Абстиненция

…ты можешь быть моим светом. lana del rey — a&w

      Кристина с детства пьёт свои сахарные фантазии из сколотой кружки с почерневшим дном. Необходимо быть где угодно: в теле роскошной Мэрилин Монро, в захватывающей вселенной «Dreamfall», на страницах Ли Бардуго и где-то в шестидесятых в ночном клубе Сохо.       Только каждая реальность с примесью горькой крови, ведь пришлось бы умирать израненной Нормой Джин, не выходить из комы, прятать шрамы на лице и ублажать насильников. Но она слепа — глаза розовые — и хочет деть своё тело в любое место, лишь бы не зажиматься в углах запущенной квартиры в бедном районе. Лучше сбежать в фильм, в игру, в мультфильм или комикс; выбрать себе биографию и знать всё наперёд, казаться важной персоной в собственной или чужой истории. Поэтому Шеридан думает о большом театре и жизни превосходной дивы — если девушка не в силах исчезнуть из Раккун-Сити в одно мгновение, то учиться перевоплощаться в стоунвилльском колледже — аварийное спасение и долгожданный билет в будущее «Шеваль Блан». Однако её подстерегает «Лучшее в Миулоки», аудитории с компьютерами и незаконная деятельность, приносящая неплохие деньги. Решает надеть мамину обувь и пройти её шагами по пути программирования, чтобы на финише выбрать совсем иную альтернативу. Моник и её друзья обучают Кристину хитростям, и она — способная ученица — увлекается, с головой уходя в виртуальность.       Есть приоритетная цель, а день и ночь — чехарда, но пока что не утомляющая и привносящая в жизнь хоть какой-то смысл. Однако, когда программные коды становятся частью переполненного мозга, Кристина думает отвлечься. У молодого человека в том баре начищенные ботинки и чистые ногти, он заказывает «Абсолют» и красиво смеётся, подкупая умением поддерживать беседу. За это время ей надоедают парни, питающиеся в придорожных забегаловках, и напрочь забывает о том, что её любимое блюдо в тамошних местах — сэндвич с грибами и халапеньо. Оуэн кажется достойным партнёром: он сразу же делится фактами из своей беспечной жизни, и Кристина думает, что её будни станут намного интереснее. Намного разнообразнее, ведь начало их отношений, как первый поход в картинную галерею: мало что понятно, однако ощущение от увиденного выветривает из головы представления о предстоящей криминальной жизни и селит внутрь более изящные мечты. Намного романтичнее, ведь любовь в играх и сериалах такая прекрасная; прекрасная и нереалистичная.       Снимают квартиру в хорошем районе, но ступеньки у входа по-прежнему холодные. Что в этом новом доме, что в прошлом, где жила Кристина с матерью. Сидит и курит, мешая соседям пройти; если раньше на неё никак не реагировали из-за одинакового финансового положения, то сейчас прилежные люди не видят в ней равную. Однако Шеридан плевать на чужое мнение, она сидит и курит, потому что ощущения не изменились. Из-за Оуэна её окружение становится иным: друзья парня успешные, поэтому и в места они ходят приличные, в которых девушка ни разу не бывала. Тогда она думает, что подобная новизна улучшит её состояние, накрахмалит и защитит от загрязнений. Тем не менее в этой реальности Кристину душит даже воздух, и девушка не перестаёт чувствовать себя жалкой, несобранной и неопределённой.       Женщина без конкретных желаний, без конкретных сценариев, без конкретных чувств. Моник не нравится Оуэн, она называет его «цыплёнок» из-за незрелости и напыщенности, которые поначалу Шеридан не замечает. Но их вкусы, взгляды и ведение быта не совпадают, как и предпочтения в еде, в выборе декора, в сексе. Поэтому она «холодная» для него, так как ранее была слишком «страстной», поэтому она «засранка», потому что ранее была чрезмерно «озабоченной уборкой», поэтому она «неправильная», потому что правильной никогда не была. Кристина не даёт себя в обиду, тем не менее продолжает оставаться с парнем, уверенная, что они найдут точки соприкосновения. Этого не происходит, и последней каплей становится упоминание матери Кристины в негативном ключе.       