**
Неудобно — вот как Хермеус может описать все это. Ему привыкшему к свободе формы и проявления — тесно. Он ограничен рамками тела и сознания — смертного. И все же даже это неудобство несет в себе что-то новое. — Вторая эпоха, — необходимость открывать рот и говорить — завораживает. Это сложно, очень не рационально, но интересно. — Вторая эпоха? — эхом повторяет за ним Мираак. Самый простой, самый не детальный уровень восприятия мира, оказывается еще и самым забавным. Хермеус знает как звучат мысли Мираака, но как звучит его голос — нет. Зачем говорить примитивным способом, если можно просто коснуться разума. Единственный шум в Апокрифе — это шелест книжных страниц. — Да, — Принц оправляет ткань на своих плечах. И невольно задерживается рукой на ней — он никогда не чувствовал так. Покалывание пальцев тонкими ворсинками шерсти — завораживает. Хермеус все еще не слишком уверенно стоит на ногах, хотя бы потому что ему в целом чуждо такое понятие как: «ноги». Нирн то место где он редкий гость. И даже когда бывает — всего лишь черная бездна. — Твой смешной культ давно мертв. Драконы… — Принц делает странный жест рукой. — Не важно. Но сейчас их нет. Мираак молчит. Его лицо не сокрыто маской. В слабом свете, едва проникающего через пробитый свод пещеры, солнца Хермеус видит только светлые глаза.**
Когда-то давно, когда Мираак был еще ребенком, мать рассказывала ему сказку про морскую деву, что променяла свои силы на человеческие ноги. Она неуверенно шагала по земной тверди, словно каждый шаг причинял ей невыносимую боль. Хермеус движется точно так же: неуверенно, ломко, уязвимо, — последнее забавляет и настораживает. Не то чтобы Мираак знает много даэдра, в конце-концов, Апокриф — это не самый популярный план Обливиона, и все же иногда под зеленым небом бывали бессмертные гости. Он никогда с ними не говорил, но всегда видел. Внешне похожие на людей — они выглядели иначе. Не так. — Что случилось? Этот вопрос тонет в лесном гвалте. Лес не такой как на Солстхейме. Мир в целом вообще не такой каким его помнит Мираак. Не нужно иметь наблюдателей рядом чтобы понять — все изменилось. Прошло очень много времени. — Что именно? Хермеус задумчиво водит ладонью по коре дерева, скребет ее пальцами, едва ли не пытается погрызть. — Это Нирн. — Я вижу. Даже забавно. Вижу. Хотя ощущаю себя больше все-таки слепым. — Это Нирн, — Мираак повторяет, выделяя последнее слово. — Да-да-да… — Нирн! — как и его Принц, он не любит чего-то не знать или не понимать. Ярость прорывается в голос, сквозит в нем почти как Ту’ум. — Не забывайся! — короткий рывок в зеленых всполохах. Ответная злость бьет по сознанию — это Мираак принадлежит, а не ему принадлежат. — Смертный, — прикосновение должно быть холодным, но вместо этого на лицо ложатся горячие ладони. Смертное лицо Хермеуса Моры — не совершенно — Мираак видит россыпь веснушек, тени под глазами. Он ждет наказания, но его нет. Его голову вертят, трогают, нервные длинные пальцы зарываются в волосы, скользят по доспехам, ткани. — Забавно, — гнев Принца сменяется любопытством, — смертные так друг друга чувствуют. Изнутри все иначе. Мираак впервые не хочет понимать что именно имеет в виду его Принц.**
