С любимыми не расставайтесь

      Олег принёс неутешительные новости. Володя, который обрёл надежду, к сожалению, потерял её в тот миг, когда старый друг сообщил, что дядя наотрез отказался искать данные Володиных друзей.              «— У них там сейчас смена начальства, — оправдывался Олег, — никто особо носа не высовывает. Поэтому, извини, Володь, не смогу оказать тебе помощь».              Володя угрюмо кивнул. Рациональной частью мозга он понимал, что КГБ — структура гнилая и если у них нет заинтересованности, то вряд ли они кому-то станут помогать. Но иррациональная, та, которая иногда занимала главенствующую позицию, вопила, что всё это — несправедливо. Что Олег мог бы уговорить дядю, что мог бы помочь. Ведь это наверняка было не так сложно. Но… Второй раз Володя просить не рискнул. Он парень неглупый — понимает всё в одночасье.              Теперь круг его веры сузился только до милой Насти, у которой осталась записка. Возможно, Володя ещё наведается в Харьков через несколько месяцев, но только не сейчас. Слишком он разбит. А если в Харькове ничего не изменилось — это добьёт его пуще прежнего.              Жизнь продолжалась. Володя взял себе за привычку просыпаться рано утром, выпивать стакан прохладной воды и уходить на часовую пробежку в живописный сквер, располагающийся неподалёку от дома. Там он бегал, чувствуя, как злость выходит наружу вместе с пóтом. Он до сих пор прокручивал в голове, насколько же могут быть коварны женщины в своей безграничной любви.              На прошедших выходных, на которых они действительно собирались компанией, Олег вместо Ани пригласил некую Катю, которая весь вечер от него не отлипала, хоть Володя и заметил, что друг был несколько холоден по отношению к этой особе. Катя представляла из себя смесь громко хохочущей девушки с очень, ну прямо очень длинным, любопытным носом, как у Буратино. Причём, как в прямом, так и в переносном смыслах.              Она задавала неуместные и некорректные вопросы. Пристала к Володе, пытаясь выяснить, почему он одинок и почему до сих пор не получил высшего образования. Когда Володя дал ей чётко понять, что она не добьётся от него ни одного вразумительного ответа, Екатерина переключилась на бедных Машу с Андреем. Начала спрашивать у них за подготовку к свадьбе, давать никому ненужные советы. К концу их посиделок у Володи даже заболела голова. И, похоже, Олегу тоже стало неловко за свою спутницу, потому что он не выдержал и отвёл её в сторонку, чтобы что-то сказать наедине. Володя не знал, но догадывался, о чём те беседовали. Он видел, как брови Кати, тонкие и какие-то слишком круглые — это что мода такая новая или просто от природы они ей достались? — то взлетали, то падали вниз, когда она хмурилась.              — Даже у меня голова закипела от неё, — Володя услышал ворчание Маши, сидевшей неподалёку на коленях Андрея. Тот зарылся носом ей в шею и ответил что-то слишком тихо.              В руках у Володи был гранёный стакан с лимонадом внутри. От самогона, который притащили с собой ребята, Володя отказался, ссылаясь на то, что сейчас находится не в лучшем расположении духа, чтобы распивать спиртные напитки. Чуть сжав ладонь на стакане, Володя отвернулся от сладкой парочки и уставился в костёр. В другой его руке находилась палка, чтобы гонять туда-сюда дрова, объятые пламенем. Что он, собственно, и делал. Перед глазами мелькали старые образы его и Юры. Почему это было так важно? Почему Володя цеплялся за то, что теперь так потеряно? Юра… Исчез. Улетел в другую страну. Стал частью другого мира. Неужели всё изначально было против них? Сомнения Володи в «Ласточке». Потом его уход в армию. Отправка в сторону Афгана. Злосчастный санаторий. Отсутствие билетов.              Словно всё это как бы говорило: вам не суждено быть вместе.              Может, то, что однажды их соединило, не имело смысла и продолжения?              Маша тихо рассмеялась, что-то проворковав. Володя не смотрел на них. Не мог. Его сердце сейчас будто находилось там, в этом жарком костре, среди обугленных дров, и догорало так же, как и дерево. Что теперь в его душе? Пепел разочарования. Несбывшиеся мечты. А что теперь с Юрой? Какой он? И какая теперь у него жизнь?              Внутри вновь забурлила злость. На судьбу, на дурацкие причины и их следствия, на Аню, которая разрушила то хрупкое, что Володя успел выстроить. Просто одним взмахом руки. И ей даже не нужна была волшебная борода Старика Хоттабыча, чтобы тот исполнил её желания, касающиеся дружбы Юры и Володи.              Благо к Володе подоспел Коля, который долгое время бродил по берегу небольшого пруда с удочкой — всё надеялся, что выловит что-то стоящее, но там, кроме незадачливых мальков, никто больше не водился, и завёл разговор о МГИМО, который помог Володе на время отпустить гнетущие мысли.              В один из майских дней, когда стукнуло ровно две недели с его возвращения из Харькова, Володя вдруг подумал, что… Мог бы снова писать письма в никуда. Это ведь помогало ему там, в горах, так почему бы не выплёскивать эмоции на бумагу для Юры?              Пусть он это никогда и не прочтёт.              Хотя о таком думать — преждевременно. Две недели — не десять и не двадцать лет, в конце концов. И даже тогда Володе казалось, что он может ждать всю жизнь.              После пробежки, на которой выплеснул все эмоции, Володя вернулся домой, освежился под прохладным душем и, сев за обеденный стол за кружкой холодного свежесваренного компота, принялся рассказывать своему невидимому собеседнику, а именно Юре, о своих делах.              «Я до сих пор чувствую ярость. Она клокочет внутри меня, и я выпускаю её на утренних пробежках в сквере неподалёку от моего дома. Я бегаю со всей силой, на которую способен, потому что иначе — ярость затапливает, — рука двигалась быстро. Володя старался не упустить ни одну эмоцию из головы, — «Поверить не могу, что весь год, с момента, как меня забрали в Афган, ты не знал ровным счётом ничего! И продолжаешь находиться в неведении», — Володя даже не подбирал слов. Просто писал так, как думал. И чувствовал себя опустошеннее, чем до этого. Не хотелось думать, что теперь Юра никогда не узнает об этом, — «А ещё эта открытка с пригласительным… Поверить не могу, что женщины на такое способны! До сих пор в голове не укладывается, как Аня, которую я знал с самого детства и которой доверял, так меня предала.       А что чувствовал ты?! Боже, Юра… Как бы я хотел, чтобы ты узнал, что я не предавал тебя! Я очень надеюсь, что Полина или ты перезвонишь мне. Очень надеюсь. Не нахожу себе места. Всё думаю, как же по-дурацки сложились обстоятельства. Я приехал, а ты улетел. А если бы билеты были на день раньше! Я бы успел! Понимаешь, успел бы! И никуда бы тебя не отпустил!       Я уже раздумывал над тем, чтобы забрать тебя в Москву. Или самому перебраться в Харьков. Честно, мне было всё равно, как бы мы разрешили проблему с расстоянием.       Всё, чего я хотел — приехать к тебе и прояснить ситуацию.       Но я опоздал…       И теперь у меня только остаются надежды на то, что связь с тобой потеряна неокончательно. После того, как я вернулся в Москву, я долго думал, как мне теперь быть дальше. Решил, что подам документы в МГИМО, попробую восстановиться. Недавно ко мне заезжали старые друзья, сказали, что меня очень не хватало. Договорился иногда видеться с ними. Стараюсь занять себя хоть чем-нибудь. По вечерам, как обычно, беру гитару в руки. Иногда в голову лезут разные мелодии, но я играю одну и ту же на повторе: ту, которая напоминает о тебе.       Играл ли ты «Колыбельную» ещё раз?       О, забыл сказать. Я же, когда Алексей уезжал домой, больше в шутку попросил его написать письмо на одну из радиостанций и заказать «Колыбельную» Чайковского для одного моего важного человека.       Не знаю, исполнил ли он мою просьбу, да я даже не был уверен в том, что ты её услышишь, но хотелось бы верить, что ты распознал моё послание.       Хотя на тот момент, вероятнее всего, ты ненавидел меня всей душой».              Закончив письмо, Володя перечитал его несколько раз. Его охватила тоска. Показалось даже, что она подошла сзади и крепко-крепко обняла, не желая выпускать из своих невидимых рук.              Письмо следовало запечатать в конверт. Никто не должен видеть его, а тем более читать, кроме самого Володи и Юры. Володя всё же надеялся, что, когда они отыщутся, он отдаст Юре всё, что когда-то писал. И из армии, и сейчас.              Стопка чистых конвертов с нарисованными розово-белыми цветами яблони и размашистой надписью «1 Мая» покоилась в его комнате, в нише письменного стола.              