Моник действительно курит косяки и ходит с неприличными татуировками, набитыми ещё в восьмидесятых, женщина прямолинейная и запальчивая, что нравится немногим. Но сострадательная и мудрая, та, с кем невозможно смотреть фильмы из-за «я ничего не поняла, объясни», и та, которая до ужаса жертвенная, что Кристина не принимает и осуждает. Задевать маму значит задевать Кристину, хоть Шеридан часто и посылает к чёрту людей, пытающихся её унизить. Лицемерие семейства Хьюз просачивается через их идеальные зубы, через строчки сообщений в телефоне даже по отношению друг к другу, и в глазах мелькает, словно поломанная лампочка в дорогой люстре. Но у Кристины на языке такая же вязкость и её терпение — утлая лодочка, готовая перевернуться. Она лжёт, как они, нападает без предупреждения, как они, и порой лишается всего человеческого, лишь бы прыснуть отравой, стрясти ядовитые волоски или свернуться в шар. Поэтому, продолжая сидеть на ступеньках, Кристина осознаёт, что ничем от них не отличается, несмотря на уверенность в том, что именно Шеридан является самой умной. В этом главный недостаток девушки: думать, что рациональность присуща только ей, и что остальные — самонадеянные глупцы. — Долго ты будешь молчать и загадочно стоять у окна? — соседка Джина обращается к девушке и ставит на подоконник принесённый сиреневый коктейль. — Ты нашла жильё? — Прости, я… — встряхивает плечами, — задумалась. Не нашла, но собираю вещи. — Не отвоевала место? — За что там воевать? — для Кристины эта квартира перестаёт быть родной.       Она не может вернуться к матери, как и сесть на шею некоторых подруг, поэтому остаётся вариант переместиться на другую территорию; ей жаль, что по утрам не будет больше видеть курящую на лестничной площадке Джину. Девушка смотрит в широкое окно, следит за машинами и прохожими, как за упавшими на пол драже, будто бы станет скучать по пропавшему. Но нет. Внутри нет конкретных чувств: холодная ярость, горячая грусть — всё так несопоставимо, что на их фоне остальные реакции вообще не имеют градус настроения. — Джина, — внезапно обращается девушка к соседке; её пальцы начинают подрагивать, — Тот коп давно живёт в мотеле?       Леон Скотт Кеннеди — офицер, которого Кристина уже успела пробить по базе, — выходит из трёхэтажного старого мотеля в семь часов и пять минут утра. Проверяет ещё тогда, потому что она недоверчива и не воспринимает всерьёз его желание прокатить по ночному уставшему городу малознакомую девушку. — Милая, если я сказала, что мне нравится наблюдать за людьми, это ещё не значит, что я знаю их в лицо и слежу за жизнью, — женщина бодрая, несмотря на то, что Шеридан приходит так рано: им нравится вместе пить молочные коктейли, когда солнце восходит. — Иди посмотри.       Джина подходит к окну, всматривается в молодого полицейского, садящегося в машину, и медленно протягивает: — Отсюда лицо не вижу, однако машина частенько стоит.       В подобных ситуациях тяжело верить в случайности: офицер возле терминала, офицер в полицейском участке со своей толстовкой в руках, офицер на соседнем сиденье и офицер из мотеля — очевидно умелый притворщик, загоняющий в западню. И пока Кристина смотрит, как его служебный автомобиль выезжает с парковки, она погружается в безрадостные мысли.       «Что, если та женщина следила не по своему желанию? Что, если она засняла меня на скрытую камеру, а полицейский… Зачем тогда звать его, устраивать сцену? Почему не задержал… почему… Как же интересно совпало, что в этот же вечер я оказалась в участке. Попала в базу, откуда стирать данные слишком подозрительно. Прослушки не было, я проверила свою одежду, проверила ткань толстовки. Но… если коп хочет поймать меня, находясь рядом, это значит, что он знает, где я живу. Что они задумали? Вот я идиотка: попалась.»       