***
— Как же иногда бесишь, Малявка! Кто хватает лезвие голой рукой? — Блондин выкрикнул без злобы, с упрёком старшего брата, пошатался на месте задумчиво, сверил меня голубыми глазами. — Ты совсем плоха после недавней процедуры, держи нож крепко. — Мозолистые руки сомкнулись вокруг нежных моих, заставили рефлекторно сжать все мышцы — пальцы казались твёрже камня, и взгляд учителя тоже. Он смотрел оценивающе, ни капли недовольства. Превосходный солдат и стратег, обученный ведению боя в любых условиях и с любым видом оружия. В ближнем бою использовал тулизанскую технику боя на ножах, которой он в совершенстве обучен и которой пытался обучить меня. Хмыкнул, важно оценивая глубокий порез на внутренней стороне моей ладони — схватил грубо, невидимо вдохнул аромат пунцовой жидкости. Он был странным всегда, даже до того, как Вескер ввёл ему вирус Биркина. И это меня притягивало. Мягкий язык прошёлся по выступившей дорожке крови, военный улыбнулся ехидно, и передние зубы слегка облачились в алый. Мощное тело застыло напротив широкого стола, его владелец не сводил с меня похотливого взора, но он меня не тревожил, лишь забавлял. Стейк с кровью упал на белую тарелку, растëкся по ней, как краска на выстиранной рубашке, пахнул железом и вкусностью — Джек заказал то же самое, и пахнул так же. Отложив трапезу, он задорно обработал мою рану на руке антисептиком, улыбаясь, — ему нравилась такая резкость, напоминала одного смазливого ученика из прошлого. Снова смерил строгим взглядом пресечëнных шрамами глаз — я неловко растянула губы, флиртуя. — Мне надоело быть твоей нянькой, медбратом и охранником, — выпалил, притягивая к губам бумажный стаканчик с кофе. — Хочешь уйти? — Цокнула хитро, и мои большие круглые глаза ещё больше округлились в ожидании ответа. От меня несёт ладаном, ванилью и табаком. Наёмник морщится от таких запахов — слишком для него. Для нежной малявки, вроде меня, полагаются не менее нежные ароматы, может, цветочные, и он терпит эти восточные ноты, сцепив зубы, — теперь они навсегда ассоциируются со мной. — Никогда. — Бывший майор искусно ухмыльнулся, когда я откусила шмат от непрожаренного стейка, струйка тёплой крови стекла с клыков — внутри него всё задрожало, но быстро притупилось от воспоминаний о Вескере. Я доела жирное мясо спешно, — впереди ждала очередная сдача крови и рутинная работа лаборанта. Полезна и заменяема одновременно — я была рада, что ко мне приставили охрану, но Джек что-то скрывал, а вскоре, нарушив обещание, исчез. И я решилась тоже.***
Выстрел выключил лившуюся водой не мою память на время, пуля столкнулась с лезвием топора, сбивая его в полёте. Бабка отшатнулась, потянувшись за новым. — Ты видел? — Я слишком восхищенно кинула агенту, когда его пуля свистнула заключительным для противника аккордом. Залезла ей прямо в лоб глубокой трещиной, с темнотой из него полезли бы щупальца паразита, но этот умер окончательно. Быстро пришла в себя, вспоминая, что такая хрень живёт и во мне тоже, а когда захочет сожрать мой мозг — лишь вопрос времени. — Да, неплохо. — Улыбнулся вяло, потрепав рукой по плечу, словно похвалил вернувшегося с гулек кота. — Не забывай следить за патронами, чтоб перезарядка не застигла тебя врасплох. — Смотрит уже знакомо оценивающе, как отец на ошалевшую дочь, хочет отцепить меня от себя, но почему-то не может — всё то же чувство долга, клеймом впечатанное недолгим полицейским прошлым — помогать, защищать, подозревать. — У тебя есть какой-то питомец? — Выпаливаю беззаботно, переступая вонявшую болотом и тиной мёртвую псину, струйки слюны слипали её смоляную шëрстку, покрывавшую неестественно широкую пасть с белоснежными зубами. Леон странно дёрнулся от такого вопроса, зыркнул на меня, как на прокажённую, не смотрел так даже на бабку, носившую на поясе набор топоров, точно