Турмалиновые скалы

      Ренджун проспал чуть меньше жалкого часа после ночи, проведённой в компании соплеменников за кутежом, плясками и восхвалением богов. Эта каждодневная рутина не позволяла потеряться в своих мыслях и терзавших душу сожалениях, что почти перестали посещать с появлением в его жизни Донхёка, внёсшего в не терпящий отклонений распорядок новые краски.       Однако же это были и новые проблемы, потому что у младшего была цель, которую тот никак не мог забыть, чтобы наслаждаться жизнью всецело и без остатка. Ренджун не злился, потому что и сам прошлое не мог до конца отпустить, но разница между ними была в том, что у него самого вне общины спасать некого, как и держаться не за кого за пределами зелёной изгороди. Зато здесь целая толпа гарпий, среди которых каждый полагался на его светлый ум и умение вести за собой, решать проблемы за других, забывая о себе.       Что-то недоброе надвигалось на общину, защищённую от внешнего мира непроходимым для людей лесом, и, чем больше Ренджун думал, тем сильнее склонялся к тому, что опасность эта не была типичной, ощущалась иначе и исходила от чего-то более близкого по крови, хоть и унизительно было признавать, что всякие неразумные дикари были ближе людей, с которыми гарпии так похожи во всём. Глядя на обнажённого Донхёка, мирно спящего неподалёку, он думал, будто кто-то мог дать наводку недоброжелателям, однако же у них договорённость с единственным нечеловеческим созданием в королевстве, извлекающим выгоду из причинения вреда лесным жителям. Проблема казалась такой серьёзной, что парень просто не мог додуматься до решения, хотя вот уже несколько дней только это в голове и мусолил, будто не было других проблем, вроде часто взволнованного последнее время Тэна, поведение которого всегда воспринималось как знак, ведь именно его спокойствие всегда являлось показателем спокойствия всей общины. Тэн болезненнее остальных воспринимал малейшие проблемы в настроении поселения, потому что был обречён особенно остро слышать душевные звуки, когда утратил восприимчивость к звукам окружения.       Он плохо спал, ворочался, поэтому рукою ощутил, в каком беспорядке находились волосы, особенно после того, как Хёк добрую половину ночи размазывал его тощую тушку по шкурам животных. Сна в жизни стало гораздо меньше, но и навязчивое состояние тревоги понемногу отступало, ведь времени думать о прошлом попросту не было. Однако и настоящее переставало быть спокойным. Ренджун пригладил всё, что торчало, расправил складки ткани на своём теле, и выпрыгнул на улицу. Местные гарпии всегда просыпались ближе к заходу солнца, совсем немного работали, собирали ягоды и цветы, коренья для общего «стола», а самые крупные представители рода охотились на редкую живность. В основном, конечно, Ёнхо, потому что тот отличался бесстрашием и слишком уж внушительными размерами — Ренджуну бы очень хотелось знать, какие родители смогли сотворить такое чудо. Быть может, жить им было бы легче, не будь подавляющее большинство гарпий такими мелкими и слабыми. Он то знает, что может победить человека или даже кого опаснее, но остальные в это навряд ли поверят, да и не было это необходимостью.       Куда проще было управлять существами, уверенными в своей слабости и полагающимися на кого-то более осознанного.       Крыльями Ренджун пользовался не так часто, хоть и полностью осознавал, насколько теперь был свободен делать что вздумается. В прошлой жизни не доводилось как-то свободно летать, а она ведь никак отпускать не хотела, вцепилась так крепко, что дозволяла лишь делать вид, будто хоть что-то изменилось. Он быстрым шагом направился через поляну, обогнув лишь гору углей, чтобы ноги не испачкать. Если кому-то и можно было верить, то лишь Ёнхо. Тот, пусть и был выращен в лесу, но диким совершенно не казался, а его жизнь не упиралась в песни и пляски. Сильный и рассудительный представитель был редкостью среди сладострастных и жадных до мирских наслаждений гарпий. Часто они пренебрегали и собою, и сородичами ради жизни в удовольствие. Дело всё в том, что здоровяку было, о ком заботиться и беспокоиться, а ответственность стала куда сильнее стремления к развлечениям.       