Когда Кристина просчитывает ходы, сопоставляет факты в голове или представляет дальнейшее развитие событий, она находит опору своей руке и пальцами отбивает ритм, будто бы скачет по невидимым пунктам. — Сначала архитектор, теперь полицейский. У тебя разносторонний вкус, — Джина думает, что хмурая загадочность девушки связана с быстрым переключением на новый любовный интерес, а не с тем, что ей светит срок. — Самое глупое, что можно сделать в жизни, — это встречаться с копом, — заявляет Шеридан, — С детективами, судьями, политиками и военными. Могут оставить с голой задницей, применить силу и ограничить кислород во всех сферах. — Ты критична, — подмечает женщина. — Неужели плюсов нет? — Форма военных и полицейских, — моментально отвечает она, — При хорошем телосложении можно на них полюбоваться, однако этот плюс не перекроет минусы. — А как же чувство защиты? — в шутливой манере говорит художница. — От кого защищать? От таких же, как они? — усмехается, — Варятся в этой структуре, Джина, знаешь же. Взятки, манипуляции, обманы.       Только Шеридан сама манипулятивна и обманчива, тем не менее считает, что преследует исключительно благие цели. Она выпивает залпом коктейль, прощается с соседкой и возвращается в квартиру, в которой до сих пор не был Оуэн.       Кристина всегда думала, что одиночество будет ощущаться более трагично. Что девушка будет сидеть в ванной, полной холодной воды, и тушить окурки о керамическое основание; временами плакать из-за своей ущербности и травить желудок вермутом. Однако всё оказывается гораздо хуже: она не испытывает ничего. Вся яркость эмоций тускнеет, и некоторая ослепительная злость на Оуэна и остальных так же меркнет.       Сейчас внутри лишь малое беспокойство и направленные на себя острия обвинения за непредусмотрительность. Кристина берёт ноутбук, входит в локальную сеть рядом находящегося мотеля и со сканером Nmap ищет порты для того, чтобы взломать базу данных. Защита слабая, поэтому девушка с помощью программы подбирает пароль и получает доступ; если раньше она мельком просмотрела сведения о нём, то сейчас внимательно вчитывается в каждое слово.       «Так, посмотрим ещё раз. Подумаем ещё раз. Мой ровесник. Полицейская академия, затем перевод в департамент полиции Раккуна. Недвижимости вроде бы нет… Заселился двадцать пятого февраля, на следующий день вышел на работу. И до сих пор живёт в мотеле, правда один раз сменил комнату. Непохоже, что у него цель следить за мной, хотя… Я не верю в совпадения.»       Кристина находит его фотографию и приближает её, ловя себя на мысли, что девушка впервые видит человека с подобной внешностью; что-то аристократическое и утончённое, как лицо актёра-казановы, которого Шеридан встретила бы в театре, где могла бы работать. — Ну, мой милый бонвиван, — вслух произносит девушка, подпирая рукой подбородок, — что же с тобой делать? Мог ли ты что-то узнать обо мне?       Шеридан на нервах, окунается в прошедшие события последних месяцев: была ли девушка неосторожна и легкомысленна, можно ли было медленно и незаметно зацепиться за её кожу и тянуть к себе, словно скользкую редкую рыбу. Она могла бы сыграть с ним в примитивную игру: соблазнить и заняться сексом, чтобы ночью подключиться к его устройствам; поймать на лжи, заговорить и обмануть быстрее, чем это сделает Леон.       