связку ключей. Половиной сознания я всё ещё была в воспоминаниях Яры, слишком беззаботные моменты всплывали на поверхность, успокаивая. Она любила виски и вишнёвый сидр, властных мужчин и документалки об эпидемиях. Я ненавидела ягоды, сидеть подолгу на одном месте, а романтика витала только в моих мечтах. «Чужая память… И тело тоже?». Идентичное моему, но это не я. С ужасом понимала, что это столкновение сознаний сопровождается не борьбой, но умиротворением — всё сливалось воедино, и мне казалось — различий у нас мало. — Только ты, — Леон щëлкнул языком, отчеканив, впервые ухмыльнулся не через силу, и я прозрела, мощно, но шутливо толкнув его в бок ладонью. Немного покряхтев, он не стал расспрашивать в ответ, и мне становилось не по себе от мысли, что после доклада со штаба он знал обо мне больше, чем я. Подпрыгнув на месте одновременно со взъерошившейся рыжей кошкой, юркнувшей со столешницы вниз к выходу, я шмыгнула к подвесным ящикам, отворила скрипящую дверку. Леон что-то бормочет на фоне, как дед, осматривает дом, в котором уже точно был до того, как нашёл меня и дробовик. Нужно было всего лишь запрыгнуть в выбитое окно, срезать путь к ратуше, перед которой свалилась башня, чтобы преградить путь агенту, но ему пришлось замешкаться, ударить меня по рукам. Я выронила мелкий разноцветный пакетик, зыркнула на американца криво, подняла упаковку со ржавой раковины и упрямо нырнула в неё пальцами, поймав чужое злобное негодование. Я уже всё это видела — Леон был не первым мужчиной в жизни Яры, осуждающе контролировавший каждый шаг. Смотревший косо, мельтешащий на периферии зрения. — Совсем поехавшая? — Выплюнул фразу резко, но больше не брался отнимать у меня еду. Голод мечется в груди, животе, голове — этому телу хочется мяса, конфет, сидра, — пару разноцветных горошинок оказываются во рту, Кеннеди злобно цокает, неосознанно трогает бутылочку лекарства в кармане — почему-то боится, что я умру. — А если это крысиная отрава? — Это обычное шоколадное драже. Обожаю шоколад. Ещё и молочный! — Клацаю языком и стучу пальцами по пыльной столешнице, наверное, с виду схожу с ума, но, на самом деле, чувствую себя как дома. Леон привычно хмыкает, покрывается густой бронёй размышлений, боится пропустить в голову что-то ещё и молча смотрит, как я поедаю разноцветные кругляшки, наверняка, просроченные. Улыбаюсь глупо, смотря на озадаченного агента, язык окрашивается в синий от красителя, — рассматриваю старые упаковки хлопьев с пёстрыми рисунками, наборы плотно затворенных специй, непонятную крупу в банке, в которой завелась моль. Когда мой дедушка умер, а бабуля переехала в квартиру, наш брошенный дом в пригороде выглядел почти так же перед продажей. Фотки там получались отменно-мрачными. Я незаметно усмехнулась, чувствуя, что память нового тела не пыталась вытолкнуть мою собственную — но всё перемешивалось, как в блендере, выхватывались тусклые фрагменты. Больно и смешно, как в фанатских фанфиках — передо мной мечта многих девчонок, слепленный из компьютерной графики паренёк, но в этот раз — настоящий, грязный, потный, напряжённый и подозревающий. Я не знала, попала в рай или ад, так как никогда не была религиозной, но расстилавшийся вокруг мир был занятным, как игровые квесты, только умереть можно было по-настоящему. Может это мой выход? — Отогнав пугающие мысли, я снова взглянула на агента. Во рту вертелся сладковатый привкус шоколада, дразнил чувствительные дëсна лёгким покалыванием, на коже шеи теплились остатки затхлого парфюма — моего или Леона — мне нравились исключительно мужские ароматы, Яре тоже. Что с ней стало? Что стало со мной? — Я не спрашивала, не было у кого, не нашлось бы внятных объяснений. «— Что с тобой стало? Ты не выходила на связь с тех пор, как прибыла. Культисты говорят, что поймали какую-то девчонку — я