Эти двое жили в отдалении, в небольшом плетёном домике с интересной историей. Юта сразу показал себя как крайне неумелый строитель, поэтому, скрывшись от общины, пытался набить руку на этой корявенькой самоделке, находившейся так низко над землёй, что ни подлетать, ни карабкаться по стволу не приходилось — достаточно было лишь руками зацепиться, чтобы внутрь забраться. Лучше справляться краснопёрый не стал, зато сама постройка очень пригодилась, когда Тэн вернулся израненный и не помнящий себя. Тот так отбивался, кусался и царапался, что затащить его в нормальное жилище было попросту невозможно, да и летать парень долгое время не мог, потому что чёрные крылья после стольких потерь ещё долго напоминали скорее деревянный гребень с зубьями, поломанными через один.       Ренджун поскоблил когтями по одной из ветвей домика, и тут же из дыры сбоку показалась тёмная макушка. Тэн услышал приближение шамана и, судя по вполне бодрому выражению лица, ещё довольно давно — будь неладно его обострённое чутьё.       — Разбуди Ёнхо, птичка, — старший мог позволить себе понебратское отношение к Тэну, ведь тот называл его и более интересными, красочными словами, когда ещё мог говорить. Да и что он сделает? Нажалуется?       Однако второй не был в обиде, улыбнулся с хитринкой в глазах, будто имел, что ответить, и ненадолго отлучился, чтобы потрясти вышеупомянутого. Ёнхо показался с недовольным лицом и пригласил войти, почти сразу осознав, что ситуация не терпит отлагательств. Внутри так тесно, что они втроём едва помещаются, но было в этом и что-то уютное. Гарпии ведь в своих «гнёздах» только спят — излишества им ни к чему. Дольше всех устраивался Тэн, потому что проблемой было в тесном пространстве сесть так, чтобы видеть оба лица и понимать, о чём пойдёт разговор.       — Я хочу запретить покидать наши территории, — сразу начинает Ренджун, вперив серьёзный взгляд в тут же помрачневшего Ёнхо.       — Всем? — обескураженно шепчет светловолосый парень, наклоняясь вперёд, будто сомневаясь, что правильно всё расслышал.       А чёрные глаза не оставляли никаких других вариантов. Верховный шаман часто был серьёзен, потому что этого требовало высокое положение, но чтобы одновременно с этим был ещё и жесток, непреклонен в своих воззрениях…       — Нам можно знать, почему? — для здоровяка последние несколько лет не существовало понятия «я», потому что с Тэном они слились в единое целое, и о нём он заботился как о себе, — на наших территориях еды и воды недостаточно для жизни.       — Мы с Донхёком слышали копошение за изгородью, — после этих слов оба парня перед ним тяжело вздохнули и переглянулись, — теперь я буду выбираться либо один, либо с тобой, но только с тобой. И с воровством придётся завязать.       — И как остальным ты объяснишь свою выходку? — выпалил Ёнхо, прекрасно представляя, в какое положение общину ставит старший своими идеями.       — Следи за языком, — Ренджун не терпел сомнений, касающихся выдвинутых решений, — я не буду объяснять. Или ты сам хочешь подавлять возникшее впоследствии волнение?       И все присутствующие верят верховному шаману, даже если мотивов не совсем понимают. Все-таки он всегда оправдывал ожидания и достигал желаемого, даже если делал это своими не совсем понятными и одобряемыми методами, часто исподтишка. Ренджун никогда не разочаровывал и обеими руками держался за свою общину, заботился о каждом жителе и решал чужие проблемы, даже если не был обязан. Взгляд его серьёзных глаз переметнулся к негативно настроенному Тэну, прижавшему уши к голове. Вот для кого старший точно не был авторитетом, однако отношения у них плохими не были — они любили и уважали особенно и по-своему, покрывали секреты и не боялись усомниться в решениях и действиях друг друга. Оба считали, что именно в этом заключаются крепкие узы, ведь на слепом доверии далеко не зайдёшь. Плюс был в том, что Тэн мог лишь молчаливо осуждать, не в силах высказаться, поэтому и на равных эти двое не были.       Ренджун победно ухмыльнулся ему, ведь знал о чужом бессилии.       — Хочу, чтобы ты подыграл мне, Ёнхо. ***       Донхёку надоели «утренние» головные боли. По пробуждении он хотел лишь, чтобы стемнело поскорее, а там уже будут костёр и вонючая жижа в стеклянной бутылке, приносящая успокоение и затишье от мыслей о брате. С каждым днём образ Минхёна становился всё расплывчатее и дальше, его осуждающие взгляды больше не терзали, а постоянные запреты становились пережитком прошлого. Юноша повернул голову и тут же наткнулся взглядом на улыбающегося Ренджуна.       — Опять чьи-то проблемы решал? — мягко поинтересовался парень, уже привыкший, что старший встаёт очень рано и тут же пропадает.       — Свои, — тихо ответил шаман, бесцеремонно забираясь на Хёка сверху, чем привёл того в замешательство и смущение, застрявшее покраснением на щеках и кончиках ушей, — но у меня ещё остались, знаешь ли…       Всё-таки одеяния у него были слишком уж хорошо продуманы, потому что этот неладный разрез ткани помогал раздвинуть ноги так широко, как того требовала ситуация, а она, по мнению старшего, ещё как требовала. Мальчишка хочет что-то возразить, ведь чувствует себя после ночи опустошённым, но не может, потому что у сидящего сверху парня взгляд такой чарующий и манящий, полностью себе подчиняющий.       Ренджун требовательный, без зазрения совести пользующийся своими привилегиями самого желанного для младшего создания. Он мягко ёрзает сверху, пока не слышит тихий возбуждённый вздох и не чувствует под собою напряжение, а потом тут же руки тянет к узелку на шее, расправляя длинные маховые перья, которыми Донхёк любуется. Пёстрый узор уже заучен от и до, и, на самом деле, никакие божьи лики в нём не проглядываются — то всегда гипнотический эффект от жара костра. Ткань с бледной груди падает вниз, и у младшего тут же взгляд меняется на обеспокоенный.       — Ты похудел, — небольшая смуглая ладонь касается выступающих рёбер. Ренджун никогда не славился здоровым телосложением, но сейчас весь будто иссох, став ещё меньше и легче.       Чёрные когтистые пальцы коснулись его собственных, обхватили и потянули наверх, а в следующий момент юркий язык коснулся одного из них так влажно, что до самой кисти проскользила капелька слюны. Первое время цвет чужих пальцев казался следствием постоянных вечерних рисунков углём на чужих телах, но вскоре стало понятно, что это одна из особенностей, которых и так у Ренджуна было слишком много. Очень длинные загнутые когти, устрашающие клыки и повторяющие друг друга формы перьев и ушей — всё в нём выдавало создание более хищное, чем все остальные гарпии общины. Более мистическое.       — Замотался совсем, — нарочито невинно ответил старший, выпуская изо рта чужие пальцы, что тут же проскользили в разрез его одеяния и обхватили горячее возбуждение, заставив выпустить измученный вздох, — забываю иногда… есть…       Донхёку нравятся непринуждённые беседы, особенно такие, в которых Ренджун говорить может через раз, а сам старший про себя ликует, когда видит во взгляде золотых глаз удовольствие. Тот пришёл к селению заплаканным ободранным птенцом, но взрослел на глазах, становился всё осознаннее и самостоятельнее, выйдя из-под братского крыла и ощутив настоящую жизнь среди сородичей. Его несдержанный характер и всё чаще проскальзывающая жажда справедливости становились проблемой, однако старшему так нравилось, что тот часто брал инициативу в свои руки, не заставляя мучиться в раздумиях о том, а не перегибает ли верховный шаман палку со своим ежедневным желанием оседлать младшего и хоть немного забыться в похоти.       Но забывались они оба многим чаще.       — Много дел последнее время? — с искренним интересом спрашивает Донхёк и поддаётся чуть выше, вжимается в промежность старшего, заставляя его от неожиданности чуть привстать с коротким вдохом. Ренджун никогда не посвящал в глобальные дела, даже повода не давал помыслить об их наличии, однако младший точно знал, что таковые были, ведь это существо было слишком поразительным и умным, чтобы растрачивать свой потенциал на цветочки и мелкие дрязги внутри общины, — не пора ли уделить время себе?       Однако же тот не брезговал тем, чтобы проживать жизнь в алкоголе и разврате.       — Помолчи хоть немного, — тихо, с надрывом просит Ренджун, опуская вниз пустой затуманенный взгляд. Ему нравится не быть главным хоть в чём-то, не иметь власти наедине с кем-то важным и новым, всё ещё стремящимся не смешаться с толпой и не потерять себя, пока сам он только и желает стать полноценной частью пернатой массы, не думая о том, что творится за зарослями, — скоро начнут просыпаться…       Донхёк встать не может, потому что лежит на собственном хвосте, но ему и снизу открывается весьма полюбившийся вид раскрасневшегося и запыхавшегося старшего, неспешно трущегося о его пах своим и мелко дрожащего. И парень собирает с чужого члена крупную каплю смазки, оставившую за собой скользкую дорожку, опускает руку ниже и мягко проникает пальцами внутрь по самые костяшки, вырывая из бледной полупрозрачной груди тихий жалостливый стон.       — Ты много чего обещал мне рассказать, — продолжает Донхёк нарочно, потому что именно в такие моменты Ренджун становится особенно уязвивым, теряет пути отступления и сам теряется, не может больше держаться гордо и величественно, разве что губы кусает и скулит. Это приятно отзывается внизу живота, даже если ответов навряд ли получится дождаться, — может, пора?       