Турмалиновые скалы

      Стоял солнечный день, когда столица распахнула перед ними свои ворота. Они, будучи серыми и хлипкими от времени, вообще-то, всегда были на одну створку беспечно открыты, даже стража их не караулила, прекрасно понимая, что никто не будет контролировать качество выполненной работы. Среди местных бойцов честных людей не осталось — одни халявщики и разбойники, осознающие, насколько королю было плевать на творящийся даже в главном городе беспредел. Зато платили, хоть и сущие гроши, но даже это было большой ценностью в такие беспросветно жуткие годы. Нелегко быть народом, оставленным своим предводителем.       Юкхей ещё на подходе к городу забрал свой плащ обратно, чтобы хоть частично скрыть лицо и, что важнее, оружие, ведь именно из-за него могли быть куда большие проблемы. Минхён чувствовал себя голым, лишившись самого удобного предмета своей одежды, но по этому поводу ничего не сказал, вполне спокойно уступив, ведь до этого они добрую половину часа тихо ругались касательно того, что старший передумал идти к людям, и вообще изначально не хотел, а в тот раз ему просто с дуру показалось, будто он готов и решительно настроен. Даже сейчас, находясь в узком тёмном переулке меж двух каменных домов, он совершенно не горел желанием покидать своё убежище, со спокойным недовольством глядя на стоящего в паре метров под солнышком Юкхея. Тот смотрел в ответ и терпеливо ждал, когда же друг соизволит выйти на свет, чтобы они уже двинулись дальше, но Минхён только время от времени ещё и головой мотал, чтобы точно дать понять, насколько не хочет выходить.       Мимо проходящие редкие, бедно одетые и измождённые люди то и дело задевали Вона плечами, но тот на них нисколько своего внимания не обращал, разве только проверял иногда, не пропало ли чего с его пояса, потому что времена отчаянные, а у него ещё сколько-то денег осталось, но недостаточно, чтобы с кем-то делиться без ущерба для себя, но он ведь теперь не один, а там и ущерба куда больше. Минхён в попутчиках не оставлял шанса хоть сколько-нибудь в дороге подзаработать, хоть Юкхей и не пытался, прекрасно предвидев чужую реакцию на любого человека, подобравшегося слишком близко.       Стоял полдень и время понемногу уходило, а парням нужно было за день управиться и вернуться, потому что ночевать в лесу было куда безопаснее, чем на улицах города — ни в какую таверну они сунуться не рискнут. Лошадь также предусмотрительно оставили за стенами, слишком уж богато выглядело совершенно любое животное, а у них охраны ведь даже нет, чтобы от местных отчаянных бедняков отбиться в случае, если те решат что-то позаимствовать. Вот кому точно не стоило хоть как-то своими благами красоваться, ведь обнажи Юкхей меч посреди улицы, и стража внезапно набежит из каждого питейного дома, вспомнив, что у них есть работа. Они бы и не пошевелились, не стой Вон так неоправданно дорого для простого человека.       — Ну, давай, я ведь рядом буду, — шепчет Вон, активно жестикулируя в попытке вывести Минхёна на свет. Должно быть, с улицы он выглядит как умалишённый, потому что стоит посреди мощеной дороги и в гордом одиночестве руками размахивает, так ещё и улыбается во все зубы в попытке друга приободрить, — найдём тебе новый плащ и пойдём камни смотреть!       А Минхён, соблазнившись заманчивым предложением, почти делает шаг на свет, но осекается со звучным, твёрдым и низким «нет». Как бы тот ни волновался, именно это слово всегда давалось до невозможности легко, будто было родным именем. Вон, конечно, страшно им гордится, но обречённо голову запрокидывает и жмурится от слепящего солнца, после чего уверенно подходит и в тень руку просовывает открытой ладонью кверху. Старший смотрит на неё с недоверием, выглядывает опасливо наружу и в омерзении кривится от вида людей. Все-таки именно Юкхей был единственным симпатичным в этом богомерзком роду.       — Чем быстрее посмотрим, тем быстрее уйдём, а там уже и до твоего дома всего несколько дней пути верхом.       — Несколько это сколько? — от этого вопроса у Вона появилось странное ощущение, будто они сейчас торгуются.       — Может, неделя? Семь дней или даже меньше, — отвечает он, в неуверенности мотая головой, будто прикидывая, за сколько действительно получится добраться.       