Amo te, ergo existo.

       Дни тянулись невыносимо медленно. Что за коварство времени – несчастью свойственно длиться бесконечно долго, а моменты радости пролетают столь стремительно и незаметно, будто их и не было вовсе.        Минуло больше года с того момента, когда он вынужден был проститься с Джоном. Сперва, Пятница пребывал в добром расположении духа, был полон надежд и покорно ждал. Он никогда не отказывал себе в невинном удовольствии присматривать за Ватсоном издалека и с величайшей нежностью в своём вновь бьющемся сердце умилённо наблюдал за каждым действием возлюбленного. Джон довольно быстро оправился, самочувствие его было прекрасным, старые раны почти не давали о себе знать, лишь в дождливую погоду случалось заметить лёгкую хромоту в его походке и сопутствующую трость в руке. И виной тому Пятница, именно он стрелял в него. От этого становилось скверно, подступала тошнота. Смириться с тем, что он причинил Джону боль – пусть и находясь в беспамятстве - давалось тяжело. Ватсон, разумеется, не помнил об этом, но и в противном случае вряд ли держал бы за это обиду. Он ласково улыбнулся бы и сказал; «Ну что за глупости, ты не должен думать об этом».        Прежний оптимистичный настрой Пятницы начал ослабевать, и он злился на себя за это. Джон не сдавался и верил вопреки всему, Пятнице стоит последовать его примеру и набраться терпения, нельзя торопить события. Он продолжал следить за ним, но уже без улыбки.       Затем сознание его преисполнилось откровенно мрачными настояниями, подавлять которые становилось всё проблематичнее. Джон очень сблизился с Холмсом, всюду таскался за ним, подобно преданной собачонке, и это выводило Пятницу из душевного равновесия. «Почему он не вспоминает обо мне? Почему не старается? А что, если вспомнил, но теперь ему лучше без меня? Как я узнаю об этом?».        Всё валилось из рук. Да и увлечься чем-то надолго не получалось. Тревожные мысли не давали покоя. Всю прошлую свою жизнь Пятница посветил изучению технологий воскрешения, но тогда он много работал не ради своего удовольствия, а чтобы дать самому себе шанс вернуться из загробного мира, потому как знал, что очень скоро туда попадёт. Теперь же мотивации для продолжения каких-либо исследований и научных практик у него не было. Ему не удавалось придумать себе конкретной цели, чтобы занять свои мысли хотя бы временно и скоротать мучительное ожидание. Пятница не мог вернуться к семье, ведь для всех он был мёртв, они уже оплакали его, и неизвестно, как сказалось бы на них новое потрясение. Основным его занятием стала слежка за Джоном и его новым талантливым другом, который в одиночку стоил больше, чем весь персонал Скотланд-Ярда. Пятница укорял себя за крепнущую в нём злобу. Этот человек ни в чём не виноват, он друг Хадали, и согласился присматривать за Джоном лишь по её просьбе. Стоит быть благодарным ему. Из-за всех новых негативных чувств, зарождающихся в нём, Пятница боялся стать тем человеком, которого Джон не узнает, и лгал самому себе, стараясь притвориться, что не погибает от безумной ревности. _______________________________        Третий день идёт дождь. Джон плохо спит по ночам из-за ноющей тупой боли в ноге. Он не помнит, при каких обстоятельствах были получены раны, от которых на его теле остались многочисленные шрамы. Врач, у которого он наблюдается, объясняет это полученной в Афганистане контузией. Джон и сам является отличным медиком, по этой причине он и был отправлен в зону боевых действий, чтобы в случае необходимости оказать первую помощь старшему военному составу. Тревожиться о здоровье солдат не приходилось, их заменили мертвецами. Но и некоторым из них требовалось техническое обслуживание, чем по совместительству так же занимался Джон. Вот только сам он абсолютно ничего не помнит о том периоде своей жизни. Рядом с ним взорвался мертвец-камикадзе, начинённый взрывчаткой, Ватсон едва не погиб. По крайней мере, так ему сказали. Спорить не приходилось, всё представлялось довольно логичным. Но кроме этого момента из его памяти будто бы стёрлось ещё что-то крайне важное. Джон хорошо помнит родителей, их дом, своё детство, проведённое за учёбой… Но воспоминания фрагментарны, им будто не достаёт некого связующего звена. Иногда это не кажется очень уж значительным, но выдаются моменты, когда это неведенье становится невыносимым, причиняя крайней степени дискомфорт.        