Раздражение на чужом лице появляется на жалкую секунду, тут же сменяясь болезненным удовольствием, когда младший глубоко внутри пальцы сгибает. Все-таки, когти у него есть, хоть и гораздо короче. Ренджун пернатыми руками шарит по его груди, скребёт, оставляя розовые полосы, и обеими ладонями закрывает ему рот, чем вызывает уже прикрытую улыбку. У старшего губы от собственной слюны блестят, чёрные глаза кажутся безумными, а худые бёдра судорожно движутся навстречу движениям. Донхёк может только наблюдать за тем, как чужое дыхание сбивается, стоны становятся всё прерывистее и громче, пока не перетекают в короткий вскрик, а на одеждах снизу расплывается небольшое влажное пятно прямо там, где подрагивает возбуждённый орган. Старший в этот же миг пытается назад податься, уйти от болезненных прикосновений к ставшему особенно чувствительным нутру, однако у Донхёка есть одна свободная рука, которая тут же пальцами до синяков впивается в одно из дрожащих бёдер, удерживает на месте и не даёт делать что вздумается, заставляя метаться и смотреть из-под жалостливо изломанных бровей.       — Прекрати… — едва может выговорить между стонами, глядя полными удовольствия чарующими глазами, которые, вопреки словам, не умоляют остановиться, — ты мстишь мне?..       И второй тихо смеётся ему в ладони, которые тут же пропадают и сменяются чужими губами. Ренджун целует глубоко и мокро, будто со злостью пытаясь хоть сколько-нибудь отвлечься от переливающихся через край ощущений. В какой-то момент Донхёку даже кажется, что их общая слюна стекает у него по щеке, потому что возбуждённому старшему становится тяжело управляться со своими клыками, из-за которых рот просто перестаёт до конца закрываться. Когтистые пальцы оказываются на собственном возбуждении, а затем на смену им приходит обжигающий и влажный сдавливающий жар, заставляющий стонать в поцелуй уже его самого. ***       Впервые случилось так, что костёр разводил верховный шаман собственной персоной, а не Ёнхо, который по какой-то неизвестной никому причине отсутствовал. Тэн тоже нигде не показывался, но это уже не вызывало подозрений, ведь тот не появляется без своего здоровяка, предпочитая в одиночку оставаться лишь в своём доме, где чувствует себя максимально защищённым.       Ренджун отряхивает ладони и задумчиво смотрит на зачинающееся пламя, при свете дня кажущееся несуществующим. Мысленно он находится где-то далеко, пусть и телесно пребывает на земле, будучи совсем маленьким и полупрозрачным, почти исчезающим из-за ставшей неестественной худобы и призрачным в своей отстранённости. Местные гарпии проснулись почти все, а те, кто не поспевал за жизнью масс, потихоньку заспанными вываливались из своих жилищ, приветствуя друг друга и обсуждая проведённую накануне ночь, понемногу приходя в сознание. Донхёк издалека стыдливо смотрит в сторону старшего, ведь он, хоть и вошёл давно во вкус их отношений, всё ещё не мог напрямую глазеть без стеснения, потому что сразу краской невольно заливался и испытывал это необъяснимое ласкающее чувство в груди и внизу живота. Подходить не осмеливается, ведь сейчас вблизи костра стоит уже не его Ренджун, близкий к общине и ему самому, а обожествлённый верховный шаман, далёкий от всего мирского и возвышающийся над другими гарпиями. Никто не подходит ближе в такие моменты.       — Что-то происходит с ним, — полушёпотом констатирует факт подкравшийся сзади Юта, заставивший Донхёка вздрогнуть и резко обернуться, чтобы тут же получить оценивающий взгляд. Да, на фоне всегда роскошного и аккуратного Ренджуна, он сейчас был просто растрёпанным и страшненьким, неопрятным после утех и не успевшим привести себя в порядок.       Но Юта не осуждает. Вообще никто здесь не осуждает, десятки пернатых будто вовсе игнорируют, хотя точно обо всём знают.       — Опять становится старым, — однако юноша не замечал на всегда прекрасном лице новых морщин, поэтому на задумчиво вставшего рядом друга взглянул с вопросом в глазах, — таким же, как до тебя.       И пусть для золотого это не совсем понятно, он почему-то чувствует внезапно нахлынувшую затруднённым дыханием тоску. Как же так получается, что сам он никогда прежним после знакомства с верховным шаманом не будет, а вот его собственное существование изменило Ренджуна на такой жалкий срок?       — Это плата за связь с божественным, Хёк, — продолжает Юта почти без эмоций, легко так, будто делами прошедшего беззаботного дня делится, — раньше такое его поведение всегда заканчивалось новостями о пропаже кого-то из общины, либо плохими новостями из человеческого мира. Как-то раз он даже запретил летать на несколько месяцев.       Донхёк не понимает. Он впервые слышит о пропажах и запретах, распространяющихся не только на него. Наверное, никто не посчитал нужным поставить его в известность о чем-то, что долгое время не повторялось, но раньше было обыденностью. Наивно с его стороны было полагать, будто к ним с братом беда периодически приходила, а вот в селение гарпий не захаживала, но парень почему-то ощутил обиду, осознав, в какое низкое положение его ставит Ренджун, не посвящая в реальные дела лесных жителей, держа в неведении и одаривая лишь своим теплом и улыбками, которых до этого было достаточно — младший был немало опьянён чувствами, которые в нём пробуждало это восхитительное в своей двойственности создание.       — Думаешь, это Боги с ним творят? — неверяще спрашивает младший, обращая взор на спокойного Юту, нисколько не обеспокоенного происходящим и лишь одарившего коротким взглядом.       — Со всеми нами, — он пожимает пернатыми плечами и легко улыбается, — или ты думаешь, что блага достаются просто так?       Однако юноша уверен, что блага принёс сам Ренджун. Он понятия не имеет, что такое эти Боги, и как они могут влиять на жизнь, если нечто хоть немного на них похожее он видел лишь в нынешнем верховном шамане.       Тот, в свою очередь, вздрагивает, будто что его за плечо мимолётно потрогало, и отмирает, поворачивает медленно голову к затихшей тут же толпе, сгибая шею под неестественным углом, и лишь потом уже всем телом обращается. Он и правда меньше других гарпий на людей похож, особенно когда серьёзным чёрным взглядом обводит присутствующих, что старались не смотреть в ответ. Один лишь Донхёк пялился, потому что наедине старший себя так никогда не вёл, отчего пугал немало. Тонкие, всё ещё чуть покрасневшие губы, едва заметно изогнулись в улыбке, когда их взгляды будто специально задержались друг на друге. Тут же нахлынули недавние воспоминания, заставившие смутиться и сделать вид, будто зелёная трава под босыми ногами такая интересная, что заслуживает внимания.       — Это последний день, когда мы с вами зажигаем огонь, — эхом отдаётся от деревьев спокойный, тихий голос, пустивший среди лесных жителей молчаливое недопонимание. Донхёк лишь разумом уловил, как спокойные внутренние звуки толпы, звучащие как один, в момент превратились в неразборчивый гомон с выбивающимися высокими нотами паники и низкими, вибрирующими отголосками недовольства. Существа не произносили ни слова, только мотали головами, словно настороженные маленькие животные, поднявшиеся на задние лапки. Искали своих знакомых в толпе, будто пытались удостовериться, что все на месте, никто не пропал, и каждый точно слышал столь шокирующее заявление, — тихо.       Ренджун терпел это лишь недолго, пока не прижал уши, будто это хоть как-то могло помочь, и не опустил голову в недобром жесте. Даже его шёпота было достаточно, чтобы утихомирить толпу и заставить каждого пернатого застыть на месте, уставившись на верховного шамана. Разве что звуки тише не стали — внешнее спокойствие и смирение не способно пригасить внутреннюю панику, скрыть настоящее настроение общины.       — Бремя связи с высшими силами измотало мои тело и душу, — костёр за его спиной трещал ветками и разгорался до небес, превращая само существо в маленькую хрупкую тень, напоминающую сухое мертвое деревце, прямо такое, как в родном Донхёковом лесу. У него болят и слезятся глаза от взгляда на старшего, чьи перья на спине подплавлялись и закручивались от жара огня, — мы слишком долго пользовались ниспосланным нам благословением, не выказывая должного почтения его дарующим. Забыли, кто мы есть, и на что способны, — он замолчал и никто не видел, как много правды он вложил в эти слова, что были произнесены так поверхностно и бессмысленно, но звучали для всех приговором, — до наступления зимы вы примете жизнь как земные твари, а я встану с вами наравне, — парень делает шаг назад, а Хёк в тот же момент слышит сбоку копошение. Юта ступил вперёд с намерением, кажется, побежать к верховному шаману, но остановился со страхом в глазах, словно оцепенел, — встану даже ниже вас.       