Турмалиновые скалы

      Повозка ехала уже много недель, и немногочисленные игрушки давно наскучили, а деревянный меч все никак не пригождался. Оставалось только вслушиваться в топот копыт и донимать расспросами слугу, бывшего гувернëром и, на самом деле, много кем еще, названным самыми сложными словами. — А ты знаешь названия всех звëзд? — громко спрашивает Юкхей, почти полностью высунув голову в окно, чтобы мягкие ветки приятно щекотали щеки каждый раз, когда кучер уводил повозку слишком влево. — Не знаю, — раздражëнно отвечал голос, все равно бывший безумно мягким. — А всех цветов? — Вон Юкхей! И мальчик дует губы, с недовольством усаживаясь по всем правилам этикета и пытаясь насквозь разглядеть свою забавную няньку. Его красивое, но уставшее лицо, сияющие перья и полный ненависти к детскому любопытству взгляд. — Ты противный, — шутливо выпаливает Юкхей, на что гувернëр только трëт когтистыми пальцами переносицу и хочет сказать много чего бранного. В этой семье ему дозволено очень многое. — Еще хоть слово, и я перестану покрывать тебя перед отцом. И это работало, потому что мальчишка уже получил пару оплеух за то, что тайком пробрался в бочку с провизией, где его и нашло существо, вообще-то сопровождающее матушку, а никак не нахального ребенка. Гарпии не были редкостью при дворах знатных особ, и чаще покупали сразу нескольких, чтобы не сдохли через месяц от одиночества, но занимались они совсем другими вещами. Этот же был слишком умным и пользовался уважением у родителей, потому и судьба у него была проще, хоть и полнилась тяжелыми обязанностями, вроде ухода за больной матерью. Эта женщина сидела рядом с пернатым созданием, серыми и пустыми, невидящими глазами уставившись в свои сложенные на коленях руки. Щеки еë были впалыми, лицо неестественно вытянутым, а глазницы уродливо выпирали. Некогда сильная и большая во всех отношениях любимая мать теперь была лишь тенью самой себя — на неë никто больше не обращал внимания, потому что трудно было даже просто разглядеть этот умирающий призрак прошлого в полумраке повозки. Но этот лесной чудик, которого Юкхей знал всю свою недолгую жизнь, всегда почти любовно держал еë ладони, говорил с нею так, будто та не лишилась своего рассудка, охранял еë сон каждую ночь и лично следил, чтобы другие слуги не обижали теперь уже беспомощную госпожу, про боль которой не мог больше узнать ни отец, ни сам Юкхей. Существо рассказывало, что мать спасла его, умирающего от голода и одиночества, из клетки работорговца. Именно его не хотели покупать даже самые пресытившиеся мирскими удовольствиями извращенцы, потому что на человека он был похож меньше своих сородичей. Она тогда предложила уйти в лес, но тот отказался от свободы, пообещав до конца своих дней следовать за столь восхитительной женщиной, способной и бедному помочь, и негодяя голыми руками уложить. Именно он говорил, как сильно Юкхей похож на свою мать, и ребенок радовался в такие моменты страшно, даже если родную кровь, какой она была до своей болезни, знал лишь урывками из совсем раннего детства. Смелая и сочувствующая, не лишенная тяги к новому, она была настоящей авантюристкой, желающей сделать мир лучше, но ставшей жертвой чего-то бóльшего, чему было наплевать на великие планы. Мальчик любил еë даже так, пусть и всегда боялся обнять или даже просто заговорить — в чужом взгляде не было души, а высокое излишне худое тело наводило ужас, когда матушка средь ночи отправлялась в одной ночной рубахе бродить по тëмным коридорам, заглядывать своими полупустыми глазницами в щели плохо закрытых дверей и мрачно завывать от болей, что сковывали помутненный разум. Даже сейчас просто смотреть на неë было жутко. *** Повозка остановилась и Юкхей тут же выбежал на улицу, где его за шиворот, как вшивого котëнка, поймал отец, весь путь прошедший верхом во главе колонны из стражи. Конечно, он ведь такой важный человек, но все вокруг знали, что тот не желает больше находиться со своей женой. Однако именно ради неë они приехали в такую глушь, пересекая реки и объезжая непроходимые леса. Маленькая деревенька, скрытая от чужих глаз, процветала без присутствия тут знати и королевских послов. Мальчик сразу же захотел туда, откуда доносился детский смех. Он давно не видел своих ровесников, даже дома тому не выпадало шанса поиграть с кем-то своего возраста, и спасал только часто раздражительный нелюдь-нянь. Но отец, все ещë обозленный на то, как он под шумок навязался в этот нелегкий поход, посмотрел так свирепо, что Юкхей весь сжался и застыл на месте, решив, что как-нибудь потом незаметно прошмыгнëт к сельским мальчишкам. Его буйная натура требовала нарушать отцовские запреты, даже если за этим следовало удвоение тренировок с мечом, от которого мозоли на ладонях давно перестали заживать. Юкхея оставили у повозки вместе с гувернëром, который на всякий случай держал его за руку. Они были на удивление близки, пусть нелюдь и не выказывал должного почтения молодому господину, подчиняясь лишь матушке и уважая только еë. — А давай ты меня отпустишь, и мы никому не скажем, — заговорчески шепнул мальчишка, чуть подняв голову. В свои столь юные годы он был всего на голову ниже почти взрослой, пусть и невысокой, гарпии, что сейчас недоверчиво наблюдал за тем, как госпожу выводят из повозки и провожают в самую глубь селения. — Что мне за это будет? — очень смелое создание не боялось говорить со своими хозяевами на равных, но именно за это Юкхей его и любил. Назвать его отца старым дураком, а младшего брата сопляком, взять все, что считал своим, а потом ответить, что он, между прочим, служит исключительно госпоже, и ничьи психи выслушивать не намерен — все это было частью непростого характера лесного жителя. Зато тот учил мальчика неприличным словам и всегда поддерживал на тренировках, пару раз даже попросив показать несколько основных приëмов, жалел, когда младший заболевал, и нехотя оставался поговорить ночью у кровати, когда казалось, что за дверью есть что-то незримое, но непременно отбрасывающее тень. А еще он был таким нечеловечески красивым. — А что ты хочешь? — неуверенно спросил Юкхей, уже прикидывая, было ли в этом мире хоть что-то, что он мог отдать. — Не получать выговор за твой неусидчивый зад. Да, такого в карманах его штанов точно не было. — Я не буду тебя доставать целый день, — он попытался предложить что-то равноценное, и посмотрел полными надежды и детской невинности глазами. А гувернëр повертел головой так, что забавные длинные уши смешно покачались, хитро взглянул своими чëрными глазами и отвесил насмешливый подзатыльник. — Согласен! *** В тот день Юкхей понял, что сельским детям он не очень то и нужен. Те безбашенно носились на полянке недалеко от деревни, но, завидев чужака, сделали вид, что