Его одаривают недоверчивым взглядом, но после Минхён чуть улыбается, глядя на протянутую ладонь, и неуверенно касается его пальцев своими, тут же оказываясь вытянутым на солнечную улицу и зажмуриваясь от непривычно яркого света. Младший давит в себе смех, чтобы не привлечь к себе случайно ненужное внимание, и встаёт плечом к плечу, держится как можно близко, чтобы одарить чувством безопасности и показать, что полностью контролирует ситуацию, даже если именно такую ситуацию полностью контролировать невозможно.       Город отличался от тех немногих деревень, что удалось встретить по пути, — жилые строение стояли близко друг к другу, а некоторые и вовсе сливались, оставляя меж собой почти незаметные щели, набитые пылью и, кажется, мусором, камушками и ветками. Гораздо чаще встречались люди, однако здесь они не стояли в полях с согнутыми спинами, не занимались своими участками и не пытались выживать, а жили как есть, неспешно призраками ходили по полупустым узким улицам, но всё это были отчаявшиеся бедняки, ведь приличный народ без продыху работал от рассвета до позднего заката, чтобы прокормить свои семьи. Кто-то сидел прямо на земле, оперевшись на стену, будто чего-то ждал, несколько худоватых мужиков чуть поодаль грузили в телегу большие и на вид тяжелые мешки, пускающие клубы пыли от удара о хлипкое дерево. Местные каменные дома строились на века, но даже они кое-где обнищали — у некоторых строений просто отсутствовали камни в кладке, будто их зачем-то вытащили. Вот, подойди и загляни, а там и скудные внутренности чего-нибудь жилища увидеть можно вместе со всеми грязными секретами. Минхëн невольно думает, что им повезло попасть сюда в солнечную погоду — серость это место сделала бы невыносимо отвратительным, а так будто даже очарование в этих монументальных постройках было, если бы только мимо проходящие люди настроение не портили. Они таращились все глаза, и парень думал, будто дело в его маскировке под человека, с каждым днём становящейся всё менее убедительной, однако Юкхей, то и дело будто невзначай касающийся руки старшего и поглядывающий на его лицо, знал, что проблема как раз таки в том, что именно Минхëн на всех вокруг так опасливо смотрит, ненароком привлекая к себе внимание своей откровенной одичалостью и недоверием ко всему окружающему. Вон ситуацию лучше не делал, ведь в своём плаще с накинутым на голову капюшоном он выглядел ещё более крупным и устрашающим. Добрые глаза делали его образ обычно более мягким и дружелюбным, но сейчас их видел иногда лишь старший, потому что снизу только можно было в деталях чужое лицо рассмотреть, убедившись, что рядом всё ещё идёт именно Юкхей, а не какой-то другой, совершенно чужой человек, незаметно его подменивший и чего-то выжидающий, заставляющий Минхёна ненароком нервничать по поводу, кажется, любой незначительной детали. Они шли вдоль стены, будто искали путь, на котором безопаснее будет до центральной площади добраться, где хоть немного ещё от былой жизни города осталось со всеми присущими ей толпами из остатков знати и торговцев. Человек осторожно на мгновение сжимает чужую ладонь, чтобы внимание к себе привлечь, однако после этого не опускает. — Дальше людей будет больше, — тихо сообщает Юкхей, как только Минхён на него взгляд поднимает, — постарайся больше смотреть на меня, чтобы никто не подумал, будто ты драки хочешь. А сразу после в узкий переулок сворачивает, утягивая за собою. Старший понять ничего не успевает, плетётся следом, осознавая, что Вон вполне себе специально его за руку держит, чтобы быть готовым сопротивление подавить. Но сопротивляться не хотелось, даже если с каждым шагом людских голосов становилось всё больше, ведь был среди них один единственный, способный убедить в безопасности и привести в чувства, если вдруг сердце зайдётся паникой. — Нож дашь? — Минхён людей избегал рьяно, но никогда не смог бы сказать, что боится. Привык просто ненавидеть, омерзение испытывает в непосредственной близости к ним и всегда какой подлости ждёт, отчего и подготовленным всегда хочет быть, пусть и опыт показал, что оружие ему совсем без надобности. —Не дам, тебе его прятать некуда, — но также Юкхей считал, что кинжал в чужих руках уже будет означать, что им придётся воспользоваться, чего ни в коем случае нельзя было допустить, если они оба хотят живыми к вечеру отсюда выбраться и путь продолжить. С каждой пройденной милей парень всё чаще задумывался о том, что же будет, когда удастся друга вернуть домой, ведь он не готов был отказаться от своих слов, произнесённых подле сверкающей воды, но и время тратить не стал бы, ведь