Помогите мне улыбнуться…

Через час все гости с телевидения уже покинули СКК К. Демирчяна, Антон деликатно постучался и услышав разрешение, вошёл в гримерку Гвердцители. Она уже немного пришла в себя и сейчас сидела на диванчике, читая сценарий, арии её героини Нормы Дезмонд помогали артистке отвлечься. Музыкантский не стал ждать разрешения, и пододвинув стул, опустился напротив певицы. — Тамара Михайловна… — режиссёр замялся, не зная, какой лучше вопрос задать первым, но взглянув в листы перед ней, улыбнулся, вспоминая слова певицы. — Вам и роль учить не нужно, вы рождены для неё… — Спасибо… — заправляя прядь за ухо, ответила женщина, не зная что ещё ему ответить. — Премьера очень масштабная и вниманием прессы не обделена, поэтому их присутствие придётся… — Музыкантский старался подобрать слово, лучше описывающее их состояние. — Потерпеть… — Простите… я… — только начала Тамара, желая извиниться за своё слишком эмоциональное поведение. Но Антон просто взял ладонь певицы в свою и легонько сжал. — Вы — живой человек и не нужно просить прощение за свои эмоции, тем более у меня, — Музыкантский улыбнулся Гвердцители и чуть крепче сжал её руки. — Я впредь буду оговаривать с ними вопросы более конкретно, чтобы подобных… формулировок не было… — Спасибо… но это лишнее… — Тамара опустила глаза, чувствуя себя неловко из-за хлопот, которая она доставляет сейчас режиссёру. — Ллойд Уэббер вчера получил несколько видео-фрагментов с наших репетиций, — издалека начал Антон, поглаживая холодные пальчики грузинки. — Есть замечания… у маэстро? — встрепенулась Гвердцители, благодарная молодому, но проницательному режиссёру за смену темы разговора. — Наоборот! — Музыкантский широко улыбнулся. — Он одобрил наше прочтение, в котором Норма будет за роялем! Тамара смутилась и опустила глаза, хотя Антон готов был поклясться, что на её впалых щечках появился лёгкий румянец. Остаток дня все снова провели на сцене, приближающаяся дата премьеры очень нервировала артистов, зарождая в их душах волнение, поэтому сейчас у всех исполнителей не было даже минуты свободного времени, только перерыв на общий обед и снова на сцену, и так до поздней ночи. Ближе к полуночи Гвердцители укуталась в плащ, спрятала глаза за тёмными очками и уехала в гостиницу, сегодняшний день порядком утомил её, а душевное равновесие и спокойствие, едва-едва обретенное рядом с Шурой растаяло как предрассветная дымка. Она снова оказалась в одиночестве, на ресепшене певица молча забрала ключи от своего номера и направилась к лифту. Через несколько минут Тамара оказалась в номере, снимая верхнюю одежду и обувь, певица окинула взглядом пустой номер люкс. Взгляд невольно бродил по углам, она помнила слова Шуры, сказанные утром. Зелёные глаза излучали надежды как у утопленников, граничащих между жизнью и смертью, почти такими же отчаянием и несбыточной мечтой она надеялась увидеть силуэт самого дорогого ей человека, но номер был пуст. Подойдя к бару, певица достала оттуда бутылку грузинского красного сухого вина, наливая себе немного в бокал, она уже собиралась пригубить терпкий, ассоциирующийся с кровью напиток. Но её планы нарушил осторожный стук в дверь, отставив бокал на журнальный столик, Гвердцители открыла дверь, и глаза тут же смягчились, когда она увидела своего гостя: — Ты пришёл… — опираясь на косяк плечом, констатировала певица, не скрывая, что очень рада видеть перед собой Шуру. — Пустишь? — уточнил музыкант, не представляя в каком настроении Тамара и стараясь угадать, будет ли она вообще рада его видеть. Певица молча подвинулась, освобождая вход и направилась к журнальному столику на ходу подхватывая бокал вина: — Будешь? — уточнила она у мужчины, поворачиваясь к нему. — Не откажусь! — улыбнулся рокер, вспоминая, как накануне их концерта в Ереване, они со всей группой были в ресторане с Тамарой, тогда Лёва и барабанщик объездили не один магазин, стараясь найти именно грузинское вино, чтобы угодить и порадовать Гвердцители. Певица поставила на столик бокалы, бутылку и тарелку фруктов. Шура видел, что артистка значительно подавлена и молчалива, чем утром, но побоялся задать вопрос прямо, поэтому решил осторожно начать разговор с другой темы. — Я принёс тебе небольшой подарок… — рокер замялся, но всё же вытащил из широкого нагрудного кармана плаща небольшую коробочку, оставляя верхнюю одежду на вешалке. — Спа… спасибо… — принимая презент, растеряно произнесла певица. Подарки… она уже успела забыть для чего они, казалось, они принадлежали к совершенно другой жизни, которая сейчас для неё казалось чужой. Открыв крышку, певица увидела веер. Замерев на секунду, женщина всё же подняла на рокера глаза. — Я знаю, что ты их собираешь… пусть у тебя будет ещё один… воспоминание об Ереване… гениальная Норма Дезмонд! — Шура подался вперёд и поцеловал кисть певицы. — Спасибо… — уже с небольшим смущением поблагодарила Тамара, раскрывая веер, рассматривая рисунок. На нём был изображён Ереван, для певицы он стал удивительным местом, где одновременно столкнулись две её жизни. — Очень жалею, что не увижу тебя на сцене в этой роли в живую, учитывая масштаб премьеры, могу лишь предполагать, какие у тебя будут роскошные наряды… — улыбнулся Шура, стараясь отвлечь певицу из глубокой задумчивости. — Да! Они восхитительны! — мечтательно