Костры Белтейна

Ночь была страшная. Темная, беззвёздная, слишком холодная для семи ночей накануне Белтейна. Такие ночи в народе почему-то называли волчьими. Хотелось растереть озябшие, непривычные к такой погоде ладони, поднести их ко рту и согреть горячим быстрым дыханием, спрятать, наконец, в складках тяжёлого плаща, но это пока что было невозможно. Младенец, завернутый в колючую шерстяную накидку, оттягивал руки, но, слава Богам, пока молчал. Впрочем, вряд ли бы эта милость Садб продлилась долго. Нужно было спешить. Ребенок словно мысли прочел, заворчал сквозь сон, завозился. Пришлось торопливо прижать его к груди и пару раз покачать, морщась от боли в затекших предплечьях. – Спи, спи, сынок... Как же ты похож на маму. Сынок, плоть от плоти, кровь от крови – знатной, королевской. Негромкие слова вышли резкими, колючими, совсем лишёнными родительской нежности. Ребёнок и правда удивительно напоминал мать – те же упрямые полные губы, тот же нос, та же родинка на кончике носа. Только глаза, сейчас закрытые, были фамильного травянистого оттенка. Остатки текущей в жилах королевской семьи крови потомков Фейри – когда-то короли Эрина владели магией; теперь от тех времен остались одни воспоминания да искрящаяся зелень по радужке. Высокий и худой фейри уже ждал их на опушке у самого края леса, впрочем, тщательно укрытой от посторонних глаз низко-низко спустившимися ветвями мерлинова дерева. Еще один вздох – на этот раз полный облегчения, – вырвался из груди, чудом не разбудив младенца, сомлевшего в объятиях неуверенных рук и теплой накидки. Кницус с усмешкой наблюдал за тем, как с ног до головы завернутая в тёмную ткань фигура, низко-низко надвинув капюшон, суетливо шагала ему навстречу, время от времени покачивая такой же темный, почти слившийся с цветом плаща сверток. Он прикрыл глаза. Человеческий цинизм оказывался порой даже сильнее, чем он думал. Люди нередко закладывали первенцев, задолжав волшебному народу, однако мало кто нес своё дитя вот так хладнокровно, почти равнодушно. Люди обычно пытались – кто-то проводил ритуалы, кто-то пробовал откупиться золотом. Видимо, у правящей семьи таких предрассудков не было. Он усмехнулся в высокий воротник. Неужели долг для человеческих королей и правда святое? Или просто этот ребенок не имел в политических играх никакого значения? Кницусу бы стало его жаль – если бы ему было хоть чего-то в этом мире жаль. А он помнил рождение Артура и расцвет его королевства, он помнил римлян и Византию, выраставших из пепла и снова возвращающихся к нему же, он знал столько детей, обречённых быть пешками родительских желаний и страстей. Фейри редко жалели кого-то. Или о ком-то. Кницус снисходительно скривил губы в подобии усмешки, поправил изящный плетеный венец на светлых волосах. Король Двора Белтейна не слыл ни слишком жестоким, ни слишком злым – скорее изворотливым, вкрадчивым. Фигура в плаще, наконец, подошла ближе, и Кницус окинул ее насмешливым взглядом, склонил голову в издевательском кивке. – Отличная ночь, Ваше Величество, – хмыкнул он, – долгих лет процветания Эрину. Из-под широкого капюшона вылетели пара невразумительных ругательств, – это было ужасно глупо, так вести себя сейчас, когда бой за сына был сдан добровольно, не начавшись – а потом раздраженный выдох. Он отметил про себя, что ответного поклона не дождался. Впрочем, короли и королевы Эрина не отличались вежливостью. Короли и королевы Эрина считали, что им позволено все, и относились с презрением даже к тем, кому были должны. – У меня мало времени, фейри, – голос был осипший, словно его обладатель простыл на морозном ночном воздухе. Или долго кричал – кто знает, может быть, расставание с сыном всё-таки не прошло так легко. – Разберись со своим долгом, и мы больше никогда не пересечём наши пути. И все же – в голосе золотыми монетками из казны звенели лишь высокомерие и равнодушие. Кницус хмыкнул. Короли и королевы Эрина давным-давно утратили даже крохи магического таланта, и без того любезно дарованного им фейри, пусть и обычая играть свадьбы с родственниками не оставили, но ставили себя все равно так, точно могли все, что угодно. От королевской крови ничего не осталось кроме темно-алого ручейка гонора да власти. Тем не менее, королевская кровь сейчас и была ему нужна. Он неприятно улыбнулся, вынул из складок плаща дикую увядшую розу. – Позвольте-ка вашу руку, Ваше Величество. Склониться над ладонью, поддерживающей спящего младенца снизу, и уколоть подушечку безымянного пальца шипом труда не составило. Из-под капюшона раздалось болезненное