им до ужаса скучно, и вообще дома на стол накрыто, а кому-то внезапно приспичило. Мальчишка, может, и поверил бы, если бы один из ребят не плюнул ему под ноги с презрением в глазах. Они просто пытались защитить себя от нападок городского сына богатых родителей, даже если у Юкхея и в мыслях не было тыкать хоть кому-нибудь голубизной своей крови и унижать деревенщин за их происхождение. Он даже свой меч деревянный взял, сделанный куда как лучше, чем их криво обтëсанные палки, надеялся, что покажет, а потом сразится с кем-нибудь несерьезно, и обязательно победит, чтобы ребята захотели взять реванш, в котором он бы поддался и драматично капитулировал. Но была в этом несусветная глупость, потому что даже мальчики постарше рядом с ним выглядели куда как более мелкими и слабыми. Юкхей действительно был очень рослым, как и его матушка, но был страшно нескладным, тощим и долговязым, вырастал из штанов быстрее, чем праздновал свои дни рождения, но главное — оставался наивным шестилетним ребенком, отчаянно желающим внимания ровесников. Желающим сделать вместе с ними хоть что-то ради забавы, а не отцовского одобрения, потому что ему ведь, как важному человеку, не дóлжно заниматься делами недостойными, вроде бесцельного размахивания палкой и выкапывания дождевых червей. Он мог лишь с негодованием смотреть им в след, не понимая, в чем же они такие разные, ведь все они в грязных штанах и с листьями в волосах, стремящиеся всего лишь весело проводить детские годы, пока жизнь не вынудила их стать серьезными взрослыми. А Юкхей был так страшно близок к тому, чтобы быть им прямо сейчас, ощущал, как быстро его время уходит, как обязанностей и надежд окружающих на плечи ложится все больше. Он отчаянно желает оставаться ребëнком, пока это возможно, но чувствует, что перестал им быть в момент, когда другие дети отвернулись. — Ты хочешь сразиться? — вдруг заговорчески раздался мистический, отдающийся эхом голос из-под кроны одного из старых дубов, прерывая недолгий приступ горькой печали. Юкхей подпрыгнул на месте, вскрикнув, отбежал на пару шагов с испугу и во все глаза уставился наверх, где заприметил секундное шевеление. Нервно сглотнул. А вдруг ему показалось, и сейчас он, будто дурачок, начнëт говорить в пустоту? — Хочу! — а мальчик уже смирился, что пернатый гувернëр считает его обделëнным интеллектом, поэтому выставить себя глуповатым еще разочек нисколько не боялся. Дуб зашевелился, его листья зашуршали и по стволу медленно, неловко слезла рыжая девчонка, явно не выглядящая достойным соперником, пусть и была, кажется, на пару лет старше. Её простые штаны были порваны на коленях, а рукава рубашки зелёными из-за сока растений. Юкхей немало удивился — ни разу не видел женщин в брюках, но и в такой глуши ему бывать не доводилось, мало ли, какие тут ещё были чудеса. А девочка смотрела своими песочно-желтыми глазами с вызовом, гордо задрав подбородок, так и ожидая чужой реакции. А как обычно оторванный от общества малолетний ребёнок мог отреагировать на странную незнакомку с яркими волосами и кривой палкой в руке? Конечно же: — Фу, я не буду сражаться с девчонкой! — мальчик недовольно поморщился и принялся было идти обратно, вот только его вовремя огрели по голове так, что звезды перед глазами заплясали, а свободная ладонь неосознанно вцепилась в макушку. — Ты боишься, — протянула та, внезапно оказавшись так близко, что хоть рукой дотянись до сияющих в лучах закатного солнца волос, — точно боишься! И она смеëтся так злобно и громко, что из недалëкой рощи, кажется, поулетали все птицы. Юкхей сразу же понимает, что ему бросили самый настоящий вызов, от которого ради собственного достоинства ни в коем случае отказаться нельзя. В том, чтобы бить женщину, чести было мало, но если вдруг кто поверит, что будущий великий войн испугался сельской девчушки, тут и матушка, наверное, придет в чувства, чтобы от души посмеяться, а пернатый задира так вообще специально проживет подольше, чтобы до самой Юкхеевой смерти напоминать о позоре, рассказать его будущей жене и детям, которые навряд ли появятся с такой то репутацией. Думал так долго и много обо всех красочных вариантах развития событий, что точно решил действовать. Он просто несерьезно помашет своим несерьезным деревянным оружием, одержит несерьезную победу над слабой девочкой, слегка еë припугнëт, зато всю жизнь за ним не будут тянуться ничьи насмешки. Но стоило только занести руку, как он тут же пропустил меткий удар палкой в бочину. Незнакомка движется ловко, почти не замахивается, и еë действия сложно предугадать, но мальчишка успевает вовремя их блокировать с одной лишь божьей помощью. У него просто нет времени для контратаки, получается только защищаться в попытке найти в чужих глазах хоть что-то, кроме струящегося азарта. Эта странная девчонка не знает ни единого выпада, не держится, как настоящий мастер своего дела — она отдана рефлексам тела, свободна от боевого искусства, далека от него настолько, что Юкхей не может применить ничего из того, чему обучали специально нанятые люди. Те самые скучные взрослые без искры в глазах, сухо комментирующие и неинтересно показывающие, где именно побитый мальчишка ошибся, чтобы заслужить презрение отца. Юкхей и сам не замечает, как горит. Горит даже когда пропускает второй удар, когда запинается о корягу позади себя и чуть не валится, когда намеревается драться всерьез, хоть и резко забывает обо всем, что дядьки в дорогом обмундировании пытались вдолбить в его глупую голову. Впервые он чувствует свое тело так хорошо, каждую болезненную тычку помнит, встает в полный рост и не отбивается от очередного удара, а ныряет сбоку и, оказавшись сзади, толкает девочку в спину открытой ладонью, чтобы, когда она обернулась, остановить тупой наконечник изрядно потрепанного деревянного меча возле еë носа. Они оба тяжело дышат, смотрят друг другу в весëлые глаза и более не двигаются. Юкхей победил, вот только во рту у него будто перекатывается ржавая, солоноватая шляпка гвоздя. Он выплевывает на землю собственный молочный зуб — чертовка таки зарядила ему локтëм в самый последний момент, а мальчик, увлеченный игрой, даже не заметил. И девочка будто теряется, в примирительном жесте поднимая руки и собираясь что-то сказать, кажется, извиниться, да Юкхей смеëтся так задорно и хватает еë за ладонь, сияет весь, как натëртый медный таз, хоть щека его и опухла, покраснела сильно и вообще болела. — Давай ещë! *** Мальчик понял, что получит от отца, когда вдвоëм с новой подругой они вернулись много позже захода солнца. Бойкая девочка назвалась Ришей и в попытке хоть немного оттянуть наказание для Юкхея потащила того именно к себе домой, сказав ещë, что матушка его ссадины обязательно обработает так, что на утро тот будет