Володя взял один из конвертов и вернулся на кухню. Аккуратно свернул письмо и вложил его внутрь, а на конверте подписал лишь сегодняшнюю дату.              Для него это было своего рода дневником. Но только Володя не был уверен, что сможет писать о чём-то каждый день. Потому что как бы то ни было, а это приносило болезненные ощущения в грудной клетке.              В июне Володя отправился в МГИМО. Приёмная комиссия уже вовсю встречала будущих абитуриентов, и Володя с папкой в руках, внутри которой лежали все его документы, а также справка о том, что он имел неоконченное высшее образование и отслужил в армии, когда подошла его очередь, сел за стол факультета международных отношений. На своё удивление, он увидел перед собой старую однокурсницу, — Зою — которая обучалась в параллельной группе.              — Вовка? Это ты? Привет, — она лучезарно улыбнулась. Перламутр на её губах сверкнул в свете ламп. Зоя практически не поменялась. Всё такая же простодушная и открытая.              — Привет, Зоя. Давно не виделись. Ты теперь тут?.. — Володя огляделся по сторонам, рассматривая различные плакаты. Здесь, в МГИМО, собственно, тоже ничего не изменилось.              — Ага, — добродушно отозвалась бывшая сокурсница, — я ж в деканате сидела-сидела, так и не ушла. Погрязла в этом, потом в преподаватели подалась. Сейчас вот сессии закончились, и я в приёмную комиссию пошла. Ты к нам заново, да? Помню, так удивилась, когда узнала, что ты уходишь. Но теперь есть возможность доучиться. Ты так же на дипломата или на другую специальность?              — На дипломата, — кивнул Володя. Ему не хотелось отказываться от своей мечты переехать в Штаты, которую он по-прежнему лелеял. Только с некоторыми поправками. На самом деле, когда он ещё находился в армии, он думал, что со временем хотел бы предложить Юре попробовать вырваться в другую страну, попробовать жить свободнее, но только вместе. В данный момент мечта осталась, но Володя пока не обладал уверенностью, что готов на все сто процентов осуществить её. Всё как-то несколько… Поблекло. Сейчас ему просто нужно время на восстановление.              — Отлично, давай документы, сейчас всё сделаем. Справки из военкомата принёс? Ты же, насколько я помню, из-за повестки из института ушёл.              — Всё принёс, — кивнул Володя, думая, как всё же опрометчиво он поступил когда-то. Но на тот момент ему казалось правильным — рассказать всё родителям, попросить помощи.              Помощи, в которой он никогда, собственно, не нуждался.              — Пиши заявление на имя декана, вот образец, — Зоя пододвинула к нему несколько бумажек и ткнула на средний лист. Пока она разбиралась с Володиными документами, Володя не спеша писал заявление с просьбой о восстановлении в институт. — Зачислим тебя на третий курс, — всё бормотала Зоя, раскладывая бумажки по стопкам, — там как раз вакантные места освободились. Несколько студентов в этом году сессию провалило, так наш декан больше терпеть не стал: собрал с нас данные и приказал отчислить всех оболтусов.              Володя дёрнул уголками губ. Заполняя шапку на листке, он узнал старый почерк их декана — Петра Леонидовича. Мужик он был строгий и справедливый. По блату никого не брал, считая, что все — и папенькины сыночки, и обычные абитуриенты — должны идти вровень. Сдал — принят, не сдал — до свидания. Володя восхищался его упорством. И старался черпать справедливость от, так сказать, наставника.              Они никогда особо близко не общались, но несколько раз Володя был удостоен почётных грамот за активное участие в деятельности факультета и кафедры, на которой учился.              Все эти грамоты висели у него дома, над письменным столом, как напоминание о том, что он — хороший и прилежный сын.              И он по-прежнему был хорошим, просто понял, куда ему нужно двигаться. Брать жизнь в свои руки. Пусть отец с матерью думают, что у него всё отлично. А кого любить — Володя решит сам.              Первая половина лета выдалась прохладной, но, несмотря на это, Володя всё равно занялся своим иммунитетом: с утра пробежки, ближе к десяти часам ездил на речку, купался в прохладной воде, иногда один, иногда с ребятами.              Жизнь текла размеренно. Даже как-то слишком медленно. В конце июля Володя ощутил невероятную силу тоски. Отныне теперь этот месяц ассоциировался у него только с «Ласточкой» и человеком, которого он умудрился потерять на таком большом земном шаре.              Со стороны Юры всё так же было молчание. Как и со стороны Полины. Володя только сейчас подумал, что следовало бы взять домашний номер телефона у Насти и, если бы таковой имелся, периодически звонить, чтобы выяснить что-нибудь о Полине.              И она, и Юра теперь были похожи на иголки, которые затерялись в стоге сена. Но пока Володя не лишал себя никаких надежд и по-прежнему срывался к каждому телефонному звонку. И каждый раз ощущал покалывание в сердце от разочарования, что в трубке звучит не Юрин голос.              Володе стало казаться, что он начал его забывать. Нет, не конкретно Юру, а его внешний вид. Его улыбку. Его шкодливый взгляд. Его голос Володя помнил едва-едва, но знал, что, если Юра позвонит — Володя тут же узнает его, а из тысячи незнакомых прохожих всегда выловит карие глаза, в которых когда-то плескалась любовь.              Старые фотографии помогали, но Володя понимал: этого — недостаточно. Юра наверняка повзрослел, изменился, и Володе очень хотелось знать и видеть, каким он теперь стал.              Но с каждым днём Володя сильнее и сильнее сомневался в том, что Юра ему позвонит.              Так наступила осень.              Новый учебный год Володя начал с новыми однокурсниками, которые приняли его в свои ряды, как родного. Вообще, с группой Володе повезло. Все были дружны и часто выбирались куда-нибудь для совместного досуга. Ходили в театр, в кино, в парк на аттракционы.              В один из сентябрьских дней они как раз решили развеяться в парке имени Горького, где было самое высокое колесо обозрения — высотой в сорок пять метров. Последний раз Володя был здесь ещё в школьные годы вместе с Аней и некоторыми ребятами со двора. Потом он вырос и посчитал, что аттракционы — дело давно минувших дней, но сейчас… Сейчас ему казалось, что это даже забавно.              Он словно окунулся в детство. Смеялся, веселился, отдыхал душой, даже несмотря на некоторую разницу в возрасте со своими одногруппниками.              Некоторые из них — особенно заводные — напоминали Володе шестнадцатилетнего Юру. Володя неосознанно держался их ближе, потому что они вдыхали в него жизнь, которую, как он думал, он потерял.              На колесо обозрения они попали ближе к закрытию. Очередь стала намного меньше, да и виды открывались прекрасные. Солнце, ещё тёплое, уходило в сторону горизонта.              В кабине Володя оказался с Сашей и Леной — влюблённой парочкой. Сначала Володя хотел отказаться, всё же негоже мешать людям с романтическим настроем, но те буквально втянули его за собой, аргументируя это тем, что тогда Володя поедет один, потому что они остались единственными, кто ещё не сел в кабинку.              Внутренне Володя даже был благодарен, хоть и ощущал смущение. Всё же такую красоту хотелось с кем-то разделить. Пусть это и были одногруппники.              Саша и Лена держались за руки и восхищались прекрасным пейзажем, что открывался всё больше и больше по мере того, как колесо поднимало кабинку.              Москва под закатным солнцем была прекрасна. В последние минуты его лучи расползались по крышам домов, по кронам деревьев, поблескивали на металле колеса обозрения. Слов совершенно не требовалось: всё было на лицо. Вся красота города была видна невооруженным глазом.              «Вот бы Юра был здесь», — быстро пробежала мысль в голове у Володи. Интересно, там, куда он уехал, было хорошо? И всё ли с ним в порядке?..              Кабина на несколько секунд замерла наверху, и молодые люди наслаждались высотой, от которой захватывало дух.              Володя постарался отогнать печаль подальше от себя. Он вообще старался сосредоточиться на своей жизни, старался не метаться из угла в угол и не кусать локти от того, что безнадёжно потерял того, кого любил.              Колесо вновь начало медленное вращение, и кабинка потихоньку стала спускаться вниз.              Вот так и жизнь постепенно проходила дальше.              Сентябрь сменился октябрём, а тот ноябрём.              