Джон сидит в кровати, локтями уперевшись в колени и обхватив ладонями гудящую голову. Он жмурится, словно от боли, впрочем – так и есть. В такие ночи, когда нога не даёт уснуть, а мысли хаотично кружатся в бешеном хороводе, становится действительно больно из-за того, что не удаётся ухватиться за то фантомное нечто, которое расставило бы всё на свои места. Иногда кажется, что почти получается зацепиться за него, Джон будто наяву улавливает запах сигарет незнакомой марки, которую он прежде, кажется, и сам потреблял, но позабыл название. Кто-то курит в кровати, пепел сыплется на простынь, и Джон ворчит, что эта небрежность однажды приведёт к пожару. Этот кто-то смеётся, и холодные руки тянутся к лицу Джона, он почти ощущает их прикосновение, но видение тут же рассеивается, подобно дыму, не оставляя ни следа.       Если бы не Холмс – Джон, должно быть, тронулся бы умом. Работа сыщика помогает отвлечься, но этот эффект всегда спадает после разрешения загадки, и Ватсон вновь уходит в себя. Приступы ностальгии по неизвестности происходят всё чаще и каждый раз мучительнее прежнего. Уютная комната, залитая мягким утренним солнцем, мятое постельное бельё, белокурые пряди волос, Джон скользит по ним кончиками пальцев, чья-то хитрая ухмылка напротив его лица и снова мелодичный смех. Он часто приносит кому-то алые розы, но не букетами, а по одной, без обëртки - такая сложилась традиция. А что, если у него была возлюбленная, но он о ней позабыл? Почему она не ищет его? Что с ней стало теперь?... Видения преследуют его, они навязчивы, но крайне рассеянны и не схематичны, как дребезги разбитого стекла – такое сравнение, пожалуй, будет уместным. Джон режет о них руки, пытаясь собрать. Ощущения сладострастного тепла сменяются резким зловонием сточных вод, металлическим привкусом крови на губах и отчаяньем – таким ясным, что у Джона начинаются приступы паники. Тело его лихорадочно сотрясается, воздуха в помещении не хватает, он вскакивает с кровати и, спотыкаясь, бежит к окну, чтобы распахнуть его настежь. Нервно хватаясь за края подоконника, он подаётся вперёд, будто намереваясь сигануть вниз. Порою так и хочется поступить – до того страшно ему становится от этих необъяснимых и гнетущих чувств, которые он, несомненно, уже переживал когда-то. «Что же настолько ужасное могло произойти со мной? Как я выжил после этого?». Затем он ещё несколько дней проводит в полубреду от подскочившей температуры и не поднимается на ноги. Миссис Хадсон – хозяйка, у которой они с Холмсом арендуют комнаты, готовит ему куриный бульон и меняет компрессионные повязки для охлаждения головы. _______________________________       Примерно раз в месяц Хадали приходит навестить его. Она всегда знает, в какой момент возможно застать Пятницу в его старой комнате. Ей хорошо известно всё, через что он теперь проходит, от этого ему легко с ней говорить. Он не пытается стать для неё другом, Хадали и не нуждается в этом, но Пятница каждый раз благодарен ей за визит. Однажды она приносит радостную новость о том, что Джон вспомнил её. Они случайно встретились на улице, и Ватсон остановился, чтобы заговорить с ней. Хадали постаралась скрыть удивление и вела себе непринуждённо. Из речи Джона она поняла, что он помнит далеко не всё, лишь общие обрывочные инциденты. По его мнению, они с Хадали знакомы по долгу службы, так, по сути, и есть. О Пятнице он не обмолвился. Его разум будто нарочно блокировал все воспоминания, каким-либо образом связанные с ним, и корректировал обстоятельства так, чтобы избежать его фигурирования. Но то, что он вспомнил Хадали – само по себе уже являлось значительным прогрессом. Это укрепило надежду.       Позже принесённая Хадали весть носила роковой характер. - Джон вскоре намерен жениться.        Лицо Пятницы сперва выглядит так, будто Хадали произнесла эти слова на незнакомом ему языке, затем он задумчиво хмурится. - Он встретил девушку по имени Мэри и, кажется, влюблён в неё. Ей пришлось обратиться за помощью к Холмсу, так они и познакомились. - Я должен увидиться с ним. - Нет, время ещё не пришло. Так ты можешь лишь навредить ему.        