Напролом как обычно — через бурелом и колючки лесов пограничных У кого-то к успеху есть ключ, но у кого-то есть лом и отмычка.
1
Его расписание на ближайший месяц забито очень плотно, а вокруг постоянно крутится куча людей. Даже дом в предместье Еревана умышленно сняли просто огромный, на десять спален, специально, чтобы удобнее было готовиться к самому первому концерту. У них там, конечно, сейчас проходной двор. Заезжают близкие друзья и дальние знакомые, малознакомые, иногда знакомые знакомых, привозят аппаратуру, вино, весёлых девчонок, еду, каких-то пацанов и прочие плюшки. Так постепенно выстраивается быт, создаётся движ, улавливается волна рабочего настроения. Он рад быть окружённым этой разномастной толпой, транслирующей на поверхность позитив и открытое одобрение, временами переходящее в обожание. Каждому из людей, хотя бы раз попавшему сюда, несомненно будет о чём рассказать своим друзьям. Но, вместе с тем, каждый посторонний увидит ровно столько, сколько будет позволено. За закрытыми на ночь дверьми остаются только действительно близкие. Его спальня — самая отдалённая. Следом за ней комната Вани, после Женина. Мамай, Порчи с женой, Денни, Тим — каждый в своём пространстве, прямо напротив. Недавно приехавший Ян долго угорал, раздумывая, кого бы предпочесть в качестве соседей, и выбрал подселиться, что не удивительно, к Илье. Мирон знает, каждый из его друзей, его команды, его соратников и единомышленников дико скучает по временам, когда они катали туры, отсыпаясь между концертами в бронике, останавливались пожарить шашлык посреди ночи в лесу, а завтракали дошираком. И пусть об этом никто не скажет сейчас вслух, слова не имеют значения. Последний день перед концертом, насыщенный. Женя сдержанно и очень вежливо обсуждает что-то по телефону, пока они с Ваней дурачатся, успешно имитируя беззаботное веселье. Вся команда заранее предупреждена, — сегодня никаких посиделок или тусовок, домой с ними пораньше едут только те, кто там действительно живёт. Завтра важный день. Добираются на такси. Ванька занимает переднее сидение, Мирон садится с Женей, приобняв её, целует в макушку. Спрашивает мягко: — Волнуешься? — Эй, кажется, ты украл мою реплику, — бросает девушка, легонько толкнув его плечом. — Я сегодня Гринч! Только вместо праздника, ворую реплики, — мягко дразнится Окси. — Мы справимся, Мир! У нас всё получится, слышишь? — тут же произносит Женя, явно уловившая в его интонациях ноты сомнения. — Потому что нет выбора. Некуда бежать, верно? — отвечает он очень серьезно. Женя кивает, прижимается к нему поближе. Шепчет: «Мы все преодолеем, или ты не Водолей». Мирон, частенько грешащий цитатами собственных треков, наконец-то улыбается.—
Едва оказавшись в месте временного пристанища, он сразу же поднимается к себе. Спешно бросает взгляд на часы, понимает: к шести немного опоздал. Быстро стаскивает уличную толстовку и, оставшись в майке и джинсах, идёт в сторону ванной. Дает себе шанс одуматься. Минут десять Мирон тратит на душ, надеясь, что вода подействует успокаивающе, а после станет легче. Однако попытка взять себя в руки и привести нервы в порядок проваливается. Он вспоминает Ди и её любимую, примеряемую в любой непонятной ситуации, дыхательную гимнастику. Дышит на счёт, улыбается, по большей части тому, что самостоятельно у него нихера не получается. В качестве последней попытки поиска правильного решения Мирон идет на первый этаж. Он проходит через гостиную в кухню, окидывает пространство пустым взглядом, словно ищет забытую вещь. Дает круг по кухне, и, бросив сидящему за столом Яну: «Пойду полежу, не беспокойте пару часов, пожалуйста», уходит в строну лестницы. Разворачивается, поддавшись внезапному порыву, возвращается к столу, хватает красное наливное яблоко, бутылку воды и вновь скрывается на пути к спальням. Имитация броуновского движения Фёдорову ничем не помогает. Он понимает, путь назад он отрезал себе сам. Поэтому, оказавшись в своей комнате, опускает жалюзи, выключает свет и закрывает дверь на замок изнутри. Женя такого не любит, но у неё, если что, есть универсальный ключ. Силы на исходе и кровоточат раны... сколько не старайся, а от себя не убежишь. Ему все-таки нужно. Хоть одним глазком. Очень. Решение включить-таки ноутбук он принимает с легким сердцем. Пока грузится система Мирон осторожно, с самого дна дорожной сумки, достает толстовку, явно большего, чем носит сам, размера. Эту вещь он с собой таскает по миру уже несколько месяцев и старается извлекать как можно реже. Кофта, которая даже не напоминание, и не символ, она — улика, указывающая сразу на несколько фактов. Во-первых, и это неоспоримо, — Мирон и правда очень хитрый еврей. Во-вторых, и это тоже немаловажно, Мирон умеет наебывать весь мир. В-третьих, а вот об этом уже точно не следует никому знать, ему тоже бывает очень и очень тоскливо. Особенно, когда приходится признавать свои ошибки. Рывком нацепив толстовку на тело он тут же зарывается носом в ткань горловины. Запаха почти нет, но и это возможно исправить. Спустя три часа Мирон закрывает ноут, вытаскивает наушники и вытягивается на постели, раскинув руки в стороны. Его ноша его не убьёт. Он всё выдержит. И воспоминания о том, как поблёскивает кольцо на чужом (хорошо знакомом ему) безымянном пальце и раздражающий звук женского смеха на заднем плане за кадром. И то, что самый красивый рэпер по версии некоторых стримеров — Даня Кашин. Окси кладёт руку себе на грудь, где на простой серебряной цепочке болтается чужой, полученный в обмен на его хамсу, христианский крест. Мирону не ведано, осталась ли эта хамса у того, кто отдал ему взамен свой крестик или была выброшена в горячке. Но ему не жаль. Мирон агностик, он переживет любое пренебрежение к предмету культа его народа. Но чужой крест всегда носит на груди. Хранит. Как залог, как гарант? Конечно нет. Как символ. Как обещание. Этот предмет — самое дорогое, что осталось от их яркого общего безумия.-
