На берег наступает вода

      — Мне сказали, что ты учишься в Чжэцзянском! Я так рад, что ты поступил, куда хотел. На экономический требовался большой балл по гаокао, да? Твоя мама так переживала, когда ты упал в обморок после экзамена — говорит, ты вышел бледный, как луна, сделал два шага и хлопнулся с крыльца прямо в клумбу, пришлось везти сразу на капельницы, а не в ресторан праздновать. Бр-р-р, не представляю, какой это был кошмар — вся эта полиция, обыски на входе, камеры кругом. Я бы, наверно, прямо на самом гаокао сознание бы потерял, так и пролежал бы на парте, пока меня не вынесли оттуда вместе с мусором…       Сидевшего на полу Цзянь И как будто прорвало. Он говорил и говорил, иногда сбивался, забывая дышать, набирал воздуха, глотал скопившуюся слюну и продолжал молотить языком, пока Чжэнси молча раздевался у шкафа. Отчуждённо глядя перед собой, он стянул промокшие кофту и брюки, взял чистые вещи под мышку и покинул комнату, лязгнув защёлкой.       Даже когда он заперся в ванной, в голове все ещё звенело эхо болтовни, от которой Чжэнси успел отвыкнуть. Вода застучала по дну душевой кабины — он снова был под дождём, но уже горячим, с лёгким химическим привкусом и паром, пристывающим к кафелю гусиной кожей. Стоя с закрытыми глазами под лейкой, Чжэнси вдруг испугался, что душ случайно разбудит его, смоет, точно радужные разводы бензина, несуществующий мир за порогом спальни. Заберёт наваждение в небытие водопроводных труб, теперь уже насовсем, навсегда, без возврата из заваренных коллекторов с застоявшимися до брожения иллюзиями. И зачем только Чжэнси так хлопнул дверью. Что, если он спугнул этого осунувшегося, обросшего, но всё такого же болтливого призрака в дырявом носке?       Нет, когда Чжэнси вернулся из ванной, призрак по-прежнему был на месте. Всё так же сидел у кровати, разве что снял носки, и стало видно, как загар обожжённой глазурью плотно покрывал его ступни. Вытирая на ходу волосы, Чжэнси переступил через вытянутые ноги и подошёл к столу, на котором дымилась пиала. Цзянь И проследил за его взглядом.       — Мама принесла тебе от простуды. Надо выпить.       Чжэнси торопливо глотнул из чашки и поперхнулся — настой имбиря попал не в то горло, и во рту всё загорелось, как от брошенной в масло лучины. Закашлявшись, он склонился над столом и накрыл губы ладонью. Исторгнутый горячий имбирь потёк через пальцы.       — Ты чего, там же кипяток! — Цзянь И тут же вскочил с пола. — Дай я подую!       Он попытался взять Чжэнси за запястье обожжённой руки, но тот неожиданно резко, не меряя силы, оттолкнул его от себя. Потеряв равновесие, Цзянь И упал на лопатки и стукнулся затылком с таким глухим звуком, что у самого Чжэнси загудело в висках. На миг он был готов броситься на помощь, ведомый другим, таким же равноправным, как бессознательная холодность, дружеским инстинктом, но в итоге не шелохнулся. Стоял, точно прикрученный к полу. Растирал пальцы так, словно коснулся не чужого плеча, а умащенного пыльцой крыла бабочки.       — Аж в глазах потемнело, — простонал Цзянь И, держась за голову. — За что ты так со мной?       «А ты? За что так со мной?» — чуть не сказал Чжэнси в голос, но вместо этого сделал глоток, наказывая себя злым жжением во рту. Чувство вины взяло своё.       — Живой?       — Живой.       — Знаешь, в это трудно поверить.       — Знаю. — Цзянь И болезненно улыбнулся. Он поднялся на локтях, морщась и убирая упавшие на лицо волосы, спутанные и такие длинные, что они доставали до лопаток. Сел поджав под себя ноги, как ученик в монашеском дворе, смиренно ожидающий очередной оплеухи.       — Сиси, я не хотел ничего такого.       Теперь, вне пустой болтовни, слова давались Цзянь И с огромным трудом.       — Может, и не хотел. — Покрасневшая рука Чжэнси схватилась за край прохладной столешницы, ища успокоения в её предсказуемой твёрдости, в мёртвой плотности спрессованных опилок. — Я просто надеюсь, что заслужил услышать объяснения. Хоть какие-нибудь, но лучше те, в которые можно поверить.       Опустив глаза, Цзянь И сосредоточенно смотрел на свои колени, как если бы на них лежала заготовленная шпаргалка. Некая туманная, способная его извинить комбинация правды и лжи. Пластырь на ножевое ранение. Во всяком случае, таким показался его ответ.       — В тот день, когда мы попрощались после школы, люди отца задержали меня по дороге домой и отвезли на необитаемый остров.       — Куда?       — На необитаемый остров.       — Ты издеваешься надо мной?       — Я бы не стал.       Столкнувшись с его грустной, выставленной на манер щита улыбкой, Чжэнси придержал ответную реплику в штык. Хэ Тянь упоминал, что исчезновение Цзянь И, вероятно, связано с его семьей, и тот действительно походил на загостившегося в тропиках туриста, с выгоревшими в цвет тофу волосами и кожей, вымоченной в солнечных ваннах. Но также Цзянь И, которого Чжэнси знал с младых ногтей, был выдумщиком, перевирающим или недоговаривающим храбрецом, всегда взваливающим на себя больше, чем могли выдержать его плечи.       — И где находится этот остров?       — В Восточно-Китайском море. Если честно, не знаю, это мои догадки.       — Тебя продержали там столько времени и даже не сказали, где ты находишься?       — Нет. Это место засекречено, не уверен, что оно вообще есть на карте. — Цзянь И запнулся, уставившись в пол. Шпаргалка закончилась. — Люди отца проворачивали там тёмные дела.       С ним было что-то не так. Очень сильно не так. Его нервные пальцы, дребезг ресниц, дробящийся голос — всё исходило помехами, мелким паразитным шумом, рождённым во множестве невидимых усталостных трещин. Чжэнси стало не по себе.       — Почему они забрали тебя так далеко? На тебя снова охотились? Как тогда, чтобы потребовать выкуп?       — Говорили, что так.       — Значит, опасность миновала, раз тебя вернули обратно?       — Не знаю. В каком-то смысле я сам сбежал оттуда.       — Разве можно сбежать с острова? Не вплавь же ты добирался.       — А было бы романтично, скажи? — Неестественно усмехнулся Цзянь И, убирая неспокойные руки за спину, подальше от глаз Чжэнси. — Но, вообще-то, я без понятия, как вернулся сюда. Очнулся сегодня на скамейке в парке возле нашей старшей школы. Какая-то девочка тыкала мне в щёку лопаткой и кричала: «Мама, мама! Здесь покойник!», а потом завизжала, когда я схватил её за запястье. Я что, и правда так плохо выгляжу?       — Скажем, я бы тоже спутал тебя с покойником. — Обессиленно выдохнув, Чжэнси сел на стул. Дал себе опору и полминуты на раздумья, прежде, чем продолжить допрос. — Ты пытался попасть домой?       — Да, но там никого не было. Под дверью скопилась куча писем. Кажется, мама давно не появлялась в квартире, а у меня нет ключей. В карманах вообще ничего не нашлось, кроме айди и мятой десятки. А, ещё жвачки в пластинках. Ты, кстати, знал, что она превращается в камень, когда портится? Я думал, зуб об неё сломаю, и на вкус стрёмная, как мыло, так что мой совет — никогда не жуй просроченную жвачку.       — Боже, да никто кроме тебя не стал бы её жевать! — Улыбка мелькнула на губах Чжэнси и тут же померкла, неспособная разгореться сильнее. Слишком велико было сопротивление, гасящее любую искру. — Так ты пришёл сюда, потому что дома никого не было?       — Я хотел увидеть тебя.       Краем глаза Чжэнси видел, как Цзянь И поднимается на ноги. Как его тень ползёт по светлому полу нефтяным пятном. Тело Чжэнси вновь напряглось. Жилы в руках казались натянутыми, как алмазные струны.       — Может, я не хотел видеть тебя, Цзянь И.       Сердце в груди отозвалось на произнесённое имя, как на команду дрессировщика. «Голос!». «Тихо!». «Умри!». Зачем-то солгав, Чжэнси тут же раскаялся, но сказанного не вернул, и оно осталось отравлять тишину между ними, пока Цзянь И не мотнул головой. Один раз, другой, отмахиваясь от мучительных слов, как от разъярённого гнуса.       — Это ведь неправда, Сиси? Ты говоришь так, чтобы меня задеть. Понимаю, я бы тоже злился на твоём месте. Я бы себе места не находил. Если хочешь, можешь снова толкнуть меня или врезать мне, с размаху, так сильно, как только сможешь…       — Ничего я не хочу.       Чжэнси опустил локти на стол и уткнулся в ладони лицом. Снова солгал? Как знать. Он слишком плохо соображал, брошенный из холодного в горячее. Из вечера, где плакался Гуаньшаню о муках совести, которые тот с ленивой щедростью уставшего от собственных проблем разрешил ему позабыть, сюда, в эту встречу, переворачивающую всё, опять, с ног на голову.       Внутри стало пусто, будто кривая чувств, отплясавшая горный хребет, остановилась на уровне моря. На самом нуле. Там, где уже привычно и чёрт бы с ним находилась это долгое, долгое, долгое время. Там, где Чжэнси смиренно застыл в своей потере и, наверное, уже в самом деле ничего не хотел.       — Прости.       Кажется, Цзянь И перестал улыбаться. Это можно было услышать, не ухом, но другим тонко настроенным чувством, выработанным Чжэнси за время его привязанности. За почти всё его время в нынешней земной итерации.       — Прости. — Повторённое с тихим отчаянием это слово вдруг обрело форму, рассекло загустевший воздух и коснулось груди Чжэнси пластинами дефибриллятора. — Прости. — Цзянь И наклонился, чтобы подобрать свои потрёпанные носки. — Мне лучше уйти.       Разряд. Ещё разряд.       — Нет. — Голос Чжэнси дрогнул, пульс участился. — Куда ты пойдёшь, ночевать на скамейке?       Цзянь И опустил голову. За упавшими на лоб волосами не было видно глаз, лишь то, как он закусил нижнюю губу. Неужели поверил, что Чжэнси отпустил бы его? А что, если и впрямь отпустил бы... Нет, этого бы не произошло, верно?       Что-то защекотало под нижними веками. Вода, точившая камень.       Офисный стул скрипнул. Вернувшись к приоткрытому шкафу, Чжэнси собрал набор из домашней одежды, ещё помнившей их школьные ночёвки, увенчал стопку махровым полотенцем и подал их Цзянь И, стараясь не смотреть тому в глаза.       — Сходи в душ. Ты с дороги.       Шмыгнув носом, Цзянь И кивнул и крепко прижал вещи к груди, будто от них исходило тепло.       — А трусов не найдётся? Я постираю и верну.       — Оставь себе. — Передумав спорить о гигиене, Чжэнси подал ему первые попавшиеся боксеры. — Кинешь свою одежду в корзину для белья. Зубные щётки в шкафчике у зеркала, там новая упаковка. Можешь пользоваться чем угодно, только не трогай шампуни Цзыси, сиреневые, на самой верхней полке. Она этого не любит.       Когда Чжэнси зашёл на кухню, мама ещё была там — караулила большую кастрюлю, издававшую сладость варёной кукурузы, и смотрела новости с приглушённой громкостью. Выкрутив кран до предела, он принялся мыть пиалу от имбиря под ледяной струёй. По носу покатилась долго сдерживаемая слеза, и Чжэнси тихо, как ему казалось, всхлипнул, но для мамы этот сигнал бедствия не затерялся ни в урчании кукурузы, ни в плеске воды, ни в монотонности телевизора.       — Так и знала, что ты простудился!       — Всё нормально. — Чжэнси закрыл кран и быстро вытер лицо локтем. — Просто обжёг кипятком руку, немного ноет.       — Ай, надо было остудить сперва, а потом нести тебе. — Покачав головой, мама быстро перебрала выдвижные ящики и нашла в одном из них аптечку. — Давай, Сяо Си, нужно помазать ожог.       — Он почти не болит.       — А будет совсем не болеть. Давай, говорю, я уже достала мазь.       Они уселись за круглый обеденный стол, и Чжэнси подал руку. Зачерпнув пахучей ихтиоловой мази, мама старательно втирала её в покрасневшую кожу между пальцами, и от её чутких, сосредоточенных прикосновений Чжэнси размяк ещё сильнее, так что пришлось отвернуться и сделать глубокий вдох. Уставившись в телевизор, он прислушался к официозному, всегда вырванному из контекста, щебету. Перестрелка в ресторане Шанхая: двое погибших, один из них служащий госаппарата. Изъятие крупной партии контрабанды в порту Ханчжоувань. Частный вертолёт, затонувший в сотне километров от архипелага Чжоушань в Восточно-Китайском море...       — Мам, когда Цзянь И пришёл? — Чжэнси с серьёзным видом взглянул на маму.       — Точно не скажу. — Она нахмурилась, собирая дневные треволнения в складки-галочки на лбу. — Я вернулась домой первая, и Сяо И уже сидел под дверью. Я даже испугалась сперва, подумала, что его ограбили — перепуганный, растрёпанный, одет совсем не по сезону, повезло, что не попал под дождь. Он спросил, узнаю́ ли я его и живёшь ли ты здесь до сих пор, и очень обрадовался, когда я сказала, что ты вернёшься вечером. Он был такой голодный, что в один присест доел картофельный суп с баоцзы в прикуску. Я много раз спрашивала, что с ним случилось, нужна ли ему помощь, но он всё время юлил. Отшучивался, что его похитил страшный дракон и держал у себя в замке, как принцессу.       Ты говорил, что Сяо И уехал заграницу, но когда я спросила об этом, он ничего не ответил, только кивнул. Хорошо, что мне удалось найти номер его матери — он сохранился у знакомой из родительского комитета. Я позвонила, сказала, что её сын у нас и выглядит так, словно сбежал из дома. Она перепугалась, сначала не поверила, захотела, чтобы я ему дала трубку. Не знаю, о чём они там говорили, я не подслушивала, но в конце, когда я уже забрала у Сяо И телефон, она извинилась и пообещала вернуться в город как можно скорее.       Закончив, мама подпёрла щеку рукой и грустно улыбнулась.       — Он рассказал тебе что-нибудь?       — Нет. Кажется, ему тяжело говорить. Или он просто не хочет. Или не доверяет мне.       — Конечно же он тебе доверяет! Но лучше набраться терпения и не давить на него, а там и верёвка дерево перепилит. — Сделав паузу, мама вытерла свои руки бумажным полотенцем, погладила Чжэнси по плечу и прерывисто вздохнула. — И всё же бедный ребёнок, Сяо И. Помню его маленьким. Вроде всегда был собранным, приодетым, но таким неприкаянным. Оставался сидеть один во дворе детского сада, когда я приходила тебя забирать.       Чжэнси тоже помнил. Живописное, как бывает в детских воспоминаниях, вечернее небо, тени деревьев, лежащие на дорожке из мелкого в белую жилку гравия, хрустящего под ботинками фруктовым льдом на зубах. Однажды в ожидании родителей они возились с мелкими камушками, играя в учёных — разглядывали их под воображаемой лупой и сравнивали между собой. Чжэнси терпеливо сортировал гравий по цвету и форме, а Цзянь И выискал из них необычные и давал драгоценные имена: «лунный», «опал», «тигровый глаз». Когда Чжэнси забрали родители, он напоследок обернулся, чтобы помахать Цзянь И, оставшемуся корпеть над пригоршней камней, а на следующий день Цзянь И показал ему самый красивый, который нашёл, перерыв почти всю дорожку — кусочек жёлтого кварца с гордым названием «кристалл». Глядя на этот мутный осколок в пальцах Цзянь И с истёсанными об гравий ногтями, Чжэнси грустно думал о том, сколько же тому пришлось играть в одиночку, пока его не забрали.       Встав из-за стола, Чжэнси подошёл к маме и благодарно поцеловал её в висок.       — Спасибо, что позаботилась о нём.       В комнате Цзыси ещё горел свет, но когда Чжэнси, сперва постучавшись, потянул ручку, дверь не открылась ему, и в ответ была упрямая тишина.       — Цзыси, это я, — сказал он в замочную скважину и постучал ещё раз костяшкой, а затем ещё раз, уже настойчивее. — Ты обижаешься на меня? Извини, если я был груб.       Наконец послышалось шуршание плюшевых тапочек, и Цзыси приоткрыла дверь. Совсем чуть-чуть, так, что было видно только один её немного припухший снизу глаз.        — Я не обижаюсь на тебя, я обижаюсь на него, — произнесла она на удивление спокойным, почти ласковым голосом, но когда Чжэнси попытался отворить дверь пошире, Цзыси подперла её ногой. — Хотя нет, на тебя я тоже обижаюсь. Ты ведь ждал его, да?       — Ждал, — прямо ответил Чжэнси.       — Я так и поняла.       Немного подумав, Цзыси всё-таки вышла на порог. Она уже заплела волосы перед сном и переоделась во фланелевую пижаму с «Сакурой — собирательницей карт».       — Когда тебя не было, я услышала, как он бренчит на гитаре у тебя в комнате. Я попросила его, чтобы он не трогал чужие вещи без спроса, и он заявил, что это его гитара. К твоему сведению, я высказала всё, что о нём думаю, и если бы не мама, то выставила бы его вон из нашего дома.       — Но, Цзыси, так поступать некрасиво…       — Мне всё равно как красиво, — перебила она, обхватив себя обеими руки, от чего улыбающаяся Сакура у неё на груди сжалась в печальную гармошку. — Он дурной, и от него у тебя всегда одни неприятности. Я бы не стала давать второй шанс такому ненадёжному человеку, как он.       — Он не виноват в том, что случилось.       — Но и ты ни в чём виноват! — Цзыси посмотрела на него сверху вниз, пушистые ресницы слегка подрагивали под широкими, одними на двоих, бровями. — Я не хочу, чтобы ты снова проходил через это, если он опять решит провалиться сквозь землю. Не хочу видеть тебя таким.       — Каким?       — Сбитым с толку.       Обняв Цзыси, он успокаивающе гладил её по мягким рыжеватым волосам. Из ванной доносился неровный шелест воды, очерчивающей подвижное тело под лейкой душа. Принадлежи оно призраку, вода тонкой проволокой прошла бы насквозь.       — Думаю, теперь всё будет хорошо, — прошептал Чжэнси, глядя в сиреневый полумрак её комнаты. Там сладко пахло ванильной свечой, которую они вместе купили Цзыси, когда гуляли по магазинам на прошлой неделе. Словно целую вечность назад.       — А до этого разве не было хорошо? — Слегка отстранившись, Цзыси снова заглянула в лицо Чжэнси. Настороженно, пытаясь усмотреть симптомы малейшего обмана в том, как он опускает взгляд, как задумывается ненадолго, а затем улыбается ей во весь изгиб губ.       — Было. Конечно же было.       — Как же я скучал по горячему душу! — Розовощёкий, переодетый в шорты и майку от баскетбольной формы Цзянь И переминался у зеркала, расчёсывая влажные волосы и наблюдая за тем, как Чжэнси стелет ему матрас на полу. — Серьёзно, я теперь по-новому смотрю на все достижения человечества!       Чжэнси не стал переспрашивать, мол, неужели на твоём необитаемом острове даже душа не было. За те полчаса, что Цзянь И провёл в ванной, Чжэнси преисполнился необоснованной, но не претившей его интуиции, верой, что история про остров не выдумана. Оставалось выяснить, что именно творилось на нём. Что пряталось под многократными «не знаю», такими же пугливо неискренними, какие первыми идут в ход у детей на вопрос «Кто разбил вазу?».       Заправляя простынь, Чжэнси невольно взглянул на Цзянь И со спины. Взглянул и застыл, заметив уже выцветающие, багрово-жёлтые гематомы на смуглых ногах и длинную полоску незнакомого шрама на правой икре.       — Что с тобой случилось? — Пальцы Чжэнси добела сжались на простыни. — Ты весь в синяках.       — Весь? — Убрав от головы расчёску, Цзянь И покрутился перед зеркалом и с неуместным удивлением уставился на разукрашенную кожу. Так, словно обляпался мороженым на ходу и только сейчас это заметил. — Ого, и правда. Надо же, давно я себя не видел в полный рост. Как думаешь, я похудел? Ноги точно стали худее…       Нет, это было невозможно! Неужели Цзянь И собирался игнорировать каждый вопрос, даже такой очевидный?       — Без шуток. Кто это сделал с тобой?       — Кто? — Цзянь И замер, лихорадочно придумывая ответ. Придурковатая улыбка мигнула на лице сбоящим сигналом. — Скорее что! Беспощадные морские воды. И скалы.       Он серьёзно? Осадив нарастающую злость, Чжэнси уже без всякого старания закончил с постельным бельем и потом долго перебирал ящики стола в поисках полумеханического будильника. Он наивно ожидал, что Цзянь И заметит его раздражение и всё же выдаст хоть что-нибудь вместо отговорки уровня «упал с лестницы», но этого не случилось.       — По фигу. Не отвечай, если не хочешь, — в итоге бросил Чжэнси, сев на кровать. — Я спать, у меня завтра выступление.       — Знаю, Цзыси сказала, что ты снова играешь в группе. — Опустившись на матрас, Цзянь И наблюдал за тем, как Чжэнси заводит будильник под недовольный перещёлк зубчатого колеса.       — Я уже понял, что про меня ты знаешь больше, чем про себя самого. — Чжэнси направился выключить свет, но Цзянь И вдруг поймал его за запястье. Пульс застучал, как молоточек о скобу будильника.       Чжэнси помнил это прикосновение. Помнил умеренно тёплые, цепкие пальцы Цзянь И. Помнил, каково быть звеном в цепи из двух звеньев, но отчего-то не мог поступить так же, как поступал раньше — взять Цзянь И за руку в ответ, наклониться к нему и обнять. По-настоящему впустить к себе в дом. В единственный, куда прежде можно было войти без ключей. Дверь в который теперь пряталась за скорлупой.       — Сиси. Может, это прозвучит нечестно, но я бы хотел знать о себе ещё меньше.       Это действительно звучало «нечестно», но Чжэнси больше не собирался гнуть свою линию. В голос Цзянь И вернулась улыбка, но она была хрупкой, готовой в любой момент надломиться и стать громким всхлипом.       — Ладно, я же говорю, как хочешь. — Чжэнси осторожно вывернул свою руку из пальцев Цзянь И. Убрал её в карман пижамных штанов, куда никто не потянется. — Я очень устал, давай просто спать.       — Хорошо. Можно оставить ночник?       — Угу.       Устроившись под одеялом, Чжэнси отвернулся к стене и закрыл глаза, чтобы не ворошить рассудок, но всё равно, против воли или совершенно сознательно, прислушивался к каждому его шороху. К слегка неровному дыханию, к ворочанию на матрасе и костяному стуку не то руки, не то ноги об паркет.       Всё-таки, если вернуться к вопросу на вопрос, Цзянь И и впрямь похудел. И пускай, пускай даже море разукрасило ему ноги, вряд ли оно могло стать виновником всего остального. Его дрожи, его недомолвок, отпечатка беды на лице. У такой беды всегда есть имя. Чаще всего человеческое.       — Значит, ты повстречал своего отца? — зачем-то спросил Чжэнси вслух. Возня на матрасе прекратилась, и Цзянь И, почти не раздумывая, произнёс неожиданно бесцветным тоном.       — Да. По крайней мере, он так считал. Что мы повстречались.       Чжэнси растерянно промолчал, не ожидав, что его теория подтвердится так скоро. Вершина айсберга показалась белоснежным зубцом на горизонте, но как глубоко он простирается за линией воды?       Ночник под голубым стеклом погрузил спальню на морское дно, туда, куда лучи солнца падают холодной пудрой, просеянной сквозь миллионы капелек-линз. Какое-то время они лежали в тишине, пока Цзянь И не ухватился за простыню на кровати и не потянул её белый флаг на себя.       — Сиси, мне жаль. Ты не представляешь, как сильно. Я не выбирал это.       — Я верю.       Может, стоило подняться на локтях, повернуться и всё же посмотреть на Цзянь И, успокоить понимающим взглядом? Может, и стоило, но тело и сердце в нём были тяжёлыми, как вросший в камни якорь, и Чжэнси наконец-то нашёл в себе смелость признаться. — Но я ведь говорил, что не прощу тебя, если ты не вернёшься.       — Я вернулся.       — А я ещё не простил.       Проснувшись, Чжэнси нашёл себя там же, где отпустил — всем телом к стене, будто её кирпич мог расступиться и вобрать в себя спящего, как в волшебное зеркало. Рука в который раз самонадеянно потянулась к телефону, нащупала холод с другого края подушки и будильник. Его флуоресцентные стрелки разрешали ещё полчаса сна, но спать Чжэнси уже не хотелось, и он медленно развернулся, чувствуя, как всё затекло от ночи в гипсовой неподвижности.       