Пятница чувствует себя преданным. Он почти неделю не выходит на улицу, решив покончить со слежкой. Он оскорблён и задумывается о том, чтобы покинуть город и больше никогда не вернуться обратно. Но любопытство берёт верх.        Мэри оказывается хрупкой, привлекательной блондинкой невысокого роста, одетой с безупречным вкусом, но скромно, как подобает приличной леди. Утончённое лицо её бледно, большие голубые глаза светятся одухотворённостью и добротой, когда она смотрит на Джона, идущего с ней под руку. Пятнице думается, что ему показалось, но присмотревшись к ней более внимательно, он убеждается в том, что Мэри имеет чрезвычайную схожесть с его собственным внешним обликом. Её волосы точно такого же оттенка, разрез глаз идентичен, даже сами черты лица, движения и манеры напоминают Пятнице самого себя. Довольно причудливое выходит совпадение. ________________________________        Джон испытал влечение к Мэри с того самого мгновения, когда впервые увидел её в их с Холмсом гостиной. Он уловил в её существе нечто болезненно знакомое и привычное, словно им уже доводилось встречаться прежде, возможно, так и было, Ватсон не решался утверждать, ведь часть его прежней жизни по-прежнему оставалась недосягаема для него.        Мэри ласкова и нежна с ним, ему нравится любоваться ею, держать её изящные руки в своих, но первое впечатление вскоре ослабевает. Сперва он полюбил её так отчаянно, будто наперëд знал о её существовании и обожал как бы заранее. Теперь же вдруг ему стало казаться, что он обознался. Разочарование это было абсолютно беспочвенно, Мэри не дала ни малейшего повода для этого. Ватсон вновь ощутил себя разбитым и опустошённым, но вида старался не подавать, опасаясь оскорбить тем самым прекрасную девушку, которая вскоре по обоюдному согласию должна была стать его женой. Но чего-то в ней не хватало. Точнее – чего-то не хватало Джону, чтобы возродить то святое восхищение, испытанное им при самом первом взгляде на Мэри.        Прекратившиеся на короткий срок приступы возобновились и протекали ещё тяжелее, чем ранее. Он видел Мэри в гробу, но в то же время сознавал, что это не она. Затем она размыкала веки, но взгляд её был отрешён, как у мертвеца. Бледно-серое лицо её стремительно истощалось, заостряя углы скул и подбородка, синяки под глазами становились темнее, кожа вдруг начинала тлеть и осыпаться гнилостными ошмётками, волосы редели и осыпались, обнажался череп, глазницы уже стали пусты, нижняя челюсть более не поддерживаемая разложившимися мышечными тканями отвисла и вдруг сорвалась. Джон просыпался с криком весь в холодном поту и в ознобе. Из глаз его в подобные моменты всегда лились бессознательные слёзы по кому-то, когда он когда-то похоронил.       Мигрень стала неотступной его спутницей и порою так обострялась, что свет мерк перед глазами. Очередной, уже ставший привычным её удар некстати застигает его по пути к дому Мэри. Ватсон старался как можно чаще гулять пешком, надеясь, что это поспособствует улучшению самочувствия, но в этот раз ему пришлось пожалеть о том, что он не взял экипаж. Он стремится добраться до ближайшей скамьи, чтобы перевести дух, но ослабшие вдруг ноги отказываются подчиняться и предательски заплетаются, будто у пьяного. Прохожие, должно быть, так о нём и думают. Час уже поздний, любителей спиртного в округе шляется полно, и связываться с такими не всегда безопасно. Вдруг чьи-то руки подхватывают Джона под локоть и подводят к скамье, затем помогают сесть. - Вы в порядке?        