Мирон стучится к Жене около десяти, делает это негромко, но настойчиво. Она, конечно, ещё не спит, зовёт зайти. Окси внимательно смотрит на хрупкую, симпатичную помощницу, за долгие годы ставшую родной и близкой и думает, как бы ему повезло, если бы он мог полюбить её, сделать её счастливой. Он знает, Женя рядом не просто так, и с мужем развелась тоже по кристально ясной, хоть и не озвученной никому вслух, причине. Мало кому понравится, если жена на протяжении долгих девяти лет плотно сотрудничает с другим мужчиной. Более того, мотается с ним по миру и решает его проблемы, даже в том случае, когда он обращается к помощнице посреди ночи. Но, к его большому сожалению, ничего нежнее и глубже крепкой, братской любви и стойкого респекта он выдавить из себя не способен. — Ну чего ты, выспался уже? — изумляется Женя, откладывая планшет и приглашающее хлопая ладонью по широкой, двуспальной кровати. — Обещай, что ты меня не убьёшь прямо сейчас, — просит Мирон, укладываясь головой её на колени. — Что ты натворил? — спокойно спрашивает девушка, принимаясь мягко проглаживать его по волосам. — У тебя есть кто-то надёжный в Тае? — в своей манере уточняет Мирон. — Да вроде парочка ребят знакомых отдыхает. Случилось что-то? — не спеша вникать в суть происходящего произносит Женя. — Нужно забрать майку мою там. И доставить мне, если можно побыстрее, — вздохнув отвечает Мирон. — Твою майку? — немного удивлённо тянет девушка. — Да. Теперь мою майку…2
Концерт отгремел, пробудив внутри бесконечное множество сложных эмоций. Он уже и забыл, как прежде приучал себя справляться с этим бурлящими в крови жаром, восторгом от того, насколько охуенно и радушно, восторженно, принимают его фанаты. Сейчас, под неусыпным присмотром Жени, он не употребляет ничего кроме алкоголя. Но и с этим, кажется, сегодня вышел перебор. На афтепати осталась огромная толпа людей, и знакомых и незнакомых с ним лично, хотя, подавляющее большинство тусующихся здесь он всё-таки знал. И это было так привычно и обыденно, вновь окунуться в яркий, бурлящий мир развлечений и удовольствий… В какой-то момент Мирону даже показалось, что он снова в родном Питере, тусит после фрешблада в семнашке, а все эти прекрасные и знакомые до ломоты в затылке уебаны, со своими дегротскими играми в Алиас на «лещи», не вынужденные релоканты, а просто бухие рэперки. Особый колорит происходящему веселью предавали возвышающийся среди толпы Рестор и пацаны, окружавшие его плотным кольцом. Традиционно назначивший себя ведущим, Саня периодически выкрикивал: «Дайте максимум шума», а сам Шумм, тоже игравший в странную рэп-угадайку, громко комментировал происходящее и пьяно угорал над происходящим. Мирон совсем не удивляется, когда достигнув кондиции максимальной обжеванности, начинает по привычке искать в толпе знакомый свитшот и макушку. Следуя внутренним ощущениям, он опускается всё ниже и ниже, на самое дно, хотя в реальности падает на мягкий диван. Он закрывает глаза и даёт себе пару минут на погружение в болезненные и нежные воспоминания, хранящиеся в самом отдалённом уголочке сознания. Если хорошо постараться, можно представить, что всё ещё возможно и впереди. Будто на дворе снова две тысячи двадцатый год, а у него в жизни ещё не было ни пьяного петтинга с Гнойным на задворках какого-то бара, ни последовавших за тем вопиющим случаем незабываемых полутора лет вместе… Ванька тормошит его и Окси выныривает. Рудбой смотрит понимающе, словно знает о чём думает его друг. Впрочем, почему словно? — Очень хуёво? — спрашивает тот участливо. — Приемлемо, только «вертолеты» херачат, — выдавливая улыбку бросает Мирон, — давно не дул, вынесло чуть. Рудбой кивает, потом качает головой, но молчит. И Фёдоров благодарен ему за это молчание. Они оба знают, что не справились. Каждый по-своему, да облажался. Ваня вот сдался раньше, чем следовало, молча и траурно проводив своего Фаллена в счастливую женатую жизнь. Заранее подготовился, сбежал в Крас, и сидел там безвылазно два года. А потом, подался в Грузию. Удивительно ли это? Конечно нет! Со стороны может показаться, — он со всем справится, но и это не так. Не отошёл. Не принял. Не смирился. Знает где живёт, знает, чем дышит и куда ходит Ванечка Светло. Да и сам Мирон, спустя чуть более года после расставания со Славой, кажется, справляется не особо хорошо. Конечно, повестка во многом повлияла на его подвижный, несколько гиперактивный разум, но не в геополитике единой дело. Основная причина его пиздостраданий кроется в том, что он, действительно, и, можно сказать фатально, проникся Славкой. Его тупыми шутками, всратым вкусом в музыке, одежде и даже еде. Мирон очень быстро перестал негативно реагировать на сомнительные комплиментики и привык к трём слоям метаиронии. Он принял выбор своего глупого сердца и научился видеть неимоверную красоту глаз, придавать странноватым чертам лица характеристики античного совершенства… Из совокупности внешнего и внутреннего вдруг гораздо важнее стало то, каким невероятным собеседником и нежным любовником оказался Карелин. Он обладал страстной, талантливой и порывистой натурой, но тщательно маскировал её под недалекого тюфячка. И когда Мирону, насытившись ухаживаниями и протираниями друг другом горизонтальных поверхностей, позволили заглянуть внутрь, ему показалось, что он нашёл свой идеал. Человека, с которым ему хотелось остаться вместе как можно дольше… Хотя, что уж говорить, юркий умелый язык, очаровательная улыбка и способные довести кого угодно до умопомрачения, стройные, гладкие, длинные ноги Славки, тоже сыграли свою роль… — Ты как? — напоминает о себе Ваня. — Давай может выйдем, проветришься? — Окей, уболтал, — кивает Мирон и позволяет Ване помочь себе встать. И вывести себя на воздух. И вдохнуть, хотя дышать, почему-то, не особо и хочется.—
Утро, безжалостное и отвратительно ранее, ещё даже скорее ночь, встречает его головной болью. Открыв глаза, Мирон осматривается вокруг и видит, что его вещи уже упакованы в стоящий у окна чемодан, телефон и документы лежат на журнальном столике, а на соседей половине кровати сладко посапывает Ванька. Он как-то нелепо завернут в плед, словно ролл или шаурма, при этом, покрывало сосредоточенно именно на верхней части его тела, отчего отлично видны его спортивки и голые пятки. Мирон улыбается, подмечая забавную закономерность: когда они с Рудбоем нажираются, (а вчера вечером они очень быстро убрались в хлам, едва скрывшись подальше от чужих глаз), засыпают они раздетыми ровно на половину. Вот и сейчас, Ваня спит в штанах, Мирон в трусах и майке. На тумбочках, с обеих сторон кровати, стоят бутылки с водой, стаканы и шипучие таблетки от похмелья. Мирон в очередной раз думает, что будь он чуть более потребителем, определённо сделал бы Женьке предложение. Ведь она и так вынуждена таскаться за ним по миру, терпеть характер и заёбы звезды, помогать, подбадривать, направлять на путь истинный. Всё это за общую идею и символическую плату… А так, могла бы иметь определённые права на его тушку. Наследство, донорство, туда-сюда. Почку, например? Может быть даже какой-никакой секс? Если она, конечно, захочет… Уж что-что, а с холодными чизбургерами у Окси, слава Богу, порядок. Но это и правда низко, мерзостно до тошноты и ужасно эгоистично, играть чувствами человека, к тебе очевидно не равнодушного. Пользоваться кем-то, максимально открытыми и любящим почти беззаветно… ПРАВДА, МИРОН? Ещё раз глянув на электронные часы, он поднимается, стараясь шлепать босыми ногами как можно тише, идёт отлить, в полутьме едва не здороваясь носом с дверным косяком. Что ж, гравитация никогда не была к нему особо благосклонна, а особенно, помноженная на ночную темь, но и с этим можно жить. Вернувшись в постель, он выпивает полбутылки воды, и преодолев очередной приступ дурноты, вновь укладывается к Ваньке под бок. Ему необходимо доспать ещё минимум пару часов. А ещё, неистребимо желание почувствовать рядом живого, длинного и нескладного, тёплого, родного человека. Не ради секса, не замену, просто получить немного человеческого тепла. Так, чтобы это не было имитацией или суррогатом. Рудбой, всхрапнув, выпрастывает одну руку из-под пледа и, как привык делать с кем-то другим, совершенно на автомате, подгребает Мирона к себе под бок. No homo, just brotherhood.3
