На берег наступает вода

      «Ш-ш-ш», — мелко шумело море, листая сонную волну.       «Ш-ш-ш», — отзывались ей прибрежные сосны и лавры.       Перед закрытыми глазами стояло красное раскалённое полотно в тонких прожилках таявших на солнце век. Пытаясь спрятаться от его света, Цзянь И перевернулся на живот, уткнулся в полотенце, на котором лежал, выставил перед собой руки и сделал усилие.       «Ш-ш-ш», — посыпался белый песок, когда Цзянь И поднялся и лениво отряхнул ступни.       Зря он заснул на берегу — лицо горело, обещая вновь начать шелушиться, как варёный горох. Кожа под GPS-браслетом на щиколотке сопрела и неприятно чесалась. Обувшись в мятые школьные кеды, Цзянь И набросил полотенце на голову, взял лежавший у ног, набитый пластиком пакет и зашёл под навес джунглей.       За время на острове Цзянь И привык просыпаться с зарёй, когда на стенах его комнаты — здесь она называлась «отсеком» — проявлялась тень от оконной решётки. Делал зарядку, завтракал тем, что ставилось перед ним — холодным рисом или бататом, и, если не было дождя, спускался к океану. Там, вдали от базы, где обитали его несговорчивые охранники, «люди отца», Цзянь И чувствовал себя почти на свободе — до неё было рукой подать, стоило только прикрыть один глаз и ткнуть в горизонт пальцем. Иногда он купался, если вода была спокойной, но чаще сидел на бетонном причале, разглядывал мелкую лоснящуюся рыбу с жёлтыми плавниками, бродил по берегу от скалы до скалы, измеряя его длину в шагах до и после прилива, строил пагоды из влажного песка или собирал выброшенный приливом мусор.       Прогретый солнцем тропический лес стрекотал жучьём и пах пряной корой. В его душной глубине, за забором из металлической сетки, стояла двухэтажная, прилегавшая к скалам база — когда-то отштукатуренный и покрытый краской бетон, ныне облезший, с просвечивающим арматурным скелетом и проплешинами чёрного мха. Во дворе базы четверо охранников под тентом громко играли в мацзян и смолили чем-то зловонным, отдающим жжённой полынью. Поправив хрустящий пакет на плече, Цзянь И подошёл к стоявшей у тента колонке, снял висевшую на крючке кружку, повернул заедающий кран. «Ш-ш-ш», — потекла дождевая вода с привкусом старых труб. Охранники, игравшие на кучку смятых купюр в центре стола, тут же отвлеклись на него.       — Вот и наш мусорщик вернулся, — усмехнулся бородатый Чхун, обмахиваясь старой, пожелтевшей, как его зубы от жевательного табака, газетой, — глядите, какой улов.       — Здесь тебе не свалка, парень, — прохрипел Маньчи, потирая блестящую от пота лысину, — скоро будешь спать на этом дерьме.       — Он у нас смышлёный. Видать, решил сделать плот из бутылок и поплыть прямиком в Ханчжоувань.       Повесив пустую кружку на место, Цзянь И вытер губы и бросил на охранников усталый взгляд.       — А это идея. Вот уплыву, посмотрим, что вы будете делать.       Не то чтобы он не думал об этом всерьёз, набрасывая эскизы плота на песке, не прикидывал, сколько еды сможет с собой взять, как будет ориентироваться в море по звёздам и положению солнца.       — Давай, давай, плыви. — Отмахнулся безбровый Лесли, сбрасывая единицу бамбуков на стол. — Должен же кто-то кормить белых акул, они прожорливые, вымирающий вид. Знаешь, сколько японцы отвалят за кило акульего мяса? Побольше, чем за тебя!       Все четверо рассмеялись кислым травяным дымом. Хотя Цзянь И называл их охранниками, для него они были скорее тюремщиками. Твердотелыми, в пёстрых наколках, всегда с оружием, недобрым взглядом и грубым словом в кармане. Бросающими на него чёрную работу и заставляющими заниматься всякой ерундой по своему усмотрению.       — У Маньчи «готовая рука», — словно невзначай бросил Цзянь И, проходя мимо стола. Вслед ему понеслась грязная кантонская брань, и он поспешил отгородиться от неё толстой дверью, разделявшей зелёный мир острова и гадкий полумрак базы.       