В отличии от братьев и сестер, что приходят в Нирн в полной своей красоте и силе — Хермеус ограничен смертным телом. Он не принимает форму человека, он становится им. Дань своеобразного уважение? Он любит говорить что все смертные для него на одно лицо, но этого он будет помнить всегда. Того кто стал его человеческим аспектом. Братья и сестры приходят в Нирн — потрясать и покорять. Хермеус Мора приходит в Нирн — наблюдать. Но очень редко. Зачем? Можно отправить наблюдателя. Он все еще сильнее любого смертного и все же является лишь жалкой тенью собственной силы. Хермеус отделен от основного массива себя, тщательно запакован, спрятан. Он знает почему сделал это с собой, знает причины, но куда более интересным сейчас является столь долгое пребывание в человеческом аспекте. Морвен Человеческое бытие полно странных ощущений. Хермеус не понимает большую часть их. У него никогда не было необходимости думать об этом. — Попробуй, — Мираак садится рядом и что-то протягивает в своей руке. Пахнет это что-то приятно, — тебе это нужно. — Зачем? Мираак молчит какое-то время. — Даэдра обычно принимают смертную форму, когда приходят в Нирн, но в сущности остаются собой — им не очень нужны еда, вода или сон. Ты же полностью стал человеком. И раз ты заключен в смертной плоти, то о ней нужно заботится. Это еда. Без нее не будет сил, — Мирааку сложно с ним говорить. Он говорит с ним как с ребенком. Когда-то Хермеус так же говорил с ним. Теперь они поменялись. Мы знали Принц послушно берет предложенную ему еду. Она и странная, и знакомая одновременно. Отголоски человеческой памяти аспекта сплетаются с ощущениями Хермеуса. Лицо Мираака замирает, словно высеченное в камне, но он ничего не говорит. Еда вкусная. — Что это? — Это был олень. Он просто… пожарен на огне, — у Хермеуса есть это знание, но он никогда не знал что это такое на самом деле.**
— Это приказ Молаг Бала? — Мираак задает вопрос когда они остаются один на один в маленькой комнатке таверны, что находится в городе Некроме. Мир действительно изменился. Красноглазые меры больше всего удивили бывшего драконьего жреца. — Нет, — Хермеус познает мир, так же как и слепой, трогая его. Все потрогать, все пощупать, прикоснуться, возможно, лизнуть. У него нет никаких предрассудков, никаких ограничений — он не знает что это такое. И привлекает к себе внимание. — Братец Бал знает что не стоит этого делать… Впрочем, часто ли последователи делают то что хочет их Принц, а не то что хотят они… — не вопрос, не утверждение — Мираак знает эту манеру говорить. И все же сказанная голосом — она звучит странно. — Он может на них повлиять? — Да, но не захочет. Или захочет когда поймет, что все кончится плохо, — Принц садится на кровать. Темные вьющиеся волосы падают на лицо. — Бал любит новые игрушки. Если сломать место которое их производит, то ему быстро станет скучно. — Знание что уничтожит смертный мир? — Или всё. Я не знаю, я никогда не смотрел в это знание. Я лишь надежно его укрыл, спрятал, — в этом ответе Мираак видит многое. Вот истоки не заинтересованности Хермеуса Моры в смертных, вот откуда статичность Апокрифа, вот почему он жаден до знаний. Принц несущий стражу, охраняющий запретное знание, про которое даже и сам ничего не знает. Мираак знает свои амбиции и они не лежат в стороне уничтожения мира. И все же почему-то глядя на человеческий аспект Демона Знаний — кончики пальцев подрагивают. Одиночество Мираак знает что это.**
— Спи, — голос Мираака звучит рядом. — Человеческое тело должно отдыхать. — Спать?.. — Ложишься, закрываешь глаза и спишь, — в смертном звучании Мираака много оттенков. — Смертным снятся сны. Интересно, о чем сны даэдра? Хермеус может только вздохнуть в ответ. Он не знает что такое сон, только концепцию сна как чего-то лишнего, как потерю ценного времени… Да и в целом, даэдра не нужен сон. Но он видел сны Мираака, грелся в них, мягко присутствовал — не вмешиваясь. Раньше. — О том что мы родились из крови в самом начале всех времен. Дети смертельной битвы… — Запах. В смертном мире все имеет