Перелёт на Кипр он тратит на размещение постов в соцсетях и дрёму. Разговоров ни о чем, внезапно, оказывается более достаточно. Ванька с ними не летит, но обещает приехать на шоу в Стамбул или Прагу. И хотя Мирону ужасно не хочется Рудбоя отпускать, он хорошо понимает, что новый формат шоу, где Ване нет места на сцене, для привыкшего быть на подхвате Охры, как соль на рану. И ещё, Мирон, конечно знает, — Ваня не в обиде и они всё также друзья. Просто Империи больше нет, а значит, и творчество будет идти по новой, отличной от прежней, стезе. — Что-то ты тихий совсем, — произносит Женя, когда они возвращаются пешком, после осмотра площадки. Солнце уже село и, как это часто бывает на юге, сумерки быстро поглощают остатки золотых отсветов догорающего заката. Мирон в очередной раз смотрит на Женю, понимая, что испытывая неимоверное чувство благодарности и острую необходимость как-то выразить эту эмоцию. — Я чувствую себя немного не в своей тарелке, но это пройдёт, — произносит он задумчиво. — Жень, мне важно, чтобы ты понимала, насколько я тебе благодарен за все! Ты одна из моих самых верных и близких друзей и, если я когда-нибудь смогу отплатить тебе, чем угодно, хоть почку отдать, я готов! Жека, притормозив, сначала пялится на него во все глаза, а после, начинает смеяться! И смех этот хороший, чистый. — Господи, Мирон, ты иногда такой смешной, это просто пиздец! — утирая слезы, произносит девушка. — Но раз уж у нас вечер откровений, я хочу, чтобы ты знал, это большая честь быть твоим другом! Я ужасно рада, что когда-то согласилась с тобой поработать! И, — добавляет она, чуть тише, — в конечном итоге, я просто желаю тебе найти своё счастье, каким бы оно не было! Мирон закусывает губу и, не думая, сгребает Женьку в объятия. Так они и стоят, замерев посреди улицы, залитые золотисто-розовым светом и отбрасывают длинные синие тени. Два очень родных человека, так по-разному любящие друг друга. А вдалеке шумит море.-
Вечером, перед тем, как лечь спать, Мирон заходит в телегу. После обеда у него совсем не было времени на соцсети и теперь надо ответить на кучу сообщений, перезвонить маме, залить анонс в инсту и пошуметь в твиттере. Он уже выбирает, какую из новых фоток стоит запостить, как в дверь его номера раздаётся отчётливый стук. — Не заперто, — приглашает Окси, зная, чужие к нему не пойдут. И правда, за дверью стоит один из ребят, специально подобранных и нанятых в команду Цукерманом, для помощи с настройкой звука. — Мирон, привет! Извини, что беспокою, но Женя просила передать это лично тебе, сказала — важно, — частит, стесняясь, пацан, а Фёдоров окинув его более пристальным взглядом, невольно подмечает, — вполне симпатичный. Мальчишка рослый, подкачанный, но не чересчур, со светлыми, модно стриженными волосами и россыпью веснушек на вздернутом носу. Карие глаза, тёмные и большие, глядят с любопытством и очевидной приязнью. Мирон разрывает зрительный контакт, смаргивает, загоняя плотские мысли куда-подальше. Парень, как парень, что он правда? — О, спасибо! Давай сюда. — говорит он, протягивая руку за плотным желтым пакетом с логотипом известной международной транспортной компании. — А сама она чего не зашла? — Да не знаю, не спросил, — ещё больше смутившись бросает «курьер» и неловко пятясь назад, спрашивает: — Ну, я пойду? Мирон кивает, благодарит. Ему немного смешно даже, как ребята из персонала, набранного конкретно для европейской части тура, смущаются при нем. Кто-то бы непременно пошутил про его непомерное ЧСВ. Настроение улетучивается мгновенно, а стоит ему взглянуть на упаковку посылки внимательнее, в руках и вовсе начинает ощущаться мандраж. Он идёт в ванную, достает маникюрные ножницы, невесть откуда взявшиеся в его походном несессере, осторожно надрезает край. Когда тонкая полоска плотного крафта срезана, а щедрый моток целлофана в пупырку — распутан, у Мирона в полной мере трясутся уже не только руки, колбасит и его самого. Едва пальцев касается темная ткань с желтым принтом, он тут же, не раздумывая, поднимает футболку к лицу, утыкаясь носом в горловину. Ноги, кажется, вот-вот откажут, а лёгкие ждёт непременная гипервентиляция… Мирон садится на ободок ванны и даже не совсем понимает, среди дикой мешанины эмоций, как больно и одновременно радостно делает ему знакомый запах древесного тяжёлого парфюма, смешанный с чем-то очень сложно поддающимся определению, таким родным и в то же время, теперь, очень далёким… Эта вещь, она пахнет лучше, чем вожделенная в детстве сахарная вата, мамины фирменные пирожки, чистейший горный воздух швейцарских Альп и журнал, в котором было написано, что он попал в тридцатку богатейших артистов до тридцати. Этот кусок пахнет потерянным домом, непрожитой жизнью и счастьем, которое он сам проебал. Майка пахнет Славкой.4
