На берег наступает вода

      Прощаясь после фестиваля, они договорились встретиться на следующих выходных, хотя, честнее будет сказать, что это Цзянь И первым спросил, когда они смогут увидеться, и Чжэнси тихо ответил, что в ближайшую неделю будет занят. И ведь он всерьёз надеялся потратить её с толком! Наверстать упущенное по учёбе за месяц репетиций, вернуться к курсовому проекту, в конце концов выполнить старое обещание и сходить с Цзыси на фильм про супергероев. Вот только стоило Чжэнси остаться с собой наедине, как он не мог не думать о возвращении Цзянь И, не мог не чувствовать силу притяжения, которая, согласно обратной квадратичной зависимости, неоспоримой, как всякий механизм математики, тем сильнее, чем меньше расстояние между объектами. И если бы не упрямство Чжэнси, не чугунные гири его уязвлённого самолюбия, он бы уже оторвался от одной из многочисленных поверхностей, будь то скамья в читальном зале, усыпляюще мягкое сидение в кинотеатре или стёртый в матовость кафель подземных переходов, оторвался бы и полетел вдоль линий магнитного поля навстречу Цзянь И, в центр воронки, создаваемой его присутствием, таким мощным, что, казалось, все библиотечные стеллажи, все игровые автоматы в развлекательном центре и все дорожные знаки за окном автобуса тянулись к нему, поворачивались лицом, как подсолнухи к солнцу.       Закрывая за собой дверь такси, Цзянь И улыбнулся Чжэнси напоследок — широко, так, что верхняя губа слегка подогнулась над розоватыми дёснами, — и эта улыбка, будто осколок разбитого зеркала, не отражавшего ничего, кроме прошлого, неожиданно полоснула Чжэнси по зарубцевавшимся воспоминаниям. Всю неделю они накрывали его горячей волной, их бесцветная кровь стояла в накатанной одиночеством колее, так что Чжэнси больше не мог просто вернуться в неё.       В этих воспоминаниях они вчетвером в последний раз собрались в квартире Хэ Тяня, и посиделки прошли бы невинно — остывшая пицца, приставка для караоке, гитарный аккомпанемент — если бы Хэ Тянь вдруг не поставил на стол набор шайцзы и маотай в гранатово-красной бутылке. Сложно сказать, собирался Хэ Тянь напоить Гуаньшаня или, осознавая их скорый распад, самостоятельно напиться до потери отчаяния, но в итоге, когда водка закончилась, самым пьяным оказался Чжэнси. Он и сейчас помнил беспощадную горечь маотая, язычки жидкого пламени в горле и восхищённый возглас Цзянь И: «Давай, Сиси, ты сможешь!», словно он бежал школьную эстафету, а не опрокидывал стопку за стопкой под вялый внутренний протест.       Алкоголь испарил тело Чжэнси в лёгкость соломинки сорго, наделил потолок и стены в гостиной, где они легли с Цзянь И, дыханием запыхавшегося. Прижав прохладную ладонь к пылающему лбу, Чжэнси закрыл глаза и погрузился в мистерию танцующих пятен за дрожащими веками, в пульсирующую темноту, где его раскачивало чуть меньше, чем на корабле дивана в море лакированного паркета, такого же синего, как ночь, льющаяся сквозь высокие окна. Голова Цзянь И лежала у Чжэнси на плече, и кончики торчащих из макушки коротких светлых волос щекотали ему шею и подбородок. Руки Цзянь И — прохладные и слегка влажные от волнения — заползли Чжэнси под футболку и погладили невесомость его живота.       — Что… ты делаешь? — машинально спросил Чжэнси и впервые поразился тому, как глупо и как против его собственной воли прозвучал этот вопрос. Точно из динамика игрушки, говорившей одну и ту же фразу, когда той нажимали на плюшевое пузо. Неудивительно, что Цзянь И так редко адресовал эту предсказуемую, вшитую в Чжэнси реакцию, как и сейчас, когда его пальцы двинулись дальше, нащупали проступившие на глубоком выдохе ребра и замерли на груди. На единственном, в чём Чжэнси ещё чувствовал вес.       — Сиси, у тебя так сердце выскочит. — Тёплое дыхание коснулось уха, принесло с губ Цзянь И лекарственный дух маотая. А ведь Цзянь И выпил не больше полстопки — кто знал, что он так хорош в играх на интуицию и умении блефовать. — Это пугает тебя? Я… пугаю тебя?       «Дурак, какой же это страх?», — едва не произнёс Чжэнси, но осёкся, прислушавшись к беспокойной тяжести под лёгкой ладонью Цзянь И. Разве Чжэнси не всегда так реагировал на его прикосновения, зашедшие дальше положенного? Бежал от них, не мог вынести странного чувства, вышибающего из тела, не мог стерпеть жара, с каким кровь закипала на щеках и на лбу, не мог совладать с сердцем, готовым, — и здесь Цзянь И не ошибся — пробиться сквозь рёбра багровым цветком. Чем ещё это могло быть как не страхом, который Чжэнси слишком долго и слишком беспечно выдавал за, смешно сказать, здравый смысл?       «Ты считаешь, я ненормальный?» — спросил его когда-то Цзянь И, до слёз разодранный переживаниями, и Чжэнси, придавленный им и их обоюдным смятением, сказал ему короткое «Нет». Всё, лишь бы успокоить Цзянь И, лишь бы заглушить поток его рыданий, отзывающийся в Чжэнси симметричным стекающим по скуле эхом. Непроизнесённая ни тогда, ни потом правда же была в том, что именно так Чжэнси и считал в глубине души. Что он действительно жил с этой мыслью, последовательно, как и любому другому, внушённой ещё в раннем детстве: отличаться от остальных и быть таким как Цзянь И — ненормально.       — Нет. Ты меня не пугаешь.       Голос Чжэнси тоже был выпаренным, витавшим вне его тела облаком разрозненной мысли. Но что, если дело не в маотае? Что, если голос, которым говорят сокровенное, всегда доносится откуда-то снаружи, ведь им говорит сама Истина? Отнюдь не ненормальность Цзянь И так пугала Чжэнси, нет. Он уже не боялся признаться себе, что готов пожертвовать и свою нормальность, эту драгоценную шкуру хамелеона, делающую человека невидимым в глазах сотен тысяч, а значит, спасённым от осуждения, ради Цзянь И и никого больше.       — Тогда что пугает тебя?       Медленно открытые глаза Чжэнси окропило ночным светом, и в стерильности омытого спиртом разума ответ оказался так прост, что хотелось смеяться, но для смеха потребовалось бы целое тело, а не только слезящиеся глаза и загнанное в угол сердце.       — Что тебя не будет рядом, — прошептал он, и беззаветно счастливая улыбка Цзянь И стала последним, что увековечилось в памяти Чжэнси перед погружением в их первый, не разорванный в мгновение поцелуй.       Это воспоминание кровоточило тем больнее, чем больше Чжэнси прокручивал в голове их разговор у канала под ивами. Он тогда сделал вид, будто знает, какой именно грех Цзянь И взвалил себе на душу, но уверенность в этом знании расползлась, точно шов без закрепки. Было бы несправедливо ставить исчезновение Цзянь И в вину, вряд ли тот сокрушался на себя за то, что стал жертвой случая. Нечто иное, неразличимое в безграничной тени секрета, гложило его, и потому Цзянь И изо всех сил старался обратно вписаться в городскую рутину и стенографировал каждый свой шаг: телефон Чжэнси разрывался от его сообщений.       Цзянь И жаловался на долгую очередь в банке, спрашивал, где лучше купить печёные каштаны на набережной, выбирал йогурты с айдолами на упаковке, присылал размытые фотографии из полутёмных примерочных подземного торгового центра. Чжэнси, дневавший в кампусе до позднего вечера, отвечал односложно, как оператор из справочной: самое тихое время в банке — с утра, самые вкусные каштаны — у пагоды Лейфэн, самый вкусный йогурт — с рамбутаном, а самый приличный свитшот — бежевый.       В пятницу, накануне их встречи, Чжэнси никак не мог найти дверь в сон — переворачивался с мысли на мысль и слушал, как за стенкой Цзыси болтает с подругами по видеочату. Хотя она всё ещё дулась на брата, поход в кино поднял ей настроение: держа Чжэнси под локоть, Цзыси уминала сладкий попкорн и искреннее переживала за Железного Человека, обречённого победить в очередной битве со злом.       Сев в кровати, Чжэнси повернулся к окну. Баскетбольная форма, в которой ночевал Цзянь И, так и висела на спинке стула, где тот оставил её, когда за ним приехала мама.       «Что он с тобой сделал? Он обещал, что и волос не упадёт с твоей головы».       Чжэнси вдруг ясно представилось, как она в панике останавливает сына от разрушения их маленькой квартиры, хватает его за запястья и прижимает к себе так же крепко и виновато, как прижимала в прихожей на глазах у Чжэнси. Притянув смартфон, он открыл переписку с Цзянь И. Пальцы застучали по сенсорной клавиатуре.       — За что ты…— Вертикальный курсор замер после иероглифа «ты», точно стена, преграждающая тексту выход наружу. — …себя не простишь?       Отправленное сообщение тут же было прочитано, и ещё один бессонный час Чжэнси бестолково дожидался ответа из разнесённой яростью спальни с разбитым окном, на время заделанным листовым пластиком. Когда усталость взяла своё, Чжэнси удалил сообщение и, справившись с желанием отключить телефон, просто убрал его под подушку.       Утром он дожидался Цзянь И в холле метро. Увидев, как тот в своей сигнальной куртке выходит из поезда и с опаской оглядывается, Чжэнси решил не выдавать себя сразу и понаблюдать на дистанции. Может, надеялся разглядеть фантомную тень за спиной Цзянь И, такую огромную, что её невозможно было объять взглядом вблизи. Но, разумеется, никакой тени не было, лишь её растерянный носитель, поправлявший ободок-пружинку у правого виска, будто тот был сонаром, настроенным на Чжэнси в толще толпы. Сжалившись, Чжэнси поднял руку, и Цзянь И ухватился глазами за его ладонь.       Поднявшись из метро, они завернули в «KFC», затем спустились в торговые кварталы вблизи ночного рынка Ушань, притихшего за брезентовыми накидками и глухими роллетами, вышли на оживлённый проспект и наконец остановились у лапшичной «Даньданьмянь».       — Так Рыжик здесь работает? — спросил Цзянь И, осматривая фасад забегаловки с явно чрезмерным вниманием. Заклеенные рекламой окна были в яблоках дорожной пыли, световая петля устало бежала по контуру вывески, перепрыгивая провалы сгоревших диодов.       На обед в «Даньданьмянь» заглядывали только курьеры и местные торговцы, да и те брали еду на вынос, в завязанном на крепкий узел и надувшемся от горячего воздуха пакете, так что субботним утром здесь было тихо — лишь один посетитель в кепке и дутом жилете сидел за угловым столиком, всасывал лапшу и на большой громкости смотрел сяншэн с телефона. Стойка за кассой пустовала, но из открытой на кухню двери доносилось ворчание кукурузного масла и характерный бласт-бит, с которым нож-топорик шурует по разделочной доске. Бросившись к стойке, Цзянь И перегнулся через неё и попытался заглянуть на кухню через бутылочное стекло занавески.       — Эй, есть там кто? Подайте две порции с креветками!       — С креветками нет, — хмуро ответил знакомый голос и выругался, когда перегретое масло треснуло, брызгаясь в разные стороны.       — Тогда, может, Рыжик нам что-нибудь посоветует?       Нож-топорик замер на полуслове. Сперва из-за занавески показалась рука в блестящей резиновой перчатке, затем нога в чёрных джорданах со следами просыпанной муки и наконец голова в полиэтиленовой шапочке, которую Гуаньшань тотчас рывком стянул и заткнул в карман фартука.       — Посоветую поесть в другом месте. — Он недоверчиво сощурил на Цзянь И красные от ночных бдений глаза и переглянулся с Чжэнси, чтобы взять безмолвные показания насчёт подлинности стоящего перед ними оболтуса. — Значит, вернулся со своего курорта. Привёз сувениры?       — Ты прости, но там, где я был, из сувениров только пластиковый мусор. Хотя есть у меня кое-что! — Пошарив в куртке, Цзянь И выложил на монетницу у кассы упаковку Wrigley's, такую затёртую, что её фирменный жёлтый цвет облез до первоначальной серости. — Дарю. Курортная жвачка.       Чжэнси с подозрением покосился на упаковку.       — Это та самая? Я думал, ты её выбросил.       — Вот ещё, тут же целых две пластинки осталось!       — Я бы не стал брать, он её сто лет в кармане носил, — сказал Чжэнси Гуаньшаню, чьи брови, по-бунтарски рассечённые бритвой на точках излома, всё ближе сходились на переносице.       — Мерзость какая. — Тот брезгливо, одним пальцем отодвинул монетницу от себя.       — Не хочешь — как хочешь, — обиженно буркнул Цзянь И, пряча свою окаменелость обратно в куртку. — Сам же про сувениры спросил.       — Я надеялся, ты повзрослел хоть немного.       — У взросления никаких плюсов.       Склонив голову набок, Цзянь И расцвёл в своей непобедимой улыбке, и Гуаньшань, приняв поражение, улыбнулся в ответ. Трогательный момент воссоединения был испорчен раздражающим смехом сяншэна, и лицо Гуаньшаня обернулось гримасой презрения к посетителю в кепке. Пора было спасать положение.       — Посидишь с нами? — Чжэнси поднял руки с увесистыми пакетами из «KFC». — Помню, лапша уже приелась тебе.       Удивившись, Гуаньшань потёр запястьем зудящий след от резинки на лбу. Цифровое меню у него за спиной подсвечивало красным и без того медные, взъерошенные шапочкой волосы.       — Уговорил. — Он с видимым облегчением принялся стягивать прилипшие к коже перчатки. — Надеюсь, вы на всех взяли?       — На всех, хотелось, чтобы ты отдохнул от кухни.       — Как удачно. — Гуаньшань снизил голос до полушёпота. — Я же не из вредности советовал поесть где-то ещё — у нас протёк холодильник, креветки пропали, за свежесть всего остального я тоже не ручаюсь.       Гуаньшань протёр для них стол у настенного алтаря, и золотистая клеёнка вмиг оказалась заставлена коробками с картошкой фри и оранжевой курицей карри, бургерами в промасленной бумаге, маффинами и напитками. Уморенный духотой забегаловки, Цзянь И снял с себя куртку и остался в новом свитшоте, светло-бежевом, как опавшая шапочка капучино из автомата.       — Решил, чем дальше займёшься? — спросил Гуаньшань, налегая на куриные крылышки. Он топил их в перечном соевом соусе, а затем хищно стаскивал острое, с гвоздичным привкусом мясо с лиловых костей. — Будешь поступать?       — Буду. — Цзянь И втянул ягодную газировку из трубочки. — Только мне нужны деньги на репетиторов.       — И в чём проблема? Попроси у отца, он ведь денежный мешок.       Капучино едва не встал у Чжэнси поперёк горла, и он беззвучно закашлялся в тыльную сторону ладони. Он мог поклясться, что слышит, как что-то металлическое щёлкает внутри сидящего рядом Цзянь И, перестраивается с первой передачи сразу же на четвёртую, без реверансов на нейтраль.       — У чьего отца? — тихо уточнил Цзянь И. Трубочка выпала у него изо рта, взгляд сфокусировался, как у смотрящего в прицел.       Уловив резкий перепад температуры в его голосе, Гуаньшань перестал увлечённо жевать и выпрямился на стуле.       — У твоего, не у моего же.       — Это Хэ Тянь тебе сказал?       — Ничего он мне не говорил.       Напрягшись, Гуаньшань переглянулся с Чжэнси, но тот заранее опустил глаза, отказывая в объяснениях — у него самого их было в дефиците, да и Гуаньшаня, из природной слепоты часто не видевшего берегов, никто за язык не тянул. В воцарившейся тишине снова раздался смех сяншэна и вторивший ему низкий хохот зрителя в углу. Гуаньшань нетерпеливо обернулся, будто всерьёз намереваясь вставить едкое замечание, но в итоге лишь скривил губы и неохотно вернулся лицом к столу.       — Ладно, может, Хэ Тянь что-то и говорил. Извини, мне казалось, это давно уже не тайна.       — Что именно не тайна? — продолжал давить Цзянь И. Доброжелательная улыбка на его губах свернулась кислым молоком.       — Что твой отец — мафиози. — Выдохнув эти слова, Гуаньшань сделал долгий глоток лимонада, поморщился от кислоты и потянулся в фартук за сигаретами и зажигалкой. — Угораздило же иметь сразу двух таких приятелей. И, главное, никакого толку от вас.       Закурив, он пододвинул к себе стоявшую на столе гранённую, напрасно имитирующую хрусталь, пепельницу и уставился на Чжэнси.       — Надеюсь, хотя бы ты без криминальных авторитетов в семье, а то у меня уже комплексы! — Хрипло усмехнувшись, Гуаньшань заел сигаретный дым солёной полоской картофеля и стряхнул пепел — серый ком застыл в тумане стекла, размножился в треугольных гранях.       Разжав напрасно стиснутые кулаки, Цзянь И сник и теперь понуро размешивал соломинкой лёд не притрагиваясь к еде. Чтобы взбодрить его, Чжэнси доверился старым, отложенным в мышечной памяти механизмам заботы — предложил купленный для себя, уже откусанный шоколадный маффин. Эта простая уловка сработала безотказно — проглотив сладкое тесто, Цзянь И повеселел и вскоре вернулся к прежнему разговору.       — В общем, я ищу подработку. Есть вакансии на примете?       — У нас нет, здесь и без тебя хватает стихийных бедствий на кухне. — Гуаньшань глубоко затянулся и, заметив, как Чжэнси приподнятой бровью предостерегает его от необдуманных действий, запрокинул голову и выпустил дым не над столом, а к потолку, в дар благостному Цайшэню на алтаре. — Что ты вообще умеешь?       — Много чего. Я не гордый, готов делать всё, что скажут.       — Прямо всё? Не боишься грязной работы?       — Если это грязь, от которой можно отмыться, то не боюсь.       — А говорил, что не повзрослел. — Сделав последнюю затяжку, Гуаньшань обезглавил сигарету в пепельнице и закинул руки за голову. Прибитые намертво гвоздики в его ушах сверкнули пролитой ртутью. — Я спрошу в клубе, не ищут ли они кого-нибудь бестолкового, но энергичного. Хотя я сам готов заплатить, если ты перебьёшь всех тараканов на тамошней кухне — отрава на них не действует, а меня выворачивает, когда я вижу, как они ползут над раковиной…       — Сдача с сотни будет? — Раздался громкий голос посетителя в кепке. Он уже переминался у кассы, облокотившись на стойку, и телефон в его руках продолжал взрываться канонадами смеха.       — Сейчас посмотрю. — Гуаньшань измял салфетку об испачканные соусом пальцы и процедив «Наконец этот тип свалит» направился к кассе.       Оставшись без собеседника, Цзянь И подпёр щёку ладонью и задумчиво посмотрел на алтарь.       — Сиси, ты веришь в божеств? — спросил он вполголоса, и Чжэнси тоже поднял глаза на Цайшэня. Керамический толстопуз с бородой до колен, почитаемый от юга до севера, теперь восседал на салфетке грейпфрутового сатина, по углам которой свисали золотые кисточки с бусинами под молочный янтарь.       — Скорее да, чем нет.       — Думаешь, божествам нравится, что им ставят алтари? Вряд ли они возносились, чтобы заниматься земными проблемами. — Свисающая с алтаря паутинка колыхалась на сквозняке призрачным волоском, и Цзянь И, чьё внимание она привлекла, протянул руку, чтобы сорвать её. — Для них это тоже грязная работа.       Он подул на пальцы, и прилипшая к ним паутинка взвилась хлыстом прежде, чем отправиться в свободный полёт по пряной духоте лапшичной.       — Откуда нам знать. — Чжэнси пожал плечами. Несвойственные Цзянь И рассуждения походили на чужие слова, вложенные тому в губы, и поэтому слегка настораживали. — Может, кому-то из божеств нравится помогать людям.       Обменявшись с Гуаньшанем сухим «До свидания», мужчина в кепке стремительно вышел из забегаловки, по пути задев стоявший рядом с Цзянь И пустой стул, что угрожающе качнулся и царапнул напольную плитку.       — Может, кому-то и нравится. — Повторил Цзянь И, глядя на закрывающуюся за вышедшим дверь. — Или они внушили это себе, чтобы не впасть в отчаяние и не утратить бессмертную форму…       — Да блядь! — Вдруг выругался Гуаньшань. Держа перед собой купюру, он крутил её в скупом свете, тщетно пытаясь найти второй портрет председателя Мао. — Этот гад мне палёную сотку подсунул.       — Я догоню его!       Снова раздался скрип подвигаемых стульев, и дверь забегаловки раскрылась ещё раз, уже наотмашь. Секунда на запаздывающую реакцию. Ещё одна. Кисти грейпфрутовой салфетки качнуло проникнувшим внутрь ноябрьским воздухом.       — Цзянь И! — Чжэнси рванул вдогонку, и злополучный стул у прохода наконец упал навзничь. Ладони, отбившие летящую навстречу дверь, загудели, как цимбалы бо, возвещающие начало нового действия.       Человек в кепке уже оказался на другой стороне проспекта и, увидев Цзянь И, окрикнувшего его наивным «Эй, постой!», сразу ускорился. Мигающий жёлтым светофор переключился на зелёный, антропогенная река хлынула в открывшиеся ворота по нажатию педалей газа, и в груди Чжэнси похолодело совсем не от ноябрьского воздуха — он увидел, как Цзянь И кинулся в погоню. Так, будто опасные городские условия превратились в условности. Слепо, прямиком через проезжую часть.       — Цзянь И, подожди!       Страх замедлил время, смял подвижную реальность улицы, как испачканную салфетку. Шумные мотоциклы, такси со световыми коробами, ловящий зелёную волну голубой электробус. Ноги Чжэнси пристыли к тактильной плитке у пешеходного перехода, и он беспомощно наблюдал, как Цзянь И лавирует между транспортом под взорвавшиеся клаксоны, как по-звериному ловко перескакивает через ограждение посреди проспекта, как чудом избежав судьбы бабочки, оставшейся на лобовом стекле почтового фургона, добирается до противоположного тротуара и ныряет в проулок, туда, где несколько мгновений назад скрылся мошенник в кепке. Едва ли тот хотел попасться с поличным, у таких как он наверняка есть приводы в полицию. И, может быть, даже нож…       Выбросив перед собой руку, словно в ней была сила, способная поглотить всю кинетическую энергию дорожного потока, Чжэнси побежал следом, отдавшись на откуп инстинктам — бежал и резко останавливался, бежал, останавливался, едва не зацепился ногой за кованный узор ограждения, бежал, задержав дыхание, проскользнул мимо курьерского мотороллера, несущегося на полном ходу, и снова бежал, уже не сбавляя хода, одними губами извиняясь перед случайными, расталкиваемым им прохожими, до той самой трещины между домами, тёмной, как прорезь в ящике для пожертвований.       — Цзянь И!       Свет опускался сюда мерцающей пылью. За часто навешанными кондиционерами и сточными трубами Чжэнси не сразу разглядел, что происходит в глубине проулка, в узкой полоске пространства, сдавленного с двух сторон перевёрнутым набок каше.       — Цзянь И! — Отражённый от стен, этот крик превратился в искусственный, в наложенный на картинку, как смех на убогий сяншэн. Приближаясь, Чжэнси наконец смог сфокусироваться на размытом движении, и теперь ему требовалось осознать увиденное. Признать, что глаза не обманывают его.       В языке насилия не так много слов, воспроизводимых кулаками и ступнями, и драка в проулке уже не походила на диалог. Мужчина лежал ничком на земле, прикрываясь руками, и «говорил» только Цзянь И. Вернее, бил. С размаху и с механической отрешённостью. Чжэнси не видел его лица — только затылок и взлохмаченные волосы, еле сдерживаемые ободком-пружинкой.       — Хватит!       Крик Чжэнси не был услышан, словно объявшая Цзянь И дикость закрыла тому уши ледяными ладонями.       — Цзянь И, хватит! — Бросившись к нему, Чжэнси попытался перехватить его руки, но злость разожгла в Цзянь И силу, с которой не получалось управиться.       — Я отдам деньги, отдам, — скулил мужчина, и кровь пузырилась веретеном на его разбитых губах.       — Перестань! Ты что, хочешь убить его?!       Может, это только Чжэнси казалось, что он кричит, но на самом деле из его горла не исходило ни звука? Может, крики Чжэнси, как сообщения в их с Цзянь И старом чате, падали искрами с конца оборванного провода и скорбно гасли в нечистотах проулка?       Он крепко обхватил Цзянь И под рёбрами и наконец смог оттащить его. Хрипло выдыхая, мужчина убрал щит из рук, — Чжэнси избегал смотреть ему в лицо, в этот разрезанный пополам гранат — а затем подскочил на ноги и рванул наутёк в ближайший просвет. Его кепка так и осталась лежать на земле, посреди мелкого мусора и красного серпантина из праздничных петард, сметённого в проулок после очередного открытия ресторана или салона красоты на доброжелательном фасаде проспекта.       Цзянь И перестал сопротивляться, его тело стало тяжёлым, и Чжэнси не сумел устоять вместе с ним на ногах. Упав на колени, они вдвоём рвано дышали, словно битый час бежали за отъезжающим поездом, пока не свалились на рельсы, потеряв надежду его догнать. Чжэнси всё ещё держал Цзянь И под грудью, и тот обвил его руку своей. На его побелевших костяшках стыла чужая кровь, коричнево-красная, как перечный соус. Всё было бы проще, вымажись Цзянь И в нём, как он раньше и делал — болтал и веселился за едой не замечая, как капает с грибов эноки или как жирная лапша выскальзывает из палочек.       — Ты меня слышишь? — прошептал Чжэнси у него над ухом, проверяя свой голос.       — Да, — робко отозвался Цзянь И. Натруженные насилием пальцы мелко дрожали поверх ладони Чжэнси. — Я слышу тебя.       — Тогда скажи мне, что на тебя нашло?!       Схватив Цзянь И за плечи, Чжэнси развернул его к себе и тут же подавился собственной злостью. На скуле Цзянь И зрело семя гематомы, из носа шла кровь, верхняя губа раздулась, как от укуса пчелы. Тёмные пятна расплывались на бежевом свитшоте пролитым вином.       — Я хотел по-хорошему, а он ударил меня первым...       Увидев побледневшее лицо напротив, Цзянь И закрыл глаза, точно страх Чжэнси ослепил его.       — Дай посмотреть.       Взяв Цзянь И за подбородок, Чжэнси оттянул его нижнюю челюсть, заставляя шире открыть рот. Кровь лежала патиной на подрагивающем языке, заполняла щели между зубов, но сами зубы, неестественно синие из-за ягодной газировки, были целыми. Только из носа беспрестанно текло крупными каплями.       — Зажми нос и запрокинь голову, — велел Чжэнси и на всякий случай пошарил по карманам в поисках платка, оставленного в лапшичной вместе с пальто.       Только Цзянь И не торопился слушаться.       — Я не должен был защищаться? — грустно спросил он, и Чжэнси устало выдохнул.       Они уже проходили это. В детском саду. В начальной школе. В средней. В старшем звене. Порез от канцелярского ножа на ладони Цзянь И помнил об этом. Он выпестовал в себе гордость, справедливое желание дать сдачи, но, подставляя кулак вместо другой щеки, Цзянь И раньше не терял самообладания, не становился диким. Уж точно не на глазах у Чжэнси.       — Сиси, разве я не должен был защищаться? — повторил Цзянь И и посмотрел на Чжэнси в упор, пригвождая к ответу. Кровь из носа скапливалась в ложбинке фильтрума, растекалась по трещинкам губ.       Догадывался ли он, как случившееся выглядело со стороны? Что никакой случайный свидетель не назвал бы это самозащитой? «Зачем ты вообще понёсся за этим придурком?» — вертелось на языке у Чжэнси, но он заставил себя проглотить этот риторический вопрос, зная, что Цзянь И на самом деле хотел услышать.       — Должен был. А теперь, пожалуйста, запрокинь голову и зажми нос, если не хочешь, чтобы вся кровь из мозга вытекла.       Шмыгнув, Цзянь И облизнул губы и наконец поддался на уговоры. Вскоре проулок наполнился эхом частых шагов, и к ним подбежал Гуаньшань, такой румяный от бега, что от него едва не шёл пар.       — Какая псина укусила тебя? — Грубо выплюнул он, но, увидев Цзянь И, придержал при себе припасённые, наверняка с огоньком, оскорбления. — Ого… Это тот подонок тебя так отделал?       — Видел бы ты, как я отделал его! — Болезненно усмехнулся Цзянь И, шепелявя с зажатым носом. Чжэнси повернулся к Гуаньшаню.       — У тебя найдётся аптечка?       — На кухне есть вата и антисептик, но лучше показаться врачу.       — Само собой. Я вызову такси, как вернёмся.       Придерживая Цзянь И с двух сторон под руки так, словно тот был тяжело ранен, они медленно двинулись обратно к проспекту. Праздничный серпантин намотался на голень Цзянь И и тащился за ним красным шлейфом, вместе с посаженными редким зерном каплями крови. Не опуская запрокинутой головы, он вдруг ни с того ни с сего улыбнулся, так, словно что-то в небе развеселило его, но оно было безоблачным синим экраном. Разве что Цзянь И мог читать его невидимые газовые чернила.       — Сиси, как думаешь, до фотосессии с Сяо Юй заживёт?

* * *

      Время тяготело к полуночи, когда Чжэнси и Цзянь И поднялись в фотостудию, где подрабатывала Сяо Юй, и та уже была навеселе — пританцовывала под «Androgyny» из портативной колонки с бутылкой «Снежинки», пока Сяо Хой подбирала ноты в приложении на планшете.       — Пьёшь на работе? — спросил Чжэнси без удивления. Хотя Сяо Юй попросила его приехать с Цзянь И для моральной поддержки, он бы явился и без приглашения: слишком хорошо понимал её дурные привычки и недостаточно хорошо теперь понимал Цзянь И, чтобы оставить их надолго вдвоём.       — Это не работа, а призвание! — Отмахнулась Сяо Юй, отставляя пиво. — Вы припозднились, так что я выпила, чтобы не заснуть.       — Чтобы не заснуть? Разве не должно быть наоборот?       — Извините, не мог вырваться с подработки. — Виновато улыбаясь, Цзянь И придерживал насупленного Чжэнси под локоть и переобувался в сменные тапочки.       — Дай-ка мне посмотреть на тебя! — Выхватив его у Чжэнси, как долгожданный красный конверт из родительских рук, Сяо Юй протащила Цзянь И через всё помещение, мимо идиллических фонов и световых коряг, и усадила перед гримировочным зеркалом. — Я так испугалась, когда узнала, что ты попал в драку. Уже решила, что твоя красота безвозвратно утеряна, но ты почти как новенький.       — Почти? Думаешь, ещё заметно? — Покрутил головой Цзянь И, разглядывая себя в кайме агрессивно-белых лампочек.       За три недели ушиб на его щеке растворился, оставив небольшую припухлость. Разбитая губа поджила, и только на внутренней стороне остался след — завязь тончайших сосудов, видная постороннему глазу, когда Цзянь И громко смеялся или широко открывал рот, чтобы откусить баоцзы. Придирчиво осмотрев его, как упавший фарфор на предмет сколов, Сяо Юй одобрительно кивнула.       — Совсем чуть-чуть. Под лампами не будет видно, к тому же мэймэй подкрасит тебя.       Она поманила к себе Сяо Хой, и та, отбросив планшет, подошла к зеркалу с чемоданом, полным косметики — обманчивой химии модных журналов, рекламных роликов и театрального закулисья. Очарованный этой передвижной лабораторией, Цзянь И улыбнулся, обнажив кровоподтёк на губе.       — Чжэнси говорил, что ты подрабатываешь курьером. — Взболтав бутылочку с пузырящимся средством, Сяо Хой набрала его на ватный диск и потянулась к лицу Цзянь И.       — Да, развожу заказы из традиционных аптек.       — Должно быть, нелегко совмещать с учёбой. У тебя такие круги под глазами…       — Ничего, я уже привык.       