Турмалиновые скалы

      Позади шатра было темно — так близко тот стоял к почти вплотную жавшемуся дому. Юкхей едва мог проходить в образовавшемся проходе передом, чтобы плечами не застрять, а Минхён плёлся позади и с интересом заглядывал в низко расположенные окна, свет в которые из-за тканного дворца музыканта не проникал. Ничего интересного, лишь полупустые комнаты, однако же парень посмотрел в каждое, мимо которого проходил, ведь вдруг что интересное попадётся. Не попалось.       Зато человек внезапно затормозил в паре метров от предполагаемого входа, заставив старшего через его плечо пытаться выведать, в честь чего ему пришлось носом меж чужих лопаток удариться. Не они одни ждали аудиенции менестреля — у небольшого луча света, исходящего из щели в плотной ткани шатра, стоял парень с большим, но, кажется, очень лёгким мешком, набитым чем-то непонятным. Тот внезапно повернул голову на путников с заинтересованностью в отчего-то недобром взгляде и свободной рукою за простой меч на поясе схватился, вынудив Юкхея сделать то же самое. Вот сражаться сейчас они точно не готовы — так тесно, что не развернуться, но он даже секунды не помыслил перед тем, чтобы приготовиться к нападению. Незнакомец лишь голову наклонил, чтобы рассмотреть Минхёна, чьи прищуренные глаза виднелись из-за плеча Вона, который, напротив, попытался собою весь проход занять. Парень с мешком выглядел как настоящий бандит в этой повязке на своей голове и шрамом через всё лицо, занявший оборонительную позицию и явно готовый к драке. Вону из-за этого совсем гадко становится, потому что не рассчитывал совсем на подобный исход.       Зато Минхён испытал что-то знакомое, взглянув в чужие глаза, нахмурился весь, пытаясь вспомнить, где же видел эту родинку.       Незнакомец внезапно смягчился, хватку на рукояти своего оружия ослабил, руку опустил и сделал несколько шагов навстречу, заставив Юкхея отступить, однако Минхён стоял позади твёрдо, не оставил путей к отступлению, а потом и вовсе выкрутился, прошмыгнул под локтём младшего, оказавшись впереди, и встал, как вкопанный.       Как его там.       — Сегодня что, тот самый день? — прерывая конфронтацию, прикрикнул показавшийся менестрель, высунувший голову в эту самую щель, а потом и вовсе вышедший к остальным, но обративший внимание первостепенно к тут же обернувшемуся незнакомцу, который, кажется, секундой до этого открыл рот, собираясь что-то сказать, — а ну, живо внутрь все трое!       И они ввалились так, будто давно были знакомы друг с другом, сталкивались плечами в проходе и тихо извинялись друг перед другом за неудобство, но, что интереснее, Минхён не был враждебно настроен к неожиданно появившемуся человеку. Вон смотрел на парня с подозрением — тот же явно интересуется старшим, глаз с него не сводит с самой улицы, а сейчас вообще наглеет, уже и встав поближе.       Юкхей даже не знает, на что в первую очередь обратить внимание, однако старый знакомый освобождает его от мук выбора, подскакивает быстро и капюшон с его головы стягивает, изумляясь тут же и расплываясь в улыбке.       — Ну ты гляди, весь в каком-то… — нелюдь оглядывает Вона с головы до ног и кривится едва заметно, зато голос выдаёт куда больше отвращения, — тряпье… Зато каким здоровенным вымахал! Прошла то всего пара лет, я думал, что больше не вырастешь! — И гарпия оглядывает остальных, будто поддержки ищет, поддакиваний каких, да только эти двое неловко молчат, чем музыканта заставляют выразить во взгляде неодобрение, — что ты здесь забыл?       — Другу город показываю, — а Юкхей терпит, что его за щёки щипают, когтистыми пальцами за уши тянут и за волосы почти любовно дёргают.       — А нормальных друзей не было? — незнакомец почему-то на шёпот переходит, чтобы его только человек слышал, да только от Минхёна это вовсе не ускользает, но тому нисколько не обидно, — а то этот какой-то больно нелюдимый.       — Кто бы говорил, Доён. Сам то всё таскаешься с этим… — и он не может слов подобрать, потому что сожителя своего знакомого видел всего пару раз мимоходом, не знает о нём ничего, но почему-то не особо жалует, считает необъяснимо неприятным.       — Искусство стоит денег, а я не зарабатываю!       И это было достойным аргументом, чтобы связаться с недостойными людьми.       А Минхён всё не знал, как ему поступить. Рассматривал шикарное убранство, высоченный расшитый потолок из совсем другой ткани, что держали три толстых опорных шеста, меж которых также были натянуты полотнища, отрезающие комнаты друг от друга и от обоих входов. Висящие на стенах гобелены и бархатную мебель, увешанную вещами, покрывалами и устланную подушками самых разных цветов и размеров. Всё это было таким дорогим, но, кажется, довольно старым. Света от расставленных тут и там свечей было достаточно, и жёлтые огоньки придавали и без того со всех сторон мягкому помещению ещё больше уюта, который не портили даже похожие на человеческие кости на резных деревянных подставках, что в ряд ютились на почти каждой горизонтальной поверхности. Это странное интерьерное решение, и Минхëн не знает даже, насколько оно одобряемо в людской обществе, однако думает, что не должно, тянет руку к одной из них, что поближе, и подмечает, что она практически ничего не весит. Очень странно.       — Так как тебя, всё-таки, зовут? — внезапно прервал молчание между ними парень, так и не отпустивший странный мешок.       — Минхён, — и сейчас он понимает, что действительно изменился сильно, ведь в прошлый раз имени своего из вредности не назвал, не захотел разговаривать с надоедливым человеком, — прости за это, — и руку к своему лицу подтянул, проводя пальцами невидимую линию от лба до уголка губы, задевая ещё и веко, а затем осторожно положил кость на место, даже повернул так, как та до этого стояла.       — Так я благодарить должен, — тихо сказал Джено, широко улыбнувшись и неосознанно сузив глаза, — если бы прознали, что добровольно тебя отпустил, убили бы, а с таким шрамом даже не спросили, что такого произошло в повозке. Говорят, я очень мужественно теперь выгляжу.       Они оба не ожидали встретиться вновь, но, если у человека была куча вопросов, Минхёну было по большому счёту всё равно. Не настолько они поладили в тот день, чтобы задушевные беседы вести, хотя происхождение их обоих, как выяснилось в тот роковой вечер, было весьма сходным. Может, он и убил бы этого добряка, да только смутило его кое-что, спрятанное под этой самой повязкой, но в тот момент показавшееся.       Юкхей с Доёном на повышенных тонах миловались — непонятно, что их связывало, однако Вон то и дело посматривал на двух неловких брюнетов, стоящих поодаль друг от друга, но всё равно переговаривающихся. Не верил просто, что Минхён спокойно кого-то воспринял.       — Я думал, ты только дальше от людей станешь, а оно вон как. Подружился с кем-то, ещё и в город пришёл, — едва слышно продолжал Джено, неловко взгляд потупив. Ему было непривычно видеть некогда дикое и агрессивное существо таким опрятным и румяным, вполне себе довольным жизнью и очеловеченным, — ты ведь тут по своей воле?       И Минхён кивает уверенно, пока его попутчик начинает подозревать. Вону, конечно, приятно встретить кого-то из прошлой жизни, но куда важнее было настоящее, в котором единственной важной фигурой был старший.       — О чëм речь? — он встревает в чужой разговор весьма некрасиво, но это природное обаяние все углы сглаживает и делает парня в глазах остальных всего лишь осторожно интересующимся. Джено на старого знакомого натужно смотрит, не знает, как должен ответить, однако тот вообще глаз не сводит с этих подушек, будто не поддерживал разговор минуту назад. — А сам то какими судьбами с Доëном знаком? — не остается ничего, кроме как кинуть встречный вопрос, после которого и Минхëн тоже заинтересованно на Юкхея смотрит, будто объяснений ждëт. — Он служил моей семье, — коротко отвечает тот. — Тот слуга матери? — тихонько спрашивает старший, на что человек думает недолго, будто и сам забыл, сколько всего успел другу рассказать. — Нет, не тот. У нас было много гарпий, — выпалил Юкхей до того, как осознал, насколько уничижительно это звучало, будто они держали лесных жителей подобно домашним зверушкам, хоть оно и не было далеко от правды. Подавляющее большинство обитало в самом дальнем крыле и выходило в свет только в качестве артистов на приëмах, но основной их задачей было поддержание любимчика матери в добром здравии, ведь их пернатый род был проклят медленно чахнуть вдали от родной крови, — Доëн просто единственный, кто смог эту… Северную лютню освоить… — Тальхарпу, — незамедлительно поправил парня вышеупомянутый, отвлёкшийся на то, чтобы поправить шторку у заднего входа в шатёр, но при упоминании своего инструмента тут же вставший на его защиту. — А мы тогда всем двором сидели и думали, как на этом играть. Вот я его и запомнил! Однако Юкхей умолчал, что всех гарпий после смерти матушки прогнали за ненадобностью. Отец никогда спасëнных ею тварей не любил. Большинство в лес бежало, так и не узнав, что их благодетельница умерла, однако Доëн в столице осел, за десяток лет сдружился с местным торговцем и живëт припеваючи, даëт по вечерам концерты из тоски по ушедшему. — И тебе, как моей сиделке, стоит уважительнее относиться к гостям, — обратился менестрель к стыдливо опустившему взгляд Джено, — я непойми кого в свой шатëр не вожу! Но только в голове Джено оба этих парня были непойми кем — общипанная, покалеченная гарпия в компании странного парня. Минхëн тогда на него взглянул с непониманием. — Бросил охоту? — И теперь прислуживаю зверюге, женатому на корыте со струнами.       Парень не сразу признал старого знакомого, хотя эти чёрные глаза явно сыграли свою немаловажную роль. Просто без грязи, с хоть сколько-нибудь аккуратными волосами и в опрятной одежде, похожим на приличного человека, Минхён воспринимался совсем иначе, не ощущался даже тем, кто вообще мог на него накинуться без угрызений совести.       Доён забрал таки этот мешок и быстрым шагом прошёл вглубь шатра, спрятавшись за одну из тканных стен, крылом смахнул с деревянного стола подсвечники и кубки, что с грохотом повалились на устланную коврами землю. Очень лёгкий мешок, просто подозрительно лёгкий. Минхён бесшумно последовал за ним, оставив двоих пожирать друг друга взглядами. Там было помещение побольше, с забытым и долгое время холодным очагом посередине, но в целом довольно пустое, наверное, во избежание пожаров. Но рассматривать убранство надоело — гораздо интереснее была незнакомая гарпия. Доён высокий и красивый, статный, но ходит так энергично и широко, что почти выглядит смешно, грации в нём нет совсем, будто та всецело зависела от наличия инструмента в руках, однако некая внутренняя сила ощущалась в расправленных плечах и высоко поднятом подбородке. Парень не знает даже, можно ли с кем-то столь непохожим на себя, разговаривать, поэтому стоит просто поодаль и пялится.       — Оставим их ненадолго, — проговорил Джено, прекрасно понимая, что две гарпии, наверное, найдут тему для разговора. Вон согласился, но лишь оттого, что хотел расспросить второго о том, почему это его нелюдимый друг так спокойно к человеку постороннему отнёсся, но то был не просто интерес, его чуть ли не злость хватила от осознания, что сам он, кажется, не был первым, кто добился доверия отстранённого парнишки. Чувство собственной значимости знатно от такого хода судьбы пострадало.       Люди ушли из шатра тихо, разве что Юкхей напоследок с Минхёном взглядом столкнулся, чтобы убедиться, что всё в порядке будет, и ему не придётся вмешиваться. Слабо верилось, что старшего можно наедине с кем-то оставлять.       На улице стемнело окончательно, а в проход меж шатром и каменным домом лунный свет и вовсе не проникал. Вон зашагал вдоль стены, вслушиваясь в столь же быстрые шаги позади, и, увидев, наконец, небо, осознал, что минул очередной месяц.       — И откуда вы знакомы? — с порога выдал бестактный вопрос Юкхей, даже не взглянув на парня.       А Джено даже не знает, стоит ли говорить правду, потому что новый знакомый к нему явно настроен не так снисходительно, как даже гарпия, которой он, вообще-то, навредил.       — Работал на одного, — однако он считает, что сильнее его уже не отделают, поэтому отвечает честно, хоть и расплывчато, осмотрительно держась на расстоянии, — пошёл с группой в поход за диковинной зверушкой, а Минхён случайно рядом оказался… Подставился, а мы в темноте и не углядели, что не в того стреляем.       — На кого вообще нужно охотиться, чтобы случайно подстрелить человека? — уточнил Вон укоризненно, желая окончательно добить, — несколько раз.       Он невольно кулаки сжимает, хотя в ином случае навряд ли испытал бы тягу к рукоприкладству. Тело напряглось почти до дрожи от одной мысли о том, что совсем близко находится человек, ответственный за состояние друга. Только вот сам Минхён, кажется, не испытывал злости к Джено, и это вызывало очень много непонимания.       А тот замешкался. Неужели Юкхей ничего не знает?       — Выяснилось, что он больше убытков принесёт, и я… — он предпринимает попытку игнорировать вопрос, но всë равно замолкает, потому что боится прозвучать, будто считает себя героем, ведь на самом деле сделал куда больше плохого, чем хорошего, и гордиться ему было совершенно нечем, — я дал ему уйти, а взамен получил пару шрамов.       Вон громко, разочарованно выдохнул. Хоть и казалось, что в этом споре он явно доминирует, надавить чуть сильнее никак не получалось — само нутро этому противилось, ведь смысла не было хвататься за что-то, что Минхён, кажется, отпустил.       — Заслужил.       — Заслужил…       — Я не хочу, чтобы он переживал, но просто знай, что я крайне зол на тебя за всё, к чему ты причастен. Мне неизвестно, почему он не ненавидит тебя, но лишь поэтому я останусь в стороне. — Я даже не знал, что Тэëн замыслил такую дикость, — сказал Джено тихо и вздохнул. Он не знает, чем обернётся раскрытие чужих секретов, но и не намекнуть хоть немного не может, поэтому смело выдаёт следопыта. — Тот пернатый, который предал своих? — да, Юкхей знал такого, причём лично, хоть и совсем украдкой. Конечно, этот странный парень прославился на всë королевство, однако не только из-за своего прибыльного дела, но и из-за скверного характера и жестокости. Одна его причастность могла объяснить многое, но что-то в этой истории не сходилось, — что же ты тогда со своим чувством справедливости вообще у него искал? — В голосе Вона скользнула недобрая саркастичность. — Я пошëл к нему, потому что он сразу узнал мою кровь, не прогнал и предложил работу, — Джено несмело пальцами касается своей повязки, на Вона смотрит бегло, будто не знает, может ли ему доверять, но сам отчаянно желает получить доверие, потому стягивает еë медленно, второй рукой взъерошивая волосы, — наверное, поэтому Минхëн и не шугается так сильно, хоть и не сразу понял. Он ведь вообще диким был, а тут… Юкхей на него смотрит с недоумением, но тут же проясняется. У мальчишки уши острые и имя точно такое, что назвала старушка из деревни, в которой удалось побывать и подлечиться. Сначала грозы и ветра, постоянные неудачи, а сейчас мир вообще сузился, кажется, до поляны, на которой все друг с другом знакомы. И вздыхает. Он так зол, что ничего поделать с собой не может, пусть и держится спокойно, не знает, как теперь разговор в мирное русло направить. — Матушка твоя совсем плоха стала, — сказал Вон, нисколько не смягчившись, чтобы Джено не подумал, будто ему внезапно приятен стал, — ты бы ей хоть весточку какую отправил, пока ещë время есть. А парень в ответ только смотрит так, будто призрака увидел, и назад пятится, в спешке снова уши пряча, но в глубине души радуясь, что никакой реакции на свою особенность не получил. — Нам в твоей деревне сильно помогли, так дай и ты им помочь. — Я не вернусь с пустыми руками. — Разве ты заработаешь, бегая туда-сюда ради Доëна? — И Юкхей пару мгновений ждëт ответа, однако парень только плечами пожимает, вынуждая второго задумчиво нахмуриться, — напросись в ремесленники поближе к королю, если есть талант к чему-то. Вы, говорят, хороши в ручном труде. — Я не собираюсь служить рядом с этим человеком, — смело выплюнул Джено, за что Вон его почти зауважал, если бы не общее с Минхëном прошлое. — Поэтому найди Чон Джэхёна и скажи, что от меня, но никому больше моего имени не называй. Он человек старой закалки, верный королеве и не потакающий нынешней власти. Я не