Большинство отсеков здесь было закрыто, и Цзянь И смутно понимал, чем живёт это место. Он знал, что здесь была рубка — комната с аппаратурой, обслуживающей вышку связи, генераторная, подключённая к солнечным батареям на крыше, кухня, личные комнаты охранников и ещё дюжина закрытых на замки помещений с гудевшей вентиляцией. Две лестницы вели на крышу с вертолётной площадкой, через которую Цзянь И попал сюда месяц назад, но с тех пор, кажется, больше никто не прилетал на остров. Иногда, глухой ночью, он слышал эхо подплывающих к причалу моторных лодок, видел мельтешащие у берега огни, но ему запрещалось покидать базу с наступлением темноты.       Усевшись на пол, он высыпал мусор из пакета и принялся его разбирать. Именно мусор, этот измыленный до полной и частичной обезличенности призрак далёкого континента, рассказал Цзянь И, где тот находился — в Восточно-Китайском море, там, куда течения приносили бутылки от японской минералки Asahi, тайваньской Taisun и китайской «Нонфу». Последнюю Цзянь И частенько брал в киоске у школы или в автомате с напитками на станции метро. Как-то летним вечером они с Сиси возвращались в полупустом вагоне, смотрели концерт Red Hot Chili Peppers, разделив наушники поровну, и распивали одну минералку на двоих. Тогда детские присказки про «непрямой поцелуй» звучали в голове Цзянь И каждый раз, когда он прикасался губами к горлышку после Чжэнси. Теперь такая же бутылка со знакомой красной этикеткой стала вдруг точкой соприкосновения с, казалось, навсегда утраченной реальностью. Цзянь И спрессовал её с другой тарой, перевязал жгутом и положил к уже существующей кипе под раскладным столом. Он ещё не придумал, что делать с бесхозным сокровищем, но решил держать его в комнате. Не возвращать же обратно морю то, что оно извергло.       Закончив, Цзянь И лёг на кровать с жёстким матрасом, сложил руки под голову и начал разглядывать потолок — невыразительный бетон с щербинами, шишками и подтёками ржавчины, сбегающей вниз по стене дорогой протечки, которой тропический ливень захаживал в гости. Попытался представить, что сейчас делал Сиси. Полдень, большая перемена, он, скорее всего, сидел в классе, ел паровой пирожок из столовой, играл в смартфон или доделывал задание на следующий урок. Или Сиси спустился во двор и обедал на свежем воздухе, глядя, как тренируется команда по баскетболу в коробке из стального прута. Или Сиси вовсе не был один, и с ним обедал кто-то ещё, Рыжик или Цуньтоу. Может, какая-то девочка из тех, что всегда хотели его внимания и всё время вились за ним, вились и вились, вились и вились, и вот теперь они с этой девочкой сидели вдвоём, вытирали друг другу крошки с подбородков, делали селфи в обнимку под всеобщее умиление, и никакая стена не росла между ними, никакие загадки естества не стесняли их, не мучили, как мучает временами кровившая, незаживающая рана от тупой бритвы. Вроде пустяк, а вроде — врата для смертельной инфекции, если вовремя не прижечь спиртом...       Нет, Сиси бы так не поступил с ним.       Насильно оборвав тупую, бьющую под дых фантазию, Цзянь И повернулся на бок, уставился в стену, — всё тот же пористый равнодушный раствор, — и глубоко вдохнул жаркого воздуха. Может, полдень и считался лучшим временем в школе, на острове всё было наоборот. В полдень солнце стояло посреди неба и накаляло каждый цунь глинистой земли, превращаясь в ещё одного беспощадного надзирателя. Всё замедлялось под давлением света — движение, дыхание, мысли. Всё воспалялось, было вздутым и раздражённым, как обожжённая кожа, даже сны. Тем более сны. Они были неподъёмными, горячечными, и если Цзянь И ещё мог остановить воображение, когда оно зарывалось и жалило его, в полуденных снах он был ведом и бессилен. Эти сны кончались небытием, мучительным застреванием между дрёмой и пробуждением, закатившимися глазами и дрожью в теле. Всё в них шло наперекосяк. Все в них были бессмысленно жестоки к нему.       