даже лучше, чем был. Они оба заработали себе новых синяков, но ограничились всего одним выбитым зубом, а деревянный меч, сколотый в двух местах, остался мусором валяться под тем же дубом. Они пробрались тихонько, как могли, даже мимо домов старались лишний раз не проходить, ведь Юкхей не знал, где именно остановилась его семья. По абсурдному стечению обстоятельств и матушка, и отец, и даже гувернëр оказались именно дома у Риши. Мальчик тут же постарался скользнуть обратно за дверь, но мужчина закрыл еë прямо перед лицом и, взяв ребенка за волосы, приложил об эту же деревяшку лбом с такой силой, что с потолка пыль посыпалась, а пернатый слуга тут же подскочил в негодовании. Было больно и страшно обидно, что посторонние люди, особенно Риша, с которой удалось так сдружиться, смотрели на это унижение, замерев на своих местах от ужаса. Так гадко от того, что мама, как и всегда, не изменилась в лице, не вступилась за сына, а продолжала безжизненным и равнодушным взглядом буравить стену. Юкхею так ужасно стыдно перед незнакомой женщиной, что стояла около его матери и смотрела во все глаза, закрыв рот обеими ладонями. Она не должна была вступаться за чужого нерадивого отпрыска, но так хотелось, чтобы это сделал хоть кто-то. Оставалось только стоять на месте, немигающим взглядом вперившись в дощатую поверхность, лишь бы не дать себе слабину и не расплакаться. Но тут слышится торопливый топот и кто-то со злостью одëргивает руку мужчины так, что в ней остается клок мягких детских волос. — С ума сошел, старый? — Юкхей слышит разозленный голос гувернëра, но все еще не решается обернуться, потому что глаза у него такие влажные и красные, что только вызовут новый приступ агрессии у отца. Он ненавидел, когда Юкхей проявлял слабость. — Твоë место у ног моей жены, — процедил сквозь зубы мужчина, крепче сжав кулаки, готовый вот-вот подраться с хрупким на вид лесным жителем, что сейчас вцепился когтями в его запястье. Он был настоящим безумцем, способным скалиться на самых видных вельмож, даже если проиграл бы любому из них с двух ударов, — знай его. И гарпии было, что ответить. Сказать про честь, про родительский долг и про то, где его место на самом деле. Про вещи, на которые никто на свете не мог повлиять, даже продав его повторно, про неизвестную ему самому человечность, которой люди хвалились, но не обладали. Однако получилось лишь ëмкое: — Пошëл к чëрту, — и оно вырвалось из самых глубин непокорной души. Этого мужчину не уважало даже зверьë, что можно было купить за две коровы и поросëнка потехи ради и удовольствия. Глупое, слабое пернатое создание, не достойное места за общим столом, куда его взбалмошная жена усадила новоприобретëнную тварь в первый же день их знакомства. Он не мог позволить унижать себя нелюдю. — Думаешь, теперь моя благоверная защитит тебя? — и его не смущало, что учить разуму слугу жены приходилось под взглядом напуганной девочки, которая, несмотря на страх, пыталась будто вмешаться, то и дело делая шаг вперëд, но тут же возвращалась на место под тяжестью материнских ладоней, что каждый раз крепко вцеплялись в узкие плечи. Залог силы и власти мужчины в ужасе, что окружающие испытывали перед его вседозволенностью, но пернатая тварь держалась слишком бесстрашно, даже когда положение дел сменилось, и теперь сжимали уже его бледную ладонь, заставляя невольно подогнуть колени и стиснуть зубы от боли. Он никак не мог высвободиться, опускаясь все ниже и до крови царапая предплечье мужчины, который замахнулся для удара и с грохотом отправил существо на пол, попав тому по лицу. Но скользкую от собственной стекающей крови ладонь не отпустил, тут же пнув все еще сопротивляющуюся гарпию, которая никак не могла избежать насилия. Крепкие кости и тело, способное выдерживать серьëзные травмы, должно было стать благословением гарпиевого рода, но гувернëр проклинал их всем своим сердцем, потому что даже испытывая сильнейшую боль от осыпающихся на него пинков, потерять сознание не получалось. Даже вырваться не удалось — он лишь чувствовал, как кости руки с громкими щелчками выходили из суставов, а потом с усилием вставали обратно, причиняя еще бóльшие страдания. Юкхей, все это время трясшийся, уперев лоб в дверь, медленно повернул голову. Он ненавидел своего отца и ненавидел себя за эти мысли, потому что его учили безусловной любви к родственникам. Но он любил только мать и задиристого пернатого слугу, которого прямо сейчас за его спиной втаптывали в окровавленный пол за слабость мальчика. Юкхей слабый. За него вступился лесной зверëныш, который только и хотел, чтобы его оставили в покое и не дëргали из-за ошибок мальца. Юкхей чувствовал себя ошибкой. Но сейчас он смотрел в полные злобы черные глаза гарпии — непримиримые и залитые кровью. И трясся ещë сильнее, потому что будь сила этого существа такой же огромной, как ярость, он испепелил бы половину королевства. Мальчик осознавал, насколько мало он мог сделать, чтобы прекратить это, но кое-что все-таки было. Отец возлагал большие надежды на старшего сына, воспитывал его бесстрашным войном ради высшего замысла, который тому было предрешено исполнить в будущем, и только смерть смогла бы избавить от этого обязательства. Собрав всю свою отвагу, Юкхей сделал шаг вперед и с лязгом вынул нож из-за пояса мужчины, что тут же это заметил и поспешил протянуть руку, чтобы забрать обратно, только было очень поздно. Теперь перед ним стоял не будущий завоеватель, а скривившийся от боли мальчишка, давящий острием ножа прямо себе под челюсть там, где билась живая кровь, тонким потоком изливающаяся наружу. Юкхей не может бросить вызов отцу, не может одолеть его в честном бою, но шантажировать собственной жизнью был ещë в силах. — О-отпустите! — его голос жалко сломался, выдавая неуверенность в принятом решении, и пришлось надавить сильнее, залив свою испачканную грязью растянутую рубашку ещë и кровью. Он не знает, как много потерял, но от одной мысли об этом в глазах начинает плыть, а ноги подкашиваются. Умирать страшно, а умереть случайно ещë страшнее, ведь Юкхей планировал лишь отца остановить, но никак не покончить с собой на глазах у гувернëра, новообретëнной маленькой подруги и матери, что даже не осознавала себя, не то, чтобы обратить внимание на сына. — Ты этого не сделаешь, — мужчина гарпию не отпускает, но больше не бьет, а тот только в чувства приходит, расцветает синяками и пытается высвободиться еще усерднее, мельтешит по скользкому полу, раскидывает перья и скоблит доски когтями свободной руки, умоляюще глядя на Юкхея, хрипит, захлëбываясь кровью, но ни слова сказать не может, и лицо его уродуется удушливой истерикой. Юкхей не видит смысла отвечать, даже в глаза мужчине не смотрит, а лишь гувернëра пытается взглядом успокоить. Вот