От звука этого голоса у Ватсона ёкает сердце. Он отзывается успокаивающим эхом где-то в подкорке головного мозга, в глубине самого сознания, затрагивая самые чувствительные его струны, которые с трепетом приходят в движение, затмевая терзающую мигрень. Она покорно отступает на задворки и деликатно прикрывает за собой дверные створки. Джон оборачивается к человеку, присевшему рядом и всё ещё державшего его под локоть. Он на краткий миг видит перед собой Мэри. Незнакомец лишь похож на неё и – стоит отметить – довольно сильно. Джон невольно хмурится, сосредоточенно рассматривая его, словно сомневаясь в том, что собственное зрение не изменяет ему. Должно быть, он сходит с ума. Полученная контузия тому виной, не иначе. Вероятно, теперь во всех людях он обречён видеть неизвестный призрак. Пленительная красота незнакомца хоть и имеет схожие черты с лицом невесты Джона, но дополнена иного рода шармом, нежели просто хорошенькое женское личико. Прекрасные глаза цвета океана – и столь же глубокие – обеспокоенно взирают на Джона со столь искренней тоской и нежностью, так завораживают, что становится дурно. Ватсону хочется стать кораблём и потерпеть крушение в этих глазах, затонуть, опуститься на самое дно. Он ошарашен и не может отвести от него сосредоточенный взгляд, даже моргнуть боится, опасаясь, что призрак этот вдруг развеется. Протянуть бы к нему руки, дабы убедиться в его материальности, но вместо этого Ватсон крепко сжимает кулаки на своих коленях. Разум на диву быстро присмиряется, умиротворение окутывает всё существо Джона в присутствии этого человека. Он вдруг сознаёт, что смотрит на него так долго, что это уже неприлично, и нехотя переводит взгляд под ноги. Он определённо утрачивает последнюю связь с реальностью, требуется в экстренном порядке принять какие-либо меры. - Немного болит голова, но не беспокойтесь обо мне, скоро пройдёт. - Вы не выглядите здоровым, – с сочувствием произносит незнакомец, - я мог бы поймать экипаж и сопроводить вас до больницы. - Нет, это лишнее. Мне просто нужно немного посидеть. - Тогда я побуду с вами, если вы не возражаете. - Конечно, благодарю. - Вы направлялись куда-то? - Да, я шёл к своей… кхм… - Джон запинается, ему почему-то кажется неправильным сейчас упоминать о Мэри, - невесте. - Вот как.       Джон тайком косится на незнакомца, чтобы увидеть его реакцию, и сам не понимает, чего ждёт. Волосы переливаются серебром в тусклом свете фонарного освещения. Незнакомец выглядит таким печальным и несчастным, что Джон и сам вдруг отчётливо распознаёт в себе ту же самую грусть. Он больше не смотрит на Ватсона, взгляд его обращён куда-то в незримую даль. - А вы не торопитесь? - Ничуть. - Знаете, наверное, не стоит мне к ней идти, - неожиданно для самого себя произносит Джон, хотя планировал лишь подумать об этом, но никак не озвучивать. - Не в таком же состоянии. - Нет, я не об этом. Вообще не стоит. Никогда. - Вы не уверены, что любите её? - Так и есть. Мне жаль обманывать её. И себя. Просто…        Джон давится словами, пытаясь проглотить их, но они так и рвутся наружу, с чего вообще эта откровенность, как же глупо, этот человек, должно быть, уже счёл его чудаком, если не сказать хуже. - Простите… - Не стоит извинений, говорите. Я готов выслушать всё, что вас тревожит.       Джон осмеливается вновь встретиться с незнакомцем взглядом, но тут же сожалеет об этом, потому что буквально падает в этот манящий омут. Горло его пересыхает, подступают слёзы. Он, как никогда прежде, сознаёт вдруг, насколько серьёзно болен его рассудок. - Мне нужно идти.        Порывисто вскочив, Ватсон быстрым, уверенным шагом уходит прочь и не смеет обернуться.        Ночь проходит без бреда и жара, но от того не более легко. Джон заставляет себя думать о Мэри, но светлый образ её затмевает печальный и прекрасный незнакомец. Ватсон будто знал его уже очень много лет, просто позабыл об этом. Снова в полусне чьи-то худые до невозможности руки тянутся к нему, ласкают, убаюкивают. И кажется всё это таким естественным, привычным и родным…        А утром миссис Хадсон сообщает ему о том, что к нему явился посетитель. - Вы вчера забыли у скамьи свою трость.        Стоящий на пороге гостиной незнакомец протягивает оцепеневшему Ватсону упомянутую вещь. - Как вы узнали мой адрес? - Оу, мне так неловко говорить об этом. Вчера вы были не в себе, как мне показалось, и я проследил за вами, чтобы убедиться, что вы благополучно доберётесь до дома. Простите мне мой странный поступок. Что ж, я пойду. Всего вам доброго. - Постойте! - поспешно протестует Джон и сам не понимает, почему так испугался того, что этот человек сейчас вновь исчезнет, - спасибо за трость. И за то, что вчера помогли мне. Я… эм… собираюсь сходить позавтракать в кафе через дорогу. Не составите ли вы мне компанию?       