обещаю, что вас не казнят за измену, но нигде сейчас не безопасно, а там, поближе к трону, и деньги есть. Парень ничего не ответил, до конца не веря, что ему и правда придётся обдумывать такую дикость, смотрел на брусчатку, на самом деле не желая даже рассматрвать вариант, в котором Доёна одного оставит, но всё равно осмелел:       — Тогда назовись. *** Минхëн крутился позади гарпии, что будто пытался надышаться перед тем, как заглянуть в мешок. Не знал уже, на что обратить внимание, потому что вокруг всего так много, что взгляда на чем-то одном не задержать. Доён, стоило шагам за стенами шатра стихнуть, тут же осунулся и будто стал ниже, уши опустил и заметно потух в глазах, расслабился достаточно, чтобы выглядеть теперь очень приземлённо и просто. — И кто ж тебя так? — как бы невзначай спросил музыкант, решившись, наконец, развязать «гостинцы». — Я не хочу об этом говорить, — ему просто неприятно было вспоминать окровавленного сородича, сразу накатывало непонятное волнение вперемешку с дискомфортом во всëм теле. — Мне плевать, почему ты так выглядишь, — Доëн был весьма откровенен, когда достал из мешка длинное пëстрое перо, рассматривая его со всех сторон и оценивая примерную стоимость, — мне больше интересно, кому удалось лишить тебя звука. Однако Минхëн не понял, встал рядом и просто наблюдал за тем, как в чужих ладонях ходят разноцветные перья, принадлежность которых не вызывала никаких сомнений. — Я не знаю про звук. А менестрель повернул к нему голову, долго щурился, будто пытаясь в глазах что-то дельное разглядеть, словно тоже прикидывал, за сколько продать можно, а потом прижал уши к голове и весь нахмурился, на что никакой реакции не получил. — Так ты и сам не слышишь? — Нет, — хоть Минхëн и не понял, что именно должен услышать. — Проклят что-ли?       И Доён замолкает в ожидании ответов, но второй только смотрит сконфуженно и молчит, не может слов подобрать, чем заставляет музыканта отмахнуться, словно что-то отвлечённое внезапно вспомнив.       — Ох уж эти мои человеческие привычки считать любой недуг проклятьем, будь то рождение больного ребёнка или потеря молока у дойной коровы, — несмотря на проступающую на чужом лице слабость, парень говорил чуть более энергично, чем выглядел, — но тут я бы поспорил насчёт того, а точно ли «проклят» только ты, а не все, кроме тебя. Интересно получается, скажи? Но это совсем не было интересно. Странное чувство заполнило разум покалеченной хтони, и было оно не совсем таким, какого ожидалось от первой встречи с кем-то из сородичей. Минхëн отчего-то думал, будто обязательно испытает ощущение родства и близости от контакта со знакомой кровью, однако Доëн ощущался просто прохожим, никакого трепета не вызывал и присутствие его ничего в жизни не изменило. Это, пусть и было разочаровывающе, дало понять, что связь из ниоткуда не возникает, и не так уж много значит это пресловутое родство, если оно с эмоциями не соприкасается. — Значит, ходишь где хочешь в компании наследного принца, напялив эту богомерзкую человечью шкуру, а нам подыхать от одиночества? — И пусть слова эти были грубыми, Минхëн не чувствовал обращëнной на себя злости. То негодование касалось чего-то совершенно иного и отдавало горечью в чужом голосе, — мне интересно, что ты получил взамен потери этого великого «дара»? Если бы я только мог сделать так же… — Я не чувствую себя счастливым в этом облике.       — А что так? Хотел бы вернуть крылья? — внезапно обернулся менестрель и улыбнулся так, будто пытался в чём-то подловить.       А Минхён осознал, что его было, в чём подлавливать. Юкхей ведь так и не знает, а как же можно будет оправдаться, если всё оторванное и отрезанное отрастёт окончательно? Это был мерзкий вопрос, задевший так глубоко, как не должен был, поэтому парень предпочёл промолчать, но одарил музыканта взглядом, полным недовольства и требующим никогда больше не открывать рот на эту тему.       — Да ладно, — но Доён был не из пугливых, когда дело касалось острот, — Юкхей хороший мальчик, ни разу нас не обидел, и сейчас, вижу, стал совсем как его мать. Судя по тому, как он жался к тебе в той толпе, пристрастия к лесным у них на роду написано, — а Минхён всё молчал в надежде, что скоро этот неприятный разговор закончится, отчего второй, так и не дождавшись реакции, тяжело вздохнул, возвращаясь к своему делу, — твой вид тут абсолютно не причём, — кажется, Доëн сбился со счëта, потому что вновь схватился за уже отложенные перья и перебрал их по новой, пока с его собственных осыпалась голубая пыль, — ты свободен от своего народа, а я без него умираю. — Почему тогда не пойдëшь к ним? — но куда более Минхëн хотел знать, зачем он свои перья красит, ведь теперь совершенно понятно, что Доëн просто коричневый, но занимается бесполезным украшательством. Навряд ли он бы понял, что люди тоже падки на всë красивое, а толпу надо чем-то завлекать. — Да не хочу я к ним, — легко отвечает тот, — я ведь, хоть встретиться ни с кем не могу, и так слышу каждого в столице, а их тут десятки в подвалах и клетках, кричат и зовут, хотят, чтобы я помог, даже если знают, что я среди людей окончательно затерялся, — и после этих слов парень становится тише, произнося одно единственное, из-за чего всё остальное теряло смысл, — мне бы доказать даже себе, что я хоть сколько-нибудь воли имею, чтобы не прогнуться под свою природу, лишь бы среди этих пропащих душонок не жить. А ведь и правда. У Доëна пальцы очень худые и впадины под глазами почти синие, а