За пару дней до дня рождения Володи с раннего утра зазвонил телефон. Володя уже перестал дёргаться, но сегодня, пока он чистил зубы, внутри снова что-то заиграло. Он вылетел из ванной комнаты с зубной щёткой во рту и снял трубку прежде, чем за неё ухватилась мама, которая уже шла из комнаты.              — Таня! Таня, ты представляешь, что творится на работе. Нет, ты только представь… — тётя Наташа — Анина мама — тараторила в трубку. Её голос был слишком взвинчен, и, похоже, ей необходимо было выговориться в семь утра.              Володя отнял трубку от лица и в молчании протянул её матери, которая косилась на сына с некоторым неодобрением, подозрением и напряжением. Конечно, Володя знал, что она давно заметила, как он реагирует на любой звонок, но она ничего никогда не спрашивала. И за это Володя был ей благодарен. Потому что в противном случае он не знал, что должен был говорить.              В этот же день Володя снова сдался: сел за стол, достал лист, ручку.              «Зачем писать в пустоту?» — этот вопрос не раз мелькал в голове и каждый раз останавливал Володю от очередного изливания эмоций на бездушный лист бумаги. Он запрещал себе прикасаться к конвертам, потому что осознание, что они так и не будут отправлены — давило не хуже, чем какая-нибудь тяжесть.              И тем не менее сегодня Володе это нужно. Потому что очередное разочарование вновь стало его спутником после утреннего звонка, ведь в глубине души он по-прежнему ждал, что кое-кто значимый ему позвонит…              «Снова звонил телефон. Я вылетел из ванной комнаты с зубной щёткой во рту, опередил маму, которая уже шла к нему, а на том конце провода оказалась тётя Наташа, что-то вещавшая о работе. Я молчаливо протянул маме, смотревшей на меня с некоторым подозрением, трубку и огорчённый вернулся в ванну. Мне кажется, я помешался. Каждый раз, когда в коридоре раздаётся трель, я свято верю, что это ты или Полина спешите со мной связаться.        И каждый раз мои надежды рушатся, — миг истины. Прошло так много времени, а Володя всё ещё искал смирение, «—Полина не передала тебе послание? Или ты просто не захотел звонить мне?       Пожалуй, в свете тех событий, это справедливо.       Как я выгляжу в твоих глазах теперь? Исчез. Ничего не писал. Потом эта злосчастная свадебная открытка», — он прогонял по кругу события минувших лет. Опять корил себя за излишнюю доверчивость, за то, что не увидел всё с самого начала, за то, что ещё в «Ласточке» не понял контекста Юриного вопроса про Аню.              И Юра тоже ничего не рассказал… Почему молчал? Почему позволил ей встать у них на пути? Почему так легко отдал ей его? Что такого она должна была ему сказать давным-давно, что поселила в нём неуверенность и страхи…               «…Каждый день я просыпаюсь с мыслью: а как твои дела, какая теперь у тебя жизнь? Куда ты пошёл учиться, овладел ли немецким, что за люди тебя окружают… — и это была правда. Володя всё равно думал о Юре. Пусть не сутками напролёт, но Юра всегда был в его мыслях. Воспоминанием, забытым запахом, песнями. — «Мне так хочется знать об этом.       Но с каждым днём надежда на то, что кто-то перезвонит, умирает».              Письмо отправилось в белый конверт. На нём была проставлена ноябрьская дата. Володя хотел ощутить облегчение, но он его… Не ощущал. Пока ещё всё было свежо. И затянется ли эта зияющая рана на сердце — лишь вопрос времени.              Гитара привычно легла в руки. Володя не играл слишком давно. Прислонившись к стене спиной, откинув голову чуть назад, пальцами он нащупал знакомые аккорды и медленно провёл по струнам.              Сердце дёрнулось в приступе ностальгии.              Та мелодия была выучена наизусть. Заиграная до дыр, но по-прежнему волшебная и потрясающая, хранившая в себе старые воспоминания, словно шкатулка с секретами. Открыть её просто — достаточно закрыть глаза и сыграть: и образы прошлого вмиг проносятся под веками.              Невыполненные обещания. Рухнувшие надежды.              Володя помнил и о капсуле. О той договорённости, длиной в десять лет. Сейчас это оставалось единственной настоящей надеждой, что Юра не забыл. Что он придёт — несмотря на всё то, что произошло.              Хотя Володю зажимали в тиски некоторые сомнения. Всё же до обозначенной встречи оставалось ещё чуть меньше семи лет. Это огромный срок, а жизнь полна событий.              Но Володя отчего-то верил, что сможет прийти под иву. И верил, что Юра также сдержит своё слово.              И они обязательно поговорят.              Ноябрь сменил декабрь, а там случился и Новый год.              Новое десятилетие, которое станет последним в двадцатом веке. Володя всё чаще и чаще задумывался, куда может занести его через много лет, где он в итоге окажется и что с ним будет.              Учёба протекала плавно. Благодаря старым конспектам Володя получал отличные отметки и вышел на повышенную стипендию. Учился он исправно и усердно. Потихоньку готовился к написанию диплома, подбирал тему, присматривался к научным руководителям.              Когда его настигали неурядицы или было плохое настроение, Володя позволял себе открыть памятный альбом. Там было много фотографий — начиная от его детства и заканчивая совместными походами по культурным местам с одногруппниками.              Но одна страница из альбома была дорога Володе, как зеница ока: на ней хранились только Юрины фотографии и одно совместное из «Ласточки».              Грустная улыбка со светлыми проблесками посещала Володю в моменты, когда огрубевшие подушечки пальцев касались Юриного лица.              Глаза порой слезились, а сердце шептало, что до сих пор безумно любит.              Как же сильно Володе не хватало общения с Юрой.              И казалось, стоило бы выбросить из головы образ первой настоящей любви, обратить внимание на кого-то другого, но Володя не мог. Пока не мог.              Он знал, где собираются гомосексуалисты. Знал места, где можно было найти себе знакомство на одну ночь, но пока ещё не был готов идти и свершать новые подвиги.              И дело было даже не в какой-то верности призрачному Юре, а в самом Володе.              Он просто боялся влюбиться в кого-то другого. Боялся, что этот другой может вытеснить Юру. А Володя так не хотел. Не хотел предавать его снова.              Хотя, что-то подсказывало Володе, что Юру, как старый пень, будет выкорчевать не так-то и просто. Возможно, даже невозможно.              В мае девяностого Володя снова не удержался. Когда он проснулся утром, семнадцатого числа, его прострелило осознание того, что прошёл ровно год.              Один год с того момента, как Юра покинул СССР, и один год бессмысленных ожиданий. Но Володя знал, что, даже несмотря на молчание, он будет ждать. И ему казалось, что всегда. Что ожидание теперь часть его жизни.              Рука слегка дрогнула, когда он начал писать:              «Сегодня твой двадцатый день рождения, а я даже ничего не знаю о твоей жизни.       Прошёл целый год ожиданий… И ты знаешь, мне кажется, я никогда не устану ждать тебя. Пусть пройдёт хоть десять, хоть двадцать лет.       Я всё ещё помню о том обещании, которое дал тебе под ивой…»              Неужели можно столько ждать? Кто в здравом уме стал бы цепляться за то прошлое, которое было в далёкой, другой жизни? За те три недели счастья, которое Володя, по правде говоря, больше и не испытывал.              Юра забрал у него всё! Его сердце, его душу, его любовь, его целостность.              Забрал и больше никогда не отдаст. А Володя нежадный. Он поделился добровольно, хоть иногда и пытался вернуть всё себе обратно.              Да только вот проиграл по всем фронтам.              — С днём рождения, Юрочка, — прошептал в пустоту, когда подписывал дату на очередном конверте. — Я так скучаю по тебе, — тоскливо, жалостливо, но слишком правдиво.              Летняя сессия завершила третий курс. Впереди Володю ждали долгожданные каникулы и небольшая подработка репетитором. Он взял на себя смелость подтягивать более младшие курсы по некоторым дисциплинам за небольшую плату. Желающих собралось немало, и практически каждый день Володя был занят делом.              Он также встречался со старыми друзьями, избегал общества Земцовой и пытался отучить себя от привычки думать о Юре постоянно.              Но нет-нет, да где-то всплывали мысли, возвращались воспоминания, а чувства внутри, хоть и заснули, однако всегда были где-то рядом.              Володя знал, кого он любил на самом деле.              Однажды в августе ему приснился невероятный сон.              «Колесо обозрения было выше, чем в Парке Горького. Володя отчётливо это осознавал, так как земля под его ногами в кабине отдалялась всё дальше и дальше.              Вид открывался чудесный, и вдруг Володя осознал — это не Москва. Он сначала и не понял, в каком городе находился, пока глазам не предстал далёкий Биг-Бен.              Лицо Володи вытянулось в изумлении. Что он здесь делал? А главное, как попал сюда?              Взгляд начал блуждать по городу, находящемся уже далеко внизу. Глаза видели и Темзу, и Тауэр, и много других достопримечательностей столицы Великобритании.              Неожиданно по шее прошлось чужое дыхание. Володя вздрогнул, а мурашки атаковали его кожу. Живот обхватили чьи-то руки, и Володя, ещё не повернувшись, услышал забытый голос:              — Классно здесь, правда?              Позади стоял Юра. Он прижимался к Володе, зарываясь носом в волосы на его затылке, и сердце Володи радостно зашлось.              — Ты здесь, — прошептал Володя и резко обернулся к Юре, потому что терпение лопнуло в считанные секунды.              Перед ним стоял его Юрочка, такой, каким Володя его запомнил. Он смущённо улыбался, а утреннее солнце ласково пряталось в его волосах.              — Конечно, я здесь, — ответил Юра. — А где мне ещё быть?              Его руки расположились на Володиной талии, и Володя ощущал всю правильность их положения. Его даже не интересовало, были ли другие люди в кабинке.              — Но… — взволнованно ответил Володя. — Но… Ты же улетел… А я… А я не успел.              Внутри всё сжалось от собственных слов. Володя ощутил, как защипало в носу, потому что реальность действительно была такова: они с Юрой потеряли друг друга.              Юра улыбнулся. Как-то даже слишком грустно. А затем протянул к Володе руку и коснулся его груди.              — Я всегда здесь. И навсегда останусь с тобой. Давай сохраним этот миг. Где бы мы не были…»              Глаза распахнулись сами собой. Из приоткрытого окна доносились детский смех и стук мяча об асфальт.              Володя потёр лицо. Косые солнечные лучи уже ползли по стенке, освещая ковёр на ней. Ещё немного — и они доберутся до прикроватной тумбочки, а затем скользнут по губам Володи. Частицы пылинок танцевали в воздухе, хотя Володя только накануне проводил влажную уборку, но казалось, что избавиться от пыли окончательно невозможно.              В груди свербело неприятное чувство. Словно в неё вставили шуруповёрт и крутили, крутили — так больно стало после странного сновидения.              «Я здесь».              Володя коснулся груди. Точно так же, как во сне касался Юра.              Лучше бы ему приснился сказочный единорог или фавн из Нарнии. Честное слово. Видеть во сне Юру и знать, что всё вокруг иллюзия — было слишком больно для пока ещё незажившего сердца.              За завтраком Володя помешивал ложку в кружке с кофе, аромат которого заполнял всю кухню. Сегодня был выходной день — и за столом собралась вся семья.               — Знаете, — задумчиво проговорил отец, когда сделал радио тише, — что-то подсказывает мне, что конец нашей страны близок.              Володина рука замерла, а мама с грохотом уронила вилку на пол.              — Лев! — запричитала она. — Что ты такое говоришь? СССР не может развалиться. Такая мощная страна. Не выдумывай.              Отец как-то устало вздохнул.              — Тань, ну ты посуди сама. Ты вообще разговоры людей слышала за пределами Москвы? Да и в самой Москве? Советская власть изжила себя! Они не хотят идти в ногу со временем, считают людей за рабов, а эти очереди за продуктами? А что сначала года творится? Армения войну Азербайджану объявила, Белоруссия вдруг решила свой язык государственным в своей республике сделать! А эти массовые беспорядки в Душанбе? Вы думаете, просто так? Устали. Люди просто устали. Каждый хочет оттяпать кусок своего государства и править так, как хочет!              — Вот именно, Лев! — мама вступила в спор. — Что каждый хочет урвать кусок власти! И положить на страну. На Великую страну! Это не стоит того. Почему люди этого не понимают? Или думают, что, если к власти придут те, что из народа, станет лучше?              — Я согласен с папой, — проговорил Володя, теперь ковыряя вилкой в омлете. Аппетит напрочь отсутствовал ввиду сегодняшнего сна и того, что обсуждалось за столом. — Советская система несколько изжила себя. Нам нужны новые горизонты.              — Это ты про «Макдоналдс»? — с сарказмом проговорила мама, и Володя хмыкнул. На самом деле открытие Американского ресторана «Макдоналдс» в Москве было чем-то новым и интересным! А какие очереди собрались туда в тот день и собираются до сих пор — страшно представить.              — И про это тоже. Людям интересно всё новое. Знаешь, сколько всего хорошего есть за рубежом? Интересные книги, фильмы, а мы словно застряли в одной точке. Всё что-то строим, а по итогу — всё уже сломано.              — Так, всё, — неожиданно мамины нервы сдали, и она со стуком поставила тарелку с бутербродами, — давайте поговорим о чём-нибудь более приятном. Например, — она вся обратилась к Володе, и Володя понял, что ничего хорошего сейчас ждать не придётся. — О тебе, сынок. Что-то ты совсем перестал что-либо рассказывать, — Володя вздёрнул одну бровь, потому что буквально вчера вечером за ужином он рассказывал матери, как провёл дополнительное занятие с первокурсницей Дашей. — Может, ты всё же хочешь нас с кем-то познакомить? — вкрадчиво начала она. — Ты вчера так интересно говорил о той девочке. Она тебе нравится, да?              Взгляд отца стал заинтересованным. Всё, что касалось женщин и Володи, с недавних пор вызывало у главы семейства неподдельное любопытство. Похоже, что отец и впрямь надеялся на то, что сын исправился.              Как жаль, что Володе было всё равно.              — Мама, — протянул Володя с укоризной, — кажется, я уже говорил тебе когда-то, что есть две темы…              — Которые ты не намерен обсуждать, — сухо закончила мать, — но прошло столько времени, сынок. Неужели тебе нечем поделиться? И я всё ещё не знаю истинной причины, почему ты поругался с Анечкой. А она, между прочим, до сих пор переживает! Ты ей сердце разбил! Почему ты не хочешь с ней помириться?              Взгляд Володи потемнел. Теперь серо-зелёные глаза напоминали грозовые тучи.              Разбил сердце?! Это кто ещё кому разбил сердце! У Володи был только один человек, которого он любил до беспамятства, и теперь этот человек благодаря стараниям Анечки был от него так же далёк, как Марс от Земли!              — Я не хочу об этом говорить, — отчеканил Володя. — Никогда и ни при каких обстоятельствах.              Он уткнулся в тарелку, не замечая обеспокоенного взгляда матери и чуть нахмуренного — отца. Но благо они оставили Володю в покое, хотя сам Володя чувствовал — настроение окончательно упало вниз.              Чуть позже, сидя за столом и вертя в руках ручку, Володя смотрел на чистый лист бумаги. Опять захотелось написать Юре.              «Мои письма к тебе словно дневник…»              Все чувства и всё происходящее с ним Володя описывал подробно. Хотелось верить, что когда-нибудь Юра прочтёт это… Хотелось верить. Но отчего-то с каждым днём Володя отчётливо осознавал, в глубине души чувствовал — Юра уже точно никогда ничего из этого не узнает.               «…А что-то мне подсказывает, что не объявишься. Слишком много времени прошло с тех пор, уверен, ты бы уже позвонил, если бы хотел.       А может, Полина до сих пор не получила записку? Или вы уже тоже не общаетесь?       Знаешь, мне даже стало любопытно, как ты с ней задружил. Ведь в лагере… У вас никогда не было таких тёплых отношений.       А может, вы вместе в общепринятом смысле? А тут я… Свалился, как снег на голову, и всё чего-то жду. Вот дурак! Я же сам советовал найти тебе девушку…       Если это так, если ты счастлив с Полиной, то я только могу порадоваться за тебя.       Благополучие любимого человека — не это ли высшая награда в любви?»              Написав это, Володя только сейчас понял, что такой сценарий вполне мог быть правдой. Что Юра и Полина счастливы вместе, а та записка… Возможно, сгорела в печке или нашла приют в мусорке.              Сердце заныло какой-то особенной болью. Стало совсем некомфортно. Кого он обманывает? Юра пошёл дальше, ему больше не нужен ни Володя, ни его жалкие письма, ни его извинения… Так почему же Володя тоже так не может? Почему… Почему стоит на месте и не двигается? Ведь жизнь проходит мимо…              Внезапно охватила знакомая злость. Хотелось тут же скомкать лист, выкинуть его и выбросить Юру из головы. Он потерян для Володи навсегда!              