Женя живет на этом свете чуть больше тридцати лет и, за прошедшие годы, ну не считая совсем уж раннего детства, повидала не мало. Были и переезды, и новые города и разные люди, и метания, и трагичные, сложные жизненные обстоятельства, комедийные и мелодраматичные ситуации… Она всегда скорее интуитивно чувствовала, что лучше сделать, когда и как следует поступить. Случалось ей отклонять выбор весьма разумный, предпочитая логичному и верному, кого-то, кто стал важнее любого правила. Так, например, было с Мироном. И это не только о работе. Она отучила себя удивляться еще в двадцать и ей уже давно не свойственны чрезмерные ожидания. Множество людей, с которыми Жене так или иначе пришлось соприкасаться, имели большие планы и сочиняли мечты, были целостными и талантливыми, однако, так и не выстрелили. Зато кто-то, вытворяющий по фану дичь в своё удовольствие, легко получал хайп. Выживает сильнейший, а побеждает в итоге — неваляшка. По сути — любой, кто научился лучше и быстрее приспосабливаться к изменениям условий среды обитания. Сама она на многие вещи смотрит не только через призму опыта и в ситуационном контексте, но частенько ещё и сквозь пальцы, и, что-то ей подсказывает, подобный подход ещё не один раз сбережёт ей не мало нервных клеток. Кажется, она адаптировалась к любым коллизиям и поэтому совсем не удивляется, когда просыпается ранним утром от стука в дверь. Поднимаясь с кровати Женя направляется к двери, готовая столкнуться с любыми возможными проблемами как организационного, так и личностного характера, но открыв, неожиданно видит только Мирона. Он стоит сжав губы в полоску и облокотившись на косяк, подпирая дверь с внешней стороны. Плечи Фёдорова опущены, в руке — почитая бутылка вискаря, а глаза — два бездонных колодца, где на дне расширенных зрачков плещется вселенская тоска. — Не могу один, кроет пиздецово. Можно с тобой посплю? — спрашивает он тихим, совершенно трезвым голосом. Женя кивает, приглашая Мирона войти, затем разворачивается к нему спиной и следует обратно в постель, слыша, как тихо закрывается дверь. Ей ровным счётом похер на репутацию. Это всё не важно, видел ли кто-то, как Окси заходил к ней под утро, поползут ли потом слухи, или их нынешняя команда, сформированная прямо скажем второпях, достаточно пофигистична и мало озабочена, спит ли Оксиморон со своей менеджеркой. Она укладывается на кровать, возвращаясь в оставленную ею же норку из одеяла и, удобно свернувшись, прикрывает глаза. Ей прекрасно слышно, как Мирон ставит бутылку на плиточный пол прихожей, идет к постели, на ходу сбрасывая сланцы. Вздыхает, замешкавшись на несколько мгновений, но всё-таки укладывается сзади, правда поверх одеяла, не решаясь обнаглеть окончательно. — Обниму тебя? — тихо просит он и девушка чуть сдвигается назад, укладываясь затылком ему на грудь. — Спасибо Жек, ты реально лучшая. Если бы я только мог… — начинает он, но тут же осекается. — Прости. Я еблан. — О, Мирон, пожалуйста! Мы не будем так поспешно оценивать твоё поведение в стрессовой ситуации, — просит она. — Просто расскажи моему затылку всё, что тебя тревожит на данный момент и мы подумаем, как решить проблему. В комнате вновь повисает короткая тишина. Женя не торопит, она прекрасно знает, Мирон научился очень жестко контролировать свои эмоции, но все же и он — просто живой человек. — Я смотрел билеты на Пхукет. Если вылететь сегодня утренними рейсом, буду там к вечеру, переночую, утром обратно, пятого марта уже вернусь в Стамбул, — произносит он. Что ж, этого следовало ожидать и с этим, в том числе, ей придётся иметь дело. Не то чтобы Женя не знала, что пиздец возможен, но, честно говоря, видела их апокалипсис пролегающим в категории более банальных и легко достижимых реалиях наркотических интоксикаций. — Если ты так хочешь, окей, давай забронируем и выкупим билеты, — тихо говорит Женя, путая ему все карты. Три семестра реверсивной психологии в кои-то веки и правда пригодились! Глядишь, скоро и семейная в ход пойдёт! — Только вернись вовремя, пожалуйста. Ты же сам себя потом сожрешь, если завафлишь этот охуенный тур! Мирон вздрагивает, крепче прижимая девушку к себе. — Не будешь отговаривать даже? — спрашивает он несколько удивленно. — Ну, зная тебя, это бессмысленно. Я же вижу глаза твои. Каждый раз, когда ты снимешь эти свои дурацкие очки, а потом поднимаешь взгляд, там тоска, и страшное, огромное горе, словно уже кто-то умер. Так ведь нельзя. — Слава бы с тобой поспорил… — Смотри, по имени его назвать, всё-таки, иногда можно? — невесело шутит она. — И даже пол не провалился и Тартар не разверзся. — Я стрим шестичасовой высидел, Жень. Мне сейчас всё можно. Раньше что? Старался быстро чекнуть как он и выключить, а теперь рассматриваю внимательно. Вот, например, заметил, челка Славкина отросла, такая длинная, мешает наверное. Почему никто не позаботился? При Замае такой херни не было! — О! Шуточки подвезли! — искренне усмехается Жека. — А шутки у него тоже совсем не весёлые, кстати. Эти чертовы дети, фанаты его, только и делают, что в своих донатах пытаются выведать: уехал навсегда или на отдых, когда вернётся, когда концерты и, вишенка на торте: «Слава, а ты нашёл своё счастье»?! — Как считаешь, он — нашёл? — Пффф, находка-то не новинка. второй заход, такое себе. Да и сам он, видно, нервничает, постоянно теребит кольцо. Покручивает, поднимает, опускает… Тяжело свободолюбивому воплощению хаоса иметь удавку на шее. — Прямо вот удавку? Правда так думаешь? — без укора подначивает девушка. — Не будем об этом, пожалуйста. — Хорош, как скажешь. Об этом не будем, а что насчёт билетов? Полетишь? Мирон вздыхает. Когда он, в горячке, сжимая зубами цепочку, с болтающимися на ней крестом, утыкался носом в ворот полученной позавчера майки, остервенело дроча на Славин запах и воспоминания об их сексе, казалось, ехать нужно немедленно. Прямо вот сей же час, кончить, вымыть руки и бежать на самолёт. Иначе совсем отъедет крыша. Подступивший оргазм, в кой-то веки не вымученный необходимостью перестать юзать очередного обезличенного партнёра, а полученный некоторым образом при участии любимого человека, наконец-то снес последние преграды логики, оставив лишь оголённые, искрящиеся статическим электричеством нервы. Мирон почти решил, он непременно сбежит. Пойдёт-поедет-полетит-поползёт, чтобы хоть одним глазком посмотреть, вдохнуть одного воздуха. — Сам знаю, идея так себе, — честно признаётся Окси. — Прямо-таки канонично долбоебическая, даже. Положим ты узнаешь, куда мне именно нужно, я припрусь, как здрасьте, а он там с этой своей женой. Для меня конечно уже вообще ничего не зашквар, но сцены с воплями мне не интересны. Да и тур только начался, надо бы, как-то сосредоточиться на ближайших шоу, — с неприкрытой тоской говорит он. Женя, заранее понимая, что каждое из её слов может иметь необратимые последствия, тем не менее, предлагает: — Давай так, мы просыпаемся утром, выезжаем из дома, летим в Стамбул как и собирались, ты выступишь, все счастливы. А я, со своей стороны, прозондирую почву, разведаю обстановку и узнаю для тебя, что там к чему и хотя бы куда именно тебе нужно будет лететь! Ты как, согласен? — Думаю, да. Звучит разумно, — задумчиво тянет Мирон. — Ну вот и хорошо, — кивнув сама себе произносит Женя. — А сейчас предлагаю немного, что называется, расслабиться и успокоиться. Предвкушая твою просьбу, да, если тебе так будет комфортнее, конечно оставайся спать со мной. — Одному сейчас мне и правда крайне хуево, так что, воспользуюсь твоим смелым предложением, пожалуй, — немного смущённо бормочет Мирон. Женя фыркает, задумываясь, может ли она вообще припомнить, чтобы Окси хоть когда-то, чего-то стеснялся?! На своей памяти девушка такого не видела. «Надо бы у Ваньки узнать», мелькает у неё в голове. Прислушавшись к дыханию Мирона буквально спустя минуту, она понимает, тот, вопреки собственным ожиданиям, отрубился мгновенно. Что и говорить, ей не понаслышке известно, как выматывает рефлексия и безответная любовь. Удивительные шутки порой выкидывает жизнь. Так много разных людей ищут друг друга, узнают, совпадают каждой клеточкой, лишь для того, чтобы разбить сердце и опять пойти на новый круг поисков. Странные, глупые и нелогичные человечки иногда слепы до такой степени, что готовы бросить в костер гордости самое доброе, важное, нужное… А те, кто отдает всего себя беззаветно, могут засыпать в любимых объятиях лишь по-дружески, помогая важному человеку переживать разлуку с кем-то другим. С кем-то нужным. С кем-то, кто Слава.5