запах крови этот, что почти сразу удалось почувствовать, был не иначе, чем признаком какой болезни. Несмотря на это всë, при людях парень держался на ногах крепко, статно, а осанка его была безукоризненна и величественна. Минхëн неосознанно распрямился. — Смотри-ка, — он вытягивает из мешка сияющее бордовое перо и крутит им перед чужим лицом, — уже и так откупаются, лишь бы не трогали их. Минхëну, по большому счету, ответить нечего. Его гнетёт судьба своего народа, о котором тот ничего не знает, и чью жизнь не может на себя примерить, но почему-то всё равно сочувствует и негодует от того, что противостоять этому не получается. Здорово только, что все перья, на которые с интересом продолжал смотреть, такие разные и по цвету, и по форме. Не здорово, что среди них нет похожих на его собственные. Он увлëкся процессом и глядел с интересом, не чувствуя ни единого подвоха, ведь с лёгкостью отличит насильно вырванные перья от попросту выпавших, а разве есть какой толк от таких? Пусть будут там, где действительно могут принести пользу, а ведь Доëн тот, которому немного полезного не помешало бы. Вот только… — Потрясающе! — восхищëнно прошептал парень, вытягивая из мешка длинное закрученное перо, заставившее Минхëна в страхе замереть всем телом и, кажется, даже сердцем, — не думал, что вживую такое увижу… Золотое. С крохотными ошмëтками засохшей плоти на очине. Вырванное. У Минхëна воздух из лëгких выбивает, а глаза злость застилает, вот только двинуться он совсем не может. Это вовсе не то чувство, захлестнувшее в злополучную ночь и вызванное необходимостью защитить брата. Это отчаяние от мысли, что всë таки не удалось. Доëн перемену в настроении замечает, заглядывает в чужие глаза и осмотрительно делает шаг назад, вот только далеко отойти не успевает, тут же оказываясь с грохотом прижатым щекой к столешнице. Его держат крепко, больно впиваются отрастающими когтями в шею, оставляя неглубокие раны и заставляя отчаянно вырываться, но Доëн так ослаб за недели одиночества, что едва может сопротивляться, только широко открытым взором косится в полное гнева лицо и дышит через раз. В голове вовсе не возникает мысли, что получится свою жизнь на что-то выменять, потому что у Минхëна, кажется, нет заинтересованности в мирном решении, одно лишь желание изувечить и частями попрятать в тяжëлых комодах. Доëн уверен, что именно об этом и думает покалеченная гарпия, что смотрит сверху вниз так презрительно и ужасающе холодно. Нет, это точно не в духе их рода. — Откуда? — доносится призрачное шипение прямо около уха, заставляющее перья над лопатками дрожать в тщетных попытках раскрыться, чтобы хоть немного неприятеля запугать и от себя отвадить. Доëн скалится, слышит клокотание и отвечает тем же, пусть и звучит чуть выше и громче. Как никогда видна разница между ними — Минхëн совершенно дикий одиночка, не избалованный благами и научившийся выживать самостоятельно, может, приходящийся и не во много раз сильнее, но куда отчаяннее и устремлëннее. Доëн понимает, что никакой общине тот не принадлежал, иначе и вëл бы себя подстать виду, что обычно конфликтов не переносит и уж тем более не вступает в драку, предпочитая бегство любой ценой. И невольно устрашается. — Наш друг делится, — быстро бормочет менестрель, так и не решившийся хотя бы моргнуть, думающий, что любое ослабление внимания будет стоить жизни, — он даëт перья, чтобы мы не выдавали охотникам место, где это поселение обустроилось. Но хватка становится только крепче, а древесина под щекой начинает скрипеть от давления. — Где? — Я не знаю… Я не покидаю стен города и не слышу их песен, а сами они всегда в определëнном месте перья оставляют! — и ему не стоило о таком говорить, но что-то подсказывало, что дорогой стол проломится под его собственной скуловой костью, если хоть на секунду повиснет молчание, — тамошний верховный шаман, он… Ренджун не даст никого в обиду… — Кто он? — и чужие пальцы почему-то ослабли. Для Доëна предельно ясно стало, что речь шла о ком-то действительно для парня важном. О ком-то, кто носил это роскошное золотое оперение. — Он у них за главного, — говорить стало на порядок проще, но и сердце своё теперь приходилось слышать таким громким, что невольно страх появлялся, будто то остановится в один момент, — своих никогда не тронет, хоть и странный очень. Тот, кого ты ищешь, в куда бóльшей безопасности, чем можно подумать. Со входа доносятся торопливые шаги, и тут же всякое давление пропадает, но подниматься всë ещё страшно. Юкхей, пусть ничего и не понял, среагировал быстро, оттащив Минхëна подальше и сильно сжав его запястья, чтобы на месте удержать, пока тот вырывался, не до конца осознавая, почему парень так поступает, ведь казалось, что они заодно, и Вон обязательно поддержит, даже если не до конца сможет осмыслить. Джено тут же к менестрелю подскакивает и трепетно помогает выпрямиться, осматривает посиневшую шею и неодобрительно смотрит сразу на обоих путников, заставив Вона пристыдиться, что за другом не уследил и допустил произошедшее. Тщетные попытки высвободиться не увенчались успехом, и Минхëн голову на младшего повернул, чтобы увидеть неодобрительный, глубоко разочарованный и озадаченный взгляд, каким Вон его ещё ни разу не удостаивал. И тут же поник, не уловив и капли былой нежности. Он и не знал, как грустно терять что-то, всегда идущее рядом и ставшее частью жизни, пусть и неосязаемое. Голову опустил и весь пуховым стал, чуть на полу не оказавшись от внезапно накатившего