Сиси, смотревший сквозь него, как сквозь оконную решетку, за которой его ждала другая, нормальная жизнь. «Так тебе парни нравятся?»       Мама, которая снова и снова уходила за порог с чемоданом. «Побудешь эту неделю один?»       Человек, похожий на отца, который преследовал его, возвышался над ним, как небесная тень, такая густая, что всё кругом становилось чёрным. «…?»       А ведь Цзянь И до сих пор так и не видел отца, даже на клятом острове, куда тот выкрал его, точнее, «поместил из соображений безопасности». О да, уж здесь-то Цзянь И, как нигде, чувствовал себя защищённым, чувствовал заботу, мигавшую тусклым индикатором ножного браслета. Если его отец так дорожил своим сыном, — что звучало как форменное издевательство, — он мог бы снизойти до него, устроить трогательную встречу на своей территории. Дать ему хоть какое-то объяснение, хоть что-нибудь, чтобы Цзянь И поверил, пусть и на миг, что он не был всего лишь разменной монетой в игре, о правилах которой ему не удосужились сообщить. Что он не единственный, кто играл в неё вслепую, с мешком на голове. Что он значим не потому, что им можно запачкать чью-то репутацию, как брошенным из толпы тухлым яйцом, или потребовать солидный выкуп взамен.       Мысли снова переместились в Ханчжоу, на рынок уличной еды, где тепло и ярко горели складные фонари на крючках. У Сиси в руке была золотистая картофельная спираль, у Цзянь И — плошка грибов эноки в остром соусе.       — Как думаешь, Сиси, сколько я стою?       — Чего? Юаней?       — Юаней. Или долларов.       — У меня осталось сорок юаней, и нужно ещё закинуть на проездной. Так что юаней двадцать бы дал.       — Обидно, твоя картошка стоит половину меня! А если серьёзно, как думаешь, сколько за меня можно потребовать?       — Говорю же, не знаю! Не нравится мне этот вопрос. Может, миллион. Или два. По мне так всё, что больше миллиона, звучит как большие деньги. У тебя, кстати, соус на майке…       Это было через неделю после его первого похищения. Тогда Цзянь И тоже оставили без объяснений, словно не произошло ничего из ряда вон выходящего, словно с каждым бывало, как простуда по осени. Мама какое-то время возвращалась домой пораньше и интересовалась сыном больше обычного, но всё быстро вернулось на круги своя. Пустая квартира, быстрая лапша на ужин, стыдливый щёлк входной двери посреди ночи, короткий разговор перед школой. У мамы была своя жизнь, она никогда не обязывалась отчитываться перед ним, и даже сейчас Цзянь И почти не скучал по ней, просто переживал за неё, хотел знать, что она в порядке. Зато он постоянно скучал по Чжэнси, и тоска эта была бескрайней, как море — такое, что не позволит себя переплыть даже на самом крепком плоту.       Ещё в первое похищение Цзянь И понял, сколько усилий всегда прилагал, чтобы просто не думать о Чжэнси каждую секунду, чтобы отвлечь себя от блаженного зуда в груди, от тянущего ощущения в паху. Он ходил в школу, играл в онлайн-игры, подолгу торчал у полок с полуфабрикатами, смотрел сериалы и телешоу про айдолов. Мысли о Чжэнси, его присутствие в голове стали обыденным, самим собой разумеющимся, как дыхание. Когда Цзянь И фокусировался на дыхании, автоматизм отлаженного процесса вдруг нарушался и он принимался считать, сколько секунд протянет без воздуха до приступа паники, вдыхал долгими интервалами, пока голова не шла кругом. И почти всегда у него появлялась эта разрушительная, но привлекательная идея перестать дышать насовсем. В конце концов, мог Цзянь И хоть что-то контролировать в своей жизни?       