Юноша не может отвести глаз от утончённого силуэта, от того, как Ренджун руку поднимает на уровень своей груди, расправляя одно из крыльев, тут же засветившееся ярко-оранжевым и открывшее взору эти виденные уже не раз лица, теперь кажущиеся изуродованными в агонии. Он чувствует что-то неладное, даже не замечает, как срывается с места и бежит, распихивая заворожённых сородичей, пытается настичь верховного шамана, чьи длинные перья загораются. Пламя быстро пожирает их, в танце ползёт выше, покрывая уже второй ряд и размазывая, стирая божьи лики. Донхёк хватает старшего за ладонь до того, как огонь добирается до бледной кожи, тянет на себя и стряхивает искрящиеся языки на землю вместе с летучим пеплом, пустившимся по ветру в разные стороны. Уцелевшая часть крыла горячая, испускает горький вонючий дым, а глаза у Ренджуна ничего не видят. Он лишь выпутывается легко из хватки и остатки гари стряхивает о свои одежды, ставшие теперь грязными и неопрятными. Они смотрят друг на друга, и младший ищет ответы, которых не находит, как ни старается, как ни вглядывается в эти чёрные пугающие впадины под нахмуренными бровями. Пёстрое крыло удалось спасти наполовину, но теперь верховный шаман потерял свою симметрию, а с нею и правильность его форм, всё величие и божественность.       — Ещё хоть раз… — раздаётся так тихо, что Донхёк думает, будто ему вовсе почудилось, однако чужой недобрый взгляд указывал на обратное. Ренджун раздражён, смотрит с едва сдерживаемой злобой и отходит, хочет сказать много чего на вечно впутывающегося в его планы младшего, но не роняет лица, тут же обращаясь к остальным, что лишь молча наблюдали, став недвижимыми камнями, слишком напуганными, чтобы хоть как-то среагировать.       Поражённая рука поднимается вверх, демонстрируя всем присутствующим результаты трудного решения самой важной птицы поселения. Звуки толпы становятся такими высокими и резкими, что хочется пуститься в лесную чащу, лишь бы не слышать нарастающую панику, не чувствовать острой боли прямо внутри черепной коробки.       — Этим я лишь хочу показать, что наша жизнь с отказом от благ не изменится, и я пройду через это с вами, — тёмные глаза полны уверенности и решимости, а сам Ренджун будто весь становится больше, пусть и потерял в размерах в тот самый момент, когда добровольно позволил пламени поглотить свои перья, — проведите этот вечер так, будто он ваш последний, и с первым снегом всё, от чего мы с вами отказались, вернётся троекратно, принеся новое счастье.       Ренджун чёртов лжец, чья неправда тянется за ним так долго, что сам он уже верит в неё, принимает полностью и делает частью своей личности, завоевавшей доверие ведомых созданий. Донхёк улавливает эту ложь в чужом неизменно спокойном звуке, в зубастой улыбке, обращённой к толпе, и мёртвых глазах. Невольно он смотрит на сородичей, подобравших и проглотивших всё, что им предложили, открывших рты в изумлении и медленно отходящих от шока. Где-то в глубине сверкает стекло бутылки, а выправка верховного шамана становится неустойчивее, как только тот осознаёт, что не является больше центром всеобщего внимания.       Младший хочет что-то сказать, однако верховный шаман на него совсем не смотрит, и так тревожно сразу становится, что земля из-под ног уходит, сама закручивается, заставляя сорваться с места и побежать прочь, не задумываясь о том, что привлёк своими паникующими нотами добрую половину толпы, проследившую взглядом на промелькнувшее существо. Его вновь напугали не люди, но один единственный сородич, и дождливая ночь будто никогда не прекращалась, всегда таясь глубоко внутри и не напоминая о себе до момента, когда нервы с грохотом натянулись. Донхёк знает, что Ренджун хранит свои секреты, но в жизни не думал, будто начнёт их бояться настолько, чтобы захотеть убежать, скрыться в своём родном лесу и до конца своих дней терпеть эти раздирающие грудь песни.       — Нашел тебя! — слышится впереди за мгновение до того, как Донхёк больно носом о что-то твёрдое и холодное ударяется, тут же отлетая назад и лишь чудом удерживаясь на ногах. Юноша хватается за лицо с болезненным шипением и поднимает заслезившиеся глаза, чтобы обеспокоенного Ёнхо перед собой увидеть. Тот смотрел то на него, то наклонял голову, чтобы заглянуть за спину, будто кого высматривал, подумав поначалу, будто за младшим кто-то гнался.       Однако со стороны поселения не виднелось ни единого силуэта, не доносилось ни звука хоть одной души.       — Что случилось? — неравнодушно спросил мужчина, хватая знакомого за плечи и притягивая к себе поближе, чтобы рассмотреть, не сломал ли тот свой нос о чужую грудину, в которую так опрометчиво влетел, — испугался чего?       