Нав-сег-да.              Но вместо этого, пусть и охваченный злостью, Володя аккуратно запечатал письмо в конверт, подписал дату и положил его в самый нижний ящик стола, в специальную шкатулку, которую приобрёл на блошином рынке, когда ездил к одному из студентов на занятия.              А затем он встал и пообещал себе, что избавится от привычки писать невидимому Юре слишком часто.              В сентябре, когда Володя вернулся в стены МГИМО, первое дело, которое он сделал — это узнал о конкретном местонахождении подпольных заведений для людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией и в самые ближайшие выходные направился туда, чтобы… Чтобы просто забыться. Он поверил в то, что сможет познакомиться с кем-нибудь, кто излечит его израненное сердце, кто вернёт его вывернутую наизнанку душу в прежнее состояние. Что Володя встретит там того, кого сможет полюбить. Так же, как Юру. Или ещё сильнее.              Выбор его пал на частный закрытый клуб ближе к Химкам, в который можно было попасть по приглашению. Раздобыв его у одной особы из общаги, Володя, одевшись субботним вечером в бело-серую футболку с каким-то витиеватым принтом и в джинсовый костюм — первая неделя сентября была ещё по-настоящему летней — отправился в новое для себя приключение.              Признаться, он волновался, потому что уже давно ни с кем целенаправленно не знакомился, а весь его сексуальный опыт закончился в восемьдесят шестом под ивой.              Кулаки непроизвольно сжались. Он снова подумал о Юре, о котором обещал себе больше не вспоминать! Но пока получалось слишком плохо. Володя всё ещё ощущал эти отголоски утраченного, а когда по телевизору невзначай упоминали страны Запада, особенно Германию — в душе что-то переклинивало. И думы о Юре всплывали сами собой.              Сойдя с последней станции метро «Речной вокзал»Горьковско-Замоскворецкой линии, Володя пересел на автобус, который шёл в сторону Химок, и вскоре очутился в одном из неприметных двориков. Никаких вывесок или намёка на подпольный клуб не было, но Володя чётко следовал инструкциям из приглашения. Там говорилось, что нужно пройти в полуподвальное помещение и постучать три раза с паузами в три секунды.              Всё ещё относясь ко всему этому скептически, Володя всё же нашёл вход, и это напомнило ему кадры из фильма «Гостья из будущего». Он только надеялся, что его здесь не ограбят и не убьют, потому что было уж слишком мрачно в этом месте.              Подойдя к неприметной двери, Володя постучал три раза с нужным интервалом между стуками, и через несколько секунд дверь отворилась. Из неё выглянула девушка с приличным шухером на голове — последний писк моды у девчонок на дискотеках — и жвачкой во рту. Жевала она её вызывающе, точно так же, как верблюды жуют кактусы.              Оглядев Володю с головы до ног, она хмыкнула.              — Приглашение есть? — голос был прокуренным и грубым. Ничего женственного.              Володя протянул руку к верхнему карману джинсовки и вытащил добротную ламинированную картонку с перламутровым сиянием. Девушка тут же забрала её из рук, повертела несколько секунд, словно пыталась выяснить не подделка ли это, и отступила в сторону, пропуская Володю внутрь.              Помещение оказалось вполне приличным. Это было похоже на что-то смешанное между баром и ночным клубом. В одной части танцевал народ под зарубежные хиты, в другой — напивался.              Володя выбрал пока что безопасную зону — бар. За барной стойкой сидело несколько человек и все они выглядели вполне обыденно, вопреки некоторым Володиным опасениям. Бармен скользнул по Володе любопытным взглядом и спросил о предпочтениях нового гостя.              Володя не рискнул пить в незнакомых заведениях, а потому обошёлся лишь яблочным соком. Бармен скептически хмыкнул, но поставил перед Володей обычный гранёный стакан с соком внутри и удалился обслуживать более сговорчивых на выпивку клиентов.              Чуть позже к Володе подсел довольно привлекательный молодой человек. Они разговорились, парень — Алексей — был довольно интересным собеседником и, что удивило Володю, не норовил нарушить его личного пространства. Они просто беседовали, как два старых приятеля. Конечно, Лёше чего-то недоставало, Володя чувствовал это всем нутром, но совсем не стал сопротивляться, когда новый знакомый оставил домашний номер телефона и предложил встретиться ещё как-нибудь.              И Володе даже показалось, что он смог сделать шаг вперёд. Что смог начать строить самостоятельную лестницу и не зависеть от своих чувств к Юре и от его образа в воспоминаниях.              Отношения с Лёшей развивались постепенно. Они ходили на различные выставки, посещали культурные мероприятия, гуляли по улицам, и Володя готов был поверить, что влюбился заново.              Конечно, не так сильно, как когда-то в Юру, но было в Лёше что-то такое, что притягивало Володю. И поцелуи с ним, и интимная близость, к которой они пришли через какое-то время, нравились Володе.              Пусть он не горел тем пламенем, которое охватывало его рядом с Юрой, всё же с Лёшей было спокойно и уютно.              В стране творилось чёрти что. Молодёжь стала относиться к СССР пренебрежительнее, а лозунги о свободе и независимости стали появляться всё чаще.              — Знаешь, — однажды сказал Лёша, когда Володя остался у него на ночь — его родители уехали в отпуск и квартира была в их распоряжении, — если Союз распадётся, я свалю в одну из стран Прибалтики.              Он стоял на балконе, дверь которого была приоткрыта, и покуривал сигарету «Magna». Это был импортный табак, и он совсем недавно попал в РСФСР. Пожалуй, для Володи это был единственный жирный минус в Лёше, но отчего-то Володя терпел этот сигаретный запах.              Может, потому что когда-то сигаретный дым ассоциировался у него с Юрой. И пока Лёша курил, разрешая едкому запаху проникать в комнату, можно было позволить себе дикость: закрыть глаза и представить, что это Юра стоит на балконе и рассуждает о будущем страны.              «— Вы, товарищ Давыдов, совсем за страну распереживались. Какая разница, что там дальше будет? Партии, съезды, генеральные секретари… — голос Юры в голове был насмешливым. Володя и правда прикрыл глаза, отдаваясь на растерзание своей фантазии. «— Главное, что мы вместе, не так ли? А где: в Союзе, России или на другом конце света — не так уж и важно, — Юра из фантазии повернулся к Володе и потушил сигарету о пепельницу. Он смотрел ласково и дурашливо, словно насмехался над комсомольцем Давыдовым. Но Володю это совершенно не обижало. Сердце за страну и правда болело, но… Если Союза не станет, а Юра останется рядом, то какая к чёрту разница, что творится там, наверху власти?        Закрыв балкон, Юра вернулся к Володе и сел на кровать. От него веяло морозным воздухом и мягким табачным дымом. Володя хоть и не любил, но втягивал этот аромат, словно возвращаясь в своё прошлое.              Ненастоящий Юра коснулся его щеки.              — Я люблю тебя. И если захочешь, мы можем уехать куда угодно. Хоть в Штаты, хоть в Антарктиду к пингвинам.              Только Юра мог выдумать такое.              — Юр, — Володя из фантазии усмехнулся. Нет, не так. Расхохотался. Как давно не хохотал: так, что живот надрывался, а в уголках скопилась влага. — На Антарктиде никто не живёт. Она первозданна и не тронута человеком в том масштабе, в котором охвачен весь остальной земной шар.              Юра цокнул языком и неожиданно опрокинул Володю на кровать, придавливая его своим немаленьким весом.              — Только ты мог ответить так занудно, товарищ Давыдов, — горячее дыхание опалило шею, и Володя тут же покрылся мурашками. — Но, впрочем, как я уже говорил, с тобой я готов покорять различные континенты…»              — Всё в порядке? — в реальность его вернул Лёша, возвратившийся в тёплую постель. Володя поёжился и открыл глаза. Призрачный Юра растворился, а в сердце отчего-то вновь заныло. А ведь Володе казалось, что он отыграл эти таймы с Юрой, что смог подавить в себе эмоции, однако они упорно всплывали каждый раз, стоило хоть какой-то вещи перенести Володю в прошлое.              — Да. Я… Просто задумался, — хрипло ответил Володя. Нужно было срочно на что-то переключиться. — Где будем Новый год встречать? — выпалил первое, что пришло на ум.              Лёша потупил взгляд, и Володя понял — он в его планы в предстоящую новогоднюю ночь не входил.              — Вообще, Вов, честно, — Володя постарался не кривиться, но искоренить у Лёши привычку называть его Вовой — Володя просто не смог. И опять на ум приходил Юра, который сразу начал называть Володю Володей. Так, как Володя представился. Без лишних вопросов.              «— А мне обращаться к тебе Владимир Львович? — хмыкнул Юрка, когда на следующий день пришёл на кружок.              — Нет. Просто по имени.              — Хорошо, Вова, — Юра чуть дёрнул уголками губ.              — Володя, — машинально поправил его Давыдов, и Юра без лишних вопросов кивнул.              — Хорошо, Володя. Так даже лучше».              Как же давно это было.              — …Я родителям обещал съездить с ними к бабуле в область. Она там одна совсем, — Лёша выглядел извиняющимся, и Володя, посмотрев на него с секунду, просто кивнул.              Он вдруг понял, что совсем не огорчился. Что нет у него тех сильных чувств, которые были бы способны изгнать любовь к Юре навеки.              Поэтому девяносто первый Володя встречал в компании Олега, Андрея, его жены Маши и Кирилла — неизменные студенческие друзья.              С Аней у Олега ничего не вышло — они расстались буквально несколько месяцев назад, и Олег предпочёл вообще не говорить о ней.       Только тогда, когда он и Володя, слегка подвыпившие, стояли на балконе и смотрели, как вдалеке запускают салюты — девяносто первый уже шагал по планете, Олег разоткровенничался.              — Она никогда меня не любила, — звучало понуро и жалко. Похоже, у него было разбито сердце. — Вообще не понимаю я этих женщин. Зачем она была со мной, когда всегда думала о ком-то другом?              Володя, до этого смотревший на яркие пятна вдалеке — красные, жёлтые, белые — они завораживали и отражались в стёклах его очков — скосил взгляд на удручённого друга.              — Слушай, — он старался подобрать слова, которые не обидели бы его, — иногда стоит отпустить… — тут он запнулся. А так ли хорош был его совет? Сам-то он справился со своей любовью? — Человека, — всё же рискнул продолжить, но ощущал: все его слова — лживая теория. На практике всё это было слишком сложно. — Который не может быть с тобой. Это… Правильно. Так… — его руки непроизвольно сжали холодные перила балкона. — Будет лучше. Тебе… Нужно переключиться на кого-то другого…              — И ты думаешь, это поможет? — слегка скептически подметил Олег. Володя вздохнул. «Да ни черта это не поможет», — хотел сказать он. А на деле лишь пожал плечами.              — Клин клином? — слабо предположил Володя, понимая, что лжёт сейчас не только Олегу, но и себе.              Если любовь настоящая — она никогда не проходит. Что бы ты не делал.              — Клин клином… — пробормотал Олег. — Может, Катьке позвонить? С Новым годом поздравить?..              Володя бы тоже хотел позвонить. Но только вот не Лёше. А тому, кто затерялся в огромном мире. Да только вот телефона у него не было.              И, похоже, уже никогда не будет.              В начале девяносто первого Володя расстался с Лёшей. Это было безболезненно, даже обоюдно в какой-то степени. Он понимал, что не может удерживать рядом с собой человека, к которому ничего не чувствует.              Сдав последнюю зимнюю сессию, Володя начал готовиться к написанию диплома, сократил часы репетиторства и посвящал много времени библиотекам Москвы в поисках нужной информации для итоговой работы и параллельно с этим готовился к государственным экзаменам.              В личной жизни у него никого не было. Все, с кем он знакомился, не устраивали его. Он пытался не подстраивать людей под свой идеал, но с отчаянием понимал, что только с Юрой его сердце заходилось, как сумасшедшее.              Володе казалось, что его душа уснула. Что её замело белым снегом, а внутри образовались бескрайние льды. И что проснуться она сможет только с приходом весны. Только вот… Весной в его случае был Юра.              А это значило только одно — весна никогда не наступит.              Время шло. Календарь терял листья, и Володя не успел оглянуться, как прошли экзамены, а за ними и защита диплома, за который он получил отметку «Отлично». Теперь и у него было высшее образование и огромный выбор, куда он мог бы пойти работать.              Первые организации, куда Володя отправил свои документы, были посольства Штатов и Германии. Володя, честно, лелеял надежду на то, что его могли бы взять работать туда и тогда он мог бы покинуть Союз, улетев в одну из стран. Предпочтительнее, конечно, для него была Германия: возможно, там, на месте он мог бы… Мог бы найти связи и мог бы попытаться отыскать следы Юры…              Но если Штаты одобрят — он без промедления ухватится за свою давнюю мечту.              Пока он ждал ответа, институт распределил его в МИД СССР на самый низший ранг в иерархии дипломатии — атташе. Его запихнули в подразделение первого европейского отдела и пока в его задачи входила подготовка различных документов.              Он делил кабинет с такими же выпускниками. Всего их было трое, включая Володю. Девушка — Маргарита и парень — Эрнест — выходец из Прибалтики. Как он рассказывал, его родители много путешествовали по Союзу и родился он в Риге. Маргарита же приехала с далёкой Камчатки.              — А правда, — Эрнест явно заинтересовался девушкой, — что у вас там вулканы каждые полгода просыпаются?              Маргарита посмотрела на него исподлобья слишком орлиным взглядом, которой говорил, чтобы Эрнест даже не вздумал к ней подкатывать. Володя усмехнулся, глядя, как его коллега стушевался и уткнулся в бумажки, которые недавно передала канцелярия.              Работа пока была непыльная. Платили сносно, на жизнь в целом хватало. Володя потихоньку задумывался о том, чтобы съехать в отдельное жильё.              В июле его пробрала ностальгия. Просто в один из жарких выходных дней, когда они с друзьями запланировали съездить на речку, Володя вдруг чётко осознал, что на дворе июль.              Июль девяносто первого.              Маленький юбилей, если можно это так называть, с того времени, как Володя последний раз видел Юру.              Пять лет.              Половина их обговорённого срока прошла. Даже не верилось, что за плечами осталось столько событий, которые разворошили жизнь Володи и поделили её на «до» и «после».              Взгляд метнулся на нижний ящик. Туда, где лежали письма и отдельные фотографии Юры, которые с недавних пор перекочевали вниз из общего альбома. Володя отвёл прошлому целую нишу — это то, что всегда будет с ним и… Никогда больше не будет его.              Он не заглядывал туда целый год. С того момента, как написал последнее письмо. И, наверное, не стоило?..              Но он уже подошёл и уже наклонился. Рука выдвинула ящик. Сверху лежала шкатулка, снизу — фотографии. Сбоку стопкой притаились пустые конверты.              «Стоило ли?».. Задал себе вновь вопрос и потянул конверт. Может, нет ничего плохого в том, что он будет позволять себе раз в год писать письма человеку, который всегда будет дорог сердцу?              Володя понимал, что обманывает самого себя. Что, сколько бы времени не прошло, его эмоции в отношении Юры никогда не улягутся. Никогда не затухнут. Никогда не исчезнут.              С кем бы он не был. Где бы он не был.              «Я давно не писал тебе. Целый год, если сказать точнее. Заставляю себя избавляться от этой привычки: все эти письма наносят урон моей уснувшей душе.       Почему уснувшей? Да потому что, Юрочка, как бы я не старался, я не могу тебя забыть. Словно с твоим уходом, ушла часть меня, которая отвечала за эмоции.       Я… Не могу ни с кем построить нормальные отношения. Я стараюсь заводить знакомства, узнал о подпольных организациях для таких, как я… Хожу туда, но понимаю, что все — не те. Что в них нет задорного огонька, что нет той страсти, нет той улыбки…       Наверное, это неправильно. Нельзя сравнивать, но я сравниваю. Ищу черты тебя в каждом»… — он ощущал себя жалким, покинутым, раздавленным. Он выплёскивал эмоции на бумагу, но чувствовал — лучше не становится.              Иногда он представлял Юру в качестве счастливого семьянина. Рядом с ним непременно стояла Полина и их дети. Картина щемила сердце. И от радости, и от боли.              В своих других фантазиях Володя думал, что Юра остался тем… Кем остался, и что у него есть прекрасный партнёр, который любит его, несмотря ни на что. И что он лучше Володи в сто, нет, в тысячу раз, что он не мечется, как дикий зверь в клетке, а стойко принимает всю свою сущность. И что Юре рядом с таким человеком спокойно.              