— Выглядишь уставшим, — говорит Женя, глядя на него в воскресенье утром. Она проходит в салон автобуса, заботливо протягивая ему стакан с кофе. Проводит ладонью свободной руки по плотному ёжику волос и улыбается уголками губ, почувствовав мягкое, благодарное касание кончиков Мироновых пальцев о своё запястье. — Я плохо спал, — произносит он едва пожав плечами и нехотя отрывается от чего-то, внимательно до сего момента изучаемого им в телефоне. Вздыхает. Отпивает кофе. Морщится, потому что горячо. Блокирует наконец-то экран и откладывает трубку на откидной столик. С минуту молчит, рассеянно добавляет: — Ещё и два шоу подряд, если честно, мне пока тянуть сложновато. Женя ничего не говорит в ответ, лишь в жесте поддержки приваливается к его плечу, но и это её молчание получается весьма красноречивым. Она отлично знает, — Мирон лукавит. Творческой энергии, излучаемой Оксимироном, едва тот настраивается на выступление, хватило бы для зарядки всех мобильных телефонов в условном Хабаровске. Спит он тоже хорошо, даже прекрасно. На протяжении последних дней в этом ей приходится убеждаться все чаще и чаще, лично. Ведь под утро, в стотысячный раз изранив свои глаза созерцанием очередных видео и фото со светлым ликом Гнойного, находить покой Фёдоров приходит именно к ней под бок. В целом, Женя не против такого расклада, ведь это безусловно лучше, нежели разыскивать Мирона по чужим постелям или наблюдать, как ближе ко времени подъёма, от него, крадучись, выпархивает очередное юное создание. У них уже было и то, и другое, и что ж, в этот раз все действительно иначе. Хуже примерно в сто тысяч раз. Ночами, сквозь сон, глубокий и крепкий, Мирон зовёт по имени человека, которого бросил сам. Было бы смешно, но факт в том, что разлуку с реально важным для Мирона мужчиной они тоже уже переживали вместе… Но некоторых жизнь ничему не учит. Facts. Женя видит глаза Мирона каждое утро и она не ошиблась, сказав ему недавно, что там, в этих наполненных до краев колодцах, плещется тоска. Эту ситуацию нужно как-то решать. Пока она размышляет над подачей, Мирон, закрыв глаза и откинувшись на спинку сидения, берет её ладонь в свою, говорит: — Ваня обещал быть в Праге уже послезавтра. Забронируй ему, пожалуйста, номер в том же отеле, где мы будем жить. — На сутки? — мысленно прикидывая, каким образом будет выбивать дополнительный номер, уточняет Женя. — Он ведь в четверг непременно переместится к тебе, как я полагаю? — Не, бронируй сразу на трое, до субботы. Ваньке тоже нужно немного отдохнуть. Все расходы, естественно с меня, — произносит Мирон и тут же добавляет страдальчески, — Жек, мне очень нужно надраться, прямо в слюни. С Ванькой я могу себе такое позволить без последствий. Женя кивает, признавая правоту Мирона. Если и есть в этом мире человек, способный выпить больше Фёдорова и при этом выслушать все его душевные излияния, а потом никогда и никому под страхом пыток не выдать правду, это, безусловно, Рудбой. Она, конечно, и сама могла бы побыть пресловутой жилеткой, но ей Мирон никогда не расскажет того, что выдаст Ване. И дело не в доверии вовсе. У него остались некоторые моральные принципы и границы, и язык не повернётся рассказать любящей его женщине, насколько непоправимо он изломан своей безотчётной одержимостью и тоской по другому человеку. Они оба об этом знают и понимают, а главное, принимают такие правила совместного сосуществования. — Как твой менеджер я не особо одобряю, конечно, подобные способы борьбы со стрессом, но как женщина, пережившая развод, что ж, не могу препятствовать. — Забавно, знаешь, как люди сначала наворотят дел, а потом вот… Ведь я сам его послал. Просто выставил нахрен, думал, он вернётся! Всегда возвращался! — со злым отчаянием говорит Мирон. — Рано или поздно всё заканчивается. Возможно, на этот раз, и его терпение закончилось? — философски произносит Женя. — Эй, ты родственник со стороны жениха! Твоя прямая обязанность поддержать меня в трудный момент, — улыбнувшись вполне искренне заявляет Мирон. — Ага, — кивает Женя. — Именно этим я занимаюсь прямо сейчас, если ты не заметил. — Вообще не похоже, так-то! — продолжая подтрунивать, наигранно возмущается Мирон. Она вздыхает и, не давая себе времени на размышления, произносит: — Я нашла адрес. И удобный рейс и спланировала логистику. Если ты действительно захочешь увидеть Славу, после концерта в Праге нужно будет ехать прямо в аэропорт. Полетишь через Дубай, у тебя будет двенадцать часов, чтобы комфортно вернуться до выступления в Оффенбахе. Я прикрою тебя, с технической точки зрения, все пойдёт гладко. Не могу ручаться, что после этой поездки непременно полегчает, но, возможно, она поможет расставить все по своим местам? — Он пошлёт меня нахер, — уверенной скороговоркой выпаливает Миро, отвернувшись к окну. — Сразу. — Или вы поговорите, — мягко произносит Женя. — Слава не кажется настолько отбитым, чтобы выставить человека, пролетевшего к нему через полмира. — Нет, конечно. Поржать может, но выслушает обязательно… И, что мне делать? — беспомощно сложив брови домиком, риторически вопрошает Федоров. — Эм, честно расскажешь ему, как тебе жаль? Признаешь, был не прав и теперь просто хочешь все окончательно прояснить. Может быть, попросишь прощения, например. Тебе ведь нужно, не меньше… Мирон было уже собирается что-то ответить, но Женя, подняв ладонь вверх, перебивает: — И не ври мне сейчас! Лучше просто молчи! Оно определённо того стоит, потому что, правда, посмотри на себя! — Да что со мной теперь не так? — взглянув ей в глаза произносит Федоров. — Ни за что не поверю, будто тебе действительно нужно услышать от меня перечисление всего перечня твоих нынешних печалей! Да у тебя на лбу написано, крупными буквами: «СЛАВА, ВЕРНИСЬ, Я СКУЧАЮ»! Мирон, вместо ответа, дуется и молчит, но теперь уже сама Женя, полночи рыскавшая в сети и поднявшая ради этого даже связи бывшего мужа, решается высказать все до конца. — Неделю назад ты пришёл ко мне в постель, просить даже не убежища, а индульгенции. Я обещала что-то придумать. Here we are! Теперь твоя очередь, и либо мы прямо сейчас забываем обо всем случившемся, и ты больше не пыришься на гифки с голыми ногами другого мужика, корча грустное ебало, либо ты предпринимаешь хотя бы одну малюсенькую попытку объясниться! Эту рану рано или поздно придётся вскрыть Мирон, иначе начнётся заражение крови. Автобус тормозит у их нового пункта назначения и Окси, с тоской поднимает взгляд. — Я подумаю, — говорит он. — Сделай милость, — выдыхает Женя и быстро прижавшись к его виску губами, спешит покинуть салон, пока ребята из персонала, сидящие дальше, не начали ломится к выходу.—
