Записка

      Подставив лицо закатному солнцу, впитываю льющееся от него тепло. Уходящая весна заполняет улицу ароматом распустившихся цветов, свежескошенной зелени и шумом морских волн, которые едва касаются моих голых стоп, намереваясь утащить с собой; сковать в своих бескрайних объятиях, ласково дотрагиваясь до кожи. Окрашенное в кроваво-сливовые оттенки небо отражается в спокойном море, и вода кажется на удивление прозрачной.              Крик чаек теряется в скрежете карандаша о шершавую акварельную бумагу. Стержень плавно скользит по листу, оставляет после себя неровные линии, что постепенно выстраиваются в стоящие на обрывах у самого берега дома из белого камня. Они выделяются на фоне темнеющего неба, и в их окнах постепенно загорается желтоватый свет, показывая блуждающие по комнатам силуэты. Я стараюсь не отводить от зданий взгляда, пока рука плавно движется вверх-вниз, вырисовывая тени.              Когда смотрю вниз, то разочарованно вздыхаю. Никак не получается отобразить желаемое в рисунке. Все кажется не тем: кривым, ужасным, неопытным. Попытки разбиваются о скалы собственной бездарности, которая с каждым днем сильнее ощущается на плечах и давит, давит, давит. Стремительно втаптывает в грязь, возвышая надо мной поистине талантливых людей.              Как бы я ни старалась — все попытки кажутся напрасными. Сколько бы ни училась — ничего не получается. Возможно, мне не суждено исполнить собственную мечту, но думать о провале я не хочу.              Откладываю испорченный лист и снова принимаюсь за рисунок. В воображении выстраиваю четкий образ, сосредотачиваюсь на каждом движении карандаша, прислушиваясь к голосу в голове, который монотонно пересказывает прочитанную ранее теорию. Штрих за штрихом, линия за линией, попытка за попыткой. Я обязана справиться. Иначе к чему старания?              Продолжаю находиться в собственных мыслях и игнорировать надоевшую мелодию звонящего телефона, что который час отвлекает. Мне нет дела до тревожащих меня родителей или брата, я здесь, чтобы отдохнуть, спрятаться, ощутить себя свободной.              Однако весь выстроенный мир рушится, когда на плечо опускается тяжелая ладонь. Я вздрагиваю и, вскинув голову, натыкаюсь на знакомый серый взгляд. Брат поджимает губы и недовольно ведет подбородком, из-за чего светлые русые кудри, в которых запутались лучи закатного солнца, падают на лицо.              — Я звонил тебе.              — Я знаю, — пожимаю плечами и отворачиваюсь. Снова сосредотачиваюсь на белоснежных зданиях, будто они способны пропасть.              — Мы опоздаем на занятия, и синьора Руссо расскажет все родителям, — Маттео присаживается рядом, согнув ноги в коленях. От его тела исходит приятное родное тепло, и я передергиваю плечами, когда оно развеивается от слабого морского ветра.              — Я не пойду.              — Ты не можешь. Папа будет ругаться.              Усмехаюсь и поворачиваюсь к брату. В его нахмуренном лице вижу полное отражение себя. Он старше всего на два года, но многие считают нас настоящими близнецами. Хотя я бы не разбрасывалась такими словами. Маттео крупный, надоедливый и чересчур ответственный.              — Пусть ругается. Как будто первый раз, — притягиваю ноги к груди и обнимаю себя под коленями. — Иди, Мат, у меня нет настроения спорить.              — Ты хоть понимаешь, что мы подводим родителей? — не сдается. Продолжает давить на совесть, чем еще больше злит. — Агата, они стараются ради нас!              — Они стараются ради своих планов на нас. Неужели ты этого не понимаешь?! — прикрикиваю и подскакиваю. Нет желания продолжать оставаться здесь. Лучше сменить место на более тихое, без жужжащего над ухом брата.              — Перестань себя так вести! — следит, как я складываю вещи в рюкзак, сминая и надрывая новенькие листы. — Как маленькая. Тебе скоро шестнадцать!              — Словно возраст поможет мне сделать выбор самостоятельно, Маттео, — с яростью смотрю на брата и, прежде чем уйти, кидаю сказанную когда-то отцом фразу, от себя добавляя ее окончание: — Не даром твое имя значит: дарованный богом. Вот и иди, выполняй свою миссию, а от меня отстань!              