Чжэнси, устроившийся на диване с горящей курсовой на ноутбуке, невольно прислушивался к их разговору. Цзянь И уже месяц работал в вечернюю смену — прыгал на старый велосипед сразу после уроков, гнал через пробки в соседний район, выкручивая педали что было мо́чи в гудящих ногах, и не то чтобы в самом деле привык к тесному графику. Зимний день был мучительно короток, на обессиленном теле Цзянь И росла сонная голова, так что он нередко портачил с заказами, опаздывал на адреса, а на прошлой неделе и вовсе ушёл в минус, когда загнанный велик отказался везти его дальше.       Прочитав жалостливое «Сиси, мне нужна помощь», Чжэнси тут же сорвался в город с сумкой отцовских инструментов и без толку попытался реанимировать то, что давно просило замены. В округе уже не работало ничего, кроме фонарей и круглосуточного минимаркета, где они, смирившись с тем, что велосипед придётся оставить в городе, пока не заработает общественный транспорт, решили перевести дух.       — Как дела с заказами? — осторожно спросил Чжэнси, наблюдая, как голодный Цзянь И откупоривает только что купленную кашу в консервах.       — Вчера снова оштрафовали. Одна бабушка заказала пилюли от диареи, а мужик по соседству — сухой кордицепс, и у обоих была фамилия Ли…       — Ты их перепутал?       — Угу. Неудобно вышло, особенно перед бабушкой. Пришлось извиняться, кататься туда-сюда. Лаобань так ругался на меня. Сказал, что не зря меня отмудохали. Он бы ещё добавил.       Цзянь И опустил на подбородок чёрную маску, которой прикрывал расцвеченное в переулке лицо. Новая школьная форма, в которой он существовал целыми днями под зимней курткой, отдавала застоявшимся потом. Кожа под глазами делила нездоровый оттенок сиреневого с вязкой трёхюаневой кашей, которую Цзянь И набирал на квадратную, идущую в комплекте ложечку.       — И… сколько всего ты заработал?       — Двести семьдесят.       Сущие копейки, половина которых уйдёт на ремонт велика. В горле Чжэнси встал ком, склизкий, точно бобовая аквафаба, и он отвёл взгляд в окно, на пустую обочину. Обочина — то самое слово, что гадко, совсем не по-дружески раскручивалось в уме при взгляде на такого Цзянь И. При звуке ложечки, которой тот второпях постукивал по зазубренным краям алюминиевой банки. Может, Цзянь И и не боялся потогонной работы, но, даже не будучи грязной, она слишком быстро истирала его: крала блеск с немытых волос, забивалась под обломанные ногти смазочным дёгтем. «Ну и что же в этом плохого?» — подумал бы Чжэнси с горчащим привкусом стыда за собственное везение про любого другого, кто мялся в очереди у дверей переполненного социального лифта. Но меньше всего он хотел бы видеть Цзянь И в этой припорошенной пылью бесконечной толпе, пока сам поднимался на уровень выше под звук приятного лаунжа.       — Знаешь, у меня есть заначка. Просто скажи, сколько тебе нужно на репетиторов…       — Сиси, я не хочу брать деньги у мамы и тем более не хочу их брать у тебя. Я брошу эту работу как только найду что-то получше. — Бледная прядь, выбившаяся из-под ободка, упала Цзянь И на лоб, и он сдул её мастерски рассчитанным выдохом, прикрыв один глаз и чуть выпятив больную губу. — Я должен стать самостоятельным. Сейчас это важнее всего.       Перед Чжэнси замаячила Сяо Юй, катившая вешалку на колёсиках, и он вернулся из тоскливого вечера в минимаркете обратно в студию. Туда, где Сяо Хой уже работала спонжем, выкрашивая синяки Цзянь И в цвет сошедшего загара.       — Цзянь гэ, я собрала для тебя небольшой гардероб. — Сяо Юй провела рукой по вешалке, волнуя разношёрстные ткани на плечиках. — Здесь и классический костюм, и кожаный прикид плохиша, и спортивный оверсайз, и халат в стиле ханьфу.       — Чувствую себя участником шоу с преображением, где из замухрышек делают звёзд.       — Тебя и преображать не надо, шуайгэ. — Глаза Сяо Юй, подведённые ласточкиными хвостами, хитро блеснули над плечом Цзянь И. — Начнём с костюма. Я уложу тебя, пока мэймэй заканчивает с макияжем.       Хотя Чжэнси старался не отвлекаться от курсовой, фокус неизбежно соскальзывал на движения у зеркал. На то, как Сяо Хой проходилась по щекам Цзянь И круглой кистью, и пудра разлеталась чешуйками с крыла бабочки. Как Сяо Юй убирала светлые волосы расческой в прозрачном геле, и те застывали прядь к пряди шёлковым полотном. Как в четыре руки помогали Цзянь И одеться в костюм из тёмно-синего крепа, следя, чтобы тот не испачкал подбородком рубашку.       — Последний штрих! — Сяо Юй подала Цзянь И оксфорды из коричневой кожи и надела камеру на шею. — Проходи, будем настраиваться.       — Где мне лучше встать? — Цзянь И замер на белизне фона в беспокойной неловкости, теребил стальные пуговицы на манжетах, будто не зная, куда пристроить руки.       — Встань посередине. — Прицелившись, Сяо Юй сделала несколько кадров. Пальцы с потрескавшимся маникюром вращали колёсики камеры, настраивая оптическую ловушку для реальности. — Немного ближе ко мне.       — Вам не кажется, что гэгэ в костюме похож на молодого миллионера? — хихикнула Сяо Хой, стоявшая с пудреницей на изготовку. — Или на актёра, который играет миллионера.       — Или на актёра, который играет гангстера.       — С чего вы взяли? — Приподняв подведённые карандашом брови, Цзянь И осмотрел себя и с важным видом упёр руки в бёдра. — Сиси, скажи ты, на кого я похож.       Чжэнси притворился, что только сейчас отвёл взгляд от экрана. Покроенный на крепкого мужчину костюм был великоват для Цзянь И: застёгнутый пиджак проглатывал талию, брюки парусились на исхудавших ногах. Но даже одетый не по размеру, точно тонкая фигурина из блокнота швеи — в размашистый угольный карандаш, Цзянь И выглядел хорошо. Лучше, чем в любую из встреч за последние полтора месяца.       — Ты похож на человека, который пришёл на собеседование.       — Хотя бы в успешную компанию?       — В успешную. Из списка «Сто самых успешных компаний Китая».       — Разве есть такой список?       Цзянь И рассмеялся, и Сяо Юй, поймавшая взметнувшийся серп улыбки в пробный кадр, наконец осталась довольна.       — Вот так и держись, Цзянь гэ. Будь собой, двигайся. Слушай музыку.       