даже не знаю, как ты выглядишь! А ещё потерял колбу с доминантным образцом, — Мендез нашёл мой тайник. Теперь я бесполезен, мы не сможем помочь друг другу…» — Перед лицом мелькнул тусклый экран телефона, стандартный айфоновский интерфейс со светящимся входящим сообщением, подписанным коротко: «Сера». Мелькнул не в реальности, а в памяти, на блесну любопытства словившую ещё одно воспоминание. Я видела, как Яра сжимала дрожавшими пальцами чёрный чехол, чернота застилала пространство и взор, восприятие дрожало и шаталось от животного страха — кто-то гулко колотил дверь, за которой она пряталась. Вспышка паники пробралась через память, дотянулась скользкими щупальцами до реальности, и я шумно открутила поржавевший кран, умылась хлынувшей жёлтой водой, вонявшей железом. — Объелась? — Обводит задумчивым взором брошенную на столешницу пачку конфет с испанским логотипом, быстро меняет выражение лица, замечая, что мне правда плохо. — В порядке? — Леон подходит ближе, иногда кажется, его тянет ко мне не просто так, как моль к свету, и он мог сжечь крылья. — А ты? — Поворачиваюсь к нему всем торсом, скомканным в отвращении лицом, по которому капли леденящей воды стекают вместе с частицами стойкого тонального крема. Он дышит слишком близко, слышно даже, как натренированное сердце ритмично толкается в крепкой груди. Становится ещё больше не по себе. — Вопросом на вопрос… — тихо констатирует, отводя глаза куда-то к треснувшему плинтусу. — Значит, что-то вспомнила. — Внимательный, как поисковая псина, — я отметила про себя, и внутри щелкнуло довольство. Я любила таких людей, не упускающих детали, зорких и по-своему назойливых. Невольно остатками разума Яры вспоминала майора Краузера. Он приходил в предоставленную ей квартиру на втором этаже лаборатории часто без спроса, заставал готовящей лапшу в устричном соусе: добавляла побольше красного перца, чтоб ему пришлось по вкусу. Он через раз трещал о своём младшем ученике строгим голосом, призрачным сочувствием окутывал рассказ о том, как тот стал агентом США не по своей воле, ругал правительство за собственную судьбу. Яра не представляла, что на тот момент уже была связана с Леоном Кеннеди по-своему. Но точно не надеялась познакомиться с ним лично. Этого уже не случится. — Я не успела встретиться с Луисом… Со мной (Ярой, — едва не назвала себя в третьем лице) сделали что-то ужасное, когда я прибыла. Поймали, повалили в ратуше… — Невольно закашлялась, когда комок воздуха бахнул по горлу возникшим нервным комом. Темнота пожирала разум так назойливо при попытках только подумать о том, что произошло до моего пробуждения, до того, как личность испанской девчонки перекрыла моя. Леон не дал закончить рассказ, понимал без слов или знал, чувствовал на клеточном уровне мой дискомфорт — хотел, чтобы я снова болтала о шоколаде и студенческом обмене — хотя для Яры последнего не было, она уже работала в корпорации, уже решилась сбежать с неё. Домой — в ловушку. — Мы со всем разберёмся. — Успокоил немного сухо, но быстро смягчил наставшую недосказанность аккуратным прикосновением руки. Обнажённые фаланги пальцев беззвучно приземлились на мою покрасневшую щеку, тепло прошлись по уголку губ. — Помада размазалась. — Голос мужчины немного дрогнул, было заметно, подобных моментов неловкости он давно избегал, но теперь почему-то не мог противиться. Я больше не дрожала, засмотревшись на этот сосредоточенный взор серебристых кристалликов, замерших в тревоге и мечущемся непонимании, схватилась за натруженную ладонь в перчатке, крепко сжала, не решаясь прервать невыносимый зрительный контакт. В животе впервые за долгие годы заметались дохлые бабочки, — но это всего лишь хищная тварь под моим сердцем. — Что ты обо мне знаешь? — Выпалила, заставляя агента прийти в себя, немного отстраниться, но не сократить