их путешествие немало затянулось. Минхён ни слова больше не проронил, сдался быстро, разве что держаться стал ещё ближе от греха подальше. Солнечный свет ударил в глаза, стоило им выйти на свободное пространство в центре столицы после долгих минут блуждания по закоулкам в полной дезориентированности. Парень мог умело передвигаться в густых лесах, но глубины человеческого каменного города не были похожи ни на что из виденного раньше или даже в редких обрывистых и совершенно бессмысленных снах. Многочисленные узоры каменных кладок и деревянных перекрытий рябили перед глазами, небо над головой едва было заметно из-за соединяющих крыши зданий досок, по которым то и дело кто-то едва заметно проходил, привлекая к себе внимание особенно настороженного старшего. Слишком много всего рукотворного было вокруг, глаз не знал, за что зацепиться, а в голове ни единая тропа не отложилась. Пред парнями открылась плотно выложенная по кругу мелким камнем площадь с неработающим фонтаном посередине, с высеченными из булыжника витиеватыми морскими волнами и статуей девы с рыбьим хвостом, но серым и покрытым чёрными полосами от некогда струящейся в нём воды. Руки русалки были обломаны по самые плечи, нос стёсан, а сам бассейн заполнен камнями и мусором. Вокруг него был сосредоточено самое большое обилие развёрнутых торговых повозок, возле которых крутились в большей степени ободранные беспризорники, которых прилично одетые торгаши без всякой жалости отгоняли, не скупясь на рукоприкладство. Воздух был полон гомона и ругани, исходивших со всех сторон и неприятно давящих на голову, но среди этого был странный, очень складный и приятный уху звук, названия которого Юкхею как-то не довелось упомянуть. По периметру, в домах, располагалось с десяток захудалых полупустых лавчонок, чередующихся с закрытыми покоцанными деревянными дверьми. Их, наверное, когда-то было многим больше, но нищета, захлестнувшая королевство, оставила лишь тех, чьё дело ещё могло пользоваться спросом — пекари, охотники и ткачи, уставшие снижать цены, которые простые горожане потянуть не могли, сколько бы те не падали. По площади бродили полудохлые, облезлые, костлявые собаки, надеющиеся на какой кусок, случайно упавший или хоть нарочно брошенный и зелёный от плесени. Добрая часть людей были такими же, как эти псины, но те, кто выглядел иначе, резко выбивались из толпы: одежды у них были ярче и новее, без кривых лоскутов и заплаток, не выцветшие на солнце и уже не по погоде тёплые, а лица гордо смотрели вперёд, не замечая пред собою всю обступившую их чернь, но на всякий случай выказывая всё презрение к низшему, но подавляющему слою населения. Вокруг более состоятельных было хотя бы по одному личному стражу для устрашения воришек и попрошаек. Животные то и дело опасливо подходили в попытке понюхать путников, но стоило тем почуять неладное от Минхёна, ту же скалились и отбегали, на что тот нисколько не был обижен. Собаки не внушали доверия. Он остановился, стараясь держаться поближе к Вону, и устремил взгляд вдаль, на другой конец города, где над всеми домами возвышалась дюжина башен различной высоты, а некоторые и по форме отличались, однако смотрелись частью чего-то единого и действительно грандиозного. Посеревшие, но некогда точно бывшие цвета спокойного солнца каменные стены с отчего-то странно сияющими арочными окнами, потускневшие коричневые шпили. Хочется поближе увидеть, на чём все эти башни стоят и как друг к другу жмутся, и Минхён поворачивается к человеку, что тут же понимает чужой интерес. — Это дворец, — улыбается парень с ностальгией, — видел бы ты его в лучшие годы... Однако старший не знает, может ли вообще нечто столь величественное выглядеть ещё краше, поэтому снова глядит далеко. Если подумать, этот "дворец" просто старел не так стремительно, но в основном идеально вписывался в саму столицу с такими же когда-то идеально выложенными монументальными домами. — Кому понадобилось жить в таком месте? — искренне интересуется Минхён, всё время до этого считавший, будто пределом комфорта у людей считаются деревянные коробы с некой "кроватью", а теперь столкнувшийся с реальностью, в который они строили себе просто огромные жилища непойми зачем. — Королевской семье и её приближённым, разумеется, — Вон будто даже немного горд за свою культуру, которой хоть немнго, но удалось впечатлить друга, — они, как бы сказать, властвуют над землями, следят за народом и удерживают