Лицо незнакомца становится ещё великолепнее от расцветшей на нём улыбки. Джон бессознательно улыбается и сам. ______________________________________       Пятница действует с ювелирной аккуратностью, он не допускает ошибок, не затрагивает тем, которые могли бы стать катализатором. Он пошёл на крайние меры, установив непосредственный контакт с Джоном, за этим крылся великий риск, спешка могла навредить планомерному процессу восстановления, но терпеть не осталось сил. Да, Джон терпел, но он хотя бы имел возможность всегда находиться рядом с Пятницей, пока его душа блуждала в потёмках.       Приходилось наперёд продумывать каждую свою реплику, но с этим проблем не возникает. Основная трудность, с которой теперь столкнулся Пятница, заключалась в другом. Титанических усилий стоила сдержанность, которую он соблюдал. Быть так близко к нему, не смея взять за руку и обнять, оказалось ещё мучительнее, чем вести наблюдение на дистанции. Страдать – давно вошло в привычку. Он буквально сгорал изнутри.        Общение завязалось непринуждённо и само собой. Как и в самом начале - основополагающей темой стала медицина. Джон рассказал, что планирует стать практикующим врачом, когда сам окончательно поправится. О природе своего недуга он в конкретику не вдавался, упоминал лишь частые головные боли и бессонницу, но ему всегда плохо давалось враньё. Или же Пятница просто слишком хорошо изучил его. Он прекрасно понимал, что о многом Джон не договаривает.       Странно было, что Ватсон не спросил имени своего нового знакомого. Это не произошло ни за завтраком, ни в последующие частые встречи, которые по собственной инициативе назначал Джон. Он так же старался быть сдержан и не фамильярничал, придерживаясь некой официальности, словно вёл разговор с пациентом. Но Пятница был слишком чуток, чтобы не замечать застенчивости в том, как Ватсон отводит взгляд.        Душа Пятницы вновь начала озарятся яркими красками, тьма расступалась при каждом новом и долгожданном свидании. Пусть нельзя касаться, это можно перенести, лишь бы он только продолжал говорить с ним. Всё это навивало томные воспоминания о первом их признании. Пятница успел позабыть о том, как трогательно выглядит Джон, когда смущается. - Вы очень милы, - нарочно подчёркивает Пятница, в очередной раз заметив, что Джон слишком долго и задумчиво любуется сидящим напротив собеседником.        Джон вздрагивает, вернувшись в реальность из мира своих грёз. Так получается само собой, безотчётно. Он снова хмурится, пытаясь скрыть своё волнение, опускает взгляд и неловко хватается за чашку с остывающим кофе. - Что сейчас занимает ваши мысли? - Пустяки.        При сложившихся обстоятельствах Пятница не может позволить себе сделать первый шаг, ему категорически запрещено проявлять инициативу, так Джон только лишь сильнее запутается. Он всё отчётливо видит и всё сознаёт. Джона тянет к нему, но он борется с собой, это можно понять. Его всегда страшили собственные чувства, а теперь он и вовсе дезориентирован настолько, насколько это вообще возможно.        Они вместе посещают общественную библиотеку, Пятница проводит его к самым отдалённым стеллажам и показывает редкие книги по анатомии, о наличии которых, возможно, не ведают и сами библиотекари. Пятница приподнимается на цыпочках и тянется к верхней полке, приметив знакомый корешок. Джон хочет помочь, и ладони их нечаянно соприкасаются. Ватсон тут же отдёргивает руку, как ошпаренный, позабыв даже попытаться сохранить самообладание, а Пятница оборачивается к нему и смотрит долго, испытующе. Он не задаёт вопросов, потому как у Джона, фигурально выражаясь, всё написано на лбу. Ему даже становится жаль его за все причинённые неудобства, и Пятница оставил бы его в покое, если бы не знал наверняка того, как счастлив Джон может быть рядом с ним.        