произнесла Тамара, уголки губ которой немного дернулись вверх. — Для главной героини другого быть и не могло! — музыкант не отпускал ладонь Гвердцители, с удовольствием отмечая, что пальчики певицы начинают теплеть. — Потанцуешь со мной? — неожиданно даже для самого себя предложил Шура. — Что угодно, только не танго! — воскликнула Тамара, уже откладывая веер на столик и поднимаясь на ноги. — Я вряд ли мог надеяться, что мне так повезёт! — расхохотался мужчина, деликатно притягивая певицу в свои объятия, обнимая одной рукой за талию, а в другой мягко сжал её музыкальные пальцы. Гвердцители положила свободную ладонь на плечо рокера и, замявшись на несколько секунд, аккуратно коснулась щекой ключицы мужчины. Шура казалось забыл как дышать, поражённый оказанным ему таким доверием и искренностью со стороны грузинки. Они плавно танцевали в понятном и известном им одном ритме медленного танца. Музыкант больше не задавал вопросов, признаться самому себе, он уже и сам не знал, что спросить у певицы, физически чувствовал, что сегодняшний день принёс ей очередное огорчение, но как помочь и поддержать — терялся в догадках. Впрочем, Тамаре не нужны были слова, их и так уже сказано было довольно, как близкими людьми, так и почти посторонними, одни и те же звуки, сливающиеся в слова, а они в свою очередь в заезженные реплики, лишенные и смысла, и искренности, наполненные лишь обязательной формальностью. — Могу попросить тебя о… об услуге? — издалека начал Шура. Певица молчала, не зная, что ответить, с одной стороны — она сейчас не могла вообще ничего обещать, но с другой — рокер в эти дни стал для неё неимоверной поддержкой и пониманием, на которые она в Ереване практически ни от кого и не надеялась получить. — Конечно… — шепотом ответила Тамара, отстраняясь от плеча мужчины и заглядывая ему с глаза. — Когда мы снова увидимся… подари мне свою улыбку… такой, какой я тебя запомнил… — Шура погладил певицу по щеке кончиками пальцев и решил всё же уточнить. — До 19 октября… Гвердцители безмолвно опустила глаза в пол, её учили держать данное слово, но обещать музыканту то, во что она и сама не верила, не поворачивался язык. Шура бережно коснулся уголков губ грузинки большими пальцами и потянул их вверх: — Вот так! — обрадовался он. — И ещё в твоих глазах появлялись всегда искорки, переливающегося малахита! Рокер убрал ладони от лица певицы, медленно вновь обнимая её за лопатки. Тамара смущённо покраснела и нерешительно подняла на мужчину глаза. Она была ему очень благодарна, Шура как и Антон, не говорили пустых слов, они были рядом и всеми силами помогали ей пережить чудовищную потерю самого близкого и дорогого ей человека. Именно эта благодарность подтолкнула Гвердцители к действиям, уголки губ едва дрогнули, поднимаясь вверх, а глаза немного смягчились, из них не пропала стала уже привычной грусть, но рокер, знавший Тамару уже не один год, почувствовал, как дрогнуло сердце. — Спасибо… тебе… — с придыханием произнесла Гвердцители, утыкаясь лбом в плечо мужчины. Они проговорили несколько часов, выпив всего по бокалу вина. Рокер впервые за эти дни испытывал такое счастье, в глазах певицы были искорки, она с интересом рассказывала о своей роли, о предстоящей премьере, делилась с ним своими переживаниями и волнением. Только когда стрелка циферблата стала перешагивать за 3 час, Шура мягко предложил, стараясь прервать разговор как можно деликатнее: — Уже поздно… тебе бы отдохнуть… Гвердцители почувствовала накатывающую усталость, и веки предательски стали опускаться вниз, унося свою обладательницу в сон. Шура до утра наблюдал за спящей певицей, во сне её лицо разгладилось, задумчивость исчезла, и уголки губ расплылись в едва заметной улыбке. Сегодня ей не снились кошмары, не было холодного и липкого ощущения пустоты и одиночества, воспоминания всей её жизни мелькали в памяти и в снах с ней рядом была Инна Владимировна. Кофман больше не было физически рядом с дочерью, но она растворилась в ней без остатка, посвятив всю жизнь своей талантливой девочке, которую Бог наградил уникальным голосом. Во сне Тамара видела золотой свет, исходящий от Мамы, он медленно рассеивался и наконец полностью окутал её, подарив тепло и надежду, певица словно физически ощутила тепло рук Инны Владимировны. Открыв глаза, Гвердцители огляделась, уже было утро, Шура покинул её номер и лишь на журнальном столике лежала охапка красных гвоздик, а внутри записка, развернув которую, певица почувствовала смущение: «Улыбайся хотя бы во сне, Царица Тамара… и неси свет всем людям, кто слышит твой голос». Гвердцители кивнула и сделала глубокий вдох, медленно выдыхая, понимая главную истину: любимая Мама всегда будет рядом с ней, в её сердце, в её привычках, в её песнях… но жить нужно ради живых, чтобы у тех, кто смотрит на нас с небес, не болела душа, наблюдая за нами. Впереди Тамару ждала премьера мюзикла, нескончаемое море авиаций и восхищения… но уже где-то в глубине души она знала, что снова вернётся к своему имиджу и темным волосам, вернётся на сцену с концертным туром, посвятив его именно Инне Владимировне… и под собственный аккомпанемент она исполнит главную молитву всей своей творческой жизни: «Мамины глаза»… Только теперь она будет её петь для небес, с которых любимая Мама смотрит на неё.