запах. Он сам. Мираак. Кровать. Стол. Дерево. Цветок. Запах. Вкус. Форма. Фактура. Слишком Мираак пахнет знакомо: пот (сейчас лето, Принц, люди потеют), горькая сосновая смола, тонкая нота драконьей кости и Апокриф. Мираак пахнет Апокрифом, пахнет домом, который основной массив сейчас защищает всеми силами. С удивлением человеческий аспект понимает что — тоскует. Дом Быть разделенным тяжело. Хермеус, по остаткам памяти человеческого аспекта, рефлекторно ищет утешения — не зная что такое утешение. Мираак пахнет домом, Апокрифом. Особенно остро там, где бьется пульс на шее. — Дом, — шепчет Хермеус, закрывая глаза, не зная что увидит в этом самом сне и увидит ли его вообще.**
— Мор? — они в пути. Им надо найти это вампирское отродье, чтобы остановить бесконечные попытки вторжения в Апокриф. — Мор?.. Мираак находит его на полянке, среди спригганов, что ластятся и и скрипят вокруг Принца, словно дворовые кошки, и замирает. — Они не тронут, — голос Мора звучит расслабленно. Он быстро привыкает к смертному телу. Уже не ходит так словно ему больно касаться земли и не пытается потрогать все подряд. Честно говоря, Мираак едва удержался от смеха, когда Принц обжог руку. — И как давно? — Я мало сплю, — даже будучи в смертном теле, Хермеус все же не человек. Он мало спит, говорит всегда что насмотрелся уже на рождение мира из крови, но под глазами залегают тени. Хермеус Мора — даэдра, но тело-то смертное. И ресурсы его истощаются. — Ты знаешь куда идти? — Да, — спригган льнет под руку Принца, отирается о черные ткани его одежды, скрипит, оставляя на ней мелкие частички дерева. — Мор, — Мираак решается сделать шаг. Спригганы не реагируют. Его рука касается темных волос человеческого аспекта Принца — мягкие кудри сминаются под ее тяжестью. Мор поднимает голову и смотрит на Мираака долгим взглядом разноцветных глаз. — Что такое: «любовь», смертный? Спригган скрипит. — В последней таверне, смертный… — Мираак видит как Принц хмурится. — Бард. — Да, он пел об этом. Что это? Мирааку нечего ответить на это. Вряд ли он сам когда-то испытывал это. Похоть — да. Любовь — нет. Спригган скрипит.**
— Обморожение так же опасно, как и ожог, Мор, — Мираак осторожно обрабатывает руки Хермеуса. Тот смотрит. Смертное восприятие ограничено — показывает только кусочек, самую крохотную часть. И все же, он еще помнит как выглядел Мираак, когда можно было смотреть на него целиком. — Огонь, лед, молния, яд… Смертные тела ко всему этому уязвимы. — Неудобно, — наконец-то отвечает Принц. — Неудобно — основной синоним смертной жизни. — Но ты по ней скучал, — Хермеус чуть наклоняет голову вбок, наблюдая за тем как Мираак начинает хмурится. Угадывать эмоции по лицу — сложно. Люди оказываются могут плакать не только когда им больно и страшно, но еще и когда хорошо и радостно, могут кричать не только от гнева, могут говорить тихо потому что замышляют что-то, а не потому что берегут кого-то. Единый Хермеус Мора — лишен необходимости угадывать эмоции — он их знает. Но его человеческий аспект вынужден заниматься этим. — Возможно. — Я видел это в твоих снах. — Ты был в моих снах? — в голосе Мираака ни капли осуждения или возмущения. Разве что немного удивления. — В них тепло, — Хермеус пожимает плечами, но свои руки из чужих не забирает (так странно, особенно когда ты привык, что конечностей очень много и они живут собственной жизнью — большую часть времени). — Та женщина… — Моя мать. Иногда, — ткань завершает круг, Мираак завязывает узел. — Заживать будет… Не знаю, прошлый ожог прошел быстро. Но сколько продержится этот?.. Магически лед, Мор, опаснее обычного. Молчание. — Я не знаю что такое: «любовь», — у Мираака глаза светлые, как чистое ясное небо. Он — сын своей земли. Не Скайрима, но Атморы.**