Наконец, Ватсон не выдерживает. Он медленно приближается, вынуждая затаившего дыхание Пятницу в плотную прижаться спиной к стеллажу. Его округлившиеся от волнения, жадные и глубокие глаза пристально наблюдают за Ватсоном, в котором внезапно всё переменилось, зрачки его расширились, всё тело напряглось, подобно заведённой пружине, он сделался похожим на хищника, готовившегося напасть. Пятница уже давно напал бы первым, если бы только мог, но сейчас он волен лишь ждать. Вдруг Джон рывком хватает его за плечи и целует с такой напористой страстью, что у Пятницы подкашиваются колени. Всё в нём вспыхивает за долю секунды, он задыхается от неукротимого вожделения и жажды столь сильной, что хочется вопить в голос. Он отвечает на поцелуй, подаётся всем трепещущим телом вперёд, в объятия Джона и бесконтрольно, мёртвой хваткой вцепляется в его спину.        Но Ватсон вдруг резко отталкивает его от себя с отвращением и яростью в горящих глазах. Затуманенный разум Пятницы отказывается понимать произошедшее. Дрожащие губы его полуоткрыты, по щекам текут слёзы, жалостливые, помутневшие глаза взирают на Джона с немой мольбой о признании, о продолжении, о любви. На ослабших ногах Пятница делает робкий шаг к нему, но Джон пятится назад и нервно мотает головой. - Больше никогда не приближайся ко мне, - угрожающе шепчет он, а после разворачивается и бегом покидает библиотеку. ______________________________________ - Что сейчас занимает ваши мысли?       Джону хочется кричать – «Ты! Ты, чёрт побери! Один лишь ты!», но вместо этого он вкрадчиво и отстранённо отвечает: - Пустяки.        Этот человек, ставший для Ватсона наваждением, не покидает его изнеможённый разум ни наяву, ни во сне. Вскоре он и вовсе перестаёт различать эти состояния. Ему видятся уже совершенно неприемлимые сюжеты непристойного характера, в которых этот человек неизменно исполняет главную роль. Но откуда эта иррациональная одержимость? Что стало её причиной? Он не даёт поводов так думать о себе, но жажда обладания им инстинктивна, она не поддаётся анализу и не даёт забыть о себе, как голод или потребность во сне, без которого человек не способен исправно функционировать. Джон мечтает наброситься на него, разорвать одежду, с применением грубой силы раздвинуть ноги… Голова начинает кружиться, и он болезненно жмурится, растирая средним и указательным пальцами пульсирующие виски. - Снова мигрень? – с нежным состраданием спрашивает его новый знакомец. - Да...        Ватсону страшно и мерзко от самого себя. Ему приходилось сталкиваться со случаями, когда после полученной травмы головы рассудок человека повреждается настолько, что личность его радикально меняется, приобретаются новые, несвойственные черты и повадки в поведении, а все былые устои рассыпаются в прах. Мозг крайне хрупок по своей природе, пусть и наделён невероятными возможностями. По всей видимости, Ватсону придётся обратиться в учреждение, где занимаются подобными отклонениями. Да, он спятил, окончательно обезумел, вполне вероятно, что он может быть опасен для общества, ему лучше быть изолированным. Несчастная Мэри, ему так жаль её. Бедняжка и так немало пострадала от жизненных неурядиц, а теперь ещё и связалась с душевно больным человеком. За что ей все эти испытания? А что скажет на это Холмс, так долго проживший под одной крышей с безумцем? Странно, что он ещё ни о чём не догадался, видимо, его дедуктивный метод нуждается в доработке.       «Может, повеситься?» - очень спокойно, даже с воодушевлением задаётся Джон этим вопросом.        Когда их руки соприкасаются в плохо освещённом проходе меж книжных стеллажей Джон окончательно выходит из себя. «Да что же вообще тебе нужно от меня? Откуда ты взялся и кем являешься? Зачем каждый раз приходишь на встречи, на которые я приглашаю тебя, и почему я это делаю? Как смеешь ты быть таким прекрасным?». Джон шлёт всё в пекло и сам готов гореть в адском пламени, когда целует его. Он ожидает испуга и сопротивления, но в ответ получает то, что предсказать не мог, и пугается сам. Лучше бы он ударил его, закричал, позвал на помощь, что угодно, но только не это. Должно быть, он тоже безумен. И Ватсон вдруг ловит себя на мысли, что хотел бы убить столь совершенное создание в надежде, что таким образом освободит и себя, и его. Ему отвратительна вероятность того, что кто-то другой будет любить этого человека, смотреть на него так же, как смотрит Ватсон, трогать его везде, где вздумается, целовать, и делать всё прочее, что так хотел бы делать он. - Больше никогда не приближайся ко мне.       