связь с соседними королевствами, принимают решения в пользу процветания государства и регулируют отношения внутри своих территорий, — а потом так же стремительно нахмурился, — как должно быть. — Плохо властвуют, — подмечает Минхён. Он, пусть и мало понимает, твёрдо уверен, что не должно кому бы то ни было быть таким несчастным под чужим покровительством. Да и слышать приходилось, будто эти земли и вовсе "ничейные", а то полностью противоположно Юкхеевым словам. — Всё-то ты знаешь, — хитро улыбнулся Вон, нисколько не уязвившийся этому уколу со стороны старшего. Парни, смолкнув каждый в своих мыслях, неспешно подошли к первой попавшейся лавке, совершенно пустой и не пользовавшейся спросом. Пожилая торгашка, обхватив себя руками, болезненно дремала на трехногом табурете в тени худого навеса. Минхён не взглянул, что же та продаёт, потому что даже со спящего человека не мог отвести настороженных и недоверчивых глаз. — Сколько за это? — спросил Юкхей без приветствия, чтобы попытаться выдать себя за простолюдина отсутствием манер, указав рукой на вполне аккуратно сложенный в несколько раз тёмно-бардовый плащ с простой застёжкой на шее, вполне приличный на вид и не слишком тонкий. Женщина лениво приоткрыла глаза и с недовольством на парня взглянула, чтобы его достаток оценить и понять, стоит ли вообще рот открывать ради невыгодной сделки. Но тут же распрямилась, поправила на себе одежду и заулыбалась морщинистым ртом: — Шесть серебряных, — чёрт бы побрал это его благородное лицо, выдающее вельможу и заставляющее торговцев заламывать цены. Юкхей нарочито озадаченно помолчал, взглянув на весь довольно скудный ассортимент, состоящий из весьма простых рубашек и штанов, чепцов и женских выцветших юбок, некоторые из которых были явно ношены. Однако и более приличные вещи в некотором количестве имелись, но не были достаточно хороши, чтобы за них могли отдать деньги местные напыщенные богачи. — Хорошо у Вас дела идут? — Вполне невинно спрашивает парень, заглядывая женщине прямо в глаза, довольный блеск в которых понемногу сменялся недовольством, ведь ей казалось, будто над неудачами просто потешаются. — Бери, либо уходи. До этого едва отвлёкшийся на окружающие шумы Минхён вновь вернул своё внимание к разговору, тут же раздражаясь. Ему казалось, будто Юкхей ну никак не заслужил явной агрессии в свою сторону, и это заставило задержать взгляд на лице торговки, тут же отведшей глаза в странном приливе дискомфорта. Люди навряд ли догадывались, что перед ними не просто странноватый парнишка, но непременно устрашались, стоило заприметить неестественно чёрный, будто от природы недобрый взор. — А ну, уходите оба! — отмахнулась она, после чего Вон осторожно Минхёновой спины коснулся, чтобы тот перестал окружающих пугать, но тот только подбородок задрал, не желая кому-либо позволять так себя вести, хотя большую роль играло именно то, что перед ним человек, с которыми, раз уж связался, не получалось нормальный контакт наладить. — Три серебряных и мы уходим, — использует парень внезапно подвернувшуюся возможность поторговаться. — Пять. — Пять и вот это, — ладонь выныривает из-под плаща и указывает на простенькую чистую рубашку. Всё-таки его личная была прорезана вместе с плечом несколько дней назад. Торгашка подумала недолго, оглядела обоих ребят и сдалась — ей, видно, очень не нравился враждебный взгляд Минхёна, так сильно напоминающий взгляды людей настолько несчастных и озлобленных, что те решались вредить другим — она видела у окраин таких, сразу хватающихся за какую палку или увесистый камень при виде чего-то, что могло хоть как-то ношу облегчить. Однако со вздохом кивнула и, опустив глаза, протянула руку, в которую тут же монеты со звоном упали. Следом она подала эти две вещи, и Юкхей, запихав рубаху в свой мешок, расправил плащ и накинул на плечи старшего. Он был немного короче, всего до колена и, помимо рукавов, имел ещё пару вырезов для кистей рук. Второй этому не воспротивился почти, только чуть заметно вздрогнул и поморщился от боли раздражённой кожи, а потом терпеливо ждал, когда парень разберётся с застёжкой, бывшей немного другого типа, чем у него самого. И всё это время внимательно глядел на прилавок, где меж серых одежд виднелось что-то сияющее. Юкхей отряхнул осторожно обновку, посмотрел на чужое лицо и проследил за взглядом, тут же изумившись. — Вы и ворованным торгуете? — неосторожно спросил Вон, кивнув на переливающуюся