такой он, глупый по словам окружающих ребенок со своими трясущимися ногами и полными непролитых слëз глазами, в отчаянии пытающийся перерезать себе глотку на глазах у родителей, давящий себе лезвием ещë глубже, так, чтобы никто больше не считал его слабаком. И отец едва заметно паникует, бросает чужую когтистую ладонь и отступает назад, но на лице его ни капли страха за родную жизнь, одна лишь злость за надежды, висящие на волоске, за его собственные планы и мечты, возложенные на щенка, что раз за разом разочаровывал. И только тогда Юкхей позволил себе бросить оружие на пол, а потом осесть вслед за ним, одержав свою первую в жизни грязную победу. Пернатый слуга тут же кинулся к нему, поскальзываясь на собственной крови в безнадëжной попытке подняться на ноги, но в итоге он мог только ползти, чтобы, оказавшись рядом, обнять побледневшего мальчишку из последних своих сил, и зажать его рану ладонями. — Лечи сына, — мужчина обернулся на женщину, бывшую матерью Риши, и прославленным, чуть ли по слухам не обладающим магией, лекарем этого поселения, — тварь не трогай, пусть сам отвечает за свои ошибки. И та вздрогнула крупно из-за озлобленного голоса, тут же подскочив к двоим, сидящим у двери. Гарпия отказался отпускать мальчика, оскалился и перья у него на плечах вздыбились, и женщина трясущимися руками наложила повязку прямо так, не разлучая двух, постоянно опасаясь нападения от лесного жителя, что так ревностно защищал тяжело дышащего Юкхея, хотя сам выглядел куда как хуже со всеми своими синяками, заплывшими глазами и огромными кровоподтëками. Своими крыльями он полностью закрыл маленькое тело и следил за каждым вздохом, считал удары чужого сердца и неустанно наблюдал за ловким пальцами, что завязывали узелки чистых тряпиц на тонкой шее. Лишь когда кровавое пятно по белой ткани перестало расплываться, он ощутил весь вес сапог Вона старшего, обрушившийся на тело, собственное загнанное сердцебиение и неумолимую слабость. Голова его внезапно поникла и глаза, полные чëрной материи, закрылись. Юкхей тогда остался один. Бледный, совершенно сухой на окрашенном в бардовый полу, без единственной надежды на понимание со стороны окружающих, без поддержки. Риша пыталась еще смотреть на него украдкой, но заговорить не решалась, все еще находясь в шоке от увиденной картины. Мать еë нарочно не замечала две маленькие фигурки у двери, вот только господин Вон приказал выкинуть зверюгу на улицу, чтобы своим видом настроение не портил. И гувернëр исчез, а Юкхей даже не понял, в какой момент стало так нестерпимо холодно, потому что жизнь крутила перед его глазами лишь картинки с промежутками в несколько минут, на время которых он то и дело терял себя. Тут, сидя на полу, он видел, как женщина осматривала его мать, как давала ей из битой чашки что-то выпить, и как лицо еë с напуганного сменялось на озадаченное, а потом на нëм отчего-то скользнул едва заметный ужас осознания чего-то настолько необъяснимого, что мальчик и через десять лет бы не понял. Отец же был где-то не здесь, будто тому и вовсе плевать было на некогда любимую жену, он лишь с брезгливостью рассматривал скромное убранство, ни разу не обернувшись ни на кого из родных. Юкхей видел, как рыжеволосая девочка внезапно пропала, а за нею и свечи в доме погасили, родители ушли, просто перешагнув через своего ребëнка, что с остекленевшим взглядом лежал у порога, пытаясь хотя бы немногие хаотичные события запомнить и уместить в своей голове в единую складную историю. Видел, как Риша среди темноты появляется и ненавязчиво укрывает одеялом, пальцами трогает вену на шее, чтобы ощутить под подушечками сердцебиение, как смотрит жалобно, носом шмыгает, но не плачет, а потом испаряется. И ему так безудержно грустно и тихо, под закрытыми веками слишком темно для звездной ночи. *** Голова разрывается от боли и даже с открытыми глазами взору открывается лишь устланная красным пелена, разрываемая мельтешением стройной фигуры и шорохом тканей длинной юбки. Юкхей не знает, как долго тут просидел, но до рассвета было еще далеко, а женщина куда-то собиралась, как можно тише рылась на покосившихся деревянных полках, несла в двух руках по несколько вещей с поразительным мастерством, и что-то бормотала про себя, пока не обратила внимания на мальчика. — Пошли со мной, — шепнула она и подошла к двери, тут же отперев еë, из-за чего опирающийся на неë Юкхей чуть было не потерял равновесие со своей необычайно тяжелой головой. Соображалось туже обычного, и ему вовсе не ясно, куда пошли и зачем пошли, но он собирается с силами и медленно встает, совершенно себя не ощущая от слабости, охватившей всë тело, и жажды, сделавшей его глотку болезненно сухой. Он не понимает, что с ним, и действительно хочет по-детски расплакаться, когда даже ладони в кулаки сжать не может, потому что сил не хватает. Но женщина резво убегает на улицу, в безмятежную и светлую голубую летнюю ночь, опасливо сворачивая за угол дома. Юкхей ковыляет за ней, с каждым шагом все больше рискуя пробороздить носом землю и выбить себе все зубы о камни, но там, за домом, влечëт открытая дверь маленькая затхлого сарая, из которого доносится тусклый желтый свет. И, когда мальчик добирается до него, тут же хватаясь рукой за деревянный проëм, он наконец чувствует почву под своими ногами. Маленькой дрожащей свечи не хватало, чтобы осветить даже такое скромное помещение, заваленное сеном, что отбрасывало неестественно черные и глубокие тени. Чем дольше на них приходилось смотреть, тем более красный оттенок они принимали, раскрывая свою истинное происхождение. То было засохшей кровью, след из которой вëл к тяжело дыщащему гувернëру, распластавшемуся в самом углу. Его обычно безупречные волосы были испачканы и липли к взмокшему лбу, один глаз заплыл красным, а лицо уродливо искажала гримаса боли, ожесточавшаяся с каждым новым хриплым вздохом. Женщина сидела рядом и бережно отмывала багровые пятна с опухших щëк и синеющей шеи — светлые перья, казалось, было уже не спасти от грязных вьедливых подтëков. И Юкхей снова такой слабый, что невольно всхлипывает, так и не решаясь подойти ближе. Его дорогой друг так сильно пострадал, и на всë вина глупого ребëнка, который не может удержать своë детство в штанах. Только вот гарпия этот предательский звух хорошо слышит, ухом дëргает и неспешно голову поворачивает, даже хрипеть переставая. Кажется, ради этого ему просто-напросто пришлось перестать дышать. — Юкхей, — и зовет так нежно, что это становится последней каплей. Мальчик тут же подрывается и, спотыкаясь, бежит к слуге, в конце пути почти падая рядом, хотя хотелось бы упасть в чужие тëплые объятия, но он так страшно виноват, что не заслуживает успокоения, не заслуживает когтистых пальцев в своих волосах и