуверенный шаг вперёд.              Серо-зелёные глаза нахмурились и насторожились.              А Юра всё ещё думал, что перед ним призрак его прошлого.              — Володя… — голос надломился, как ветка с тяжёлыми роскошными плодами, и отказывался слушаться, будто больше не хотел быть с хозяином одним целым. Дыхание застряло где-то в горле. Его словно что-то перехватило и сдавило. А тело изнутри просто подбрасывало волнами и лихорадило.              Володя продолжал хмуриться. Юра пытался убедить себя, что видит призрака.              Потому что это не его реальность.              Потому что Володя умер давным-давно.              — Да, — но внезапно призрак заговорил вполне реальным голосом человека, которого Юра когда-то безумно любил. — Я — Володя. А Вы кто такой?