Утопленный в свете ночника, Цзянь И лежал на спине, откинув руку в сторону кровати. Спутанные волосы лежали на лбу и щеках присохшими водорослями, губы были приоткрыты так, словно он собирался ещё что-то сказать, но в итоге заснул с этой мыслью на языке, в темноте его рта, откуда доносилось мерное дыхание — бесформенные пузырьки углекислого газа в обмен на круглую «О» кислорода.       Наконец, Чжэнси отвёл глаза к окну, к размытому шифоновой шторкой фонарному свету, к тому, что видел каждое пробуждение, когда Цзянь И только снился ему. Навещал, если так можно было сказать, и сны эти бывали грустными, радостными, примерными и распущенными. Иногда, в приступе романтизма, Чжэнси задавался вопросом, снился ли он Цзянь И, приходил ли к нему в отместку, а если и приходил, какими были их разговоры? Уж точно не такими, как вчера.       Бесшумно обезвредив будильник под одеялом, Чжэнси спустился с кровати через изножье, погасил ночник и на кончиках пальцев вышел из комнаты.       Когда Цзянь И показался на кухне, вся семья Чжань уже была в сборе и в согретом уютом воздухе пахло кофе из банки.       — Садись, Сяо И, не стесняйся! — Мама показала на свободный стул и бросилась наливать кипяток ему в кружку.       — Спасибо, тётушка. — Цзянь И сел рядом с Чжэнси, и они обменялись неловкими взглядами. Протерев сонные, едва умытые глаза, он уставился на блюда, которые лихо разворовывались палочками: к отварной кукурузе полагалась яичница с зеленью, румяные сосиски, каша из фиолетового батата и сладкие оладьи. — Должно быть, я попал в рай!       — Да уж в раю-то получше кормят! Там, как минимум, шведский стол. — Рассмеявшись, мама подала Цзянь И кофе, подложила ему яичницы со своего края стола, с таким оранжевым и плотным желтком, что он походил на янтарь, прилепленный к студенистой подушке белка.       Цзянь И сидел слишком близко к Чжэнси, так, что они иногда задевали друг друга локтями, и второй невольно перевёл взгляд на Цзыси. Сестра была мрачнее тучи — никому не сказала ни слова за утро, ещё не оделась в школьную форму и почти что не ела, угрюмо листая ленту на экране смартфона. Последнее не давало маме покоя — все должны были выйти из-за стола и расползтись по своим делам сытыми, даже если у них на душе скреблись кошки.       — Цзыси, убери телефон и поешь.       — Хорошо, ма, — пробубнила она автоответчиком, пропустив указания мимо ушей.       — Цзыси, ты не слышала, что мама сказала? — С ленивой требовательностью спросил отец, который и сам сидел в телефоне, иногда отвлекаясь на кашу.       — Па, почему тебе можно, а мне нельзя?       — Я пишу по работе, а ты зависаешь в интернете.       — Может, мне тоже за это платят.       — Раз платят, тебе не нужны сто юаней, что я вчера дал?       Насупившись, Цзыси отодвинула телефон и стала незаинтересованно жевать. Безжалостно проткнутый ею желток застыл на тарелке убывающим полумесяцем. Родителей такое продолжение спектакля вполне устраивало, так что отец переключился на Чжэнси.       — Сегодня играете? Кто против вас? — Он улыбнулся, и в карих глазах зажёгся азартный предпринимательский огонёк.       — Никто не против нас, пап. Это музыкальный фестиваль, а не олимпиада.       — Но вы же не одни там участвуете?       — Нет, будут ребята из разных университетов.       — Вот, значит, надо сыграть лучше всех! Пришли потом видео, я покажу лаобаню. Он уж видел то старое, когда вы играли The Clash, похвалил тебя, говорит, хорошо стучишь, а он разбирается в этом, всё-таки учился в Америке.       Чжэнси слегка поморщился. Он не шибко любил похвалу от знакомых отца, не верил в её искренность — разве скажет кто своё непредвзятое мнение, когда речь идёт о чужом юном даровании? Почувствовав, что Цзянь И рядом не только перестал задевать его, но и совсем затих, Чжэнси украдкой посмотрел на него. Продолжил пунктирную линию его взгляда, в конце которой сидел отец, вернувшийся к поеданию каши.       Цзянь И был знаком с ним — отец заставал их за репетициями на выходных, иногда заглядывал в комнату и рассказывал, как слушал рок в университетском кружке на палёных кассетах и ходил на закрытые концерты в подвальные клубы. Интересно, что сейчас Цзянь И видел в нём? В его тёмно-сером, скорее удобном, чем строгом, костюме, в галстуке под цвет толчённого батата, в тяжеловесных бровях над молодыми глазами и стрижке, такой же, как у Чжэнси, ведь они уже много лет ходили к одному семейному парикмахеру через дорогу. Что бы это ни было, Чжэнси почувствовал неприязнь к этой иллюзии. К холоду, заставившему глаза Цзянь И остекленеть.       — Хочешь прийти на фестиваль? — спросил Чжэнси, надеясь вывести его из транса, и у него получилось, пусть Цзянь И не сразу услышал его. Не сразу понял, что говорят с ним.       — Ты ещё спрашиваешь, конечно хочу! — Его напряжённое лицо за секунду расслабилось, рот разошёлся в улыбке.       — Тогда приходи в пять к первому КПП и не забудь айди.       Их прервал негромкий стук во входную дверь, и мама, как самая расторопная, побежала её открывать.       — Сяо И, это к тебе, — крикнула она из прихожей.       Цзянь И, точно вернувшись в сознание, втянул с шумом воздух, поднялся, скрежетнув по кафелю ножками стула, затем оглянулся на Чжэнси так, словно тот должен был его удержать или пойти с ним, и Чжэнси выбрал второе.       Едва переступив порог кухни, он ощутил знакомые духи — ими веяло в доме Цзянь И и в машине, на которой его мама иногда забирала их двоих после школы. Она была здесь, с бессменной косой, перевязанной пушистой резинкой, и в лёгком стёганом пальто с развязанным поясом. На ремешке её дорожной сумки висела свежая бирка ручной клади.       — Сяо И.       Голос дрогнул, и она прижала к себе Цзянь И, застывшего в её объятиях соломенным чучелом. Мама целовала его в щеку и гладила по волосам. Пальцы с розовыми ногтями ерошили светлый затылок и вдруг замерли, нащупав неладное.       — Что он с тобой сделал? — прошептала она, заглядывая сыну в глаза. — Он обещал, что и волос не упадёт с твоей головы, а здесь такая шишка...       — Извините, это я толкнул Цзянь И вчера, — вмешался Чжэнси, наблюдавший за их воссоединением с тянущим чувством в груди. Мама Цзянь И подняла на него блестящие, всегда сбивающие с мысли, глаза. — Эта шишка из-за меня…       — Я сам был виноват, — перебил его Цзянь И, расцепляя мамины руки у себя на шее. — Я заслужил.       Меж рёбер стянуло ещё сильнее. Растерявшись, Чжэнси замолчал, и тут мама Цзянь И прощающе улыбнулась ему.       — Спасибо, что приглядел за ним, Сяо Си. Мы едем домой.