мягкого голоса, который сказал бы, что всë будет хорошо. Он только голову опускает и извиняется тихо-тихо десятки раз, пока слова его не превращаются в неразборчивую плаксивую кашу, потому что голос дрожит нещадно и Юкхей уже тогда понимает, что гордостью отца ему не стать, потому что вот он — трясется и тихо хлюпает носом вместо того, чтобы быть «мужчиной». — Да ладно… — и гарпия действительно хочет ободряюще посмеяться, да только невольно задыхается и сильнее морщится, потому что внутри у него, кажется, все внутренности перемешались в однородную массу, — я ведь совсем не злюсь на тебя. А Юкхей несдержанно роняет слëзы, потому что не заслужил этой доброты после всего случившегося, и ждëт только упрëков и злости, которых всë не находится. И он свои влажные большие глаза поднимает, чтобы столкнуться с как всегда сияющими чëрными впадинами перед собой, что смотрели без капли разочарования. Под сшитой на заказ рубахой гувернëра, что благодаря своему особому крою не скрывала широких крыльев, млечным путëм расцветали алые крапинки на фиолетовом фоне, а грудь с хрустальными рëбрами вздымалась всë реже и прерывистее, пока чужой взгляд становился все менее осмысленным и более далëким. Руки у Юкхей страшно трясутся, а легкие наполняет паника, потому что он так боится, что именно этот вдох станет последним для пернатого безумца, и он смотрит напуганно на обеспокоенную женщину, что до этого лечила лишь людей, и сейчас не могла сделать ничего, только считая чужое сердцебиение, нервно облизывая пересошхие губы. — Он умирает? — торопливо спрашивает мальчишка так тихо, как только может, чтобы лишний раз пернатого не побеспокоить, да только тот все слышит и сразу недовольный чëрный взгляд на него направляет. — С ума сошел? — гувернëр хрипит, видимо, действительно малость разозлëнный, а Юкхей на это сквозь слëзы хихикает, потому что нет — этот безумец переживëт каждого просто для того, чтобы стать занозой для всех, — иди сюда. И он легко так, обессиленно когтистыми пальцами себя по колену постукивает, а мальчик кладëт туда голову и смотрит снизу вверх, носом шмыгая. — Я не одобряю твой поступок, — из-за наплывших слëз выражения лица гарпии не видно, а говорит он так устало, что и не понять, действительно ли ругается, — но я так тобой горжусь. Спас меня, получается. Юкхей после этих слов краснеет пуще прежнего и кривит лицо, глаза зажмуривая, потому что рыдания остановить не может. Слышать подобное от гарпии, что всегда был рядом будто бы из-под палки, пока родной отец никогда не говорил ничего даже отдалëнно похожего. Кажется, будто за свои шесть лет Вон успел натворить достаточно дел, чтобы жизнь его не шла так, как этого хотелось. — Не плачь, — и старший почти смеëтся, да только что-то в его горле мерзко хлюпает, заставляя закашляться и дальше просто шептать, — я и так извалялся, а ты об меня сопли мажешь. Кричать во весь голос хочется сильнее, только вот они здесь не одни. Женщина долго сидела, сложив озадаченно ладони на своих коленях, обдумывала что-то, будто сказать очень боялась. — Вы ведь не любите Господина? — украдкой произнесла она, на что слуга взгляд на неë недоумëнный перевëл, — есть что-то, что Вам нужно знать. — Я более всего желаю ему гнить в сточных водах, — честно признаëтся пернатый и не без усилий поворачивает голову, обращая на лекаря всë своë внимание. — Я не смогу вылечить Госпожу… И Юкхей слушает ровно до тех пор, пока когтистые ладони не закрывают ему уши, обрубая пути к истине. *** Душное июльское утро началось с криков. С одного единственного женского голоса, который услышал даже крепко спавший Юкхей, так и оставшийся на коленях своего гувернëра. В этом вопле едва можно было узнать вчерашние тихие разговоры, вот только старший подскочил, невзирая на все свои травмы, а за ним и Вону пришлось выйти из сарая, чтобы увидеть, как уважаемую в этой деревне целительницу за волосы тащит один из людей отца, безразлично за этим наблюдающего. Та кричит во все горло, брыкается и руками изо всех сил пытается ударить обидчика, но раз за разом промахивается, еще сильнее пачкаясь в липкой грязи. Весь народ выбрался посмотреть на происходящее, но никто не мог вступиться за женщину, матери пытались прогнать своих широко открывших рты детей, причитающих, что им так интересно, а старики охали и крестились. Гувернер тут же оскалился и сделал было разъяренный шаг к старшему Вону, но осекся так, будто что-то его за пернатый хвост больно схватило и на месте удерживало. Глаза у него в этот момент наполнились осознанием, а ноги обессилели, и он чуть было не упал, да только Юкхей вовремя подставил свое детское плечо, обратив на него обеспокоенный, полный непроизнесенных вопросов взгляд. Но ответов не последовало. Что-то недоброе происходило. Из дома стремглав выбежала Риша, а рыжие волосы ее прилипли к лицу от пролитых слез. Девчушка вцепилась в предплечье стражника, что мотал ее мать по сырой земле, словно тряпичную куклу, но тот лишь оттолкнул ее, грубо ударив локтëм в живот, будто была она не более, чем назойливой собачонкой. Юкхей дернулся навстречу, но когтистая рука, словно вновь обретшая силу, удерживала на месте. — Что ты… — но единственного взгляда в чужое лицо хватило, чтобы в ужасе смолкнуть. Его бесстрашного обычно гувернёра нещадно трясло, а лоб покрылся испариной, пока пересохшие и обескровленные губы беззвучно шевелились, а брови приняли жалостливый излом. — Эта женщина обвиняется в колдовстве, повлекшем за собою ухудшение состояния Госпожи Вон. Мы едва смогли избежать её гибели. — В надменной манере сообщил отец, обернувшись к расстроенной толпе, — вы все знаете, что в этом королевстве запрет на темные практики. — Да Вы с ума сошли! — раздался из толпы недовольный голос, и показался мужчина средних лет, в недовольстве и злобе размахивающий руками, — она травница! Вы сами верите в чушь, которую несете? Расслышать его было тем еще испытанием среди гомона толпы, разнесшегося по округе, а крики женщины, поставленной на колени прямо перед церковью, складывались в слова, среди которых Юкхей смог разобрать только в ярости брошенное «Зверь!». В ответ на все недовольства, сливающиеся десятками голосов в нескончаемый поток, мужчина молчал, горделиво задрав подбородок, но нервно дернулся, когда неугодная ему особа воскликнула «Пусть все знают, кто ты такой!» и набрала воздуха, чтобы сознаться в чем-то страшном, что вызывало у отца неподдельную тревогу. У того был лишь миг, чтобы жестом указать одному из подчиненных, что разом двинулся к стоящей на коленях женщине, нашаривая что-то в своем кармане. Он достал оттуда всего-то клочок тряпки, а затем ударил мать Риши кулаком в лицо, на что девочка, не нашедшая в себе сил встать на ноги после грубого толчка в живот, еще сильнее