ткань. Та сразу же схватилась за неё пальцами и потянула на себя в попытке спрятать, — нет-нет, я заинтересован. Его одарили недоверчивым взглядом и несмелой рукой протянули кремового цвета рубашку из струящейся, переливающейся на солнце ткани, с которой Минхён не мог взгляда отвести, потому что ну так нравится ему всё, что блестит. Юкхей осторожно пальцами берётся за нежнейший рукав и перетирает, прикидывает, где же бабка достала столь дорогую вещь. — Взгляни-ка, — и протянул старшему, что с трепетом двумя руками схватился, тут же погрузившись в непонимание. Это вообще не похоже ни на одну ткань из всех, что он когда-либо видел, а в пальцах та вовсе неощутима, совершенно невесома и температуры своей не имеет, зато переливается мягко от каждого движения. Женщина улыбнулась, увидев заинтересованность в глазах ранее недовольного парня. — Четыре золотых. И это было сущей наглостью, просто откровенным грабежом, но почему-то Вон подумал, будто им это очень нужно. Одежда Минхёна была слишком жесткой, и боль от трения с кожей не отпускала его, так и не давая нормально спать или даже просто касаться чего-то плечами и руками, хотя они оба не были полностью здоровы и как могли утаивали это друг от друга, чтобы лишний раз не беспокоить. Юкхей достал кинжал, не снимая с него тряпицы, отвернулся и прикрылся полой своего плаща. Послышался скрежет, а потом и лязг металла. На вытянутой ладони он теперь держал тот самый чёрный камень из навершия своего меча. Женщина во все глаза уставилась на диковинку, просияла вся и сверху даже дала ещё пару рубах попроще, но тоже весьма добротных. Парень думает, что это не такая уж плохая сделка, даже если оружие ему дорого. Да и отчасти за этим он его и носил, был готов в крайний момент продать хоть полностью, если что-то действительно важное понадобится. Минхён не верил своим глазам, проводил взглядом и с открытым в неозвученном вопросе ртом уставился на младшего, что в ответ со смехом улыбнулся. — Поверь, тебе опыт ношения такой одежды очень понравится, — заверил он без тени сожаления, — а камушек можно и на что-то похожее поменять, если так хочется, чтобы он там был. На один из твоих глаз, например. Это заявление второго немало смутило, заставив нахмуриться и в раздумьях взгляд опустить, но после он вполне серьёзно кивнул, действительно готовый пойти на такую жертву, раз уж Юкхей сказал, что глаз подойдёт. А тот, заметив эту решимость, тут же шаг вперёд сделал, не понял, рассмеяться ему или вообще заплакать от того, как долго старшего придётся учить понятию юмора. Снова забеспокоился, что этого «долго» могло вовсе и не быть. — Боже, нет, правда, — тут же попытался Вон забрать свои слова назад, — мне действительно важно, чтобы оба твоих глаза оставались на месте. На секунду ему даже показалось, будто друг малость разочаровался, что ему не будут вырывать глаз. От Юкхея эта перемена в настроении не ускользнула и тот тихо усмехнулся, заправляя прядь чёрных волос за чужое ухо, лишь сейчас заметив, что оно стало длиннее и росло не вверх, как у эльфов, а точно в сторону, очень сильно напоминая один забавный род, с которым Минхёна сопоставить не совсем получалось по очень многим причинам. Но вида, что удивлён, не подал, получив в ответ нервную маленькую улыбку. Минхён чувствовал себя куда комфортнее в новом плаще, не двигался больше так скованно и окружающих людей старался не замечать, держась к Юкхею так близко, чтобы всегда его хоть краешком одежды касаться. Они обошли всё по кругу, заглянули в каждую лавку совершенно бесцельно, успели застать целых три драки, а человек под неодобрительные взгляды погладил осмелившуюся подойти собаку. Посмотрели даже на скудные, выложенные прямо на дороге пожитки бедняков, пытающихся выторговать хоть на кусок хлеба старую корявую посуду, вырезанные из дерева игрушки и собственноручно собранные вне стен города поздние цветы. Парень не удержался и впихнул одному из них целый серебряный, ведь у него ещё немного было, на что получил целый шквал добрых слов и чуть не набил себе все карманы ненужными вещами, но вовремя отказался, взяв лишь небольшую аккуратно вырезанную, но очень потешную фигурку вороны, раззявившей клюв и выпучившей глаза. В этот момент Минхён не понял, почему все их вещи тащит Юкхей, а эту страшненькую птицу силком ему впихнули и заставили в ладони зажать, молча нести и не возникать.       