За дверью отсека послышались шаги, и спустя мгновение она открылась без спросу.       — Вставай, пацан, — раздался режущий голос Маньчи, — дело есть.       — Я не буду играть с вами в мацзян, — ответил Цзянь И, всё так же глядя в стену, — и бегать кросс по жаре не буду. И мыть посуду после вас тоже.       — Никто и не заставляет, пока что. Я скоро лечу на континент. Вот тебе бумага с ручкой. Пиши, что привезти.       — Ничего.       — Ничего?       — Ничего. Просто верните меня домой.       — Как скажешь. Передам, что ты всем доволен и тебе ничего не надо.       — Нет, стой. Я напишу.       Занеся ручку, как нож, над листком, Цзянь И со стыдом понял, что забыл как писать — иероглифы застревали на кончике стержня, выходили дрянные и неразборчивые, но вскоре он всё же всучил список Маньчи.       Чжань Чжэнси       Учебники третий класс старшей средней школы       Ноутбук       Гитара       Фотоаппарат       Одежда, обувь       Крем от солнца, крем для лица, крем для тела, нормальный шампунь       Чжань Чжэнси       Чжань Чжэнси       Чжань Чжэнси       — Что ещё за Чжэнси? — Забрав ручку, Маньчи размашисто зачеркнул то, что посчитал лишним. — Компьютер нельзя, камеру тоже, а то ещё начнёшь фотографировать местные красоты.       — Начну с красот своей комнаты, — огрызнулся Цзянь И, провожая глазами трещину-змею на потолке.       — Борзый стал. А такой паинька был, когда привезли на остров.       — Вернёте обратно — снова стану паинькой, — заигрывающе улыбнулся Цзянь И, наблюдая, как Маньчи складывает листок в карман брюк, рядом с кобурой. — Вы передадите его отцу?       — По-твоему, лаода сам пойдёт покупать кремы для твоей задницы? У него есть дела поважнее.       — Жаль. Я бы тогда ещё дописал, чтобы он шёл на хер.       Преодолев отсек, Маньчи схватил Цзянь И за руку и рывком стащил с кровати.       — Знаешь, я передумал. Ты идёшь мыть посуду прямо сейчас и заодно отдраишь санузел. Он не сильно грязнее твоего рта, гадёныш.

***

      Кроме людей отца на острове был старик Фукама. Чхун говорил, что Фукама рюкюсец, предки которого давным-давно обосновались в этих краях, что он долгое время выживал в одиночку, как Робинзон Крузо, не знал ничего, кроме натурального хозяйства, да и двух слов связать не мог. Это мало походило на правду — старик говорил по-китайски с южным диалектом и охотно обменивал земляной орех, мангостины и другие плоды своего труда на рис, консервы и топливо для генератора. Так у него дома не только был свет, но радио и допотопный телевизор со встроенным видиком, на котором он иногда смотрел ретро-боевики уся.       К дому Фукамы вела узкая тропа сквозь неприветливые заросли, в чьём безвременье спали бесформенные постройки из почерневшего дерева, дома и амбары на сваях, сплющенные под собственным весом и укрытые кудрявым плющом. Однажды Цзянь И показалось, что кто-то прячется там, в руинах старой деревни посреди непроходимого леса, и с тех пор он, подгоняемый сорвавшимся с цепи воображением, едва не бежал по тропе мимо развалин каждый раз, когда наведывался к старику в гости.       Фукама жил на расчищенной от деревьев поляне, в доме из сосновой доски с плоской крышей, носил застиранную суньятсеновку, а покрытую родинками лысину прикрывал фуражкой. Цзянь И нравилось сюда приходить, смотреть, как старик ведёт свой непрогрессивный и оттого мудрёный быт. Казалось, он умел всё: ловить рыбу неводом, ставить силки на грызунов, отличать съедобные грибы от поганок. Цзянь И с интересом смотрел, как Фукама вяжет корзины из ротанга, готовит моллюсков в земляной печи или делает затирку из кедровой смолы, иногда даже навязывался в подмастерья. Компания беззлобного старичка нравилась Цзянь И куда больше, чем компания надзирателей, да и время в этой части острова, полное приятного созидания, шло гораздо быстрее.       