бессилия. — Все хорошо, — заверил Доëн, пусть и выглядел весьма раздражëнным, взъерошенным и всë ещё малость напуганным, — мы просто разговаривали. — Извини за это, — искренне раскаялся Юкхей, ничуть не расслабив пальцев, больно сжимающих чужие кисти. Он и сам не знает, почему старший внезапно таким диким сделался, и ужасно стыдится, что оставил этих двоих наедине. — Не нужно, — а музыкант пытался взъерошенные перья поправить, — ничего иного не ожидал, — даже если не сразу раскусил, насколько этот покалеченный нелюдь был далëк от норм приличия даже среди гарпий. И Юкхей отпускает старшего, пусть и злится до сих пор ещё и после раговора с Джено, не знает, как должен поступить, только смотрит на медленно опускающиеся руки и несмелый шаг в сторону, сменившийся вполне решительным желанием уйти. Минхëн даже не оборачивается — ему и первый раз хватило с лихвой, чтобы запутаться в себе, и остаëтся только на улицу шмыгнуть, чтобы хоть сколько-нибудь успокоиться. Теперь в шатре, густо украшенном разноцветными тканями, резной мебелью и гарпиевыми перьями, раскиданными по полу, смотреть будто было не на что. Вон не понял, на чью сторону ступил одним лишь желанием драку предотвратить. — Мне нужно выпить, — выпалил весьма подуставший Доëн, ладонью о стол оперевшись, — мы с Джено пойдëм в паб подслушивать стражу, а вы оставайтесь. Еду найдëшь в шкафу, только не давай своему другу ничего ломать. А полуэльф тут же весь неуверенно заулыбался, сделавшись до странного похожим на довольного пса, на что гарпия только вымученно хохотнул. Быть сиделкой для музыканта означало ещё и собутыльничество, не говоря уже о том, что Джено оставили здесь по бóльшей степени от того, что он был забавным и ответственным юношей. Пернатый только подошëл к тёмному высокому шкафу и сам заглянул в него, будто запамятовав, а есть ли там вообще хоть что-нибудь, затем перевёл взгляд на Юкхея и кивнул, как бы подтверждая свои слова. Втроëм они вышли из шатра в тот же крошечный переулок, и гарпия в компании своего телохранителя быстро испарился в темноте улицы. Стояла звëздная, немного душная ночь, среди которой Юкхей не двинулся с места, потому что старшего поблизости не оказалось. Человек так и не смог понять, как же спутник мыслил, чтобы внезапно точно так же подумать и пойти в нужную сторону, однако касательно Минхëна верным выбором часто оказывался тот, что всплывал в последнюю очередь и казался нереалистичным. При дуновении ветра натянутая ткань шатра чуть заметно колыхалась, но в одном месте оказалась недвижимой и будто чем-то придавленной, что незначительно нарушало форму стены. Вон неуверенно и как можно более бесшумно приблизился к небольшому закутку в складках ткани. Сверху крепление сломалось, и та провисла достаточно, чтобы маленькое пространство от улицы отрезать. Он осторожно коснулся серо-голубого края в попытке отодвинуть его, однако образовалось неестественное натяжение, будто что-то мешалось.       — Не хочешь меня видеть? — тихо поинтересовался парень, ткнув второй рукой в эту большую складку, но не ощутив сопротивления. Коснулся пониже, а потом ещё, пока знакомое клокотание не услышал, что буквально на мгновение повисло, но тут же успокоилось.       Минхён вовсе не хотел показывать, что находится где-то поблизости, прячется в этом небольшом закутке и думает. Не смог просто уйти дальше, ведь они всё ещё в человеческом городе, а с наступлением ночи жалобное нытьё людей сменилось пьяными криками и громкими разговорами, которые слышались отовсюду. Да и в глубине души парень хотел быть найденным, даже если чувствовал себя как никогда уязвлённым. Юкхей ведь сделал его слабым и нуждающимся в одобрении, а потом схватил и смотрел так, будто ненавидит, лишил этого самого одобрения и заставил сомневаться. Но Минхён ненавидит сомнения, хотел бы быть уверенным, что поступает правильно ради воссоединения с братом. Что вообще Вон мог знать о его ситуации, чтобы вот так судить? Но он всё равно был столь дорог, что гордость болезненно отступила, заставив выдавить это тошнотворное:       — Прости.       Хотя извиняться не хотелось совсем. Не считал старший себя виноватым в этом конфликте, потому что в шатре целая куча перьев его сородичей, но, что важнее, перья Донхёка. Однако точно хотелось, чтобы Юкхей смотрел на него по-прежнему. Именно поэтому не показывался — страшился снова получить тот взгляд.       — Ты меня стыдишься? — задал Минхён вопрос, который беспокоил больше всего.       А Юкхей молчал долго, только руку в складку ткани просунул и коснулся чужих волос, осознав, что прямо сейчас старший просто-напросто сидел на земле, спрятавшись в стене шатра. Тот выскользнул из-под чужих пальцев, не желая быть побеспокоенным. Не хотелось отвечать, потому что Вон не стыдился. Он был разочарован, ведь казалось, будто они достаточно хорошо друг друга понимали, и Минхён не пошёл бы на насилие из уважения к его чувствам. Видно, что-то было сильнее этого.       — Доён этого не заслужил. Он ведь просто музыкант, и незачем было ему вредить. Счастье, что он оказался снисходителен.       Но также парень чувствует себя дураком. Старший ведь совсем недавно говорить без запинки начал, хоть сколько-нибудь эмоции показывать и на человека походить, а Юкхей почему-то ждёт, будто тот вот так сразу в приличное общество вольётся и будет незнакомцам доверять.       Из укрытия слышится тяжелый вздох, и младшему становится жаль. Вот, к кому он точно не должен был быть таким неестественно даже для себя строгим.       — Расскажи, что у вас там случилось? — и он не пытается даже ткань между ними сдвинуть, так и оставаясь на расстоянии.       А в ответ молчание. Минхёну кажется, что это обида мешает разъяснить ситуацию, чтобы хоть как-нибудь исправить положение и вернуть доверие.       Слышится скрип кожаных сапог совсем близко, и ткань у лица раздвигается медленно и ненавязчиво, заставляя взгляд спрятать. Почему-то гарпии кажется, что у Вона всё то же неодобрительное выражение, и видеть его совершенно не хочется.       — Я испугался, — щёк касаются чужие пальцы, осторожно тянут за подбородок, заставляя голову поднять, но Минхён только жмурится в знак протеста, на что чувствует лбом что-то твёрдое и теплое, а потом скулу щекочет дыхание, — каждый раз, когда ты неистовствуешь, я вспоминаю нашу встречу и беспокоюсь, что придётся всё сначала начинать. Это будто открывает мне глаза на то, какие мы с тобой разные. Это не плохо вовсе, просто ты…       И хочется сказать, что он всё понял именно сегодня, сложил все факты, лишь в одном единственном запутавшись. Юкхей трётся о его лоб своим в попытке хоть немножко расположения выпросить после того, как сам же потерял контроль и был излишне груб. Он всё-таки слишком молод, чтобы думать сильно наперёд, особенно с непредсказуемым Минхёном.       — Давай вернёмся и поедим, хорошо? — в тихом голосе слышится лёгкая улыбка, и старший больше не страшится открывать глаза, но смотрит неуверенно и постоянно пытается взгляд отвести, то и дело возвращая его обратно, — даже фрукты есть. Яблочки там, груши. Хочешь?       Минхён понятия не имеет, что за яблочки и груши, но кивает, потому что Юкхей снова милый и принимающий, на сей раз слишком осознанный по глазам, раскаивающийся, даже если старшего посещает столь редкое чувство, что вина всецело лишь на нём самом.       Человек не стесняется трепетно чужую ладонь сжимать, когда они снова внутри оказываются. Перьев больше не было — их заблаговременно попрятали от греха подальше, однако казалось, что всё здесь пропитано насквозь гарпиевым неупокоенным духом. Молчаливо трапезничать за тем же столом, к которому довелось со злобой прижимать сородича, было странно, даже если эти «яблочки» действительно вкусные, а хлеб тут совсем не такой, что у младшего в сумке — мягкий и на зубах совсем не чувствуется редкими песчинками. Минхёну всё-таки больше сухари нравились, но отужинать в конце полного потрясений дня было приятно, особенно пока Юкхей то и дело кидал редкие заинтересованные взгляды, будто реакции какой ждал на новую еду. У второго не было сил реагировать.       — Переоденься и будем спать, — сказал человек, внезапно просияв, — у него тут кровать удобнее, чем мы могли бы найти в любом уголке королевства, — уж это он точно помнит, ведь именно Доëн приютил на пару дней раздумий, когда пришлось бежать из родного дома.       Хоть у кого-то маленькая цель вот-вот будет выполнена. Минхён слабо улыбается чужому счастью, хоть и предвосхищает, как будет с непривычки ночевать на полу, а потом встаёт тихонько, забирая оставленную у входа сумку Вона, и отходит на другой конец шатра, минуя высокие шкафы, забитые всяким раритетом, вроде симпатичной посуды и кинжалов с резными ручками. Доён явно был тем ещё барахольщиком.       Парень нашёл уголок, в котором его видно не было, потому что сам недавно свой рукав задрал, чтобы взглянуть, что там под ним творится, и был в ужасе. Нормально, когда перья сами собой иногда выпадают, чтобы на новые смениться, но когда сразу все отрастают, становится противно. По виду Минхён словно катался на стае ежей. Он не до конца понял, зачем нужна эта мягкая рубашка, но переоделся без особых терзаний, тут же замерев в непонимании. Впервые он не чувствует этого мерзкого болезненного трения, и даже вздыхает с облегчением, не веря до конца, что может расслабиться и отдохнуть полноценно. Разве что штаны продолжали натирать поясницу, где понемногу проклёвывались хвостовые перья, а ещё застежка у этой рубахи имелась крайне странного и ранее невиданного рода.       Кроватью оказалось увешанное плотным разноцветным балдахином нечто в углу шатра. Снаружи это выглядело просто кучей наваленных друг на друга тряпок, пока Юкхей не отодвинул ткань, показав круглое широкое ложе, густо украшенное подушками. Не ровня удобным и родным уютным веткам, однако Минхён находит в этом своё очарование и рукой надавливает на мягкую поверхность, чувствуя странный запах неизвестно откуда. Человеку оставалось лишь частично раздеться и наблюдать за тем, как его друг зачем-то кровать нюхает, пока одну из больших подушек не берёт, поднося к лицу, а потом тут же на пол кидает с недовольством.       Вон её поднимает и для вида отряхивает, пусть та нисколько не извалялась.       — Значит, на ней спать буду я, — и пожимает плечами, так и не сумев подавить в себе улыбку. Неужели он и правда хотя бы ночку проведёт в кровати?              Зажав на человеческий нюх ничем не смердящую подушку, Юкхей быстро весь шатёр обходит, задувая свечи. Доёна до утра, наверное, не будет, ведь было у гарпий это пристрастие к алкоголю похуже людского. Подойдя к кровати он лишь короткий взгляд кинул на неуверенно сидящего на краю Минхёна, словно не знающего, как поступить. И заметил, что рубашка на том как-то странно смотрелась, будто…       — Ты криво пуговицы застегнул.       