Дома Холмс обнаруживает у него сильный жар и убеждает немедленно вызвать врача, но Ватсон категорически отказывается. Он запирается в своей комнате. Вцепившись в свои всклоченные волосы и скрипя зубами, Джон мечется из угла в угол, подобно загнанному в ловушку дикому зверю. Стены кружатся вокруг него, взгляд утратил способность фокусироваться на чём-либо. Голова гудит так сильно и оглушающе, что распознавать внешние звуки становится совершенно невозможно. Видения короткими яркими вспышками возникают перед мысленным взором. Джон видит незнакомца совсем юным мальчиком, который хитро улыбается ему и щурит от слепящих солнечных лучей свои дивные глаза. Вот он уже чуть старше берёт Ватсона за руку и тянет за собой со звонким смехом. А вот он сидит рядом на лекциях, подперев щёку левой ладонью и чуть склонив голову, а правую держит на колене Джона. И смотрит на него с соблазнительным лукавством. Джону комфортно от ощущения тяжести его руки, потому что так уже можно, бояться нечего, под партой никто этого не увидит. Лекция скучная, они оба успели изучить её тему досконально. Ладонь плавно скользит по бедру в опасной близости от паха, но Джон останавливает её движение, накрыв своей. «Прекрати немедленно, - с шутливым укором шепчет Ватсон, - сейчас не время для этого. Ты же знаешь, что я не могу себя контролировать, когда ты так делаешь». «А на перерыве? Я знаю одно укромное местечко в нашем корпусе». «Ты сведёшь меня с ума».       Джон падает на колени, не в силах больше удерживать равновесие, утыкается лбом в пол и беспомощно стонет от боли. Вспышки воспоминаний становятся ещё отчётливее и ярче, буквально выжигая его сетчатку. «Чёрт возьми, Джон, я так сильно тебя люблю…»        Он видит гроб, его осунувшееся белоснежное лицо, его ладони, сложенные на животе, некро-схемы в своей руке, кабели, рубильник, искры…       Срывающимся до хрипоты голосом, запрокидывая голову, Джон кричит его имя снова и снова. Холмс барабанит кулаками в дверь и умоляет открыть, миссис Хадсон уже спешит за врачом. Ватсон вскакивает на ноги, но они не держат его, и он снова падает, почти ползком добирается до двери, опять пытается подняться, отпирает замок, отталкивает Холмса и бежит вниз. Он вырывается на улицу, позабыв о пальто, растрёпанный, с безумным вытаращенным взглядом. Прохожие шарахаются, когда он проносится мимо. ______________________________________        В необузданном приступе ярости Пятница разгромил всю комнату. Он нещадно бил оставшееся оборудование деревянным табуретом, пока тот не разлетелся в щепки, драл на мелкие куски все книги и конспекты. Ему неистово хотелось уничтожить всё то, что поспособствовало его воскрешению, лучше бы этого не произошло. Не жить, не чувствовать – удел весьма завидный. Потом, забившись в угол, он буквально выл от разрывающей нутро боли, которую нельзя излечить ни одним известным медицине методом. Джон не вспомнил его даже теперь. Тогда есть ли вообще шанс? Возможно, настало время смириться с неизбежным.        Пятница чиркает спичкой, окидывая комнату прощальным взглядом, полным безнадёги. Она ему больше не нужна. И сам он себе больше не нужен. Пусть Джон будет счастлив, он заслужил это, ему тоже довелось много страдать. Горящая спичка падает на устилающие пол листы бумаги. Вспыхивает пламя.       Джон знает адрес и поражается тому, сколько раз за последний год он проходил мимо, но не вспоминал об их уютной, скромной обители. Несправедливо, что всё самое важное таилось так глубоко в нём. К своему ужасу Ватсон видит клубы чёрного дыма, вздымающиеся к пасмурному небу, и уже может слышать встревоженные возгласы собравшейся возле горящего дома толпы. Джон спотыкается, совершенно выбившись из сил, дыхание его сбилось, но он лишь ускоряется наперекор своим физическим возможностям. Страшное предчувствие оправдалось, и дым валит из их окна. Джон яростно расталкивает зевак, пробиваясь вперёд. Кто-то пытается остановить его, когда он устремляется внутрь, крича, что там опасно, но Ватсон вырывается. Подъезд уже заполнен ядовитой гарью, Джон кашляет, прикрывая нос рукавом, несколько раз он падает на лестнице, но поднимается и бежит вперёд. Дым валит из-под запертой двери, Ватсон в отчаянье молотит по ней кулаками. - Это я! Прошу, впусти меня! Умоляю, открой!!       