Но Кристина всегда останавливается перед красным восьмиугольным знаком с кричащим «стоп», когда дело касается иллюзии любви. Ей бы не хотелось, чтобы коп влюблялся в неё, если тот всё же падёт из-за ложных чар. Всё потому что Шеридан трудно справляться с чувством вины, она не умеет быть романтичной и не собирается издеваться над тем, кто может проявить к ней сердечную привязанность. Кристине было непросто выстраивать отношения с Оуэном, привыкать к нему, разрешать конфликты и выражать подавленные тёплые чувства; первая никогда не бросает, пускай с лёгкостью и отпускает тех, кто отказывается от неё. Не бросает из-за неспособности распознавать собственные ощущения: облегчение или боязнь ответственности, страх или защита, любовь или жалость — всё вместе вязкая каша из разных круп.       Просто «случайные» встречи, просто общение и немного информации о копе, который перестаёт казаться безликим блюстителем порядка. Тревожность повышается, мыслительный процесс усиливается и вредит её организму: Кристина начинает следить за Леоном, и в один день подобных наблюдений из окна подгадывает момент и выходит из дома, чтобы пройти мимо его машины. Не собирается отвлекаться на Кеннеди, не собирается разыгрывать сцену и говорить о «совпадении». Ей необходимо, чтобы в первые несколько таких прогулок мимо он сам заметил девушку. Всё идёт как нужно: парень видит её пару раз, Шеридан же не придерживается графика и оказывается рядом в разные дни, и только через неделю здоровается с полицейским и интересуется передали ли ему толстовку. Не ведёт беседу долго, всем видом демонстрируя занятость другими делами; не выражает особого интереса и не расспрашивает о причине его нахождения здесь.       В их пятую встречу рано утром Кристина обходит свой дом и движется к его автомобилю со стороны улицы, где ранее указывала Леону остановиться. Он собирается ехать на работу и пристёгивается, как вдруг Шеридан ставит локти на открытое окно. — Уважаемый офицер, так уж вышло, что мы часто пересекаемся… — чуть кокетлива, чуть свободна в общении; нужно быть не совсем навязчивой и создать приятное впечатление, ведь в ту общую поездку она была не особо общительна.       Город небольшой, многие здесь знакомы друг с другом, делят рутину между собой. Нетрудно заговорить с кем-то, улыбнуться и пожелать хорошего дня, чем Кристина успешно пользуется. — Я живу в том мотеле, — указывает на здание Кеннеди. — Да и район патрулирую — удобно. — Ага, ты же довозил меня, я тоже тут, — она раскачивается, клонит голову набок. — Моя машина сейчас не в лучшем состоянии. Сможешь довезти меня, пожалуйста, до работы? Рядом с участком, там по пути. Сочтёмся. — Работа в «Райленд» или «Лэйси»? Сочувствую, если в «Лэйси», — усмехается парень. — Хозяин ворчливый, он постоянно на каждого неугодного клиента и сотрудника доносит нам. — Не-а, — Кристина смотрит на Леона пристально: его лицо красиво и иссушено, он направляет светлый взгляд на неё, и ему так тяжело делать это, тяжело поднимать уголки губ, но парень старается, словно кто-то из-за угла наблюдает за каждым его действием. — В книжный, который на пересечении. — Хорошо.       Она садится на переднее сиденье, после чувствует горьковатый запах перегара. Понимает, что офицер выпивал вчера, но никак не комментирует замеченное. Девушка тщательно разглядывает салон, запоминает глазами местоположение предметов и осматривает Кеннеди с ног до головы. — Всё в порядке? — парень откашливается, заводит машину. — В смысле… насчёт той жалобы…       Леон сбит с толку из-за внезапной просьбы девушки, которую он видел меньше десяти раз, подвезти её. Но на самом деле он не против оказать помощь, так как это входит в его обязанности.       Обязанности, которые он навешивает на себя сам.       Быть везде и сразу, по первому зову протягивать руку и говорить «рад помочь», будь то ребёнку на пешеходном переходе, то раненному животному, то пьяным мужчинам. — «Жалобы»? — на мгновение задумывается. — Да всё нормально. Просто семейный конфликт, — оговаривается. — Ну, не совсем семейный, конечно… — Надеюсь, сейчас всё в норме.       