* * *

      Как только Чжэнси сел в метро, время ускорилось и пролетело на скорости поезда, спешащего от точки до точки по железному расписанию. Занятия в пол-уха, обед в пол-укуса, контрольный прогон, беготня по кампусу с оборудованием на хребте — он понял, что уже пять, лишь когда пришло сообщение «Меня пропустили, иду к сцене!» с незнакомого номера. Может, и к лучшему, что Цзянь И не оживил их старый чат, где последние сообщения были монологом Чжэнси. Его криками в молоко.       Я жду тебя на остановке. Где ты? Я поеду, встретимся в школе. Ты не придёшь сегодня? Цзянь И, что случилось? Ты заболел? Ответь, как сможешь. Я приеду к тебе после уроков. Ты пугаешь меня. Просто дай знать, что с всё в порядке. Дай знать хоть что-нибудь. Любым способом. Это нечестно, Цзянь И. Ты обещал, что всегда будешь рядом. Ты обещал. «Вы не можете отправить сообщение этому абоненту».       Он почти не помнил, как они отыграли сет-лист. Помнил, что ударил по хэту в начале Zombie, и мир за пределами сцены — ровные кубики корпусов, зрители, словно спичечные головы, смотрящие на костёр, — растворился в латунном звоне, и осталась лишь аскетическая концентрация в руках и в ногах, дыхание аналоговой драм-машины. Помнил, как ударял по томам на Dear boy I wanna be your girlfriend, пока Сяо Юй прыгала вокруг с микрофоном и мотала головой так, что её узкие косы закручивались вокруг шеи то в одну сторону, то в другую, будто бусины на барабанчике-колотушке. А ещё Чжэнси помнил, как спустился со сцены, отлепляя от тела майку с белым пони, и у лестницы его встретил Цзянь И в неоново-салатовой куртке. Яркая лампочка, вкрученная в потемневший от усталости день.       Чжэнси бы, наверное, сумел прикоснуться к нему. Взять за руку, в которой Цзянь И держал барабанные палочки, слепо брошенные Чжэнси в толпу — банальный, не по размеру его таланта ритуал, которому он вдруг не смог воспротивиться, неизвестно кем себя вообразив в чужих глазах.       — А раньше ты отказывался их бросать! — Игриво упрекнул его Цзянь И, прижимая палочки к груди. — Я был готов подраться с девушкой, которой они достались, но она так удивилась, когда я начал их отбирать, что просто разжала руку и показала мне «фак», представляешь?       — Какой некрасивый поступок. — Чжэнси бы даже рассмеялся, останься у него хоть какие-то силы. — Твой, а не её.       — Цзянь И, это и впрямь ты? — Раздался голос Сяо Хой. Она бежала к ним с клавиатурой под мышкой, и её пышная юбка из неопрена подпрыгивала на пузыристом подъюбнике.— Выходит, мне не померещилось, когда я усмотрела тебя в толпе. Вот почему Чжэнси сегодня в таком хорошем настроении!       — Это Сяо Хой, — подсказал Чжэнси, заметив, что Цзянь И впал в ступор. — Одноклассница.       — Ничего себе, так вы играете вместе. — Наконец произнёс он с плохо скрываемым нервом, и Чжэнси ощутил запоздалый укол совести, что заранее не рассказал ему о Сяо Хой. — А ты стала настоящей красоткой.       — Кто? Мэймэй? Она всегда ей была.       Руки в чёрной сетке опустились на плечи стоявших рядом Сяо Хой и Чжэнси. Лицо Сяо Юй, вытянутое, как у лисы, измазанное маслянистыми блёстками, вклинилось между ними. Уставившись на Цзянь И, она с жадным интересом прищурила глаза в синих маскарадных линзах и тоже не обошла вниманием палочки в его руках.       — Ого, Чжэнси, у тебя уже появились фанаты! Я знала, что все западают на барабанщиков, ведь они умеют чувствовать ритм.       — Что за пошлость, Юй цзе! — Щёки Сяо Хой вспыхнули. Схватив подругу под локоть, она лёгонько тряхнула её в попытке урезонить. — Не слушайте, что она говорит!       — Но почему? Я действительно фанат Сиси. — Цзянь И довольно улыбнулся, скабрезная шутка Сяо Юй привела его в восторг. — К тому же самый преданный.       — Ты слышал, гэгэ? — Сяо Юй толкнула Чжэнси в бок и изобразила заговорщицкий шёпот ему на ухо, показывая на Цзянь И пальцем. — Будь осторожнее, я видела, как он следил за тобой сегодня. Этот парень явно из тех, кто будет ходить на все твои концерты, дежурить под окнами отелей и писать угрожающие письма твоим пассиям. Эй, гэгэ? Что-то не так?       Убрав руку Сяо Юй со своего плеча, Чжэнси резко развернулся и, ни на кого не глядя, молча побрёл в сторону малого театра.       Пока все толпились на улице, малый театр пустовал, и в коридорах, сверкающих новой облицовкой, было упоительно тихо, будто здание дрейфовало в космосе. Добравшись до комнаты за актовым залом, Сяо Юй первым делом плотно закрыла окно, чтобы звук фестиваля не просачивался внутрь аморфным грохотом, а затем достала из рюкзака пакет с «Цинтао» в алюминиевых банках.       — Гэгэ, вы будете?       — Я нет. — Чжэнси сел на диван и достал телефон. Челюсти немного свело, и лишь тогда он отследил, что уже какое-то время сжимал их в беспричинном напряжении.       — Я буду, — откликнулся Цзянь И и поймал отправленную ему банку. Он медленно обходил комнату, разглядывая наклеенное на стенах, и Чжэнси наблюдал за ним. За его затылком с заплетенными в мамину косу волосами, в ореоле кислотно-ярких плакатов, газетных вырезок и глянцевых фотографий, у которых Цзянь И останавливался, как в галерее. Девушка посреди дороги с распадающимся на цветные ленты автомобильным потоком. Красно-жёлтый плавучий ресторан на озере Сиху под фиолетовым ночным небом. Горбатый каменный мост и парень на нём, тёмный от смотрящего в спину солнца.       — Сиси, это же ты на фотографии? — Цзянь И обернулся на него, и тот стрелой опустил глаза в телефон. Отвечать ему не хотелось.       — Да, это он, — осторожно сказала за него Сяо Хой, занявшая место на другом конце дивана.— Юй цзе сделала фотографию, когда мы шли с репетиции, она у нас разносторонняя.       — По-моему, отличное фото. — Уже менее радостно произнёс Цзянь И. От него не укрылось то, как Чжэнси притворился глухим. Открытая им банка вспенилась после броска, и он поспешил отпить из неё, чтобы не залить пол и кроссовки.       — По-моему, тоже. — Кивнула Сяо Юй. Усевшись в кресло и забросив ноги на подлокотник, она потягивала пиво и смотрела в потолок. Вдруг её тонкие брови подскочили наверх, точно она вспомнила что-то важное. — Значит, ты тот самый Цзянь И, о котором говорила мэймэй.       — Мэймэй? — Отозвался Цзянь И, облизнув горьковатые губы. Оглядев комнату, он наткнулся на раскладной кожаный стул, подтянул его к себе и устроился, как режиссер на театральной площадке. — И что она говорила обо мне?       Сяо Хой вжалась в спинку дивана и украдкой взглянула на подругу, всем видом показывая, что не давала добро на разбалтывание секретов, но Сяо Юй уже было не остановить. Спустив ноги на пол и облокотившись на широко расставленные колени, она смотрела прямо на Цзянь И, надеясь не пропустить его реакцию.       — Что ты был лучшим другом Чжэнси в школе. И что ты бросил его и исчез, не сказав на прощание ни слова.       Пальцы Чжэнси застыли над телефоном, где беззвучно крутилось видео из вчерашнего новостного сюжета — спасатели летают вблизи архипелага Чжоушань, изучая ехидную рябь проглотившего вертолёт серебристого моря. Язык Чжэнси онемел, точно в рот прыснули лидокаином. Ему стоило вмешаться, осадить Сяо Юй за то, что она бесцеремонно говорит о том, о чём и понятия не имеет. За то, что она без разрешения зашла на его, Чжэнси, территорию. С другой стороны, ему хотелось узнать, что скажет сам Цзянь И, какую ложь для посторонних ушей ему придётся с ним разделить, вот только лицо Цзянь И говорило само за себя. Сожаление сотрясало густые ресницы, искажало беспомощно сжатые губы. Момент перед детонацией — надави ещё чуть-чуть, и Цзянь И не выдержит, взорвётся слезами прямо здесь или, что вероятнее, побежит куда глаза не глядят, чтобы взорваться в пустом коридоре. Неужели этот дурак ничего не придумал и был готов сдаться без апелляции?       — Это неправда. Цзянь И уезжал по семейным обстоятельствам, и я знал об этом.       Услышав Чжэнси, Цзянь И с удивлением повернулся к нему и робко улыбнулся краешком рта. Кажется, одну катастрофу удалось предотвратить, только теперь взорвалась скомпрометированная Сяо Хой.       — Юй цзе, да что с тобой? Мы, конечно, здорово перенервничали на сцене, но тебе совсем чувство такта отбило! Нельзя же говорить такое человеку в лицо.       — Да? — Сяо Юй непонимающе захлопала глазами сначала на неё, а потом на Цзянь И.— Вот же ж, прости! Это всё не моё дело. Я лишь хотела уточнить, что правильно поняла, кто ты такой, я совсем не собиралась тебя расстраивать. Должно быть, мои слова прозвучали жестоко.       — Или справедливо. — Хрипло ответил Цзянь И, заливая в себя «Цинтао».       — Ох, мэймэй права, я бестактная. А всё потому, что я постоянно думаю, какой ты красивый. — На этих словах Сяо Юй Цзянь И едва не подавился пивом. — Серьёзно, у тебя очень интересная внешность. Ты никогда не пробовал работать моделью?       — Пробовал! — Сяо Хой с важным видом кивнула. — Мы просили Цзянь И сфотографироваться для рекламы нашего музыкального клуба. Это было отличным решением, собрали много лайков.       — Вот, а я о чём говорю! Нельзя, чтобы такой дар пропадал зря. — Закинув ногу на ногу, Сяо Юй впилась в Цзянь И всё тем же любопытным, немного мутным от выпивки взглядом. — Знаешь, я учусь на факультете искусств и собираю портфолио. Смотрю на тебя, и у меня сразу сотни идей, как тебя можно поставить, во что одеть. Давай устроим, а?       — Даже не знаю, — смущённо пробормотал Цзянь И, потирая подбородок. — Я давно не стоял в кадре, уже и забыл, какая у меня рабочая сторона.       — Я сделаю так, что все стороны будут рабочие, — заверила его Сяо Юй, широко улыбаясь в творческих предвкушении, и повернулась к Чжэнси. — Гэгэ, ты ведь не против?       — А должен? Почему ты вообще меня спрашиваешь. Кстати, видео с нами уже появилось в сети, — перевёл Чжэнси тему, поворачивая экран телефона в комнату. Сяо Хой подсела к нему ближе, а Сяо Юй тут же отмахнулась и скривила тёмные от стойкой помады губы.       — Только не показывай мне. Я терпеть не могу смотреть видео после выступления. Сразу мутит, кажется, всё прошло просто ужасно. Лучше спрошу у Цзянь И, как мы смотрелись.       — Вы смотрелись просто отлично, — без тени заискивания ответил тот. — Рад, что Сиси попал в хорошую команду, ещё и с похожим названием.       — Каюсь, у меня тогда было плохо с фантазией. — Поймав словесный камень в свой огород, Сяо Хой шутливо вжала голову в плечи. — Кстати, раз ты снова здесь, не думал собрать One day снова?       — Нет. — Слишком быстро ответил Цзянь И. Так быстро, что Чжэнси не успел усомниться в том, что Цзянь И скажет «да», как говорил раньше на любую инициативу, тем более свою собственную, так много значившую для него. Для них четверых. — Вряд ли я когда-нибудь снова захочу играть на гитаре.       Глаза Цзянь И опустились в пол. Все в комнате замолчали, и пространство заполнило пустую нишу разговора мятым уголком фестивального постера на двери, оранжевым комом торчащей диванной обивки, шипением выдыхающегося пива и жалостливым звоном оконной рамы от низких басов.       — Гэгэ, ты побледнел. — Сяо Юй склонилась вперёд в кресле и помахала Цзянь И рукой. — Ау, ты в порядке?       