Старший немного свыкся с обстановкой, потому что всем на него было, мягко сказать, всё равно, когда высокий и скрытный Вон забирал всё небольшое внимание на себя. Они, кстати, хотели вообще незаметно по городу пройти. Однако Минхён был насторожен по привычке и на всякий случай, часто головой мотал и всем телом крутился вокруг своей оси, потому что одежда неприятно о кожу тёрлась при попытке повернуться более человечно. У младшего из-за этого, кажется, было неплохое настроение.       Мимо лавок у фонтана они прошли довольно быстро, не найдя ничего интересного, кроме, разве что, более богатых одежд и действительно хороших продуктов, видно, привезённых из какой-то деревушки, которой не так навредило положение королевства. Но Вон остановился резко, потянув за руку случайно прошедшего дальше Минхёна, кажется, переставшего своё внимание на людей обращать, путь и обходя их за пару метров.       — Не забыл, что ещё я тебе обещал? — человек входил во вкус беззвучных разговоров, ведь старший его всегда каким-то образом слышал. Порой он даже замечал за собою, что с каждым разом всё тише и тише говорит, чтобы проверить, где же этот предел понимания.       А тот подошёл спешно, с интересом взглянул в чужое лицо, а потом и на рядом стоящую телегу с откинутой доской, устланной белой тканью и выложенными на ней переливающимися драгоценностями, но было их довольно мало, да и сами они то тусклые, то сколотые, необработанные, а какие-то и вовсе имели следы по всей поверхности, будто их выколупывали из чьего-то украшения.       — Камни, — внезапно вспомнил Минхён и во все глаза уставился на прилавок, согнувшись так, чтобы как можно ближе рассмотреть. Он правда с нетерпением ждал момента, когда сможет увидеть красоту, о которой говорил Юкхей, и действительно был восхищён блеском и цветами. Особенно ему нравились красные и зелёные.       Однако он не испытал тех чувств, о которых думал всю дорогу сюда. После всех мыслей и разговоров сами драгоценности казались чуть менее значительными, не такими совсем, как рисовало их воображение. Должно быть, красота всегда связана с чем-то более глубоким, чем просто зрение, и особенно явно ощущалась, когда о ней рассказывал Юкхей. Теперь, когда человек молчал, блеск камней имел катастрофически маленькое значение. Минхёну, наверное, и деревья бы не нравились так сильно, не сопровождай они всё совместное с Воном путешествие.       — Это самоцветы, невежа, — послышался сверху хриплый голос, заставивший выпрямиться за секунду до того, как перед лицом пронеслась мозолистая ладонь, будто пытавшаяся по голове ударить, чем тут же вызвала прилив острой агрессии, — ты понятия не имеешь, сколько эти самые "камни" стоят. Хоть до самой старости говно за богачами сгребай, а всё равно даже на один такой не заработаешь. Нечего смотреть, если позволить себе не можешь!       Осунувшийся мужчина аж перегнулся через прилавок и брызгал слюной во все стороны, будто страшно взбешенный оскорблением своего товара, однако Минхён где-то на середине громкой ругани потерял нить повествования, оскалился и готов был прямо при Юкхее вступить в полемику, вовсе не умея отстоять себя словесно. Парню так гадко, что даже незначительно какой-то человек успел коснуться его волос, сразу будто завоняло этим людским духом, и снова кажется, что морщины эти такие глубокие, что почти мышцы лица оголяются под ними, и всё уродство тут же на поверхность всплывает.       — Что именно? — быстро среагировал Вон, схватив старшего за край плаща, чтобы удержать того на месте и избежать конфликта, — этот мутный цитрин? Или криво огранённый и треснутый аметист? — наверное, им в компании недоставало кого-то третьего, потому что Юкхей быстро распалялся, и его тоже надо было кому-то удерживать на месте, чтобы слишком озлобленным не сделаться в попытке заступиться за друга. Он бесцеремонно пальцами схватил голубого цвета маленький матовый камень и, не сдержавшись, отправил его прямо в глаз непутёвому торгашу, — а это вообще стекло, так что не делай вид, будто все вокруг идиоты.       И Юкхею, на самом деле, стыдно, потому что вовсе не так его воспитывали, и в иной раз удалось бы стерпеть, проглотить свою гордость, лишь бы в беду не попасть, однако уязвили ведь не его самого, а Минхёна, который весь вытянулся и плечи расправил, выдавая забавную привычку в случае опасности пытаться больше казаться. Только на практике это едва ли было забавно — дрожь в чужих руках была такой, будто старший из последних сил удерживал себя от драки, а в воздухе появился посторонний звук, которого никак не должно быть в человеческом городе: клокотание, напоминающее быстрый стук по дереву, оставляющий за собою густое эхо.       