шипение. Темно-багровая в темноте, набухшая на чужом пальце капля крови сорвалась с него и упала... на подставленный ловкой опытной рукой мешок, набитый какими-то травами. Травы затрещали, словно горящие в огне, стоило королевской крови попасть на них. – Что это? – недовольно поинтересовалась фигура в плаще. Кницус махнул рукой, словно ничего важного не произошло. Быть может, действительно не произошло. Однако, всегда лучше было предусмотреть... еще один вариант. Еще одно развитие событий. Такое дело не допускало спешки. – Ничего, Ваше Величество, – обманчиво мягко произнес он, – это мне на память. Интонацию, конечно, пропустили мимо ушей – разумеется, королевские семьи всегда волновали только их слова. Большое упущение. – Что с ним будет? – чужой голос даже не дрогнул. В нем читалось только едва сдерживаемое желание, наконец, покончить с неприятным делом и вернуться обратно, в замок. Кницус пожал плечами. – Он забудет, что он вообще несколько часов был человеком. Он перестанет им быть навеки. Я отдам его одному из своих слуг, и из твоего сына воспитают обыкновенного фейри. Из-под капюшона снова послышался вздох – на этот раз в нем читалось чистое облегчение. – Возможно, так даже лучше... Бормотание было тихим, почти неслышным, но ветер, вечный посыльный, донес его до острого волшебного слуха. – Если у него, конечно, нет данного матерью имени, – небрежно добавил Кницус, словно это совсем не стоило упоминания, – но Ваше Величество, несомненно, позаботилось об этом. Фигура неуловимо вздрогнула – не поймёшь отчего, то ли от холода, то ли... – У него есть имя, – каркнул сиплый голос, – к чему это приведет?.. Вместо ответа Кницус паршиво улыбнулся и требовательно протянул руки. – Это неважно, – прошептал он, почти наслаждаясь сковавшей человека напротив тревогой. – Время платить по счетам, не так ли, Ваше Величество? Но сначала... Я хочу узнать его имя. Чуть поколебавшись, фигура склонилась к его уху, брезгливо поморщившись от вида заострённого хряща, и выдохнула истинное, единственное настоящее имя. А потом уложила сына на руки Кницуса и без сожалений разжала руки. Древний, как сами боги, ритуал свершился снова. Перед глазами вдруг замелькали видения: лица, кровь и отблески стали на гордом лице. Кницус распахнул глаза, жадно ловя предсказания, дарованные человеческими, нездешними богами. Такое случалось редко, только когда фейри отдавали детей, успевших получить имя от матери, но даже тогда они не были такими чёткими. Меч в его видении очертил красивую дугу, и с чьих-то плеч слетела голова с красивым удивленным лицом. Кницус прижал захныкавшего было младенца к себе покрепче, взглянул на замерший темный силуэт в упор. И захохотал в голос. – Как глупо, – бросил он, – мы сами создаем себе врагов. Твой сын придет назад – и заставит заплатить всю королевскую семью разом. Он станет вашим новым страхом на долгие годы, Ваше Величество. Ветер сорвал с чужой головы капюшон, и Кницус увидел, как с и без того бледного лица сошли все краски. – Ты лжешь! Он снисходительно покачал головой. – Истинные не умеют лгать. С чужого лица на него смотрели широко распахнутые, полные ужаса пополам со злостью глаза. – Тогда я сделаю все, чтобы уничтожить и тебя, и все твое племя раньше, чем мой сын придет за мной. Кницус только пожал плечами. И, отвернувшись, направился вглубь леса. Утром следующего после радостнейшего события – рождения у королевской четы первенца – дня в замке раздался громкий крик и не менее громкий стук. В колыбели принца, рядом с лишившейся от горя чувств королевой Грейной, вместо укутанного в одеяльце младенца осталась только увядшая белоснежная роза. Дар фейри. *** – ...тогда храбрая Авала, у которой оставалась всего одна попытка, сказала злобному карлику прямо в лицо: тогда я думаю, что тебя зовут Чертополох . Карлик покраснел, побледнел, плюнул на пол своей ядовитой слюной и был вынужден уйти из дворца ни с чем. Даннис, к концу сказки испуганно прячущийся матери под руку каждый раз из бесчисленного их количества, поднял голову, сверкнув на нее лукавыми глазенками. – А фейри правда можно победить назвав имя? – любопытно спросил он, удобнее устраиваясь у нее на коленях и чудом не помяв дорогую ткань. Грейна улыбнулась краем губ. – Конечно, нет, малыш, – мягко сказала она, погладив сына по волосам. – Когда ты вырастешь, ты обязательно будешь побеждать их со своими храбрыми Рыцарями. Даннис важно кивнул и едва не соскользнул с колен. Грейна едва успела его подхватить. Сыну было семь лет и, пожалуй, скоро нужно было отдавать его на попечение наставнику