После Лондона настроение у Мирона стремительно ползёт вверх. Встреча с ребятами из тусовки Грин Парка всегда встряхивала его, а сейчас действует и вовсе прямо-таки целебным образном, придавая уверенности и сил двигаться дальше. Впрочем, зная себя, он особенно не обольщается, — диагноз, способствующий стремительной смене настроения, до сих пор при нем. Но Мирону хочется ещё немного побыть весёлым и беззаботным чуваком, прикатившим в его настоящее прямиком из две тысячи восьмого, да и кто бы его за это желание осуждал? Отдельно греет перспектива пьянки с Ванькой. Пусть их общение и сотрудничество началось гораздо позже, но эмоции, что Мирон испытывает при ставших теперь редкими встречах, полностью идентичны изначальному восторгу и кайфу, от понимания, какой чёткий и клёвый чел захотел с ним дружить. Однажды, когда их пути в глобальном смысле ещё не разошлись, он долго вертел и обдумывал, мог ли бы Ваня стать кем-то большим, близким, чем даже лучший друг? И немало удивился, когда попробовав представить себя в постели с кем-то широкоплечим, подтянутым и длинноногим увидел в своей голове образ совсем иной. С этих «игр разума», как про себя назвал ту фантазию Мирон, всё и понеслось. Он отдавал себе отчёт, на какую авантюру толкает его ноги пресловутое шило в жопе, но процесс был запущен. Окси не поленился найти контакты, потихонечку, через общих знакомых, выведать, как живет и чем дышит, с кем встречается «бойкий и ласковый». Узнал. Явился. Очаровал. Но, мог ли подумать, насколько прорастет корнями, растворится мыслями, захлебнётся собственными эмоциями. Кому, что доказывал? Зачем теперь лезть? Вопросы, крутящиеся в голове почти год, вновь и вновь всплывают на поверхность, отравляя любую радость жизни. Словно ночь, сгущающая темноту и тени, приглушают любые светлые пятна на маршруте его следования. Выпивают радость. Мысли — дементоры. Казалось бы, нужно просто решиться. Взять и забыть и послать к черту! Ну что вот он докажет, если прилетит в Тай? Свою несостоятельность? Слабость? Выставит себя жалким посмешищем, лишь только чтобы в глаза взглянуть? Только ради мимолетного прикосновения и ощущения чужого тепла? Словно бездомный, случайно забредший в богатый район, подсмотрит в окно за чужой счастливой и роскошной жизнью? — Нахуй все! — сообщает он сам себе и, подскочив с кровати, направляется к Жене. — Я никуда не полечу, — сообщает он, заваливаясь к ней в номер без стука и тут же смущённо отворачивается, увидев помощницу в одном белье. — Вообще никуда? — проигнорировав его смущение скептически уточняет девушка, застегивая лифчик. — Ты поняла, о чем я говорю, — бросает Мирон, пробкой выскакивая из номера. Женя, как раз натянувшая джинсы, думает, что в такие моменты ей хочется выйти на балкон и орать, и она это непременно сделает, после. Вот когда закончится этот замечательный тур, в Тайланд полетит она сама. Месяца на два или лучше на три. И первые несколько недель непременно устроит информационный детокс, отключив телефон. А потом, когда будет в адеквате, найдёт там Гнойного и лично с ним переговорит. Потому что год — это слишком много, чтобы переживать разрыв отношений чуть больше чем этот самый года длившихся. Несоразмерный урон. Она прекрасно знает, о чем говорит. И, наконец, она категорически устала видеть бесподобную тоску, так редко сменяемую на мимолетное счастье от творчества, прочно засевшую в косых взглядах Мирона. Нужно обязательно выяснить раз и навсегда и, если хоть что-то ещё возможно поправить, сделать это самой. Почему-то ей кажется, что Слава, с которым они толком и не знакомы, врать не станет. А потом можно будет решать и либо, заниматься только своей личной жизнью, с чистой совестью сдав Мирона в эксплуатацию избранного пользователя, либо реально брать инициативу в свои руки. Если она не остынет, к тому времени, конечно. Хотя, ну сколько осталось тут, всего-ничего, дожить до апреля! Женя прекрасно осознаёт, у неё нет права лезть в чужую личную жизнь, особенно, если об этом не просят. Помогать нужно только тем, кто заинтересован, и она не Господь Бог. Но. Что делать, если утопающий не особо хочет себя спасать? А она, напротив, очень даже за. Вот уж и правда говорят: порой жизнь, вопреки логики и здравому смыслу закладывает такой вираж, — нарочно не придумать.6
Пьянка с Ваней проходит на ура! Они долго хлещут вкусное чешское пиво, засев в одном из своих любимых баров старого города, затем многократно лакируют его Егерем, и наконец решают пойти в отель пешком, чтобы чуть-чуть протрезветь. По дороге, конечно, плутают в трёх соснах, худо-бедно выясняют, куда идти, попутно подписав парочку листочков для опознавших их фанов. От фото, по понятным причинам, вежливо и с извинениями отказываются. (Выволочку от Жени, узнай она о его пьяных фото из сети, никто не отменял.) По прибытии в гостевой дом Ваня предлагает сходить пожрать в местный рестик, оборудованный на минус первом этаже, чтобы хоть как-то встать завтра утром. Мирон поддерживает, понимая, что их спасёт только жирная пища, однако, им не везёт, — кухня уже закрыта. Приходится напрягать ленивый пьяный мозг, придумывая хоть какую-то альтернативу. Пошарившись каждый в своей комнате, они одновременно выходят в коридор, и совместными усилиями решают, что будить Женьку ради заказа еды не будут. Не совсем же они ебобо. Вместо этого Ваня и Мирон додумываются завалиться к ребятам из команды. В общей гостиной тоже проходит своя, небольшая и тихая, но не менее забавная вечеринка. Пацаны встречают гостей свистом и аплодисментами, и, конечно, тут же приглашают присоединиться. Мирон, все ещё очень пьяный и от того любящий весь мир, соглашается особо даже не ломаясь (как обычно делает, чтоб