Джон с разбегу наваливается плечом на крепкий массив снова и снова, каким-то чудом ему удаётся выбить затворную щеколду с петель. Он с грохотом врывается внутрь, но тут же непроизвольно шарахается назад. Вся комната объята бушующим пламенем. Стены и потолок угрожающе трещат и в любой момент готовы рухнуть, погребя под своими руинами Джона. Сквозь едкий дым он видит лежащего без движений поперёк сдвинутых вместе кроватей Пятницу. Он свернулся калачиком – любимая поза, в которой он столько раз засыпал под боком Джона, и тот сколь угодно долго готов был любоваться безмятежностью его очаровательного лица, изгибом плеч, выступающими ключицами... Ватсон сперва столбенеет в ужасе, но отбрасывает самую страшную из всех возможных мыслей и бросается к нему сквозь огонь. Полыхающий шкаф с грохотом падает прямо перед ним, преграждая путь, Ватсону несказанно везёт не быть раздавленным. Глаза слезятся, и он почти ничего уже не видит на расстоянии вытянутой руки, но упорно пробирается вперёд на интуитивном уровне. - Пятница!       Джон склоняется к нему и трясёт за плечи, задыхаясь от надрывного кашля. Лёгкие его заполнены токсичными испарениями многообразных реагентов и химикатов, которые они использовали в своих исследованиях. Он пытается поднять своего возлюбленного на руки, но каждое движение даётся с невообразимым трудом. Не помня себя, Джон ухитряется миновать все преграды на пути к спасительному выходу. Он крепко держит хрупкое, безвольное тело в своих руках, вынося его на улицу под изумлённые возгласы расступающейся перед ними толпы. Ватсон падает на колени, кто-то посторонний, кажется, один из прибывших вместе с пожарными врачей экстренной помощи, предлагает переложить Пятницу на носилки, но Джон сопротивляется и не отпускает его. - Прочь!! – обезумив, вопит он.       Ему страшно, что Пятницу вновь отберут у него, вновь положат в гроб и закопают на этот раз так глубоко, что он уже не сумеет достать. Сидя на земле, Ватсон прижимает его голову к своей груди и беспомощно скулит, покачиваясь из стороны в сторону, подобно маятнику. Стоило бы остаться с ним там, в огне, тогда бы этот кошмар закончился. Всё было напрасно.       Но вдруг тело в его объятиях начинает сотрясаться от хрипов. Джон застывает в изумлении, но быстро спохватывается и помогает Пятнице принять более удобное положение, чтобы тот мог отдышаться. - Т-ты… ты жив… - не веря, бормочет рыдающий Джон и нервно убирает с лица Пятницы налипшие ко лбу белокурые пряди. – ты жив, жив, жив!       Он щурит глаза, белки в них покраснели из-за полопавшихся сосудов, из ноздри тонкой струйкой сочится кровь. Джон замечает её и на себе, он сильно разодрал в спешке бедро, пока выбирался из комнаты. Разбитые колени начинает саднить, ткань на брюках порвана, перемазана в грязи и пепле. Костяшки на кулаках разбиты при попытках достучаться, плечо, вероятно, вывихнуто при взломе двери, сейчас Ватсон совершенно не чувствует правой своей руки. Затуманенный взгляд Пятницы фокусируется на чумазом лице Джона, нависающим над ним. - Ты узнаёшь меня? – почти истерично вопрошает Джон и склоняется ещё ближе, почти касаясь своим носом носа Пятницы. - А ты меня? – слабо, едва слышно отвечает он вопросом на вопрос без особой надежды. - Да! Я всё вспомнил! Всё! Да! Да! Да! Тысячу раз – ДА! Ты так напугал меня, чёрт! Как ты мог?! – Джон буквально захлёбывается в слезах. – Я чуть не потерял тебя снова! Ты хоть подумал, что стало бы со мной, не приди я сейчас?! Как ты посмел так поступить, идиот!! Ты обещал ждать меня вечность, а сам… сам…       Джон продолжает надрывно рыдать и смеётся одновременно от неописуемого счастья. - Но ты снова спас меня… - шепчет Пятница и улыбается немощно, одними уголками губ. – моя жизнь принадлежит тебе… - Да! Мне! Только мне и больше никому, – суматошно кивает Джон и единственной рабочей рукой гладит Пятницу по щеке, – и ты не посмеешь ни на шаг отойти от меня. Мы уедем далеко-далеко, только мы вдвоём. И всё будет хорошо. И ты больше никогда меня не оставишь! Никогда-никогда! - Никогда-никогда… – с упоением вторит он, ловя ладонь Джона на своей щеке и крепко, насколько хватает сил, сжимая её.