Андрасту, кажется, смирившемуся со свалившейся на него новой работой, но... Грейне так хотелось насладиться временем, проведённым со своим ребёнком. Временем, которого у неё было ужасающе немного. Временем, которое у нее бессовестно украли. Даннис доверчиво прижался к ней, уткнувшись носом в шею и обхватив руками поперек живота, и сердце у Грейны сжалось от нежности. – Я просто подумал, – боги, ох, боги, ее сын звучал так взросло и так искренне, – если бы фейри можно было победить так просто, я бы пошел в лес, назвал бы их короля по имени, и он отдал бы мне брата. Разве не здорово бы было? Грейна тяжело вздохнула. Нужно было сказать. Оборвать эту нитку. Не оставить ни шанса на мир между мирами. Королева снова нежно погладила сына по волосам и в противовес жёстко выдохнула: – Твой брат не вернется, Даннис. Тот не разговаривал с ней до вечера. И только вечером, когда она пришла пожелать ему доброй ночи, он ухватился за ее руку, прижался к плечу мокрым от слез лицом и попросил, прерываясь на всхлипы: – Почитай мне еще. Грейна взяла книгу и начала читать, с трудом разбирая буквы в неровном свете свечей: – Когда-то давно, лет триста тому назад... – ...и по сей день Диармайнд ищет в лесах зелёного борова, за которым его послал Финн Макхумайл. Кшенье посмотрела мальчику в лицо. Тот нахмурился, обняв ее руку двумя ладошками и глядя ей прямо в глаза. – Почему Финн отправил своего племянника за боровом и отказывался его простить? – угрюмо спросил он. Кшенье грустно улыбнулась и перелистнула страницу. Они сидели посреди поляны где-то неподалёку от дома, и вокруг сладко пахло полевыми цветами. Солнце светило им обоим прямо в глаза, и мальчик забавно щурился. Ксаант'рэ недавно исполнилось девять лет, и он начал задавать неловкие вопросы. Кшенье не знала как на них отвечать. Кшенье вообще не знала, что делать, когда тот начнет спрашивать ее о чем-то настолько глубоком и больном. Она покачала головой. – Потому что любовь творит страшные вещи, – ласково проворковала она, погладив его свободной рукой по спине. У нее никогда не могло бы быть своих детей. Она не жалела, приняла как факт и свою собственную природу, и природу своего возлюбленного, но всю тайком сохранившуюся, нерастраченную нежность все равно отдавала Ксаант'рэ. – Я бы так не сделал, – серьезно пробормотал мальчик и сурово засопел. Кшенье с трудом подавила улыбку. Прижав его к себе покрепче, она прикрыла глаза, подставляя щеки ласковому солнцу, которого в последние дни было так непозволительно много. Роскошь. – Ты-то, конечно, нет, – нежно улыбнулась она. – Мой благородный рыцарь. Макхей'им подошёл к ним неслышно, просто сел рядом, взглянув на нее своим обычным взглядом, в котором она за несколько веков научилась без труда находить и любовь, и признательность. – Ты его избалуешь, – проворчал он, – ты же знаешь все о его судьбе, Кшенье... Заметив, как Ксаант'рэ подобрался, явно навострив свои и без того начавшие заостряться уши, Кшенье тихо фыркнула и впихнула книгу в руки Макхей'има. – Лучше почитай нам про Финна Макхумайла. Или про короля Артура. Макхей'им искоса на нее взглянул, но все же послушно заговорил, скользя пальцем по строкам: – Когда не было ни Эрина, ни Ши, а было только процветающее королевство Камелот... – ...с тех пор чародей, заключённый в дуб, что стоит на границе миров, глядит из коры на Эрин и ждет прихода истинного короля. Ярден подергал отца за руку. – А тетка Нида сказала, что магия это плохо, – доверительно поделился он, недовольно сводя бровки на переносице. – Попроси богов превратить ее в жабу. Старик Гейрт подхватил сына на руки и прижал к груди. – Тетка Нида просто ничего не знает, – с внутренней убеждённостью проговорил он. – Слушает то, что ей говорят. Ни магия, ни старые боги – не чистое зло, сынок. Ярден обнял его за шею. Ему было три года – совсем ребёнок, которому рано было говорить о том, почему то, что исповедовал его отец, было вне закона. – Но она говорила, что если колдовать, то тебя бросят в подвалы в столице, – с сомнением пробормотал мальчик. Гейрт вздохнул и поднял голову вверх. – Посмотри, Ярден, – кивнул он, и сын тут же запрокинул голову так резко, что ойкнул от боли. – Видишь вон ту звезду? Самую яркую? Ярден довольно кивнул, продолжая крепко цепляться за шею отца. – Это звезда Дану, – тепло проговорил Гейрт. – Звезда доброй богини. Ты под нею родился. Ярден медленно моргнул и вдруг широко улыбнулся. – Почитай мне про Дану, – потребовал он, и Гейрт кивнул. Он был готов прочитать ему что угодно. Лишь бы Ярден подольше так безоговорочно в него верил.