залилась слезами и взмолилась так душераздирающе, но совершенно не разборчиво. Юкхею было все сложнее держать себя на месте, да только он не понимал, что происходит, а когти гувернера впивались в его плечо с каждой секундой все сильнее, разорвав наконец рубаху и пронзив кожу. Но мальчик терпел. Тот самый стражник обернул тряпкой свои пальцы и засунул их в рот едва сопротивляющейся «ведьмы», ошарашенной прошлым ударом. Ее трясло от подступающей к горлу тошноты, а из груди то и дело вырывались хрипы. Мужчина крепко схватил чужой язык и вытащил его наружу так далеко, как только мог, пока второй крепко держал за окровавленные спутанные волосы. Блеснуло лезвие ножа, а в следующую секунду воздух наполнился бульканьем крови и ревом маленькой девочки. Отрезанный язык куском мяса покатился по земле, собирая на себя пыль и песок. — Хватит! — Риша кричала во всю глотку, срываясь на беззвучие, потому что истерика была в ней куда сильнее, — пожалуйста! Её никто не слышал, но большей несправедливостью было то, что они и не хотели. Тот самый мужчина, что вступил в спор с Господином, решительно пошел вперед, желая прекратить, наконец, происходящее, но только он занёс руку со всей своею злобой, как сразу получил отрезвляющий удар в лицо от стража. В голове у Вона младшего была каша из криков и возни, едва ли он мог обращать на происходящее вокруг, лишь ждал какого-то знака свыше, как никогда явственно понимая, что сделать всё равно ничего не сможет. Так горько стало, когда Риша повернула голову на него и уставилась заплаканными глазами, будто умоляя помочь хоть чем-то. Но Юкхею шесть, и он ужасно боится собственного отца, боится сдвинуться с места, боится впервые такого равнодушного к несправедливости гувернёра. Вот только в чужой хватке и шаткой позе равнодушия не было — пернатый был напуган не меньше, и не находил в себе сил, чтобы вступиться. Что-то такого случилось ночью, заставив открыть глаза на реальное положение дел и разницу в возможностях первого человека королевства и полудохлой хтони. Он оставался в стороне просто потому, что знал что-то важное. Вся деревня смолкла на доли секунды, а потом ожила новым приливом — люди бросались по своим домам, матери утягивали детей за руки в лес, но всем им преграждали путь, заставляя вернуться в толпу и смотреть на невиданную жестокость, развернувшуюся пред святым местом. — Юкхей, — тихо шепнул гувернёр, не сводя пристального взгляда с происходящего, — уходи. Укройся подальше и не показывайся, пока крики не стихнут. Этот парень знал явно куда больше, пока мальчишка не понимал, о каких криках речь, и почему они должны смолкнуть, ведь на улице стоял лишь гул обеспокоенных голосов и хриплое клокотание в глотке целительницы, оставленной валяться на земле в уверенности, что никуда она теперь не убежит. А женщина только загребала руками грязь, пытаясь подползти к родной дочери, что больше не могла продолжать плакать, а лишь смотрела с ненавистью, отказываясь верить, что с родительницей могли сотворить такое унижение прилюдно. И мальчик хочет уйти, более того, он хочет убежать от взглядов толпы и ожиданий, которых оправдать не сможет, как и не сможет понять, почему люди возлагают надежды на ребенка, не имеющеего никакой власти. Он не сможет никого спасти. Но тело отказывается двигаться назад даже когда гарпия крепко встает на ноги и убирает ладонь с чужого плеча. Юкхей лишь делает шаг вперёд, чтобы отца вразумить, даже если это будет стоить ему здоровья, да только не он один не мог просто стоять и смотреть. Очередная волна недовольст вылилась в потасовку, когда один из стражей обнажил меч пред девушкой, прижимающей к своей груди ребёнка и отчаянно желающей уйти, лишь бы не видеть идевательств. Человек из толпы вступился за неё, встав между двумя. Лишь один взмах мечом, рассекший чужое брюхо, положил начало настоящей драке стражи с селянами. Вооруженные до зубов люди в полном обмундировании смешались с простым народом, облаченным в крестьянские одежды. Старики оставались на своих местах, топтались и тряслись в самом центре суматохи — их то и дело задевали и пихали в разгаре неравного боя, женщины безуспешно пытались вывести из толпы слабых и немощных, а кто-то голыми руками бросался на неприятелей, чтобы защитить остальных. Среди всего этого Господин Вон оставался непоколебимой холодной скалой. Он не забавлялся, наблюдая за беспределом, но и не пытался даже отдать приказ, чтобы прекратить это. В давке люди начали валиться на землю, их нещадно затаптывали, дети выли от ужаса — матери изо всех сил старались их уберечь, прижимали к своим юбкам, поднимали на руки даже взрослых, пытались выбраться на свободное пространство, но сталкивались с сопротивлением. Стражники с самого начала не постеснялись использовать оружие, уверенно пускали в ход мечи против безоружных, но самоотверженных крестьян. Среди духоты пыльных дорог пробился металлический удушливый запах крови. Старший Вон, удостоившийся внимания лишь гувернёра и оцепневшего подле него мальчишки, вальяжно прошел к всё ещё лежащей на земле Рише, что хныкала подобно младенцу и неотрывно смотрела в измученно закрытые глаза матери, кажется, потеявшей сознание от боли и шока. Он схватил сопротивлящуюся девочку за спутанные, грязные от слёз и песка волосы, поднял на уровень своей груди и достал нож, тот самый, которым Юкхей ещё вчера угрожал репутации своего отца. Теперь тот был приставлен к тонкой бледной шее, в панике бесконтрольно дрожащей. — Прекратить, — низкому голосу мужчины не нужно было быть громким, чтобы быть услышанным. Первыми сложили оружие стражники, обступив толпу по периметру, будто секундой ранее не рубили простой народ, что сейчас измученно обратил потухшие взоры на происходящее и сразу успокоился. После всего жестокого беспредела они не был готовы поставить на кон жизнь ребенка ради драки, в которой не могли выйти победителями. Многие из них согласны были рискнуть своими головами, но впали в ступор, когда речь зашла о заплаканной рыжей девчонке, в отчаянии пинающей воздух, силясь попасть по обидчику. Среди всей этой суматохи Юкхей и не заметил момента, когда пернатый слуга перестал смотреть. Для него всё было предельно просто, понятно и неминуемо, а всему виной секрет, поведанный целительницей накануне, от которого мальчишку так умело оградили. Мог ли быть заговор верного слуги и сельской ведьмы причиной ухудшения и без того слабого здоровья Госпожи? И была ли действительно у этих двоих причина убивать знатную особу, ничего дурного не сделавшую? Юкхей позвал гарпию по имени, что обычно делал очень уж редко, и тот обратил на него внимание. Взглянул с сожалением, даже в такой ситуации попытался ободряюще улыбнуться, вот только на самом дне зрачков глаза у него ничуть не