А Донхёк будто мгновенно в себя приходит, тут же руки с себя скидывая и собственными в воздухе размахивая — никак не получалось унять в себе злость и панику, пришедшую из-за действий верховного шамана.       — Ренджун! — кричит он озлобленно, но сразу оборачивается, боясь увидеть того за своей спиной, и тут же становится тише, но не теряет и капли скопившихся эмоций, — он совсем уже! Такое безумие у костровища выкинул! На глазах у всех!       С надеждой на понимание юноша вглядывается огромными от шока золотыми глазами в лицо Ёнхо, ждёт хоть каких-то объяснений или хотя бы ответной паники, но тот, к удивлению, лишь слегка брови приподнимает и улыбается буднично совершенно, словно нисколько не удивлён повороту событий.       — Уверен, ты преувеличиваешь…       — Тебя там не было! — не унимался Донхёк, мечущийся из стороны в сторону и судорожно оглядывающийся в постоянном ожидании, что за ним кто-то мог последовать, чтобы надавить и вернуть обратно, сбить с как никогда твёрдого намерения убраться куда подальше и уже лично найти потерянного брата, — как ты можешь знать, что где-то я неправ!       — Не хочешь ли ты сказать, будто наш духовный лидер с ума сошёл? — посмеивается здоровяк, будто невзначай пряча одну из рук за спину. Что-то длинное и тёмное было зажато меж его пальцев.       Что-то очень знакомое.       — Именно так!       — Тебе лучше забрать сказанное назад, — после этих слов улыбка с чужого лица пропала как по мановению руки, тут же сменившись серьёзным, угрожающим выражением, — все остальные, может, и спустят тебе такое неуважение, но я сверну тебе шею, если продолжишь ставить под сомнение решения Ренджуна. Ты понятия не имеешь, как многим он готов пожертвовать за каждого из нас, включая тебя, — и он приближается медленно, звучит уверенно и ничто в его виде не терпит пререканий. Донхёку остаётся лишь в страхе пятиться назад.       — Он имеет право сомневаться, Ёнхо, — голос Ренджуна мягче пуха, льётся из-за деревьев со стороны селения, отдаёт пением кукушки, но почему-то Донхёк от этого трястись начинает. Чужой монотонный звук стал для него такой обыденностью, что вовсе перестал ощущаться, став пожизненным фоновым шумом, — вы все ведь по первости думали, будто я с головой не лажу.       — И мы признаём свою ошибку, — глаза Ёнхо метнулись за спину Донхёка, явно указывая на новоприбывшего. Слишком уж бесшумная у того была походка.       Золотой юноша резко оборачивается в надежде, что навязчивый образ верховного шамана, преследующий повсюду, развеется, словно всё это время был не более, чем наваждением — старший часто казался не более, чем простым видением, становясь реальным и живым лишь по ночам, когда снимал с себя белые одежды.       Но Ренджун стоял позади, будучи абсолютно точно реальным и, в момент, когда младший обернулся, его рука, потерявшая добрую половину маховых перьев, быстро и бесшумно опускалась поперёк тела, видимо, до этого находясь где-то у лица. Он что-то показал Ёнхо так, чтобы Хёк не успел заметить, хотя внимание обратил и теперь заранее был настроен к этим двум секретникам негативно, готовясь в любой момент принять оборонительную позицию.       — Тебе же есть, чем нас порадовать? — заискивающе глянул Ренджун через спину Донхёка, будто совсем его не замечая, и улыбнулся одними глазами, немного сощурив их. Порой младшему казалось, что именно с таким лицом шаману было проще за всем наблюдать.       Ёнхо в ответ на это будто опомнился, чуть вздрогнул и несмело повернул голову назад, силясь разглядеть что-то, что сжимал в своей ладони. Почему-то он не хотел показывать это так сходу, чем Донхёка страшно заинтересовал, отбросив на второй план произошедшее в селении. Здоровяк обратился взглядом к Ренджуну, и только потом протянул перед собой тёмно-серое контурное перо, такое длинное и широкое, что даже обычно спокойный пёстрый нелюдь чуть приоткрыл рот в удивлении, сделав шаг вперёд, но остановившись. Донхёк не мог поверить своим глазам, почти подбежал к здоровяку вплотную и выхватил вещицу из несопротивляющейся руки.       — Откуда? — с неверием спросил юноша с надеждой заглядывая в чужое лицо. Это точно принадлежало брату, но сейчас выглядело потрепанным и пыльным, совершенно сухим.       — Нашёл около одной из деревень в нескольких часах отсюда, — вот только не упомянул, что речь шла не о пешей прогулке, что уже делало путь не таким и близким, — оно не такое уж и старое, и выпало само собой. Видишь, очин совсем чистый, без кусочка плоти?       