Пока мужик потирал пострадавший глаз и ругался на всю улицу, Юкхей утянул Минхёна подальше от людей, в небольшой тёмный закуток, так и не поняв, как можно остановить этот всплеск негатива, чтобы не привлечь к себе ещё больше внимания. Кажется, нелюдь, поглощённый своей ненавистью, и не заметил даже, как спине вдруг холодно стало от прикосновения с каменной стеной дома.       — Пожалуйста, не надо, — шепчет Юкхей, озираясь по сторонам в страхе, что двоих путников, зажимающихся в тёмной подворотне и издающих нечеловеческие звуки, могут заметить, и обхватывает ладонями чужое лицо в попытке всё внимание захватить, сконцентрировать только на себе, — хочешь, уйдём отсюда?       Но Минхён смотрит в ответ так, будто не видит больше самого Вона, а лишь того, кем он по крови является, однако взгляд отводит и затихает, явно бесится ещё какое-то время, и это видно по сведённым к переносице бровям и подрагивающим, то и дело в негодовании ползущим вниз уголкам губ.       — Тебя разве волнует, что там говорит брюзжащий старик, продающий хламьё за бешеные деньги? — не сдаётся младший, приободряюще улыбаясь и вплетая длинные пальцы в тёмные слегка вьющиеся волосы.       — Он такой... — бормочет Минхён, всё ещё испытывая это непримиримое буйство злости внутри, — премерзкий брехун...       И вообще, хочется добавить, что место этим тусклым камушкам в чужой дряблой глотке, да только Вон бы в жизни не одобрил подобных высказываний, поэтому самообладание началось именно там, где нелюдь задумался о правильности слов. А потом и успокоился, тяжело вздохнув и опустив голову. Юкхей только ждал, когда всё окончательно уляжется. Они оба порядком проголодались, да и времени, чтобы по-тихому из города улизнуть, почти не оставалось, а таскаться по ночным улицам было вовсе неразумно.       Только вот Минхёна давно кое-что беспокоило.       — Откуда звук? — решил, наконец, спросить старший, продолжающий слышать отдалённые неестественные нотки.       Юкхей в ответ вопросительно посмотрел, помолчал немного, послушал, но ничего такого не уловил.       — Какой звук?       После этого вопроса Минхён сжал губы, снова похваставшись ямочками над ними, а потом едва заметно глаза закатил без негатива, пальцами вцепился в чужой плащ и двинулся к источнику звука, на просто подозрительно большом расстоянии обходя каждого человека и изо всех сил стараясь не смотреть в эти противные лица. Вон вовсе не был против, ему даже очень нравилось, что старший внезапно чем-то заинтересовался настолько, чтобы самостоятельно пойти изучить что-то для себя интересное. А потом услышал.       — Он всё ещё выступает, — парень невольно расплылся в довольной улыбке и ускорил шаг, теперь уже волоча Минхёна за собой. Он просто поверить не мог, что встретит кого-то знакомого даже самую малость, а тут живое воспоминание из детства и не только.       Они спешно юркнули с площади, прошли совсем немного меж домов и вышли на достаточно большую эспланаду перед роскошным, но весьма потрёпанным шатром, выкрашенным в серебряные и голубые цвета. Небольшое пространство у его входа было отрезано невысокой деревянной оградкой, и тут людей было почти столько же, что и у торговых лавок, однако все они молчали, заслушавшись печальной, пробирающей мурашками до самых костей песней. Минхёну от этих звуков так приятно и дурно одновременно, потому что чей-то голос льётся так высоко и складно, иногда душераздирающе срывается, но не теряет своей стабильности, а вот музыка звучит низко, загробно и мистично, идеально с бесцветными каменными домами сочетаясь.       В чуждом для нас мире мы теперь сами по себе.       В мире, что мы так быстро забываем       Вон протаскивает его через толпу, как бы второй ни упирался, подходит к самому заборчику, едва достающему ему до пояса, и с широченной улыбкой встаёт позади Минхёна, почти накрывая того полами своего плаща во внезапном порыве быть ближе, чем эти жмущиеся со всех сторон люди, в основном бывшие низшим сословием, ведь именно они нуждались в поддержке как никто другой.       Лишь следующий шаг имеет значение.       И старшему трудно дышать, он оглядывается по сторонам, смотрит в измученные, испещрённые бедностью и морщинами блаженные лица, направленные к источнику чарующей песни. Собственных щёк сзади касаются тёплые длинные пальцы, держат аккуратно и направляют вперёд, заставляя взять себя в руки и обратить внимание на менестреля.       