Раскачивающиеся на шнурках кеды пару раз ударяют меня по коленке, из-за чего я невольно отвожу их дальше. Пока разбираюсь с обувью, с плеча начинает сползать рюкзак, а ноги тонут в еще теплом песке. Все наваливается и окончательно портит настроение. В носу начинает щипать, в горле образуется колющий ком, а перед глазами появляется нежеланная пелена слез.              Почему никто просто не может оставить меня в покое?              Несколько раз шмыгнув носом, выхожу на пешеходную дорожку. Отряхиваюсь от песка, прежде чем обуться и свалить. Но Маттео догоняет и преграждает путь.              — Агата, пожалуйста, — он хватает меня за плечи и смотрит в глаза. — Без тебя занятий не будет.              — И что с того?              — Это моя мечта, Агата, — на выдохе произносит и опускает руки. Они безжизненно падают вдоль тела, а брат сгибается в спине, пряча сникший взгляд.              Я прикусываю губу и поднимаю глаза к чистому небу, которое постепенно покрывается россыпью сверкающих звезд. Собираю себя по кусочкам. Часто моргаю, избавляясь от слез, и сглатываю кислую слюну, которая тяжело прокатывается по горлу вместе с моими надеждами.              — Но не моя, — шепчу, но киваю. Следую за Маттео домой, где меня ждет очередная пытка на ненужных и нелюбимых занятиях.              Итальянская речь растворяется, сменяясь на английскую, когда визжащая толпа детей пробегает мимо. Они, задрав голову к небу, следят за цветными пятнами, которые шныряются на фоне белесых облаков. Ветер подхватывает воздушных змеев и поднимает их высоко над землей. Их хвосты извиваются, исходят волнами и будто оставляют после себя яркие полосы.              Даю себе несколько секунд полюбоваться и почувствовать слабые отголоски детства, пока краем глаза не увижу знакомый силуэт.              Клейтон подходит тихо, только запах кофе и шуршание упаковки букета выдают его. Не сразу поворачиваюсь. Сначала стараюсь подавить широкую улыбку, что возникает на лице. Появившееся смущение розовыми пятнами проявляется на шее, и я встряхиваю волосы, закрывая голую кожу.              — Привет, — Клейтон встает передо мной, и сердце резче обычного пару раз бьется в груди. Мне начинает нравиться то, что происходит с телом, внутренним миром, когда Уайт так мило и открыто улыбается. Наверное, я и забыла, каково ходить на свидания.              Если это свидание, конечно.              — Привет, — исподлобья смотрю на Клейтона и принимаю из его рук объемный розовый букет, а после и стаканчик с кофе. — Со снежинками? — кокетливо интересуюсь, на что Уайт опрометчиво цокает языком.              — К сожалению, собственного приготовления.              — Так тоже хорошо, — перекинув цветы на сгиб локтя, заправляю за ухо волосы, которые начинают лезть в лицо из-за потока ветра. Забываю о возможном румянце и полностью пытаюсь раствориться в спокойной прогулке.              Отвлекаюсь от мыслей о работе, жизни, завтрашнем дне. Наслаждаюсь теплой погодой и приятным разговором обо всем, что только есть в этом мире, пока во рту чувствуется острота от лавандового сиропа. Она колет язык и обжигает нéбо, но пряным послевкусием остается на языке.              Почему-то в мыслях опять всплывает Александр, и это в очередной раз начинает казаться странным. Во-первых, нет никаких видимых причин. Во-вторых, мы не так часто взаимодействуем, чтобы он нашел такую наглость занять мысли в моей голове. И все попытки забыть о нем, приводят к двукратному увеличению желания увидеться.              Чем-то меня цепляют встречи с ним. Азарт, который вспыхивает при нахождении записок, загорается слишком быстро и не угасает до самого расставания. Порой хочется остаться и продолжить; начать играть по правилам Александра, и полностью отдаться собственным желаниям. Однако так нельзя. У всего должна быть норма. Ведь ее превышение приводит к перенасыщению. Возможно, именно это со мной и происходит.              Почему я тогда немного жалею, что выбрала Клейтона?              Быть может, дело в полной его противоположности? И хоть мне не дано судить об обоих за столь короткий срок, но вместо прогулки по парку, я бы выбрала что-то погорячее и менее нравственно правильное.              