У Мора выступает самый нижний шейный позвонок. Иногда его видно. Кожа бледная, к ней не липнет солнце, не оставляет на ней своих следов. Мираак не то чтобы специально наблюдает, но видит. Иногда Мора выдает его — тень. Она клубится, сплетается клубком щупальцев, вытягивается, гримасничает, насмешничает. Иногда, Мирааку кажется что тень его не очень-то и переносит. У Мора не смешные шутки. Еще более не смешными они становятся когда Принц пытается их объяснить, указать на то место, где нужно было рассмеяться. Мираак учится их понимать и улыбаться в нужный момент. Не хочется огорчать Принца. Не хочется огорчать Мора. Но удержаться и не поддеть тем что шутка совершенно не смешная — иногда сложно. И Мираак позволяет себе это. Мор пахнет книгами, немного пасленом и в самой сути — холодом бездны. Кто бы когда-то сказал Мирааку что он узнает какой запах имеет бездна — не поверил бы. Мор. Морвен. Мор. Хермеус Мора. Демон Знаний. Золотое око. Но — Мор. Главное правило Принца Знаний — быть интересным. Мираак сейчас интереснее некуда, познавательнее некуда. Мираак знает что должен стать — бесконечной историей.**
Это последний населенный пункт на их пути. Дальше только леса, сон под открытым небом, а так же: олени, еноты (а ежи оказываются забавными, Мираак был более чем полностью забавен в своем негодовании, найдя колючее животное в собственном сапоге по утру, что Хермеус даже не стал ему говорить, что ежа положил туда сам), спригганы, грязекрабы… — это последняя возможность поспать спокойно. Принц мало спит — для человека. Но все же больше, чем в начале этого долгого пути. Основной массив направляет его, поддерживает, оказывает услуги. Однако, чем ближе они к дому вампирского клана, тем сильнее становятся атаки на Апокриф. Вампиры не знают, что знания, которое они так ищут — там нет, а основном массив никогда им этого и не скажет. Что-то другое — обязательно, но не это. Принц мало спит — но греться в снах Мираака все так же хорошо. Смертные не логичны, но услуга за услугу — и вот нет нужды спать на конюшнях. И вот нет нужды делить крохотное пространство на двоих. Но они все равно делят. — Тебе красиво без маски, — замечает Хермеус мимоходом. — Просто меня здесь никто уже и не помнит, — маска всегда была атрибутом Драконьих жрецов. Она отделяла их от остальной массы, придавала видимое значение — выше всех все равно были дова. — Нет смысла, да и внимание будет привлекать. — Действительно, — бормочет Хермеус, — хватает и меня. Смертный мир в смертном теле — интереснее всего. Даэдра могут получить все что хотят, но любая тайна слаще вдвойне, когда ты ее раскрываешь сам. — Лучше, чем в начале. — Наверное, — слово обозначающее сомнение, но самого сомнения в голосе-то и нет. — Мор. Всегда близко**
Мираак шипит, спина причиняет боль — им досталось. Все не так плохо, но подставился под удар он по глупости. Отвык. Отвык от живого мира. Апокриф — спокойная обитель, пустая. Даже луркеры и те никогда не беспокоили его. — Будет неприятно, — голос у Мора тихий, лицо все в чужой крови. Его магия — жестока. Смертные так не умеют. — Ты и исцелять умеешь? — Мираак почти огрызается. — Знаю. — Но не пробовал. — Не было нужды, — Мор не умеет контролировать свою силу. И магия исцеления ощущается как пытка. Мышцы срастаются с нестерпимой болью, зуд — адский и идущий изнутри. Мираак шипит, рвано дышит, больше походя на рыбу, что выкинута на берег, чем на человека. Ту’ум срывается с губ раньше, чем он успевает осознать это. Рожденный болью Крик