Повседневная беседа не утомляет. Шеридан не спешит копаться в офицере, она легка в общении и задаёт самые обычные вопросы о работе, жалуется на увеличивающиеся цены и частые ветры, из-за которых на телефоны приходят предупреждения о запрете разведения костров. Они доезжают быстро и прощаются друг с другом.       Во второй раз Леон сам предлагает подвезти Кристину, когда та проходит рядом. И в третий раз, и в четвёртый. Не сразу понимает, что делает это из-за многолетней аллергии на самого себя. У него нет никого: ни семьи, ни друзей; даже с коллегами редко удаётся выпить после тяжёлого трудового дня. Он всегда один с одной порцией еды, с двумя рабочими столами в кабинете без другого сотрудника и с тремя пустующими сиденьями в машине. Жизнь идёт по порядковому счёту, но подобная правильность начинает раздражать его. Кристина не инструмент для повышения социальных навыков, однако парню порой нравятся неспешные разговоры с ней, как и неловкая тишина. И наличие попутчицы рядом хоть немного, но меняет его привычную реальность.       Шеридан настороженная, ведь Кеннеди не вызывает подозрений. Вдруг она перебарщивает с переживаниями, вдруг затевает бессмысленную игру, в которой не выйдет победительницей. Только её цепями держит долг защитить себя и некоторых других людей, ведь девушка занимается не только созданием программ и взломом терминалов.       Мне все равно, милый, я уже потеряла голову.       Кристине нужно съезжать в ближайшие дни, и пока она переносит малую часть вещей в такси, к ней привязывается здешний бомж Томас. — Кристиночка, а чего это коробки эти таскаешь? Съехала что ли от своего носатого?       Старик — местный алкаш, ранее преподавший в университете историю и философию. В зелёном потёртом плаще и с шерстяной пирамидой из тряпок на голове он держит в руках бутылку дорогого алкоголя, которая не вписывается в его образ. — Ага, — она всегда отвечает ему, потому что если молчать и идти своей дорогой, то Томас будет плестись следом весь путь. — О, — восклицает он, — правильно. Хоть бы мне какую денежку подкинул, а ты, моя Лукреция, то еды подашь, то монетку подбросишь. — Лучше бы ты сосисок себе купил, а не выпивку. — Так это мне одна женщина прекрасная даёт. Богатая, утончённая, у неё, — показывает на себе, — кудри такие, боже побереги, милая Энди.       Кристина не знает, кто такая Лукреция и кто такая Энди, она просто улыбается и доносит вещи до такси. — А чего, — косноязычно молвит старик, — новый дружок появился, раз от того ушла?       Шеридан измотана, поэтому на все последующие вопросы отвечает «ага». — И как зовут? — он продолжает донимать её, пока девушка прогуливается от дверей дома до такси. — Кого? — раздражается, однако не может накричать на него из-за того, что Томас на самом деле добрый и сообразительный мужчина, рассказывающий познавательные истории о своей молодости. — Нового ковбоя, конечно же.       Она произносит первое возникающее в голове имя. — Джимми.       Бомж отстаёт, и Кристина наконец садится в машину, чтобы направиться в своё запасное убежище. Время идёт, к утренним поездкам с полицейским добавляются вечерние. Это происходит само собой, по чьему-то велению, и Кристине приходится лгать чаще. Придумывать свою историю на ходу: про неофициальную работу в книжном магазине, про усталость; иногда молча садится на заднее сидение и притворяется спящей, чтобы услышать во время его разговоров по телефону что-нибудь полезное. Но этого не случается, и регулярные катания должны были завершиться ещё в понедельник. Кристина должна была перестать тащиться от своего нового места к старому дому, должна была прекратить улыбаться и соглашаться на дорожные встречи.       