изменились, оставаясь все такими же неразгаданными тайнами и нерасказанными историями. Одно стало точно ясно — матушка пригрела змею. Осонание этого заставило попятиться назад, даже если верить совсем не хотелось. Мужчина тихо отдал приказ собрать всех жителей внутри церкви, и подчинённые тут же начали подгонять не сильно сопротивляющихся людей. Они были рады хотя бы тому, что никого не успели убить, даже если некоторые из них были ранены довольно серьезно, но все ещё держались на ногах. Церковь — святое место, свободное от насилия, в котором даже вражеские рыцари в военное время находили пристанище и могли не бояться расправы. Большим великодушием со стороны Вона было позволить людям укрыться и молиться за своё здравие в такой непростой момент. Ведьму полагалось сжечь, чтобы всё, как приписывали законы, да только один из стражников расслабленной походкой подошел и вонзил нож в горло и без того недвижимой женщины. Юкхею это напомнило забой обычной домашней свиньи — отводишь хрюшку подальше, чтобы не вызвать волнения в хлеву, бьешь чем-нибудь тяжелым по голове, а потом быстро закалываешь в шею едва сопротивляющееся животное. Не хватало лишь подвесить целительницу за ноги да подставить под неё бочонок, чтобы дать крови стечь. Но это была не свинья. Впервые довелось воочию увидеть смерть человека, да ещё такую, будто жизнь до этого не имела никакого значения. Умереть, так и не придя в сознание, не простившись с близкими людьми, оставшимися в жалких двух шагах и захлёбывающихся рыданиями, стало новым страхом, объявшим грудь. Быть убитым подобно скотине, истекать кровью на сырой земле, извалявшись в ней, словно кусок сала, случайно упавший со стола на пол общественной столовой. Это был страх смерти с потерей человечности. Юкхей весь затрясся и хотел уж было отступить, возможно, сорваться и трусливо убежать, вот только три самых ярких взгляда были направлены прямо на него. Риша была мертвецки спокойна именно в момент, когда для неë все закончилось. Крики не смогли предотвратить случившееся, а после них наступили оглушительная тишина и отчаяние. Вону показалось, будто девчонка смотрит на него в поиске ответов. Гувернëр же глядел со спокойной и молчаливой грустью, будто выжидал хоть какой-то реакции. А отец своими глазами чего-то требовал, вперился с такой жестокостью, что сдвинуться с места не получалось, да и где в такой ситуации можно укрыться. Юкхей не понимает, почему ему, бывшему глупым ребенком, так уж нужно находиться в центре событий и являть собою решение проблем, к которым он не имел отношения. Всего этого было слишком много для неокрепшей психики. Мальчик весь насупился, вжал голову в плечи и стал ждать в ответ, раз уж всем вокруг от него чего-то хотелось. Стражники переговаривались где-то в стороне, из церкви доносились шепотки и детский плач. Все было спокойно, если не считать побледневший труп женщины, напоминающий о том, что поездка перестала быть возможностью увидеть мир вне каменных стен и обзавестись друзьями хотя бы на денёк. Мужики, уже не бойцы вовсе, а теперь простые головорезы, шутили о чём-то, смеялись так, будто не сопровождали знатных особ, а пришли на пересменку охранять заброшенный амбар. Половина из них исчезла, как только последние люди скрылись за плотно закрывшимися деревянным воротами святого места. По шорохам и редким скрипам было ясно — им понадобилось что-то в домах простого народа, в хлевах и сараях, откуда доносилось блеяние редких овец и клокотание кур. Всё это преподносилось обыденностью, будто всё сено, выволоченное на улицу и разложенное вокруг церквушки, было не более, чем просто работой. И что металлический прут, оказавшийся в проушинах на двери так, чтобы изнутри её не открыть, тоже был ею. Эту деревню неспешно грабили, выносили поросят и уводили одну единственную корову. Неизвестно, сколько прошло долгих минут перед тем, как Господину всё это порядком надоело. Солнце припекало, и в деревне становилось всё более душно по мере приближения полудня. — Юкхей, — сурово начал мужчина, — что произойдет, если ты случайно испортишь мои документы, и кто-то из слуг это заметит? А мальчик запаниковал, начал вспоминать хоть один случай, когда он мог совершить нечто подобное, чтобы отец так внезапно припомнил в совершенно неподходящий момент. Вот только Юкхей никогда не интересовался бумажками, а получал всегда исключительно за впустую потраченное на игры время, когда нужно было упражняться в боевом мастестве. Должно быть, это вопрос с подвохом, на который нужно ответить вдумчиво и верно. — Вы обо всём узнаете. — Что ещё? — Накажете. И это был верный ответ. Самый наглядный способ показать, что же такое свидетели и почему они часто бывают нежелательны. Если переложить ситуацию и подумать о том, что это именно отец испортил докуметы, то кто же тогда мог за этим наблюдать так, чтобы ситуация имела свои последствия? Гувернёр и все остальные слуги не имели никакой власти, а сам Юкхей был шуганым щенком без доступа в открытый большой мир. Вот только речь шла о теперь уже сироте, потерявшей последние силы к сопротивлению. Риша видела всё и всё запомнила, смотрела на Господина с нескрываемой ненавистью, но была лишней. Осознание этого больно ударило и отрезвило. Свидетелем была она, вот только в представлениях мальчика это вовсе не было поводом для отца не выпускать нож из рук. Вон протянул оружие сыну, взявшись двумя пальцами за острие, да только Юкхей отказывался верить в молчаливый приказ, ровно как отказался его исполнять, сделав широкий шаг назад ещё до того, как гувернёр встал между ними. Очередным безумным поступком с его стороны было скалиться на ненавидящего человека с ножом в руке. — Вы оба слишком много себе позволяете, — мужчина говорил тише обычного и будто даже был спокоен просто от того, что смертельно устал от непослушания и пререканий. У него была власть, слуги, высокий статус, позволяющий лишь рукой указать, чтобы получить желаемое, однако в тот момент, разочаровавшись в отпрыске, он развернулся и с явным намерением пошел к Рише, не желая распыляться на лишние приказы. И без того отчаявшаяся девочка, оставленная сидеть на земле, засуетилась, попятилась назад, ударяя ногами по земле, лицо её в ужасе скривилось. А потом она истошно закричала, словно это могло отогнать неприятеля. Из церкви донеслось волнение, дверь изнутри сильно толкнули, но та не поддалась, а только жалобно проскрипела. Селяне лишь сейчас осознали, что их заперли без шанса на побег, оставили строить догадки о том, что же случится дальше. Это вызвало настоящую суматоху, строение всё затряслось так, что пыль поднялась в воздух, дети начали рыдать с новой силой, посыпалась брань. Среди всего этого Юкхей последовал за отцом в попытке остановить его, но был схвачен за руку