Такие фантазии беспощадно разбивали сердце из раза в раз. Казалось, что на таком жизненно важном органе уже не осталось тех мест, которые не покрылись бы трещинами.              Письмо с жалкими строчками ушло в конверт, а Володя чувствовал — его сердце окончательно попало в плен зимней стужи.              Август потряс страну новыми событиями. Володя, смотря на экран телевизора, не мог поверить, что это, действительно, происходит в его огромной стране.              «— Распад уже близко», — не зря отец твердил это изо дня в день. Ох, как не зря.              Танки возле Белого дома, недопущение распада СССР, президент Ельцин — всё смешалось воедино. На телевизоре мелькали страшные кадры, и Володе тоже было страшно. Потому что за этим мятежом обязательно последует что-то новое. И это новое может отразиться на всех как хорошо, так и очень плохо.              В дверь постучали. Володя, отлипнув от экрана, вышел в коридор и открыл её. На лестничной клетке стояла соседка — Зинаида Ивановна. Женщина была слишком встревожена.              — Володя. Володя, ты видишь, что происходит? — она вцепилась в его локоть. Да так сильно, что Володя даже поморщился. — Моя Леночка на работу сегодня уехала, будь она неладна эта работа. Кто ж в воскресенье работает? А я дозвониться до неё не могу. Гудки короткие, будто связь кто-то оборвал. Может, спуститься до автомата?              Володе только сейчас истерики от бабы Зины не хватало. Он и сам находился на нервяках: родители уехали за город на день рождения папиного начальника на все выходные, и связи с ними вообще не было.              — Тёть Зин, — Володя обратился к ней так, как привык называть её с самого детства. — Давайте мы с Вами успокоимся, пройдём на кухню, выпьем чаю. Уверен, с Леной всё в порядке. Вряд ли она пойдёт к Белому дому в толпу протестующих.              — Господь с тобой, Володь, — запричитала соседка, — моя Леночка в жизни ни в каких митингах не участвовала.              — Ну вот, видите, всё будет хорошо. Пойдёмте, у меня чай с мелиссой, очень вкусный.              Он отвёл несопротивляющуюся соседку на кухню, усадил её на стул и стал хлопотать. Это занятие даже отвлекало от гнетущих мыслей. Но общее волнение всё равно оставалось витать в воздухе.              Когда перед тётей Зиной опустилась плетёная корзинка с баранками и кружка с ароматным чёрным чаем, от которой закрученными спиральками поднимался пар в воздух, она стала выглядеть более-менее спокойной.              — Хороший ты парень, Володя. Жениться тебе уже пора. Вот Анечка тут когда жила, вы с ней не разлей вода были, вот хорошая для тебя партия.              Пальцы Володи сжали кружку. Он натянуто и сдержанно улыбнулся. А внутри опять забурлила лава, сердце словно пронзила тысяча иголок. Что он мог ответить на это?              «Я люблю своего лучшего друга», — кричал разум. «И всегда буду любить. И никто мне не нужен! Никто!».              Маска спокойного равнодушия на лице Володи отображалась отчётливо. А внутри всё кричало о том, что он навеки отдан только одному в этом мире человеку.              Вечером вернулись родители. Такие же потрясённые, ничего не понимающие. Мама едва сдерживала слёзы, когда узнала, что кто-то погиб возле Белого дома. Отец находился в некоторой прострации, а Володя заперся в своей комнате.              Перед ним снова лежал чистый лист и конверт. Он не хотел, но должен был написать.              «Страна на грани краха. Не знаю, видел ли ты или слышал, но у нас тут танки возле Белого дома. Власть просит сохранять спокойствие и не паниковать, но у людей это практически не получается. Наша соседка — Зинаида Ивановна — уже несколько раз заходила к нам домой и только всё причитала. А её дочка Лена и вовсе на работу уехала, и она до неё дозвониться не может. Беспокоится.       Я успокаивал её, как мог. И чай ей налил, и печеньями угостил. А она всё говорила, что я хороший и что мне пора жениться.       Пришлось вежливо улыбаться. Не мог же я сказать, что люблю своего лучшего друга», — написав это, Володя откинулся на спинку стула. Пальцы уверенно держали ручку, а глаза смотрели в потолок.              «Интересно, — думал Володя, — а Юра знает, что сейчас происходит в Союзе? Смотрит ли телевизор с замиранием сердца? Вспоминает ли обо мне?.. Наверняка весь мир трубит о том, что творится в одной из мощнейших стран. Юра не может не знать… Охватывают ли его волнения?»              Володя сжал свободную руку в кулак. Как жаль, что ему некуда звонить. Он бы очень хотел поговорить с Юрой обо всём, что происходит. Услышать его мнение… И просто голос тоже услышать.              «— Товарищ Давыдов, ну что Вы в самом деле. Развалится Союз — приезжай сюда, в Германию. Жить вместе будем», — честно, Володя был бы рад услышать такое предложение. Он бы и собрался, не раздумывая… Но… Всё это были лишь глупые фантазии.              В последующие месяцы стало ещё хуже. На работе начались перебои с зарплатой, людей увольняли пачками. В государстве происходил ощутимый раскол.              В свой день рождения Володя узнал, что Ельцин запретил КПСС, и кажется после этого стало совсем тяжело. С работы пришлось уволиться в декабре, потому что произошла очень мощная волна сокращений, и теперь Володя пока даже не знал, чем ему заниматься.              Вопрос отпал сам собой, когда за несколько дней до Нового года СССР прекратил своё существование.              Этот день навсегда въелся в Володину память.              Телевизор не замолкал. Флаг СССР навечно спустили со шпиля и теперь там возвышался триколор — мир и чистота, вера и верность, энергия и сила.              Мама плакала. Рыдала навзрыд.              — Что же они наделали, что же они наделали…              Отец оставался отстранённым. Казалось, его ничего не волновало. Казалось, он уже давно смирился с неизбежным.       Володя в тот день долго держал в руках гитару, вдумчиво перебирая струны. Он даже пытался наиграть «Колыбельную», но понял, что в исполнении Юры эта композиция звучит куда лучше. Пианино придавало ей мягкость и плавность, а Юрины пальцы чётко передавали настроение и тему произведения. Гитарные же струны были грубы для Чайковского.              Интересно, чем Юра теперь живёт? Он по-прежнему связан с музыкой или открыл для себя что-то другое? Не хотелось бы думать, что Юра бросил то, к чему когда-то ему помог вернуться Володя. Быть может, Володя ещё узнает о нём, как о выдающемся немецком композиторе с советскими корнями? А может, удастся когда-нибудь попасть на концерт? Володя обязательно купит билет, если в будущем услышит имя Юры. Обязательно купит и придёт с букетом пионов. Даже если Юра не будет ему рад — Володя больше никогда не упустит возможности, чтобы встретиться с ним. Даже если встреча будет мимолётной. Володя просто обязан показаться Юре на глаза. Чтобы сказать, что всегда любил и никогда не забывал.              Вскоре после распада Союза началась суматоха в жизни обычных граждан. Отец ни с того ни с сего под Новый год заявил, что уволился с работы и вот уже как несколько месяцев вместе с другими своими коллегами строит бизнес в строительстве.              Мама смотрела на него округлившимися глазами, Володя же с поднятыми бровями. Казалось, что не только мир сошёл с ума. Какой бизнес на фоне разрухи…              — Сейчас все в предпринимательство подались. Государственное становится частным. На работе ни хрена не платят, так что сидеть и ждать манны небесной? Мы с мужиками решили с нуля начать. А ещё я думаю, Володя, что тебе тоже не мешало бы подключиться. Надо бы изучить всю эту экономику. Работу сейчас не сыщешь, в стране бардак начался! А так хотя бы займёмся чем-то стоящим.              Скептически отнесясь к этой идеи, Володя всё же обложился различными книгами, решив понять: нужно ему это или нет.              Сейчас с его дипломом работу сыскать было трудно, а жить на что-то было необходимо, поэтому выбора особо и не имелось. Читая различную литературу, Володя не очень-то и проникался симпатией к строительству, но в целом изучение экономического сектора было занимательно.              За всеми этими печатными изданиями сразу вспоминался забытый библиотечный разговор в восемьдесят пятом, и теперь Володе казалось, что это даже ирония судьбы. Вот Юра точно бы посмеялся.              Если бы знал.              Или если бы хотел знать.              Новый тысяча девятьсот девяносто второй год Володя встречал в кругу семьи. Праздничного настроения как такового не было, но пару ложек салата «Оливье» Володя в себя впихнул, да и «Иронию Судьбы», которую начали крутить в канун Нового года ещё с восемьдесят девятого, тоже посмотрел.              