Я всегда был с тобой,       Опережал собственное время на три шага,       Никто из простого народа не желает зла одинокой гарпии, что сидел у самого входа в шатёр, скрывшись под навесом от жарких закатных лучей. Когтистые пальцы одной руки скользили по струнам странного вытянутого деревянного инструмента, пока вторая с трепетом держала изогнутый наподобие ассиметричного лука смычок, выскабливающий дребезжащую музыку.       И всё равно мы вновь идём против ветра,       Потому что остаться и отдохнуть мы ещё не готовы.       Его сияющие коричневые перья подрагивали каждый раз, когда инструмент брал ноту чуть выше, чем пугающе низкую. Глаза закрыты — он играет наугад, полностью отдаваясь чувствам, поделенным с целой толпой людей надвое. Брови жалобно изгибались в такт каждому слову, красивое лицо было полно глубокой печали, пред которой природа утихла и птицы перестали петь.       Я умер, но в твоих объятиях проснулся.       С тех пор нашим гимном ночи стала твоя песня       Средний ряд перьев его крыльев обладал неестественным голубым цветом, что едва заметно осыпался пылью от каждого незначительного движения. Весь образ создания будто растворялся в воздухе по мере того, как история продолжалась, будто к концу представления само создание разлетится пеплом по ветру.       Во имя тебя мы праздновали, скорбели, любили и смеялись.       Песня твоя останется навсегда нашим гимном ночи.       Со всех сторон доносятся тихие шёпотки, вторящие словам музыканта, и среди них Минхён слышит, что и Юкхей губами шевелит под каждый звук, будто наизусть знает.       В мире сияющих мечей и развевающихся на ветру знамён       Ты — мой щит.       Но он не может обернуться на человека, даже если сейчас как никогда нуждается в том, чтобы видеть чужое лицо. Всему виной странный, призрачный запах, витающий в атмосфере маленького концерта.       Ты — свет в звёздном небе       Что освещает путь домой.       Незнакомец замолкает, музыка утихает, а инструмент аккуратно ставится на землю, опираясь ребром на сидение округлого деревянного стула. Не следует ни оваций, ни присвистываний — одни лишь протяжные тяжелые вздохи проходятся по толпе, что понемногу начала отходить от пережитой ностальгии по действительно грандиозным представлениям при дворце, что не проводились уже целую декаду.       Пернатый делает пару шагов вперёд и совершает неглубокий благодарственный поклон, после которого, наконец, смотрит с поволокой на собравшихся и задерживает свой взгляд, Минхён понять не может, то ли на нём самом, то ли на стоящем вплотную сзади Юкхее.       Незнакомец чуть вжимает голову в плечи и уши его потрясываются всего мгновение перед тем, как лицо теряет свою беспристрастность и наполняется непониманием во внезапно широко открывшихся глазах. Он делает это снова, но уже дольше, теперь точно глядя на гарпию в толпе пронзительно, словно в душу забраться хочет. И непонимание сменяется ноткой ужаса, перешедшей в более спокойное волнение, выдаваемое подрагиванием пальцев.       «Почему ты молчишь?» — читается на чужих губах, и Минхён знает, что обращаются к нему, напрягается весь, даже если угрозы не чувствует, и ощетинивается.       Этот парень пах кровью.       Люди понемногу приходят в себя и разбредаются по сторонам, а путники с места не двигаются, слишком увлечённые происходящим. Но увлечён был только старший, пока Юкхей уже несколько раз подряд звал того по имени в тщетных попытках привлечь к себе внимание.       Пернатый двинулся в их сторону и его почти человеческие лазурные одежды подхватил ветер. Хотелось взглянуть, ка же с широким пернатым хвостом удалось надеть эти светлые лёгкие штаны и как с крыльями удобно устроиться в безрукавой яркой рубахе. Двое гарпий смотрят друг на друга долго, пока менестрель не прерывает молчание:       — Обойди шатёр и подожди у заднего входа, — и он говорил сдержанно, тихо, старался на незнакомое существо не смотреть больше, но, когда поднял глаза на человека, обомлел, тут же открыв рот не то от счастья, не то от ужаса. Минхён спиной ощутил, как Вон всем телом напрягся, и всё тот же голос внезапно стал выше и куда громче от удивления, — а тебя ещё откуда надуло?!       Казавшийся раньше огромным мир стал не больше комнаты, когда Юкхей внезапно разразился смехом.