Сегодня Фукама занимался огородом, так что Цзянь И, полный ласковых воспоминаний о походе в горы, когда они с Чжэнси собирали дайкон, вызвался помогать с посадкой редиса.       — Слушай, лаосоу, — говорил он, перерывая сухую коричневую землю тяпкой, — я собрал много пластика на берегу. Хватит, чтобы сделать небольшую теплицу.       — Теплицу? — глухо переспросил Фукама, сидевший на лавке у стены дома. Его смуглые руки, по-муравьиному шустрые, перебирали семена в плетённом поддоне. — Это что?       — Как бы сказать… — Расшевелённая земля копошилась мелкими червяками, и Цзянь И сморщился. — Это такой прозрачный дом для растений, чтобы они лучше росли. И чтобы их не заливало дождем.       — А, понял, а то забыл, что за слово такое. Можем и сделать теплицу, отчего нет. — Фукама тряхнул головой, поправил соскальзывающую фуражку. — Ты там ещё не закончил? Долго маешься.       — Почти, осталось полить! — Плеснув воды из ведра в неровные бороздки, Цзянь И принял у старика протянутый поддон, присмотрелся к семенам, мелким и круглым, как белый перец. — Нужно всё посадить?       — Всё, только удобри сперва. — Он показал на стоящую на углу дома кадку, накрытую мешковиной. Удушливый запах перегноя и серы выдавал в ней компост. — Возьми черпак из сарайки. И на два пальца сыпь, ясно?       — Ясно. — Снова поморщившись, Цзянь И убрал мешок и, задержав дыхание, снял крышку. Его всё равно затошнило от резкой, почти пронзительной вони, так что пришлось работать быстро, дыхательными тактами: набрал, насыпал, разровнял, набрал, насыпал, разровнял. — Вот, пошла работа, а то ковырялся полдня! Да не кривись ты так. Дерьмо ведь тоже от природы, то, что мы возвращаем ей взамен. В нём сила, новое начало.       — Так вот почему иногда нужно пройти через него, чтобы начать всё по-новому. — Цзянь И нетерпеливо запечатал зловоние обратно в кадку и сделал судорожный вдох.       Он впервые высаживал что-то сам, боялся, что допустит ошибку и старик по его вине останется без урожая. Осторожно опуская жемчужинки семян в землю, он утапливал их пальцем одно за другим и методично прихлопывал сверху ладонью. Если бы не запах и ответственность, это было бы так же по-детски увлекательно, как возиться на берегу с мокрым песком.       — Неплохо управился. — Похвалил его Фукама, осматривая законченную свежую грядку, и Цзянь И с облегчением рассмеялся.       — Ещё бы! Надеюсь, этот редис будет похожим на своего папочку, таким же красивым и сочным!       Закончив, Цзянь И долго возился у рукомойника, бесстыже растрачивая всю воду на измазанные в земле руки. Пожалуй, ему и правда хотелось бы посмотреть, как всходят его посевы, как плоды наливаются румянцем и, может, даже попробовать их на зубок, но ещё сильнее Цзянь И надеялся, что к тому времени он уже будет покупать невкусный и водянистый, выращенный под лампой редис в магазине возле дома.       В награду за труды Фукама поставил на стол рисовые лепёшки с фруктами и заварил хвойный чай. Они устроились в тени плетённого навеса, и Цзянь И торопливо работал палочками, пока старик рядом крутил самодельную антенну из проволоки, пытаясь настроить радио, из которого доносилось жуткое потустороннее шипение.       — И всё-таки, лаосоу, — спросил Цзянь И с набитым ртом, — может, расскажешь мне кто эти люди, работающие на моего отца?       — Хрен их разберёт. Я не вникаю в дела людей с материка. — Привычно отмахнувшись, Фукама стукнул пару раз от души по пластиковому корпусу приёмника, отчего тот испуганно замолчал, а затем перешёл на невнятное бормотание.       — Но разве ты не ведёшь эти самые дела с ними?       — Какое уж там! Обычный обмен. — Старик закинул подбородок на грудь и сгорбился, отчего стал похож на креветку. — Жизнь моя — остров, я знаю здесь каждое дерево. Люди материка мало понимают про него, а я мало понимаю про них, а если и понимаю, то не подаю вида, ведь они никогда не приходят на остров с добрыми намерениями. Кого здесь только не было: солдатня, монархисты, коммунисты, бандиты — всё одно! Главное, не показывай им, что ты знаешь, чем они занимаются, тогда они не увидят в тебе угрозу. Сам будешь для них как дерево или птица, имён которых они никогда не спрашивают.       Покончив с антенной, старик поймал канал с оперой гэцзайси и поставил приёмник на стол. От высокого, такого чуждого на лоне природы радиоголоса по спине Цзянь И пробежал холодок, будто кто-то невидимый завыл посреди леса, срываясь в механические всхлипывания. Кто-то, кто мог бы обитать в развалинах, укрытых папоротниками и вьюнами, как ритуальной простынёй.       — Лаосоу, а ты никогда не хотел побывать на материке?       — А я бывал. Прожил там много лет да не прижился. Даже зверю надо родиться в зверинце, чтобы его полюбить. — Фукама достал из пиджака самокрутку, шикнул спичкой и напустил травянистого дыма, того же, что вился во дворе базы. — Здесь на острове всё с тобой говорит, если умеешь слушать. Вот погляди-ка туда, в рощу, видишь то дерево с жёлтыми плодами, похожими на руку с десятью пальцами? Это Рука Майтрейи, цитрон, символ большой удачи. Цитроны не цвели в прошлом сезоне, и я боялся, что удача покинула остров, но, кажется, Небеса ещё помнят про нас.       — Тогда, может, ты расскажешь мне что-нибудь про остров? — Цзянь И подспудно обрадовался, когда Фукама докурил самокрутку, и в воздухе снова стал слышен солнечный запах леса и свежевскопанных грядок.       — Зачем? — Фукама нахмурился и немного насторожился. — Разве ты не хочешь вернуться к себе?       — Хочу, — честно ответил Цзянь И. От лепёшки пальцы стали сладкими и липкими, и он не задумываясь их облизнул. — Но, ты сказал, что остров — твоя жизнь, и мне интересно про неё послушать.       Глаза Фукамы как будто погасли. Он ушёл в себя и вернулся с ответом не сразу, как если бы взвешивал его на самодельных весах для специй, с круглыми, всеми на подбор камешками вместо гирек.       — Была у нас одна легенда, — наконец заговорил он, закидывая босую ногу себе на колено и придавая голосу твёрдости. — В древние времена существовал остров, который не лежал в море, а парил в небе, и жили на нём Бессмертные даосы. Днями напролёт они предавались веселью, так как остров был полон волшебных растений, дарующих вечную молодость и вечную радость всем, кто знал их секреты. Остров назывался Уши, из-за высоких скал, которые окружали его с севера. Никто из простых смертных не знал про Уши, пока одному человеку не было суждено попасть туда.       Тем человеком был тайцзы царства Чу. В юном возрасте он заболел бессилием — большая беда для династии! Чем его только не пытались лечить, и вот на зов двора стеклись даосы со всего царства. Один из них преподнес тайцзы пилюлю, изготовленную из магических растений с острова Бессмертных. Тайцзы принял пилюлю, после чего заснул, и снилось ему, что он попал на остров, паривший в небе, как облако. Жили на том острове мудрые Бессмертные, которые могли летать и потому селились в красивых дворцах с золочёнными крышами на вершине скал. Бессмертные не стали расспрашивать тайцзы, как он попал к ним, — так уж распорядились Небеса, — показали ему остров, где тысячи волшебных растений росли на тысячах камней, и представили его Бессмертной Личжи. Она была хороша собой, с бровями, похожими на крыло ласточки, кроваво-красными губами и кожей, пахнувшей как листья цитрона. Влюбившись в неё с первого взгляда, тайцзы разделил с ней ложе и сумел осчастливить Личжи много раз подряд…       Фукама вдруг замолчал и потянулся к чаю, чтобы смочить горло. В эту секунду небо вдруг сотрясло ритмичным, узнаваемым гулом, с которым лопасти вертолёта шинкуют воздух тонкими пластинками, и Цзянь И, задрав голову вверх, удивлённо всмотрелся в клочок синевы между сосновых вершин.       — Извини, лаосоу. — Бамбуковый стол закачался, когда он резко соскочил со скамьи, и размякшие сосновые иглы заплескались в недопитой чашке. — Я бы и рад дослушать легенду, но, кажется, мне пора. Надеюсь успеть на свой рейс!       — На свой рейс ты всегда успеешь, — расстроенно ответил старик, но его голос, как и вой радиоприёмника, уже не достигал слуха Цзянь И.       Он устремился вниз по тропе, отмахиваясь от цепких, как паучьи лапы, лиан, пытаясь уловить тень от небесного гула, который преследовал, и вот, наконец, белый хвост вертолёта призывно мелькнул в вышине, будто рыба ударила хвостом по глади воды. Цзянь И ещё поднажал и ускорился, обрадовавшись, что изнурительные пробежки по острову не прошли даром, как вдруг ему в щёку врезался такой же спешащий на встречу, только с цветком рододендрона, жук. Растерявшись, Цзянь И споткнулся об бугристый корень, полетел вперёд по инерции и пробороздил лесную почву лицом. Нос заполнил тяжёлый запах вечно удобренной земли, ушибленный палец взвыл тупой болью, но Цзянь И тут же, как по армейской выучке, вскочил на ноги и, не подумав отряхнуться, продолжил бежать.       Когда он добрался до базы, вертолёт уже стоял на крыше, окружённый неразборчивыми силуэтами. Цзянь И взлетел по лестничной клетке, отталкиваясь от перил так, что они гуляли из стороны в сторону, как фанерные листы. Полный дурной будоражащей силы, Цзянь И твёрдо решил, что, если охранники не послушают его, он спустит себя с поводка: набросится, схватит кого-нибудь за воротник, заставит прислушаться к себе, как к равному. Может, даже пустит в ход кулаки и острые коленки.       Наконец, Цзянь И выбил дверь на крышу, и непроцеженное деревьями солнце больно хлестнуло его по глазам. Он ненадолго зажмурился, чтобы вернуть себе зрение, а потом, едва разглядев среди охранников Маньчи, закричал во всю мощь лёгких и сам удивился собственному голосу — громкому и резкому, как из выкрученного до предела приёмника.       — Этот вертолёт улетит отсюда только со мной! Вы слышали?!       Он согнулся, уперев руки в колени, почувствовал, как усталость после долгого бега подмяла его под себя. Жар бросился в лицо, в боку закололо, тёмная кровь проступала на ткани кедов над разбитым пальцем правой ноги.       — Неужели? — так же громко, но ровно, без отчаянной хрипоты спросил его кто-то, стоявший за вздутыми телохранительскими спинами. Подняв голову, Цзянь И попытался разглядеть его сквозь мутно-радужное веретено пота и света.       — Ещё как, — ответил он, выпрямившись и вытерев лоб тыльной стороной ладони. — Могу повторить, если меня плохо слышно.       Охранники — их грубые обтёсанные насилием лица перекосило ухмылками, — расступились, и Цзянь И смог увидеть, с кем говорит. Это был высокий мужчина со светлыми волосами, гладким, не выдающим его возраст лицом, с квадратными солнечными очками на прямом носу, в свободных льняных брюках и рубашке с коротким рукавом. Кто-то незнакомый. Незнакомый. Сердце Цзянь И замедлилось и точно сжалось, будто коллапсирующая звезда. Ступни пристыли к полу. Он чувствовал на себе острый, ввинчивающийся сверлом взгляд из-за тёмных очков.       — Что с ним? — поинтересовался незнакомец, и то, что он спросил это не у самого Цзянь И, а у своих охранников, обожгло, как пощёчина. Цзянь И вдруг увидел себя глазами этого человека — раскрасневшегося, взлохмаченного, с испачканными лицом, грязными коленками, в майке недельной свежести и бурой землёй под ногтями. Стыд застрял у него в горле шершавой абрикосовой косточкой. Выходит, всех его сил, энергии, накопленной в судорожно трясущихся икрах, хватило только на беспомощный детский крик, вызвавший сперва тишину, а затем унизительную волну низкого, плохо сдерживаемого смеха.       — Совсем отуземился, шкет, — гаркнул Чхун, неодобрительно качая башкой, — ты себя видел? Нельзя в таком виде показываться лаода!       — Ещё и орёт, как подстреленный. Возвращайся к себе в отсек! — рассерженно процедил сквозь зубы Маньчи. Он в два шага оказался рядом с Цзянь И, больно схватил его за плечо и развернул, толкая на выход.       — Никуда я не пойду! — Цзянь И попытался оттолкнуть охранника и вывернуться из хватки-капкана, но тот живо скрутил ему руки за спину. — Мне плевать, что случится со мной на материке, я улетаю отсюда!       — Отпусти его, Маньчи, — всё так же спокойно произнёс лаода, — пусть улетает, раз хочет.       Цзянь И потёр вывернутую ключицу, а затем гордо вскинул голову и пригладил упавшие на лоб волосы.       — И что, я правда могу?       — Вертолёт в твоём распоряжении. — Лаода наконец обратился к Цзянь И напрямую. — Надеюсь, ты умеешь им управлять. Лесли, проводи его в кабину.       Цзянь И хотелось верить, что он идёт к вертолёту бодрым, уверенным шагом, но разбитый палец не на шутку разнылся, так что он слегка косолапил, стараясь лишний раз не наступать на внутреннюю часть стопы. В кабине пахло кожаной отделкой, ещё не выветрившимся одеколоном и кислым куревом. На столике у пассажирского кресла поблескивал стакан с растаявшим льдом.       Опустившись на сидение пилота, Цзянь И, вспоминая все сцены из фильмов и видеоигр — не зря он, как любой старшеклассник, верил, что эти знания пригодятся! — схватился за обе ручки управления и крепко сжал их, испуганно соображая, что делать дальше.       — Ты забыл про педали, — усмехнулся над ухом Лесли, облокотившийся на спинку сидения, — и про зажигание.       — Без тебя разберусь.       В висках пульсировало, дыхание было неровным, и пёстрая, утыканная кнопками, тумблерами и регуляторами панель расплывалась перед глазами, как бессмысленная абстракция вроде тех, что висят в современных музеях. Цзянь И принялся обыскивать приборную панель над головой, надеясь, что там будет инструкция, желательно самая примитивная, как приложение для вызова такси. Всё-таки он много раз слышал, что современные вертолёты летают на автоматике, некоторым и пилот не нужен — запустил, указал координаты и в путь! С такой-то работой даже Цзянь И в два счёта бы справился. Правда, стоявший над душой Лесли так не считал.       — Давай уже заканчивай цирк. Я не собираюсь торчать здесь весь день, слушая, как ты рыдаешь в кресле.       — Я тебя не держу.       Инструкция оказалась увесистой, как чёртово «Троецарствие», к тому же на немецком, с разворачивающимися на манер веера схемами и таблицами. Цзянь И бессмысленно водил по ним глазами, сверял кнопки на панели и на рисунках, как в игре на соответствия, бормотал еле читаемые названия про себя, будто уговаривая, умоляя завестись эту дурацкую посудину. Ну пожалуйста. Пожалуйста.       — Мне надоело. Я считаю до пяти и вышвыриваю тебя отсюда. Раз. Два…       Кого он обманывал? Вертолёт! Да ведь Цзянь И даже на скутере ни разу не ездил и не управлял ничем сложнее микроволновки. Для кого был весь этот концерт? Точно не для безбрового мудака, нетерпеливо цокавшего языком и постукивающего костяшками татуированных пальцев по обивке сидения. Вот бы врезать ему. Развернуться и засадить по бандитской роже этой издевательской книжкой.       — Три. Четыре…       Цзянь И захлопнул инструкцию прежде, чем солёная капля соскользнула бы с кончика его носа и навеки осталась между страницами, как забытый цветок для гербария. На счёт пять он уже плёлся по опустевшей вертолётной площадке, и слёзы беспомощно, одна за другой, катились по грязным, горящим от злости щекам.