сбить градус собственного внутреннего смущения), и затаскивает улыбающегося Ваню следом за собой. Переглянувшись, Ваня и Мирон смотрят друг на друга, уверенные, что каждый думает об одном и том же. Они оба чертовски скучали по этим бесшабашным тусовкам! Ребята суетятся, предлагают пиво и угоститься пиццей, откуда-то появляется абсент, все смеются и обсуждают, какой же охуенный был концерт, кто-то подгоняет нормальные плюшки, после чего нирвана окончательно накрывает Мирона с головой. Ему так хорошо и легко, словно телесная оболочка осталась где-то в неизвестном и далёком месте, а дух, свободный, ничем более не сдерживаемый, воспарил над миром, и беспечно несётся над землей, как подвластное ветру перистое лёгкое облачко. Момент перехода от яви ко сну мозг фиксирует по касательной, максимально размыв грань реальности. Перед глазами всплывает длинный коридор, анфилада какого-то дворца, одного из тех, где он сто раз топтал паркет во время своих индивидуальных экскурсий для зарубежных друзей. И не только. Мирон бежит по этому бесконечно затянувшемуся коридору, распахивая перед собой всё новые и новые двери и, кажется, вот-вот, за следующими, как раз будет тот, кого так жаждет увидеть бешено колотящееся в груди сердце. Он торопится. Его ждут. В окнах, по ходу движения, мелькают солнечные блики, отражающиеся от глади реки и пускающие в зеркала, развешанные в простенках, слепящих зайчиков. Сердце колотится, кислород толчками поступая в лёгкие, кажется, вот-вот разорвёт нежные альвеолы… От близости цели грудь сжимает сладким предвкушением. Он жмурится, хватается за ручку, готовый встретиться с кем угодно и… Просыпается. Оглядевшись, находит себя на диване, в гостиной, опознаёт апартаменты, что они сняли для размещения в Праге. Напротив, на точно таком-же диване, скрючившись в три погибели под тёплым пледом, похрапывает Ванька. Мирон вздыхает. Трёт лицо ладонью. Под рёбрами тянет чуть болезненно. Вот бы это была невралгия. Хочется уснуть и вновь попасть в сон, где до заветной цели остался лишь последний рывок. Хочется уснуть и вновь испытать предвкушение и радость и ожидание чуда. Он смыкает веки и проваливается в сон. Но вплоть до самого утра Мирону больше ничего не снится.-
Женя вполне могла бы позволить себе сейчас открыто демонстрировать, что она злится, негодует или расстроена, но вместо этого девушка молчит. Ведь если паниковать начнет она, дело действительно может плохо закончиться. С другой стороны, рано или поздно любой, даже очень адекватный и рациональный человек может сорваться, не справившись со своими страхами и переживаниями. Любой человек может, а менеджер Оксимирона, нет. Даже если этому самому артисту, на только что прошедшем концерте, совершенно беспрепятственно, плеснули чем-то в лицо. И тем более, если так действительно случилось. Сам Мирон вот, например, глядя со стороны, спокоен как удав. Позирует с тортиком, улыбается во все тридцать два зуба, пилит сториз. И Женя, следуя его примеру, старательно игнорирует произошедший на концерте инцидент. Она вежливо улыбается, подбадривает ребят, что выглядят несколько дезориентированными и огорчёнными по случаю произошедшего. И держит себя в руках, а стоящего рядом Ваньку за руку, запрещая некрасивой истерике, уже с час бушующей внутри, вырваться наружу. Как же она испугалась за Мирона. Сколько мыслей разом взметнулось в голове… Никто не должен знать. Точно не сам Мирон. Эмоции потом. Ей удаётся сдерживаться ровно до того момента, пока они не остаются наедине. — В глаза точно не попало? — спрашивает она, едва дверь такси захлопывается за спиной Мирона. — Нормально все, Жек, не кипишуй, — бросает Окси, стараясь выглядеть как можно более беспечно. — Я настаиваю, что нужно усилить охрану. И никакого алкоголя в барах на следующих шоу! — холодно произносит девушка, глядя Мирону, специально отгородившемуся «прослойкой» из Рудбоя, в глаза. — Слушай, ну это правда ерунда! Единичный случай, просто чел перебрал и выбрал не верный способ выразить эмоции, — пытаемся сгладить ситуацию Мирон. — Сегодня в тебя плеснули джином, завтра могут кислотой, — мило улыбаясь поизносит Женя, не разрывая зрительный контакт. — Мои фаны летают за мной по Европе, стоят в очередях, делают плакаты и передают тортики, Жень, ну какая кислота? Это случайный залетный еблан, не рассчитал свои силы и уровень интеллекта. Все мы когда-то по синьке творили какую-то дичь. Ванька, зачем-то усевшийся между ними, устав быть на первой линии словесного огня, откидывается на спинку, негромко вздыхая. Осторожным, мягким движением, он переплетает женины пальцы со своими, несильно сжимает, в качестве моральной поддержки. Мирон, скосив взгляд на этот манёвр, думает, какой же Ванька охуительный друг. — Я вот ни разу не выплескивала в лицо живому человеку стакан с коктейлем, или какой-то другой жидкостью, — чуть более ровным голосом продолжает гнуть своё девушка. — Ладно, хорошо, ты права, это действительно перебор. — кивнув, наконец соглашается Федоров. — Но мы же не можем поменять концепцию всего тура из-за одного пьяного идиота. — В таком случае, просто прошу тебя впредь не спускаться со сцены! По крайней мере до конца этой части тура. Возможно такое? — Хорошо, договорились, — неожиданно покладисто произносит Мирон. — И ещё, я хочу, чтобы в Берлине мы заглянули к окулисту, — услышав в тоне Окси нотки непривычной покладистости, припечатывает Женя. — Это ещё зачем? — откинувшись на спинку сидения обессилено вопрошает Мирон. — Просто не спорь со мной хотя бы в этом, — бросает девушка и Окси думает, что такой ей и правда лучше не перечить. Мирон замолчав, кивает, Женя, выдохнув более расслаблено, прикрывает глаза, а Ванька, все ещё олицетворяющий «водораздел» между дискутирующими, наконец-то тоже выдыхает спокойно. И немного подумав, берет всю ладонь Жени в свою. Мирон, заметив его жест, все также молча закатывает глаза, всем своим видом демонстрируя несогласие с просьбой своего менеджера. Ведь если за его здоровье и впрямь возьмётся Женька, есть шанс загреметь на полноценный чек-ап, и уж тогда, по результатам функциональной диагностики, он мало что может решать сам. Значит, необходимо обойтись малой кровью. Тем более, что он действительно не чувствует какого-то дискомфорта в чуть больше года назад прооперированных глазах. Ничего необычного, близорукость с астигматизмом, но ему хотелось избавиться от необходимости постоянно беспокоиться о линзах или носить эти дурацкие очки, в которых, какую оправу не выбери, он смотрелся ботаник — ботаником! Вот и сделал коррекцию, чего теперь поднимать шум? Машина плавно тормозит. Мирон выбирается первым, следом вылезает Ваня, галантно помогающий Женечке выбраться последней. — Я к себе, — говорит Мирон, кивая на здание отеля. — Ладно, а я пожалуй, хочу выпить, — неожиданно произносит Женя. — Вань, составишь компанию? Рудбой, оказавшийся между двух огней, оценив ситуацию, медленно кивает, безмолвно соглашаясь. — Отлично, — бросает Женя. — Пойдём, Ванюша. Ваньке сложно сейчас подобрать слова, но логика подсказывает, что их стойкой девочке его поддержка нужна куда сильнее. — Мир, я тогда после зайду, хорошо? — спрашивает Ваня, мимикой показывая, что ситуацию надо бы обсудить. — Конечно, о чем разговор, — бросает Мирон. — Ключ запасной попрошу на стойке тебе оставить, — произносит он и, хлопнув друга по плечу, шепчет едва слышно, «отвечаешь за неё», а после, быстро чмокнув Женю в щеку, удаляется восвояси.-