И вроде всё было как прежде. И только всё равно чего-то по-прежнему не хватало.              В марте девяносто второго Володя встретился с Олегом, и тот неожиданно заявил, что собирается уезжать.              — Вовка, — они встретились на Воробьёвых горах и стояли сейчас на смотровой площадке, открывающей вид на «Лужники», — я тут планирую переезд за океан, — в его зубах торчала отвратительная сигарета, и Володя отгонял от себя едкий запах дешёвого табака. И что за дрянь курил его друг? — В Штаты. Как мы когда-то хотели. У дядьки связи остались, он хочет валить отсюда на хрен. И я тоже. Делать здесь нечего. Родители сейчас всё продают в скором темпе, — он помолчал. — Поехали вместе, а? Ты же тоже когда-то хотел. В новую страну, с новыми возможностями.              Предложение нашло отклик в Володиной душе. Конечно, давняя мечта всегда была, как лакомый кусочек, а сейчас, после развала СССР, вполне могла быть осуществима. Только вот… Всё как-то померкло само собой. Здесь всё же была какая-никакая жизнь. Папа, мама, некоторые друзья… А что там? Пустота. Никого рядом нет.              И от этого было… Страшно.              Володины амбиции в отношении Штатов несколько поутихли ещё много лет назад.              Да и на родине вроде всё пока шло неплохо. Дела поднимались постепенно, маленькая фирма с каждым днём набирала обороты. Володе даже было интересно в какой-то степени погрязнуть в предпринимательских буднях. Изучение документов, переговоры, личное присутствие на стройке. Всё это помогало отвлечься, помогало не думать о неважном.              Да и за многочисленными замками, за той дверью в душе, за которой прятались воспоминания о Юре, всё ещё горела слабая, едва уловимая искорка надежды, что когда-нибудь Юра всё же вернётся к нему. Что когда-нибудь настанет девяносто шестой — и Володя приедет в Харьков, окажется под той самой ивой и будет терпеливо ждать, как самый верный пёс на свете.              У сердца есть свои законы, которые разуму не понять. И Володя неосознанно подчинялся этим законам. Разрешил уничтожить в себе рациональное зерно.              И поэтому отказался от столь неожиданного и когда-то желаемого предложения:              — Нет, Олег. Я больше не лелею надежду на то, что уеду. Я… Моё место здесь.              И это — его окончательное решение.              С Олегом они прощаются в июле. Тот обнимает, благодарит за дружбу и зовёт в гости при первой же возможности. Володя немного грустит — ведь они дружили не один год — и обещает, что обязательно приедет, как только выдастся возможность.              Андрей и Маша также покинули Россию. Перебрались ближе к Европе, куда-то на Молдавские границы. Старый круг студенческих друзей неминуемо разорвался.              Володя иногда ещё общался с Кириллом и поддерживал связь с бывшими коллегами — Эрнестом и Маргаритой, которые в конечном итоге сошлись и теперь жили под одной крышей.              Его поглотила рутина. В стране по-прежнему царила гнетущая атмосфера. Начались волнения в Чечне, и Володя надеялся, что они не перерастут в очередную войну. Потому что война — это всегда страшно.              В личной жизни у него всё было до ужаса скучно. Он нашёл себе человека, с которым виделся раз в неделю и снимал стресс. Чувств у него как не было ни к кому, так и не появилось. Володе казалось, что он застыл в одной точке. Что он подарил, отдал сердце Юре, который забрал его и не вернул обратно. И что теперь он лишён всяких чувств.              Конечно, мысли о Юре не окутывали его каждый день, но порой до дрожи пробирала ностальгия, и в такие дни Володя обязательно играл ту единственную мелодию, которую подарил Юре в ночь прощания. Она действовала успокаивающе, излечивала на какое-то время.              Меж тем дни текли, плавно сменяя друг друга, и вот Володя встретил девяносто третий.              Однажды, вернувшись домой пораньше, Володя застал в гостях Аню. Он не видел её с того самого дня, когда выгнал из квартиры, и её лицо, совсем не изменившееся, выбило из него весь воздух.              Ему казалось, что все чувства поутихли, но стоило ледяным глазам посмотреть на него, как весь негатив вернулся тотчас.              И Володя даже не следил за тем, о чём говорил:              — Я, кажется, предупреждал тебя несколько лет назад, чтобы ты не появлялась здесь.              И ему было плевать на то, что за столом сидела мама, на то, что Аня была женщиной, с которой нельзя было говорить в таком тоне. Володе вообще стало давно на всё плевать.              Земцова не успела ничего ответить. На её защиту тут же кинулась мама.              — Владимир! — она повысила голос, и Володя едва не скривился. — Что это за манеры? Где твоя вежливость? Аня — моя гостья. И это пока ещё наша общая квартира. Я вольна приглашать сюда, кого угодно.              Что ж. Это был весомый аргумент. Тут Володя и поспорить не мог. Однако он знал, что Аня помнила о его предупреждении и всё равно позволила себе наглость. Интересно, эта женщина когда-нибудь исчезнет из его жизни?              Скорее, это был риторический вопрос. Аня, словно глубокая, старая заноза, сидела в его семье и вытурить её отсюда — задача не из простых. Да и Володя не хотел бы пачкать руки. Он даже разговаривать с ней не хотел.              Земцова уткнулась в чашку, а Володя, бросив, что пойдёт подышит свежим воздухом, спешно удалился из квартиры. Уж лучше он перекусит в «Макдоналдсе», чем будет пить чай с Аней за одним столом!              В июле он взял чёртов отпуск на две недели и наконец-то поехал в Краснодарский край. Один. Каждый вечер слушал шум прибоя, читал книгу или просто гулял по набережной.              В один из таких прекрасных вечеров опять позволил себе написать письмо для того, кто его никогда не прочтёт.              «Взял в привычку раз в год, летом писать тебе одно письмо. Нет смысла излагать свои серые и скучные будни предпринимательства.       А лето всё же ассоциируется у меня с тобой.       Порой хочется вернуться туда, где можно было сбежать от бед. В восемьдесят пятый, в восемьдесят шестой.       Увидеть огонь в твоих глазах. Почувствовать тебя рядом.       У тебя было такое ощущение, что ты словно застрял в одном моменте? Что дни летят будто мимо тебя, а ты всё ещё цепляешься за то прошлое, которое уже далеко и которое пора бы оставить позади? Не могу понять, что так сильно меня держит. Неужели действительно существует любовь, подобна нашей?       Знаешь, когда ты говорил мне, что любишь меня, в моей душе творилось что-то неописуемое. Восторг, волнение — всё вместе. Мне так хотелось прижать тебя к себе и никуда не отпускать.       Очень жалею о том, что говорил тебе, что наши отношения и то, что я делаю — это отвратительно. Никогда мне не было так хорошо, как с тобой. Почему я раньше этого не понимал? Почему не сохранил то, что имел?       Да, я не вписываюсь в рамки общества. И никогда в них не впишусь, но разве это так важно? Разве другим важно, чем двое теперь уже взрослых людей занимаются в своей постели?       Хотя, похоже, важно.       Потому что осуждали, осуждают и будут осуждать.       Но меня это теперь не волнует. Слишком много приоритетов появляется, когда знаешь, что каждый день может стать последним».              Кажется, Володя старел. Умом он понимал, что всё написанное — откровенная ерунда. Что не может человек столько лет страдать по тому, кого не было рядом. Они с Юрой… Да они даже и года вместе не пробыли, у них не было отношений, так что же творилось с Володей? Почему он с детской наивностью всё ещё во что-то верил?              Юра давно забыл его.              За-был.              Почему Володя так не может? Он хочет… Или нет?..              Чего он боится? Это же так просто. Вычеркнуть. Забыть.              Только у Володи никогда ничего не бывает просто. Неужели он однолюб? Неужели ему было дано право полюбить одного раз и навсегда? И существует ли такое вообще?              Но если он любит, значит, существует…              А любит ли его Юра?              Володе казалось, что нет. Теперь уже нет.              И что нет смысла ждать.              Умом — одно, а сердце всё равно чего-то ждало. Верило в чудо.              Но чудес, как оказалось, в жизни не бывает.              На закате девяносто третьего, который Володя по привычке встречал с семьёй, мелькнула мысль, что до условной встречи с Юрой под ивой оставалось чуть больше двух лет.              И он с уверенностью мог сказать, что придёт.              Даже догадываясь о том, что Юры там точно не будет.