Шеридан заходит в гости к Джине, пересекается с Оуэном, который говорит в течение месяца забрать оставшиеся вещи, а далее выходит наружу, чтобы закурить. Поблизости шастает тот бомж Томас и, видя её, машет девушке рукой. — Я тут полялякал с Джимми, — старик облокачивается на забор. — Кто такой Джимми? — Кристина вздыхает и стряхивает пепел сигареты на асфальт. — Слушай, я правда не запоминаю имена людей, о которых ты говоришь, уж прости. — Как это? Тот с кем ты разъезжаешь на служебной. Я бы на твоём… — икает, после чего следует сдержанная отрыжка, — с копами не крутился.       Она вспоминает, что тогда наврала про какого-то несуществующего нового парня и назвала его случайным именем. В ту же секунду её поражает умение нетрезвого человека запоминать детали, о которых Шеридан забыла уже через минуту. — Это не… — девушка догадывается, что уличный наблюдатель — любитель подсматривать за чужой личной жизнью. — Подожди, и когда это ты успел с ним столкнуться? — Не помню, в какой-то его выходной. Живём рядом, я тут каждого знаю, — всё, что ему остаётся, — довольствоваться окружением малознакомых людей.       Его язык заплетается, однако мужчина продолжает: — Джимми… Хороший парнишка. Пережил тяжёлые времена.       Кристина понятия не имеет, о чём они говорили, при какой ситуации вообще решили поделиться своими проблемами. Но она не зацикливается на словах бомжа, думая о совсем иных вещах.       Джимми-Джимми, поехали.       Обыденное совместное путешествие на следующий день после «работы» проходит для Шеридан неплохо. Она просит Кеннеди остановиться у кофейни, чтобы купить ему кофе в знак благодарности.       Девушка ждёт своей очереди у окошка, пока один из недовольных клиентов не начинает к ней приставать и просить пропустить его. — Так, девка, ты без очереди влезла, — нагло врёт мужчина, пихая Кристину. — Да пошёл ты, я дура по-твоему? Первой пришла, — она часто грубостью отвечает на грубость, чтобы не казаться слабой и впитывающей. — Ещё раз назовёшь меня «девкой», я… — Что? — повышает голос и гладит свою лысую голову ладонью, выглядя устрашающе; другие ждущие отходят в сторону, чтобы не попасть под горячую руку.       Леон замечает буйное поведение и, как подобает представителю закона, приближается к вредителю. — Сэр, Вы ведёте себя неприемлемо, — жёстко произносит Кеннеди, — Хотите ночь в участке провести? — Чего? — мужчина обращает внимание на Леона. — Сопляк будет мне указывать? — он толкает его двумя руками в грудь, что неистово раздражает Кристину. — Ты мне его ещё потолкай, ага, — она делает то же самое, не боясь получить сдачи. — Ты, блять, что ли вырос? Выблядок конченный, — пихает его снова и кричит. — Твоя мать, должно быть, разочарована, ведь вместо тебя нужно было оставить плаценту!       Кеннеди ошеломлён: её резкая агрессия может пойти против неё, поэтому Леон выставляет руки вперёд, разделяя ругающихся друг от друга. — Сэр, — старается утихомирить неадекватного мужчину, — мне арестовать Вас? Нарушаете порядок. — Чего? А ничего, что я стоял здесь, потом захотел в туалет из-за ёбанной очереди, пришёл, а тут эта! Дети в машине ждут. — Меня это как касается? Вообще насрать, кто там тебя ждёт, — вместо того, чтобы не разжигать конфликт ещё больше, Шеридан не успокаивается. — Мы на равных здесь, я тоже хочу попить кофе. — Сэр, я предупреждаю Вас в последний раз, — оповещает Кеннеди, однако мужчина грубо его перебивает: — Уёбские копы, — снова толкает его в плечо. — Если дело касается серьёзных преступлений, так вы нихера не делаете, а стоит начать отстаивать свои права, так вы уже штрафами заваливаете. — «Отстоять права»? — девушка кипит от злости; на самом деле она сама придерживается позиции, что полиция навряд ли защитит, но слушая изо дня в день рассказы Леона и видя, как тот весь отдаётся работе, в душе селится очень малое желание защитить от такого хамского отношения. — И перестань его пихать, тебя манерам не учили? Я тоже так умею, — отвечает тем же действием. — Кристина, — парень спокоен, — вернись в машину. — Нет, я куплю кофе, — стоит на своём и демонстративно подходит к окошку, где уже нет людей, чтобы заказать напиток.       