И старший так искренне и безнадёжно лицо ладонями закрывает, потому что он ведь и так намучился с этими мелкими блестящими кругляшками, а тут ещё и «криво». Сил просто нет, чтобы всё это переделывать, потому из интереса парень насчитал аж двадцать пуговиц, каждую из которых люто возненавидел, ведь очень трудно давались дела, требующие ловкости пальцев — привычнее было полагаться на силу.       — Мне всё равно, — беззлобно буркнул он и демонстративно корпус развернул, чтобы проблему спрятать, наивно полагая, что именно так разрешаются дела, которых касаться не хочется.       — Давай сюда, — а Юкхею вовсе не сложно помочь, даже если это действительно только предлог, чтобы перед старшим на колено опуститься, отложив подушку, на которую тот так и косился с недовольством, на кровать, — может, тебе каким вышиванием заняться? Через пару месяцев будешь лучше всех в королевстве выполнять всякую мелкую работу.       И он руки протянул к чужому вороту, заставив Минхёна повернуться обратно. Однако тот смотрел куда-то в сторону и будто полностью игнорировал присутствие Вона в своей жизни. Неловко просто, что Юкхей обнажён по пояс и глядит с интересом, находясь слишком близко. Человек ждёт хоть какой-то реакции, но, не дождавшись её, расстёгивает несколько верхних пуговиц, словно вообще взгляда на чужих тонких ключицах из приличия не задержав, и помещает теперь уже в правильные петли.       — Выглядит лучше, — отзывается почему-то Минхён, на что Вон хочет согласиться, но подняв голову, замечает, что дрожащий взгляд друга направлен на его заживающее плечо. Видно, старается никуда больше не глазеть слишком пристально.       — Думаешь? — улыбается Юкхей мысли, что не ему одному самую малость или чуточку больше неловко, — поможешь швы снять?       Старший кивает, пока человек поднимается и в свете одной единственной свечи находит крылатый кинжал. Не сказать, что очень по-умному поступает, когда вручает его Минхёну и садится рядом, совершенно точно зная, что у того проблемы с подвижностью пальцев и чем-то хоть немного похожим на нитки.       — Просто надрежь их и вытащи, хорошо?       Тёплые пальцы ненавязчиво касаются спины и скользят выше, заставляя вздрогнуть, а тонкое лезвие холодит плечо. Неизвестно, кто из них больше страдает от того, что оба они делают вид, будто ничего странного между ними не было, но это дарило чувство стабильности, которого часто не хватало. Разве что держать зрительный контакт в моменты спокойного уединения становилось всё сложнее, потому что сразу в головы лезли воспоминания той ночи. Юкхей не знает, как подступиться, чтобы не выглядеть глупо, либо не быть понятым неправильно.       И если так было легче, то он предпочтёт наблюдать за танцующим огоньком, полностью доверяя старшему в отнюдь не простом для него деле. Что-то он там колупается, пыхтит, но неприятно становится лишь в момент, когда волос вытягивают из плоти после нескольких долгих минут копошения. Минхён очень рад, что в своё время ему самому не пришло в голову зашивать раны, и сейчас, когда дело сделано, облегчённо выдыхает, протягивая кинжал обратно.       — Пусть у тебя будет, — тут же поспешил заверить Вон и в ответ положил на его колени ножны, — главное, не доставай каждый раз, как на других раздражаешься, иначе снова ругаться будем.       Старший готовится уже испугаться такого заявления, но вовремя чужой смешок улавливает и неосознанно глаза закатывает с тихим:       — Предупреждай заранее, когда собираешься шутить.       — Никак, — наверное, он каждый раз испытывает судьбу, но готов делать это снова и снова, лишь бы видеть Минхёна сконфуженным и непонимающим, находя это слишком приятным и близким сердцу, чтобы отказываться. Парень привстал и задул последнюю свечу, — давай спать.       А спать хотелось обоим, особенно после неплохой трапезы. Вон улёгся первым, подмяв под себя по меньшей мере четыре подушки, пока старший более скромно устроился с краю, несмело расслабившись. Слишком мягко, очень непривычно, и сразу сознание из головы вышибает, заставляя глаза закрыть. Не хочется признавать, но это куда удобнее, отчего только погано немножко, потому что жизнь внезапно сменилась на ту, в которой Минхён не чурается человеческих одежд и комфорта. А ведь думалось, что удастся всегда быть верным себе, не соблазниться на блага и уж тем более на одного из неприятного сердцу рода.       Лишь на границе сна он чувствует, как Юкхеевы пальцы осторожно его лица касаются, а на плечи что-то мягко ложится, и сразу теплее становится. Он глаза открывает, чтобы увидеть, как человек, уже порядком привыкший к темноте и блаженно закутавшийся в одеяла, смотрит в ответ. Вон всегда делает это по-доброму, но так, чтобы до смущения и невольного желания отвернуться, крайне редко. Так же, как на том странном водоёме. С тех пор они не касались друг друга так же, ни единого глубокомысленного слова не произнесли, но только об этом и думали. Измотанные и натерпевшиеся, даже если частично из-за самих себя, они больше не испытывали напряжения. Минхëн медленно и лениво поближе придвинулся, заметив, наконец, что Юкхей и его одеялом накрыл. Он и правда не ощущает больше дискомфорта от соприкосновения кожи с, на самом деле, чем угодно. А младший посмеивается тихо, заметив в чужих глазах секундное смятение, подушечкой большого пальца касается родинки на щеке и вытягивается, чтобы лёгкий поцелуй на бледном лбу оставить. Совсем Вон не ожидал, что Минхëн внезапно близко окажется и носом упрëтся ему в шею, едва различимо вздыхая. Заключить того в объятия кажется самым верным решением перед тем, как провалиться в сон.