Наверное, переросла период, когда нравились невинные свидания с робким поцелуем на прощание, и приняла для себя более быстрое и взрослое развитие отношений. Отношений, которые, к сожалению, и не приведут к той самой всепоглощающей и всеми испытываемой любви. На любовь пока нет времени, да и вряд ли еще появится.              С мыслями, что я зря отнимаю внимание Клейтона, слушаю его рассказ о студенческих годах и вылазки на кафедру. Он с ностальгической ухмылкой вспоминает, как они воровали ответы на тест, как почти не попались и как совершенно случайно всей группой сдали на отлично. В его фразах проскальзывает мягкость и спокойствие, и мне на мгновение становится совестно. Как бы я ни старалась, не могу подавить возникшую тревожность, что у меня опять не получится связать свою жизнь с человеком. Вдруг Клейтон правда не для меня? Тогда зачем мы тратим этот вечер друг для друга?              — Как ты понимаешь, что день прошел зря? — прерываю секундную паузу, когда поток несвязанных мыслей пытается перемесить мой без того уставший мозг в кашу.              Уайт хмурится, и между бровей западает морщинка.              — Ну… Если никаких эмоций за день ты не испытала, значит, все зря, — пожимает плечами и кидает стаканчик с кофе в урну, куда отправляется и мой.              Я задумываюсь. Даю себе немного времени: роюсь в собственных чувствах и эмоциях, что появились за всю прогулку с Уайтом. Нахожу отголоски легкости и спокойствия в начале, как только мы встретились, и ощущаю страх, который становится сильнее с каждым новым шагом. Страх подвести и дать надежду; в очередной раз не разобраться в себе, ломая все вокруг.              — Твой день прошел зря?              — Не думаю, — отвечаю и слабо поджимаю губы, вынуждая Клейтона просто-напросто кивнуть. Делаю глубокий вдох и еще раз пытаюсь расслабиться, забыться, довериться злосчастной судьбе и в конце концов, просто плыть по течению. Будь что будет. Пока что мне все даже немного нравится.              Почти все.              Каблуки — какими бы они ни были устойчивыми — последняя обувь для прогулки по усыпанным гравием дорожкам. Приходится скрывать чертыхания за тихим шепотом, когда ноги едва не ломаются, подворачиваясь.              — Позволь? — подставив мне локоть, Клейтон приподнимает уголки губ.              Сразу принимаю его предложение. Опираюсь на него и чувствую, как становится хорошо. Жмусь к Уайту ближе, пытаюсь впитать исходящее от его тела тепло, сгоняя с кожи мурашки от прохладного ветра.              — Прям как на настоящем свидании, — озвучиваю свои мысли.              Клейтон усмехается, а в его потемневших глазах начинает плясать задорный огонек.              — А мы не на нем?              Наигранно удивившись, Клейтон драматично прислоняет ладонь к сердцу, чем вызывает у меня смех: наивный, звонкий и словно давно забытый. Забытый так же, как ощущение полной свободы, которое постепенно начинает подкрадываться сквозь толстую корку серьезности.              — Не так быстро, — с упреком гляжу и качаю головой, потому что выражение лица напротив вызывает лишь умиление. Клейтон сводит брови и строит молящие глаза, будто еще немного, и слезы потекут по щекам.Такое поведение меня раззадоривает, и я окончательно сбрасываю с плеч напряженность. — Думал, кофе только на свиданиях пьют?              — Разве нет? Я думал, ты всегда приходишь ко мне, чтобы провести время вместе, а не просто попробовать очередной сироп.              Ахаю от такой наглости.              — Быть может, только ради сиропов и прихожу, — прищуриваюсь и вздергиваю нос. — И печенья, и пирожных, и тех шикарных тарталеток с малиной.              — Любовь к сладкому может погубить.              — Кажется, это единственное, что я люблю в этой жизни, — на выдохе говорю, и диалог перестает быть веселым и забавным. Горькая правда всплывает между брошенных слов, тенью падая на сказанное ранее. — Еще я люблю спать, — неловко добавляю и веду рукой.              — Я тоже. У нас много общего, не находишь?              — Как и со всеми в этом мире?              — Есть люди, которые не любят сладкое и спать.              — Не поверю, — шутливо осуждающе говорю и качаю головой. Вновь и вновь избавляюсь от непрошенных мыслей, пока время постепенно убегает и компания Клейтона становится все обыденней.              Пожалуй, давно я не ходила на свидания. В основном ограничивалась чем-то быстрым, не подразумевающим под собой дальнейшее продолжение и общение. Мной забыта та легкость и невинность, которая присутствует в таких встречах. Хотя, быть может, дело в человеке.              Уайт располагает к себе и может увлечь разговорами, шутками и наивностью, которая проскальзывает между сказанных слов. Еще мне приятна та заинтересованность, что виднеется в его взгляде. Возможно, я просто тешу свое самолюбие, но сделать с этим ничего не могу.              — Ой, — резко останавливаюсь, когда чувствую, что ремешок босоножек расстегивается. — Подожди.              Отпускаю руку Клейтона и аккуратно следую к ближайшей скамейке. Кладу букет рядом. Крафтовая бумага шелестит, и ее уголок колышет слабый майский ветер. Засматриваюсь лишь на секунду на пестрые лепестки и цепляю тонкую кожу губы, находя картинку красивой. Почти что тянусь за телефоном, чтобы сделать фотографию и запечатлеть момент, но мелькание перед глазами вынуждает отвлечься.              Роняю взгляд вниз, и щеки сразу же начинают гореть, когда Клейтон опускается перед скамейкой и выстраивает неразрывный зрительный контакт.              — Я помогу? — тихо спрашивает, и я интуитивно киваю.              Закидываю ногу на ногу и сверху вниз наблюдаю за Уайтом. От одного его вида становится жарко. Странные мысли начинают лезть в голову: колкие, обжигающие, неприличные.              Однако все они рассеиваются — Уайт дотрагивается до моей щиколотки. Нежно, почти что невесомо касается пальцами кожи. Раскидывает по ней свое тепло, которое волнами поднимается к колену. В горле вмиг пересыхает, и время вокруг замирает, теряет краски.              Клейтон отрывает свой взгляд от моего буквально на секунду для того, чтобы расправиться с предательской застежкой. А я в это время, кажется, немного схожу с ума. Не могу вспомнить: позволяла ли кому-либо столь откровенно касаться меня при простой дружеской и местами милой прогулке?              Однозначно, нет.              Происходящее в какой-то мере кажется неправильным, но таким приятным, что не хочется заканчивать. Наверное, моя самооценка в очередной раз пробивает потолок, ведь наличие парня прямо у моих ног — в прямом смысле — не может не дать уверенности в себе.              Рвано выдыхаю. Зажимаю между пальцев края своего сарафана, когда Клейтон будто невзначай кончиками пальцев проскальзывает по моей икре, прежде чем подняться. Он так и не отрывает взгляда от моего лица. Всматривается, наблюдает. А мне ничего не остается, кроме как принять ситуацию и признать, что я бы не отказалась повторить.              Сев рядом, Клейтон, будто ничего и не произошло, закидывает одну руку на спинку скамейки. Его открытая поза излучает уверенность и словно противоречит ему же. Лишь милая, слабая улыбка напоминает, что это все тот же Клейтон из кофейни через дорогу от офиса.              Даю себе время прийти в себя. Собраться и осознать, что не такого я ждала от встречи. Хотя, наверное, в глубине души именно этого. Где-то теплится надежда, что я все делаю не зря, и чудо вот-вот произойдет. Нужно лишь немного подождать. Еще совсем немного.              — Тебе нравится твоя работа? — почему-то спрашиваю, особо не церемонясь и не подводя к теме.              Клейтон ухмыляется. Корпусом поворачивается ко мне, и ему на лицо падает тень от густой листвы. Полосит светлую кожу, и кажется, что глаза становятся разными: один медовый, второй — черный.              — Да. На ней я свободен.              — И в чем заключается «свобода»? Мне всегда казалось, что работа с людьми — полный ад.              — Если следовать этой установке, то да, — пожимает плечами. — А я ищу плюсы. Например, возможность поговорить с разными людьми. Иногда они в буквальном смысле изливают мне душу, делятся своими переживаниями или рассказывают очередную историю. Из них я вычленяю главные мысли, узнаю что-то новое и просто-напросто учусь жизни. Бывает, это даже помогает в том или ином случае. — Клейтон склоняет голову набок, продолжая смотреть прямо в глаза. Нахожу его взгляд заинтересованным, глубоким и чуть игривым. — Еще есть красивая посетительница, которая часто приходит обедать и просит отложить ей десерты, — кокетливо протягивает, чем вызывает улыбку. Ее приходится сдерживать, чтобы не выдать свое смущение. Из-за этого щеки начинают неприятно колоть, но я не поддаюсь.              — Прямо-таки часто заходит? — переплетаю пальцы и приподнимаю брови. Принимаю странную игру Уайта и с большим удовольствием вступаю в нее.              Кивнув, Клейтон наклоняется ближе ко мне. Мне удается рассмотреть мелкие вкрапления на его коже, густые ресницы и ухоженную щетину. В какой-то момент начинает казаться, что Клейтон переходит грань приличия, почти что соприкасаясь кончиком носа с моим, но я особо не придаю этому значения: оставляю все как есть, ведомая происходящим.              — Но сегодня она пропустила обед. День почти что прошел зря.              — Почти? Неужели так мало испытал эмоций?              — Наверное, их было недостаточно. Но она все исправила, — замолкает, сомкнув губы. Ловлю себя на мысли, что только на них и смотрю. Резко поднимаю взгляд, и в темных глазах вижу свое яркое отражение. — И сейчас исправляет.              — Как же? — голос непривычно походит на шепот. Все вокруг теряет свои краски. Есть только я, Клейтон и влечение, которое образовалось чересчур неожиданно для меня самой.              Клейтон молчит. Мучительно долго подбирает слова, пока сердце громко пульсирует и заглушает давно не имеющие никакой ценности мысли. Они стали бесполезными еще в офисе, когда я пыталась решить, кого — как бы самодовольно это не звучало — выбрать. Было сложно. Местами очень. Однако я не жалею. Уайт позволил мне почувствовать что-то давно забытое, но при этом новое, манящее. Он вернул меня назад, в почти беззаботное детство, когда угостил мороженым; в подростковую влюбленность, нежно коснувшись ладони. И просто показал каково это, быть объектом чьего-то внимания, выслушивая, принимая и не осуждая.              — Дарит мне новые эмоции. Таких, которых у меня, кажется, никогда не было.              Его слова отзываются жаром в грудной клетке. Борюсь с желанием растереть его ладонью, при этом сохраняя в памяти. Становится неимоверно приятно, услышать то, что сходится с собственными ощущениями, но при этом вновь возникает колющий страх, который серостью оседает сверху.              Пытаюсь отогнать его. Растворяюсь в моменте и иду на поводу у Клейтона, его слов, действий. Не двигаюсь и не имею ничего против, когда Уайт скользит взглядом по моему лицу и останавливается на губах. Томительно долго тянется время, но я не противостою ему — нет смысла. Мне нравится, к чему все идет и как медленно Клейтон наклоняется к моему лицу, вынуждая сердце замереть в ожидании.              Прикрываю глаза. Мягко выдыхаю, откровенно пожелав ощутить чужие губы на своих и потеряться в приятном, наполненном беззаботностью моменте. Чувствую, как Клейтон дотрагивается до моей щеки, кончиками пальцев скользит по линии челюсти и спускается к шее.              Тянет, мучает, словно сам наслаждается скопившимся нетерпением.              А когда губы наконец-то обдает жаром чужого дыхания, все обрывается. Резко, глупо и до жути банально. Звонок моего телефона, как предупреждающая об опасности сирена, заставляет едва ли не отпрыгнуть друг от друга. Накатившая неловкость вынуждает меня смазано извиниться, подорваться со скамейки и схватить сумочку.              Пальцы немного подрагивают, из-за чего застежка не сразу поддается, а противный стандартный рингтон начинает подбешивать. Проклятия сыпятся изо рта и обида на все возникает в душе.              Oddio, почему именно сейчас?              Схватив провалившийся на самое дно мобильник, не смотря на экран, принимаю звонок. Злостное «да» вырывается из меня, но собеседника оно особо не пугает.              — Ага-та, — голос Фиби надрывисто звучит в динамике, и истеричные всхлипы режут слух. Желание обвинить ее в испорченном поцелуе пропадает, когда сердце падает в желудок от продолжения: — Эш мне изменяет.