пернатым слугой. Мальчишка обернулся, готовый уже поругаться даже с ним — слишком расплывчатыми были чужие мотивы. Вот только гувернёр был зол, впился когтями и мотал головой. — Не смей. Юкхей так хочет ему верить, но сил на это больше нет. Разве может всего одно существо сначала похвалить за безрассудное спасение, а потом оградить от очередной подобной попытки, словно дать ещё одной невинной жизни кончиться было самым верным решением? Мальчишка с этим в корне не согласен, поэтому дёргается так, что ранит себе предплечье, да только хватка слабее не становится. — Почему ты так поступаешь? — и ему по-детски обидно до покрасневшего лица и мокрых глаз, — это плохо! — А что хорошо, Юкхей? — создание вспылило, став, пожалуй, слишком громким. Стражники неподалёку замолчали и повернули головы, — уходи. И он снова гонит, тянет на себя и смотрит озлобленно, пока отец становится всё ближе к единственному ребёнку не только в селении, но и, кажется, во всем мире, с которым удалось подружиться. Высвободиться из когтистой ладони не получается, а мужчина с каждым шагом нагонял Ришу, то и дело пытавшуюся встать на ноги, чтобы рвануть куда подальше, но из раза в раз падавшую. Юкхей не хочет, чтобы беспредел продолжался, он зажмуривается и шипит от боли, когда с силой вырывает свою руку, исполосовав кожу почти до мяса, а потом со всех ног бежит вслед за отцом, что уже схватил девочку за ворот рубашки, встряхнул и грубо поставил на ноги, хотя ту всё равно приходилось держать. Вон в этот момент замер. Он задержался на непозволительно долгие секунды, и не мог больше никак даже попытаться повлиять на отца. И снова знакомая картина — нож у тонкой шеи и очередной пока непроизнесённый приказ, подкреплённый игрой с чужой жизнью. Слишком уж сильно этот мужчина любил добиваться своего грязными методами. Юкхей тяжело дышит, часто моргает, лишь бы держаться в здравом рассудке, не позволить себе вспомнить о том, что он все-таки ребёнок, который хочет упасть на землю и биться в истерике так долго, как понадобится, пока не успокоят, не погладят по голове, не согласятся сделать так, как хочет именно он. Для этого нужен кто-то очень близкий и действительно любящий. Кто-то, кого у Юкхея не было.       Стоять в одиночестве за свои идеалы, когда тебе семь будет только через полгода — испытание слишком сложное.       — Пожалуйста, отец, — у мальчишки голос дрожит и, даже если ему кажется, что держится он хорошо, на деле трясется крупно и весь покраснел, — давайте уедем.       — Разве я воспитывал тебя сопляком? — наткнуться на разочарованный взгляд отца было ещё одним испытанием.       — Нет.       — Тогда перестань хныкать и сделай хоть что-то как мужчина.       Церковь теперь была обложена сухой травой со всех сторон, а крики внутри неё всё никак не утихали. Стражники насмешливо наблюдали за происходящим, но трое из них стояли подозрительно близко к настороженному гувернёру, что то и дело вздрагивал, готовясь в любой момент вступиться за мальчика.       Юкхея слабо пихнули в бок. Он повернулся на это движение и наткнулся взглядом на зажжённый факел. На улице было так ярко и жарко, что огня почти не видно, но носом ощущался невыносимый жар.       — Тело ведьмы нужно сжечь, Юкхей.       Взгляд невольно метнулся в сторону последнего. Порыв ветра закрыл волосами посиневшее лицо, а кровь впиталась в почву, став чёрным пятном. Целительница словно прилегла в жаркий полдень на землю, чтобы отдохнуть от работы в поле. Юкхей не знал, насколько это было нормально, он ведь никогда сельских жителей не видел, но было куда проще думать так, чем о жестокой правде.       — Не делай этого! — вдруг раздалось сзади. Гарпию тут же обступили, не позволив подобраться ближе, но взгляд существа в тот момент вновь приобрёл знакомые нотки ярости.       — Прикажу убить зверюгу и перережу глотку девчонке, если ты этого не сделаешь.       Мальчишка думает, что ему совершенно не хочется быть соучастником убийства, затирать следы за своим отцом, собственноручно обращать в пепел некогда живого человека, даже если та поспособствовала ухудшению здоровья матушки.       — Твою мать, да ты совсем сдурел! — гувернёр все сильнее выходил из себя, он рычал на всю деревню так громко, что даже беспокойства в церкви на мгновение стихли, а окружившие его вооруженные слуги забеспокоились, прижав свои мечи вплотную к телу создания, чтобы удержать того на месте, — он ребёнок!       — Он воин.       Это прозвучало самым настоящим приговором. У Юкхея нет права быть ребёнком, как и нет желания рисковать теми, кто был дорог, даже если не всё в юной голове укладывалось верно и логично, когда действия гувернёра не соотносились с его словами.       Не трудно было подойти к трупу женщины и прижать к недвижимой спине горящий факел, не трудно было смотреть, как вспыхивает простое платье.       Трудно было осознавать, что огонь пошел будто по проторенной дороге дальше, побежал по земле быстро, что и не уследишь, прямо к наполненному людьми строению, где прожорливо начал пожирать сухую траву, облизывать посеревшие от времени деревянные стены.       Юкхей и не заметил, как один из стражников разлил что-то из стеклянной бутылки по земле, пока сам он пререкался с отцом, стараясь защитить всех.       Факел выпал из рук на землю. Пламя поглотило церковь за считаные секунды, воздух наполнили тошнотворные запахи жженых волос и плоти, сотрясли возгласы и рыдания, но на один голос внезапно стало меньше.       Глаза Риши в последний раз блеснули желтым светом и потухли окончательно, когда тело повалилось на землю. Господин не сдержал своих слов, лишив девочку жизни одним единственным движением ножа в руке, рассекшим артерию на шее.       ***       Дорога обратно была точь в точь такой же, что и дорога туда, но Юкхей больше не хотел смотреть в окно, не хотел ни с кем разговаривать. Он смутно помнил, как стонали от боли селяне и как стихали по одному, пока не остался лишь пернатый слуга, тихо проклинающий всё на свете. Он тоже несдержанно рыдал от несправедливости, тоже не совладал с собою, когда стражники ослабили свою хватку, позволив рвануть к позабывшему собственное имя мальчишке, обнять его до боли в попытке успокоить, одарить хотя бы каплей неотданной любви того, кто её никогда не видел. Все эмоции пернатого казались такими настоящими, будто вовсе не он сговорился о чем-то с ведьмой, задумав убить матушку, и не он так упорно не давал вмешиваться. Юкхей должен был стараться больше, чтобы спасти каждого, даже если именно сегодня осознал, что спасти всех невозможно. Чтобы не стать убийцей. Он выплакал уже все слёзы, сидел совершенно обессиленно, не желая никого видеть.       Не понимал только, почему мать нисколько в лице не изменилась, будто хуже ей ни на грамм не стало.