сметает к даэдра (любым даэдра) половину леса, поднимая в воздух стаю птиц. — Всё, — горячая рука ложится на зудящую, исходящую болью спину. — Не Кричи. Больше не будет больно. Мираак смотрит на него через плечо. Лицо Мора безмятежно в подобии беспокойства. Оно выглядит настолько ужасающе прекрасно, что рука тянется сама к нему. Ошибка Мор — это часть Хермеуса Моры, Принца Знаний. Это он. И это не он. Отделенный кусочек сознания, который потом вольется в основной массив, дополнит его новыми знаниями, оттенками, сделает, может быть, капельку человечней? Мираак не знает. Не уверен что хочет знать. Не уверен что должен надеяться на рассудочную искренность этого выражения лица Принца. Всегда рядом**
Хермеус не жесток в природе своей — не любит растягивать агонию смерти. Однако, его человеческий аспект — иной. И смерть всего вампирского клана — мучительна. Так же как мучительно тоскливо находится так долго вне Апокрифа. Принц скучает по зеленому небу, мерному шелесту страниц, молчаливому единению всего живого и тишине. Но крики, проклятья — это греет человеческий аспект. Согревает агония. Смертные мстительны и Хермеус познает это чувство сполна, наслаждается им, пьет словно воду, только водой можно напиться, а этим чувством — нет. Пол скользкий от крови. Хермеус смеется. Мираак улыбается. Они стоят рядом. — Молаг Бал будет в ярости? — Братцу Балу — наплевать. Но… — Хермеус оборачивается и улыбка — удивительно естественная в своей искусственности — касается его губ. — На будущее, не стоит допускать такого. Как далеко может зайти оскорбленное молчанием смертное создание. Хермеус всегда делает какой-то вывод из истории которую прочитает. Сейчас он делает вывод из истории которую прожил от и до. Основной массив будет рад получить эти знания. Они стоят рядом. Эхо Ту’умов еще гуляет по просторам бывшей вампирской цитадели. — Ты… — Я… Одновременно. Каждый из них задал тот вопрос который подумал и тут же получил тот ответ который придумал. Идеальная форма лжи Хермеус знает это. Он знает это с самого начала. Еще с того момента как в первый раз откликнулся на призыв Мираака — лично. Но делать с этим знанием он ничего не будет — ему нравится. Интересно.**
Апокриф прилежно ложится под ноги сотнями книжных страниц. Статичный мир без времени, ветра и изменений. Искатели, наблюдатели… Тени сошедших с ума других смертных. Понятие дня — относительно. Невозможно устать. Невозможно уснуть. Апокриф. Тусклое зеленое небо. Молчаливое присутствие Принца. Мираак удивлен, когда утыкается носом в дубовую дверь. В первую очередь он, конечно, удивлен тем что она — дубовая. Пахнет деревом, ложится под руку — деревом. Мирааку даже невольно приходит мысль попробовать ее на зуб — точно ли дерево? Скрип не смазанных петель не повисает в воздухе. Он звучит: начинается, продолжается и заканчивается, — не статичен. Помещение — знакомо и все же нет. Смесь тех мест, где доводилось поспать тогда, во Вторую Эпоху (какая сейчас?….). Окно. Мираак подходит ближе, касается рамы — дерево, стекло, дерево. Толкает ее наружу, не особенно на что-то надеясь, но… лес. Лес около города Некрома. Убогий стул. Кровать. Полки — без книг — и это даже удивительно. — Расскажи мне атморские сказки, Мираак, — горячее дыхание касается кожи у уха. Мор? Разноцветные глаза. Россыпь веснушек. Спутанные темные кудри. Человеческий аспект Хермеуса Моры — Морвен, во плоти. Мираак уже давно научился отличать когда Принц выглядит как аспект, а когда это сам аспект, но все еще Принц. — Сказки? — Все рассказывают сказки, — всегда близко. — Я расскажу тебе атморские сказки. Быть интересным. Всегда близко.