Из колонки зазвучал квакающий сэмпл «Cherry lips». Щелчки камеры с нескладной временной сигнатурой вплетались в волокна песни, подбивали Цзянь И менять позы-дубли, как при хлопке нумератора: вскидывать подбородок или наклонять голову так, что матовый блик пробегал по уложенным волосам, убирать руки в карманы брюк или оттягивать ворот пиджака, выпячивать грудь или немного скруглялся, выпуская горячий воздух через приоткрытые губы.       You're such a delicate boy       In the hysterical realm       Of an emotional landslide       In physical terms.       Ноги Чжэнси выстукивали ритм против его воли, ноутбук раскачивался на коленях, цифры в таблицах с солидным заголовком «Анализ рынка» рябили арабской вязью.       Go baby go go!       Закинув пиджак себе на плечо, Цзянь И опустился на поставленный ему Сяо Хой табурет, слегка нахмурил лоб, взглянул в камеру из-под тяжёлых ресниц, и тут Чжэнси различил в нём то, о чём говорила Сяо Юй. «Актёр, играющий гангстера» — глянцевый штамп, образ красивого зла, слепленный из неоновой киноглины гонконгскими режиссёрами.       Чжэнси никогда не придавал значения крови, текущей по венам Цзянь И — слишком глубоко те сидели под солнечной кожей, проступая лишь на запястьях и сгибах локтя лиловой веточкой дёрна. В то же время Чжэнси не отказывал Хэ Тяню в признании его происхождения. Как бы тот не выступал против отца или брата, Хэ Тянь не мог переодеться из тигровой шкуры, снять её, как чиновник — халат, чтобы никто не судил его по буфану. Знак отличия Хэ Тяня — его драконы, журавли и белые лотосы — были вышиты с изнанки его груди. Квадрат дикости, набранный павлиньей ниткой. Выходит, и у Цзянь И был такой же.       — Хотите посмотреть, что получилось? — Прихватив недопитую «Снежинку», Сяо Юй села на высокий стул у зеркала. Окружившие её Сяо Хой и Цзянь И склонились над экраном камеры и надолго притихли.       — Кажется, хорошо получилось, да? — Неуверенно спросила Сяо Хой, решив первой нарушить неудобное молчание. Сяо Юй постукивала ногтем по пивной бутылке.       — Есть удачные кадры, особенно первый, когда Чжэнси тебя насмешил, но на других ты выглядишь немного зажатым, и лицо такое напряженное...       — Я хотел казаться серьёзным.       — Для этого достаточно не улыбаться и просто расслабиться перед камерой.       — Я был уверен, что расслаблен, совсем не волновался. — Вздохнув, Цзянь И взглянул на себя в зеркало с таким укором, словно собственное отражение его подвело. — Я ведь говорил, что давно не фотографировался, не понимаю, как моё тело выглядит со стороны. Оно кажется таким неповоротливым, будто на меня наложили один большой гипс.       — Это всё стресс. Из-за него мы теряем связь с телом и привыкаем жить в постоянном напряге, ютиться в нём, как в тесном шкафчике. — Сяо Юй потянулась к своей сумке из красного лака, запустила руку в самую глубину и достала пачку сигарет «Rose 520». — К счастью, у меня есть быстрый способ из него выйти.       — Цзецзе, ты что, нельзя! — Испуганно зашипела Сяо Хой, и эта реплика, как тревожный колокольчик, заставила Чжэнси вскочить на ноги и вмешаться.       Предчувствие не обмануло его. Вместо сигареты с фильтром-сердечком Сяо Юй вытащила из пачки пакетик, где дохлым выползком свернулся желтоватый косяк.       — Сяо Юй, ты хочешь, чтобы нас привлекли за употребление? — Голос Чжэнси был строгим, точно он отчитывал сестру, укравшую шоколадку на кассе.       Сяо Юй, ничуть не смутившись, посмотрела на него снизу вверх.       — Дверь в студию заперта. Во всём здании никого, кроме нас и охранника, и тот не станет сюда подниматься. Кто нас привлечёт, Чжань гэ? Если только ты сам заявишь в наркоконтроль.       — Ты не понимаешь, насколько это рискованно, да? Этот запах въедается в одежду, и любая овчарка, сидящая в полицейской будке в метро, учует его…       — Но вы же не на метро поедете. — Сяо Юй достала зажигалку, проверила, дышит ли та синим огнём по требованию большого пальца. — Какой же ты параноик иногда, гэгэ.       — Я просто не хочу неприятностей. Куришь под угрозой статьи — вперёд, но не предлагай Цзянь И. Что, если ему станет плохо от твоей дряни?       — Не станет.       Обернувшись, Чжэнси встретился с улыбающимися золотистыми глазами, и мгновенная догадка хлестнула его по губам, наговорившим всё то, что он искренне считал правильным.       — Сиси, всё будет в порядке, правда.       Откуда эта вопиющая уверенность? Ну конечно. Цзянь И, должно быть, уже употреблял. Конечно же на проклятом острове. Что ещё он там делал из того, в чём не сознаются сразу? Лишь тогда, когда поймают с поличным или подвернётся случай открыться, неожиданный, как вылетевшая из-под ноги ступенька веревочной лестницы.       — Ладно. — Произнёс Чжэнси, отворачиваясь. — Не моё дело.       Ему захотелось исключить себя из всеобщего веселья, взять такси и поехать домой прямо сейчас, но Чжэнси понимал, что не сможет спокойно уснуть, что до утра будет корить себя за то, что не остался. За то, что не был рядом, даже если чувствовал себя вежливо выставленным за порог, с возможностью наблюдать сквозь витрину.       «Не его дело» — сколько раз он подумал об этом и сказал Цзянь И с тех пор, как тот вернулся? Трещина меж ними расходилась, будто в неё вставили лом.       Вернувшись на диван, Чжэнси с двойным усилием уткнулся в ноутбук. Ядовитый дым расползался по студии, и при взгляде на Цзянь И, обнимающего губами косяк со знанием не его, Чжэнси, дела, во рту пересыхало от жгучей ревности. Вот только к кому? Нельзя ведь ревновать человека к самокрутке, что на глазах превращалась в бумажный огарок.       — Ну что, следующий лот?       Сняв с вешалки халат тёмно-красного шёлка, струящегося, как вино из бутылки, Сяо Юй прижала его к груди Цзянь И.       — Кажется, не хватает красного на лице. — Размышляя над образом, она по-птичьи крутила головой, отчего косички разметались по плечам. — Садись, мэймэй всё сделает.       Сяо Хой тут же вооружилась палитрой из своего косметического арсенала и снова склонилась над Цзянь И, как над незавершённым холстом. Кисть в её руке коснулась его губ, отдавая им маслянистую помаду.       — Гэгэ, помнишь, как я красила вас на фестивале культуры?       