Леон поджимает губы, его раздражает не её упрямство, а то, что девушка не осознаёт, в какую опасность может попасть из-за неосторожных поступков. Полицейский разговаривает с возмущённым мужчиной и выписывает ему предупреждение, далее дожидается девушки у машины. И когда она возвращается с двумя большими стаканчиками кофе, её брови сводятся к переносице из-за непонимания. — Ты просто отпустил его?       Леон молчит и открывает перед ней дверь автомобиля, чтобы та села внутрь. — Зачем помогать? — он строг, — Что тебе с этого будет?       Кристина поначалу не понимает, что именно имеет в виду парень. — Этот вопрос должна задавать я, — Шеридан в замешательстве. — Мог бы остаться, я бы сама справилась. Твой рабочий день закончился. — Кристина, — он делает успокаивающий жест, желая, чтобы та с особым вниманием послушала. — Обычно… некоторые полицейские не разбираются, кто прав, а кто виноват. Если бы подошёл другой, то вы бы вдвоём сидели в участке. Хочешь ещё больше жалоб собрать? — Хорошо, — напряжённо выдыхает. — Я поняла.       Она отдаёт ему кофе, отворачивается. — Ты и мне взяла? Зачем? — его взгляд смягчается. — Ну, по утрам «Кон Йело» бодрит, разве нет? Как и по вечерам.       Приятно, что Кристина запоминает его любимый напиток, который парень часто заказывает. — Слушай, — Леон чувствует её некоторую отстранённость, — ты можешь отстаивать себя, имеешь полное право кричать и ругаться. Но будь бдительна. Любое слово, любое действие может пойти против тебя. — Да-да, я понимаю, — Шеридан молчит некоторое время. — А ты, получается, честный полицейский? — безобидно говорит и слабо улыбается. — Пытаюсь им быть.       Кристина предлагает доехать до черты города, чтобы посмотреть на вечернее небо. За эти три недели стремительный переход от прохожих до узнающих друг друга открывает новые возможности. Чары засыпающего города действуют эффективно, когда рядом кто-то есть. — …и он мне говорит: «Я с хамсой не пущу тебя в бар», — рассказывает Кристина, сидя в машине под фиолетовым небом и чувствуя себя расслабленно. — А ты… — Моя бабушка была еврейкой, да, — она бы рассказала больше, но вдруг вовремя останавливает себя. — Нравятся такие амулеты, всё же во мне есть еврейская кровь, а тот чувак, получается, расист. — Ты сказала, — задумчиво поднимает глаза, — бар «Йоркский»? Там же женщина владелица, нет? — Её брат, вроде бы, — пожимает плечами. — Знаешь, кого напоминает? — Кристина щёлкает пальцами. — Этого… как его… — Точно, кажется, я понял, о ком ты говоришь, — ему по душе живая беседа. — Сашу Коэна? — Скажи же похож, да? — она радуется, что кто-то думает так же. — Кому ни скажу — никто со мной не соглашается. — Он же сам на еврея смахивает, — подмечает Леон.       Кристина восторженно хлопает себя по колену. — Так вот и я о том же!       Они на некоторое время смотрят друг другу в глаза, затем одновременно делают глоток кофе из своих стаканчиков, недолго хранят молчание. Слышится непроизвольный тягостный вздох Леона; парень достаёт из внутреннего кармана своей формы жестяной портсигар. Открывает, однако содержимое не совсем похоже на сигареты. — Офицер, нарушаете закон? — видя несколько самокруток с травой, Кристина искренне удивляется. — Они лёгкие. — Лёгкие наоборот являются самыми губительными.       Перегар, марихуана, слова Томаса о тяжёлых временах. О чём они говорили? Почему добродушный и простой парень с повышенным чувством справедливости имеет обязательные атрибуты подавленного состояния?       Шеридан понятия не имеет, почему задаёт себе подобные вопросы.       Он закуривает косяк, откидываясь на спинку сиденья; Леон смотрит вдаль, однако его измученные компьютером и чтением документов глаза не фокусируются на чём-то конкретном. И Кристина с интересом всматривается в мужской профиль, в то, как его волосы мнутся из-за подголовника и как содрогается кадык. — Эй, — Кристина прокашливается, чуть поддаваясь вперёд, — ты в порядке? — Да, — улыбается натянуто, будто делает одолжение.       