Но юноша и слова сказать не может, только смотрит на это драное перо, совершенно никакой пользы не принёсшее, но вселившее в сердце надежду, что Минхён где-то не столь далеко, хотя бы живой, если не полностью здоровый, и шанс встретиться снова всё-таки есть, возможно, не в таком уж далёком будущем. Сейчас он как никогда хочет побыть один, желательно где-нибудь подальше отсюда, в идеале — рядом с братом, чтобы хоть немножко вместе напряжённо помолчать, как оба они привыкли.       Однако верховный шаман не разделял чужого настроя затаиться где-нибудь, не позволил даже шагу сделать в какую бы то ни было сторону, тут же схватив младшего за пернатый хвост. Весьма неприличный и низкий жест для столь возвышенного существа, однако сработало сверх ожиданий — Донхёк тут же со злостью развернулся, пожертвовав парой своих длинных, чуть закручивающихся золотых перьев, оставшихся в чужой ладони.       Всё, что успел увидеть Ренджун, было всего лишь небольшой смуглой ладонью за секунду до того, как звонкая почещина прилетела ему в лицо, заставив совсем немного пошатнуться. Каждому показалось, что за звуком последовал грохот мешка с костями, но именно так старший и звучал последнее время. Донхёк был всё ещё напуган, но теперь ещё больше зол на полное отсутствие сострадания со стороны создания, к которому доверия было больше всего, даже если только было и лишь до этого вечера. Теперь же он совсем не знает, как относиться к местному лидеру, и заслуживал ли тот вообще доверия, хоть и был всеобще обожаем и любим. Что-то в его действиях казалось таким неправильным и нелогичным, что вопрос состоял лишь в том, почему остальных это нисколько не беспокоило.       Ренджун смотрел всё так же отсутствующе, лишь жестом остановил весьма взбесившегося Ёнхо, кажется, готового сломать одну маленькую шею, что ясно читалось в полных злости глазах внезапно подошедшего парня.       — Если у тебя есть вопросы, задавай их напрямую и не прячься, — спокойным голосом произнёс верховный шаман, потерев пострадавшую щеку и после взглянув на ладонь, чтобы убедиться, а не задели ли его когтями. Кажется, его беспокоило лишь то, останутся ли шрамы, но никак не пульсирующая боль, — за спрос денег не берут, Донхёк, а кем ты будешь, если позорно сбежишь от того, чего просто не можешь понять?       И Хёк бесится просто от того, что его носом в несостоятельность тычут, пусть и знают, что он действительно во многом не сведущ, но лишь оттого, что с сородичами никогда не жил, а единственный собеседник контролировал во всём и запрещал мир изучать, чтобы хоть что-то интересное выведать, понять, как строятся отношения меж живыми существами.       И ведь Ренджун всё это знает, однако давит на самое уязвимое, так и не глядя в глаза, будто думает о чём-то своем. Но выглядит он паршиво, ассиметрично и уже не так прекрасно — половины крыла нет, щека припухла, пока вторая была неестественно впалой, и взгляд такой тёмный-претёмный, совершенно тусклый и безжизненный. Донхёку невесть отчего делается совестно, потому что это ведь его Ренджун, делающий столько неоднозначных, осуждаемых вещей, но ни разу не предавший ничьих ожиданий, старающийся ради других и жертвующий своим здоровьем ради благополучия общины. Почему-то теперь юноше кажется, что это именно с ним что-то не так, ведь не может случиться, чтобы всех всё устраивало, и один он из-за своих подозрений и незнания мироустройства искал во всём подвохи.       — Прости меня, — прозвучало негромко, однако старшему на извинения будто было плевать, ведь он лишь ладонью остановил предсказанный им поток словесности.       — Я не злюсь, — тот помотал головой едва заметно и двинулся в лесную чащу, лишь напоследок взглянув на Ёнхо и с кивком вручив ему случайно вырванные золотые перья, принятые с полным знанием дела. Загадкой было, почему этот здоровяк ни разу не выглядел раздосадованным, хотя его часто вот так оставляли одного, будто тот был лишь средством достижения цели, ставшим совершенно ненужным после выполнения своей части плана. Хёку нравилось думать, будто у него была куча сторонних дел помимо безвозмездного благородного прислуживания верховному шаману, — но лучше и правда сказать мне обо всём, что тревожит, чтобы мне не приходилось защищать тебя от тех, кто будет стоять за меня.       И как бы сильно Донхёк не хотел перелететь через стену леса, тыкать почти чёрным пером в каждого встречного и судорожно спрашивать «А вы не видели?», он следует за Ренджуном, снова вглядываясь в тонкую обнажённую спину, дрожащую неровную походку и вставшие дыбом перья на плечах. Не один только младший был на взводе из-за происходящего.