Цзянь И замер на складном стуле, как замирал сегодня утром на кухне. Всем существом, будто всё движение в его теле — ток крови, метания сердца, шум мыслей — встало на паузу. Пальцы сжимались вокруг алюминиевой банки мёртвым полукольцом, как у манекена, спроектированного держать в руке одно, другое, третье.       — В полном. — Встрепенувшись, он надавил на переносицу и за считанные мгновения перебрал несколько выражений лица пока не остановился на натянутой улыбке. — Хотя, наверно, не стоило пить на голодный желудок. Голова начинает кружиться.       Поднявшись с дивана, Чжэнси подошёл к Цзянь И, забрал у него банку из холодной руки и мягко, насколько умел, скомандовал:       — Пойдём подышим воздухом.       Он повёл Цзянь И прочь от главных дорог кампуса, к тёмным рельефам парковых зон. Они не держались за руки, не шли плечом к плечу — Цзянь И опаздывал на полшага, оглядываясь вокруг, выхватывал вспышки радостных лиц и торчащие нитки возбуждённых бесед. В какой-то момент он осторожно взял Чжэнси под локоть, и тот не воспротивился, сбавив шагу. Звенья их распаянных рук вернулись в бывалую цепь.       — Мне здесь нравится. — Цзянь И поднял голову к по-городскому линялому небу неестественно грязного цвета. — Тоже хочу поступить сюда. Каждый день ходить с тобой на занятия, гулять здесь.       Их шаги стали звонче — асфальт под ногами сменился каменным настилом горбатого мостика над каналом, чья тёмная гладь исходила веснушками упавшей листвы. Чжэнси уже и забыл, как часто мечтал об этом в прошлом году — идти на пары вместе с Цзянь И, когда утренняя дымка поднимается от университетского озера, обедать с ним под фруктовыми деревьями, высаженными во внутренних двориках корпусов, бегать по терракотовому эллипсу стадиона под рано всплывающей осенней луной.       — Боюсь, нельзя поступить сразу на второй курс. — Чжэнси с тоскливой рациональностью оборвал свои же фантазии.       Спустившись с мостика, они свернули к побережью канала, туда, где ивы полоскали старую зелень, и одинокие фонари призывали мотыльков на молитву их горящим спиралям. Попробовав деревянную скамью на чистоту, Чжэнси опустился на неё, выпустил изо рта в вечерний воздух облачко пара. Цзянь И стоял напротив, приобняв себя. Барабанные палочки торчали из кармана его шуршащей брезентовой куртки рогатой антенной. С другого конца парка доносилось эхо сцены — трудно поверить, что ещё полчаса назад Чжэнси был на ней. В его венах ни осталось ни капли адреналина.       — Какой у тебя теперь план? — спросил он в полголоса, пообещав себе, что больше не станет донимать Цзянь И прямыми вопросами. Не станет выпытывать, почему тот больше не хочет брать в руки гитару, хотя играл на ней вчера в его спальне, пока никто не видел. Не станет пилить верёвкой дерево с уже надломленным стволом.       Насмотревшись на послушно текущую под гнётом насосов воду в канале, Цзянь И опустился рядом с Чжэнси, застегнул воротник, чтобы тот плотно облегал шею, не давая прохладе добраться до него.       — Мама звонила директору школы. Договорилась, чтобы меня восстановили со следующей недели. У тебя случайно не остались сделанные домашки?       — Нет, я отнёс их в макулатуру, как только всё сдал.       — Ладно. Всё равно мне надо делать их самому, если я хочу сдать гаокао.       — Да, здесь каждый сам за себя. — Чжэнси потёр замерзающий нос и надел на голову капюшон объёмной толстовки. В ответ Цзянь И только грустно ухнул совой, взял минуту на тишину. На траур по лёгкости, которой теперь не было места в их разговорах.       — Я рад, что ты позвал меня прийти. Знаешь, когда я уехал от тебя утром, меня догнали чувства. В основном злость… Да, только злость. Я ехал с мамой в такси, смотрел на город. Он выглядел таким знакомым, но и таким чужим, и я так сильно разозлился из-за всего, что упустил! Из-за всего, что испортил! — Замолкнув, Цзянь И опустил голову и уставился на свои пальцы, по ногти спрятанные под трикотажные ободки рукавов. — Потом я зашёл домой и увидел, что в моей комнате ничего не изменилось. Совсем ничего. Я помню, что в то утро, когда… В общем, в то утро я не заправил кровать, и она так и осталась незаправленной, и это почему-то ещё сильнее разозлило меня. Так разозлило, что я перевернул там всё вверх дном, разбил рамки с фотографиями, уронил книжный шкаф. Грохот стоял такой, что прибежали соседи снизу, и маме пришлось извиняться перед ними, как будто было недостаточно того, что я перепугал её и она хватала меня за руки, чтобы я прекратил крушить нашу квартиру. Нет, маме пришлось выдумывать очередное оправдание для этих людей! Говорить, что я не сошёл с ума, что мы просто затеяли ремонт! Интересно, как много людей затевают ремонт с броска стула в окно и без гроша в кармане?       И, словно не выдержав напора собственной речи, хлещущей, как из брошенного на землю шланга, Цзянь И вскочил на ноги и снова подошёл к каналу. Он не издавал ни звука, и его спина не тряслась, но Чжэнси понимал, что он прячет от него — всё тот же отложенный взрыв. Ту самую злость, которую Цзянь И мог показать маме, но ни за что бы не стал обнажать при Чжэнси, и тот не настаивал. Даже стыдился того, что позволил своей собственной злости выплеснуться вчера и обжечь Цзянь И. Оставить неприглядную шишку, где-то там у корня косы на затылке.       — Эй, Сиси. — Судорожный голос Цзянь И звучал сквозь улыбку, последнюю баррикаду между отчаянием и зыбким самоконтролем. — Как думаешь, ты когда-нибудь простишь меня?       Конечно.       Это будет неизбежным, как любой вопрос времени, но подспудно Чжэнси понимал, что полностью простить Цзянь И сможет лишь тогда, когда исчезнет водораздел. Когда тонкое лезвие без рукояти, воткнутое меж ними в землю, как в игре в «ножички», и которое нельзя вытащить не порезавшись, будет всё-таки вытащено. Когда Цзянь И, наконец, сам всё расскажет ему.       — Думаю, да. Когда-нибудь.       — Хорошо. Только скажи мне, пожалуйста, когда простишь. Сам я себя уже вряд ли прощу.