Девушка долго молчит, видя, что парень очевидно не в порядке. Курящий самокрутку коп, остановившийся у черты города ночью, — изгнанник в собственном плохо построенном мире. — Паршивый день, — следом бросает Леон. — Как и другие.       Она ничего не говорит, ведь её дни такие же паршивые. — Я в туалет, — внезапно она открывает дверцу автомобиля и выходит наружу, вскоре скрывается за деревьями.       Шеридан нет чуть больше десяти минут, из-за чего Кеннеди напрягается. Вскоре она выходит, приближается к лобовому стеклу и стучит пальцами, чтобы парень открыл окошко полностью. — Пока сидела, увидела неподалёку что-то фиолетовое, — она демонстрирует маленький букет полевых цветов. — Поставишь в вазочку? — слабо посмеивается. — Я вообще-то их тебе принесла, — Кристина протягивает собранное ему. — Ты… — Леон не скрывает свой шок, — даришь мне цветы? — Ну, что-то же должно быть не паршивое сегодня, верно? — она отдаёт их, следом возвращается в машину.       Ему непросто распознать, в чём кроется причина малого смущения: то ли из-за стереотипного представления, что мужчинам цветы не дарят, то ли из-за приятного жеста, который за долгое время вызывает хоть какое-то чувство. И когда девушка захлопывает за собой дверцу, Кеннеди обращает внимание на то, как Кристина пытается оттереть пальцами кровь на своих ладонях. — Ты когда порезаться успела? — внимательно осматривает женские руки. — Да из-за тех кустов, — кажется, Шеридан не беспокоят маленькие порезы, но Леон, перемещая взор чуть ниже, замечает, что её тонкие колготки на левой ноге порваны. — Ещё и колготки зацепила? Ты, скорее всего, в шиповник полезла?       У Кристины не было цели порадовать полицейского, она хотела в туалет и случайно увидела прелесть, очаровавшую на мгновение, из-за чего девушка посчитала, что эта прелесть очарует и Леона. Он молча открывает бардачок, достаёт несколько лейкопластырей и маленькую коробочку с ватой внутри. — Это всё, что есть, — парень тянется к заднему сиденью, чтобы взять с него бутылку с водой.       Леон принимается смачивать ватку, а затем берёт её руки, чтобы хоть как-то обработать ранки. Девушка вздрагивает, не ожидая подобной заботы. — Ты… ты чего делаешь? — его отношение столь осторожно и тактично, что мозг отказывается верить в бескорыстную проявленную заботу. — Ну, — настроение Кеннеди поднимается за счёт неожиданного подарка с помятыми лепестками, — надо же как-то отблагодарить за такую жертву, — теперь его тон становится мягче, шутливее. — Кофе, цветы… Ты меня балуешь.       Она могла бы отдёрнуться, сделать всё самостоятельно, но не предпринимает никаких отвергающих действий. И пока парень наклеивает на кожу пластыри, пальцы Кристины непроизвольно дёргаются и соприкасаются с боковыми сторонами его ладоней. Далее Леон поворачивает ногу девушки к себе, — она опять позволяет трогать себя, — прикладывает вату и вытирает кровь. — Спасибо.       «Спасибо» тому, кто может играть в игру «беги-поймай», «спасибо» тому, кто является ей никем, «спасибо» тому, кто тратит запас своей аптечки. Кристина на один короткий миг напрочь забывает о миссии защитить себя от тюрьмы и смотрит на Леона не как на копа, а как на человека; человека с глазами невыразимой печали, утопающего в водах Ниагары. Но он не только печален, он накурен и чуть поглаживает её колено напоследок, словно долечивая его. — К твоим услугам, — Леон нехотя направляет взор на дорогу. — Поедем или… побудем ещё здесь?       Ночь разбитого хрусталя, как сердца многих одиночек, особенно красива. Водитель старой легковушки, как хрустальная ночь, красив тоже. — Пока останемся.       Джимми любит меня, когда хочет покайфовать.