Чжэнси не спрашивали, но он тоже помнил. Всё плохое из того дня — неловкость за дурацкое выступление, уход Гуаньшаня — распалось в воспоминаниях без осадка, как в лучшем из растворителей. Осталось лишь чувство эйфории, замешанной на адреналине, ощущение бесконечно долгого дня и то, как он успокаивал Цзянь И перед выходом на сцену, растирая его дрожащие от волнения пальцы.       — Помню. — Кивнул Цзянь И, дождавшись, когда Сяо Хой отвлечётся от него, чтобы набрать ещё помады из отделанной эмалью баночки. — Мы были просто красавчиками, но ты превратила нас в четырёх великих красавцев!       — Твой, словно облако, наряд, а лик твой — как пион, что на весеннем ветерке росою окроплён! — Закончив, Сяо Хой отступила от Цзянь И и переглянулась с Сяо Юй. — Что думаешь, цзецзе?       — Думаю, что Цзянь гуйфэй готова к съёмке.       Когда Чжэнси, убежавший стачивать обиду в аналитические расчёты, поднял глаза на циклораму, Цзянь И уже был другим. Красный, прямой как чжицюй халат, расшитый пионами и золотым облаком, перехватывался тонким поясом. Через галку воротника выглядывали ключицы, угловатые, точно складки на простыни, а через несмыкающиеся полы — ноги, ещё смуглые, и уже впитавшие в себя гематомы, как Чжэнси — память о них. Так запоминаются звёзды, чьё появление на карте летнего неба не предвещает ничего хорошего.       Что бы ни было тому виной, трава или распущенность халата, но Цзянь И держался на белом фоне иначе. Если до этого он растекался на нём, как клякса, упавшая на раскатанный свиток, теперь его тело превратилось в слово, выводимое киноварью. Он слегка выставлял ногу, становясь откидной чертой. Выпрямлялся в вертикальную наклонную, изящно касаясь шеи рукой. Прогибался в спине, отводя назад руки, отчего силуэт принимал форму ломаной с острым крюком, той, что рисуется четвертой по счёту в иероглифе «шуай», каким называют красивых мужчин.       Дыхание Чжэнси участилось. Из-под указательного пальца, зажавшего клавишу «Space», рисовался долгий, беззвучный, как его мысли, пробел. Он почувствовал, как нарисованный крюк впился ему под рёбра, как выпущенная им кровь потекла вниз живота, и там стало мокро и горячо, будто во рту.       Поднявшись, Чжэнси торопливо повернулся ко всем спиной, словно боясь, что чужие глаза мигом раскусят его. Словно его пах тоже окрасился в красный.       — В конце этажа, — запоздало бросила Сяо Хой Чжэнси вслед, когда тот выскользнул за порог студии.       Коридор сужался тёмным тупиком, и Чжэнси едва не перешёл на бег, стремясь спрятаться в полумраке уборной от осуждающе ярких люминесцентных трубок, вот только запах нечистот из кабинок заставил его задержать дыхание и поскорее вернуться на свет. В поисках укрытия, вспомнив слова Сяо Юй о том, что в здании никого не было, Чжэнси свернул в первые попавшиеся двери, из щели в которых тянуло сыростью.       Фотостудия находилась в корпусе старой фабрики у реки Цяньтан, откуда ветер приносил запах мазута и ила, сложенных на дне в зыбкие штабели. Под потолком бывшего цеха, где оказался Чжэнси, чернела тяжёлая роскошь заводской вентиляции, краска на стенах облупилась кучевыми облаками, в широкие окна без любопытства смотрел полумесяц. Ссохшаяся штукатурка хрустела под подошвами, как пляжный песок, но кроме этого здесь было тихо и почти неподвижно — лишь башни кораблей медленно проплывали вдали, за фигурами косматых деревьев. Сигнальный огонёк длинной баржи мерцал фотофором удильщика.       Застыв у оконной рамы, Чжэнси прижался к стеклу и сделал несколько глубоких вдохов. Рука застыла на резинке штанов, стиснула её, будто та вот-вот грозилась лопнуть. Перед глазами колыхалось пятно, оранжево-красное, как после долгого взгляда на солнце.       «Сиси, это пугает тебя? Я… пугаю тебя?»       Искажённое стекло запотело, разделяя с ним стыд, отводя его, как тепло при кондукции. Лишь когда возбуждение растаяло, превратившись в унизительную прохладу, Чжэнси отступил от окна. Повернувшись к выходу, он заметил над дверным проёмом фанерные листы с тусклой, едва читавшимся в темноте лозунгом-поговоркой: «Родители сажают деревья, чтобы потомки наслаждались их тенью».       Когда он открыл двери в коридор, что-то с другой стороны остановило их, и Чжэнси нос к носу столкнулся с Цзянь И.       — Я потерял тебя, — растерянно выпалил тот, и Чжэнси учуял запах переступленного закона из его лёгких. — Что ты здесь делал?       — Ничего. — Сглотнул он. Звук перекатываемой слюны был оглушительным, как треск шагов в заброшенном цехе.       — Ты злишься, что я курил?       — Нет.       — Нет?       — Нет.       — Тогда почему мне кажется, что ты злишься? — спросили красные губы, и Чжэнси померещилось, что они снова залиты кровью, но на сей раз бегущей не из разбитого носа, а из вспученных, обнажившихся акульими гребнями вен.       — Я не злюсь, — ответил Чжэнси, приберегая остальные слова, слишком хрупкие, чтобы выпускать их без костылей алкоголя.       — Ты уверен?       — Нет.       Золотые глаза напоминали рингселы — нетленный жемчуг в ещё тёплом молочном прахе. Верил ли Чжэнси в божеств? Скорее да, чем нет, иначе чья жестокая рука качнула его навстречу Цзянь И?       Их губы соприкоснулись. Приоткрыв рот, Чжэнси надеялся, что язык Цзянь И, как в ту ночь в квартире Хэ Тяня, проскользнёт внутрь и сплавится с его собственным языком, поджигая сухостой нервных окончаний, что Цзянь И вдохнёт страх Чжэнси, как дым от горящей травы. Но этого не случилось. Поцелованный, Цзянь И замер статуей и через несколько мгновений отшатнулся, глотая воздух так, словно только что вынырнул из воды.       — Я… — Он нервно провёл по губам ладонью, и помада смазалась хвостом кометы. — Давай вернёмся. Ладно?       — Ладно.       Невольно коснувшись своих, ставших липкими, губ, Чжэнси безучастно наблюдал, как Цзянь И удаляется по коридору, как полы халата заметают следы его босых ног, собиравших грязь с холодного кафеля в рисунок ступней. В груди был полный разгром, и лишь эгоистичная мысль, что Цзянь И так спешил его отыскать, что позабыл надеть обувь, придала Чжэнси сил пойти за ним следом.