дистанцию. Нахмурил брови привычно — скоро полезут морщины на лбу. Не хотел говорить об этом, надеялся держать в себе, как преимущество, но своим молящим взглядом напуганного птенца я не оставляла выбора. — Мендез. Твоя фамилия. «Амбрелла» — место работы. Ты сбежала с этой глуши в семнадцать, своими силами закончила университет в пригороде Мадрида, прошмыгнула как-то в уже разваливавшуюся компанию. А когда её окончательно довалили — осталась работать на остатки скомпрометированного начальства. В досье ты числишься важным объектом, тебя явно приметила какая-то важная, подлая шишка. Но, видно, у тебя там дела стали совсем плохи, раз ты решила свалить. — Отчитался с открытой досадой, взгляд и рука снова вильнули вниз. — Хочется верить, что ты тут ни при чём. Просто такая же жертва. — Сжался устало, потирая виски — внутренний конфликт не давал покоя, выбивал остатки итак едва державшихся в мышцах сил — ситуация со мной напоминала ему об Аде. Колючий отголосок прошлого, предательница, притворявшаяся помощницей — не хотел повторять этот сценарий. — Нужно идти дальше, — сдвинулся с места резко, не желая продолжать диалог, но разговор был не окончен. — Фанатики сбегутся быстро, если нас услышат, а ещё хуже — псины. — Ты прав. — Не сопротивляюсь, хватаясь за руку выпрыгнувшего в выбитое окно агента. Он виляет между руин посыпавшегося здания — жалкая попытка остановить танк по имени Леон Кеннеди с его упрямством и железным самообладанием. Парень молчит, шаркая обувью, вечерний туман белой пылью вздымается по пояс, создает впечатление нереальности. Мне всё ещё больно и холодно внутри, хочется простого тепла, ответов, покоя — думаю о Луисе и Джеке, вскользь нехотя вспоминаю сомкнувшиеся в досаде губы Вескера. Цепляюсь нитками воспоминаний за всех этих ранее игровых персонажей, — нервно хихикаю от абсурда, Леон с трудом оборачивается разок. Он толкает тяжёлые отворенные двери бывшей ратуши с натужным скрежетом, ныряет в окутанное дымом и мягким свечением здание, вваливается в соседнюю комнату, спешно минуя до боли знакомый алтарь. «Yara» — виднеется на кровавой поверхности, покрытой копотью, вырезано ножом прямо как во сне. Сгибается вдвое напротив массивного клыкастого черепа какого-то существа, напоминающего тролля, истошно кашляет, хватаясь за живот — я хватаюсь за коричневые ремни на его водолазке, тяну к себе, не давая Леону упасть, трясусь, как окатанная холодной водой, когда он демонстрирует пунцовое пятно, густое, смешавшееся со слизью из легких, прилипшее к ладони. Ноги подкашиваются вместе с крепкими ногами американца, когда мы оба оседаем на пол — ему больно и он сопротивляется, усиливая боль втрое — я чувствую подкоркой мозга. Миловидные глаза сомкнуты вместе с бледными губами, — мне так же больно, колет, ноет внутри не только от страха, будто кто-то хлещет хвостом по рёбрам. — Хватит… — Шиплю, впившись лбом в обтянутую кобурой грудь Леона, и он пугает меня, делая шумный рваный вдох, распахивает веки, как тяжелые ставни, смотрит тяжело на то, как я не отпускаю лямки его экипировки. Дробовик громко брякает, ударяясь о бетонную стену при каждом движении. Невыносимое тянущее ëрзанье уходит, сменяется гнетущей тишиной, разбавляемой треском свечей. Всё ещё слышу его сердцебиение, горячее дыхание напрягшегося тела, чьи-то шаги на улице. — Как ты это сделала? — Он смотрит с выхватываемым в мелком свету страхом, но не отталкивает, всё ещё сидя на холодном полу в непонятной для себя близости. Паразит в его теле свернулся в клубок, урча. Я мотаю головой в непонимании, — на улице слышится чьё-то мычащее напевание, шум экипировки и лечебных баночек. Торговец. Наконец-то отпускаю чужую кобуру, провожу трясущимися онемевшими пальцами по начавшим розоветь губам агента, он молча наблюдает, почти задерживая дыхание. — Кровь размазалась.