Вроде конфликта никакого и нет и все остыли, но беспокойство, тянущее под рёбрами, ещё не улеглось. Мирон забирает на стойке ключ-карту, объясняет, что проживает в номере вдвоем с другом, но тот будет позже, просит передать запасной ключ Ивану Евстигнееву. «Высокий, широкоплечий, светлые глаза, обворожительная улыбка. Вы не ошибётесь». Девушка кивает, предлагает организовать горячее питание, указанное Женей при бронировании, как обязательное требование. Мирон вежливо отказывается от предложения принести ужин в номер, поспешно подходит к лифтам. Внутри — муторно. Стыдно перед Жекой, понятно, обидел её сегодня. Да и Ваня не заслужил быть закинутым на амбразуру. Но хуже всего — другое. Чертов алкоголь и правда попал в глаза, а Мирон зря бахвалится, его предупредили об этом. Правда, слушал он переводчика в пол-уха, все основные моменты обсуждала с оперировавшим врачом Женя, которую, по приезде в Питер, буквально с пристрастием допрашивал о плане дальнейшей реабилитации Слава. Мирон не успевает пресечь собственную память и сдаётся, позволяя воспоминаниям ворваться в сознание тревожным жужжащим роем. В голове мелькают образы и картинки. Вот они со Славой летят на консультацию к именитому глазному хирургу в Израиль, слушают много, понимают мало, переспрашивают, Слава уточняет детали. В итоге, там оперировать его глаза отказались, сославшись на несколько иной профиль, но посоветовали клинику в Кёльне. Мирон тогда заметно расстроился, — у Карелина не было действующего шенгена, а у Мирона не было трёх недель, ведь коррекцию зрения он хотел провести до шести, намеченных на март, концертов. Значит, в Германию он полетит без Славы. Обратно в гостиницу возвращались пешком. Мирон, притихший, расстроенный и судорожно выискивающий возможность быстро и хоть через кого выбить любовнику немецкий Шенген, захотел пройтись. Слава, всегда чутко улавливающий настроение своего Окси, безоговорочно согласился. Он очень хорошо научился считывать эмоции Федорова, понимал, надо дать время переварить не самые приятные новости, но и долго осознанно не собирался молчать. Иначе, растормошить Мирона потом будет задачей не из лёгких. — Ну не грусти, Оксан, — мягко улыбнувшись, шуткой бросил Славка. — Женечка с тобой слетает, а я дома буду ждать. Слышал, что доктор сказал? Три дня на все, ты даже и соскучиться не успеешь! — Успею! — огрызается Мирон, — Я вообще-то ещё после тура твоего тупого не особо в себя пришёл! Три месяца, блядь, ну что это вообще за срань была такая! Я скучал! — Мироша-Мироша, — ласково произносит Славка, — а расскажи мне, как так получилось, что под обликом дерзкого рэперка, скрывается нежная ванильная детка? Мирон, мгновенно подобравшись, дернулся было рявкнуть любовнику, чтоб не зарывался. Подумал даже, может надо, пусть и не больно, но обидно отвесить леща этому лосю для профилактики пиздежа, но не успел. Славка, чей настрой был благостными, а реакция, тем не менее — отменной, (а кожа горячей и пахла солью, от этой самой прогулки по круглогодично жаркому Ашкелону), опередил его, осторожно толкнув в тень высокого дерева. Оглянувшись, он крепко прижал Мирона к себе и целовал безудержно долго и сладко. Шептал на ухо нежные дурости, говорил, как именно такого, трогательного, беззащитного и настоящего он сильно и невозможно, безгранично… Хорошо, что улочка была пустынной, час поздний и этот их общий катарсис не стал достоянием случайных свидетелей. Потому что Мирон ластился, теряя голову цеплялся пальцами и льнул всем телом к человеку, ставшему для него новым смыслом и вдохновением и огромной, большой… Липкие, потные, едва завалившись в отель, они занимались любовью прямо на прохладном жёстком полу номера, и Мирон, весьма требовательный в части удобного размещения во время секса, пикнуть не смел о каком-то дискомфорте, отдаваясь с таким бешеном желанием, что позже ему самому стало несколько неловко. Таким жадным до ласки и голодным он оказался по отношению к Карелину. Слава мягко обволакивал, был безудержным и вездесущим, заполнял собой, придерживал ладонью миронову голову, целовал лицо и глаза. Баюкал, лелеял, нежил. С ним был фантастически хорошо. Чувство безопасности и единения, резонировали с физическим удовольствием, принося оргазм не только физический… Сейчас Мирон склонен считать, что это был переломный момент. Именно тогда, в январе 2022 года он понял, что хочет видеть Славу в своей жизни на постоянной основе. Быть рядом, жить вместе, преодолевать и радости и печали. Как бы это ни звучало. Хочет его всего себе. Ц-е-л-и-к-о-м. Он до сих пор не понимает, почему все пошло прахом? Почему Слава, так нежно и бережно любивший его, ушёл беспрекословно, стоило лишь об этом попросить. Не хотел становиться обузой? Решил не спорить, заранее зная, что проиграет этот спор, не имея достаточно аргументов? Или, просто любил не так сильно, как говорил? Нет. Быть такого не должно. Бред. Язык может врать, глаза могут врать, слова, а вот тело, нет. Тело не врет, а Слава своё и вовсе контролировать не умеет. Ладно. Пора в конце-концов вытащить голову из песка. Он же выгнал Славу. Сам. Наговорил горьких и обидных слов, послал нахуй. Высказался. И кто бы мог подумать, что свой портал в геенну огненную он откроет собственноручно? Впрочем, разрушать то, что надо бы беречь больше всего, это как раз к нему… Важно помнить, — на языке спасение, на нем же и погибель. Мирон свою изложил в простом и емком: «Убирайся! Уебывай, трусливая сука! Что взять с клоуна?! Как был шутом, так и остался!» Воспоминания вытягивают из Федорова последние силы. Он выходит из душа и, завернув полотенце на бёдрах, подходит к зеркалу. Протирает отражающую поверхностность, внимательно и долго смотрит на себя. — Мудила, — бросает Мирон отражению, тут же показывая средний палец. — Сам все просрал, хули ноешь теперь как пизда тупая. Ещё и девочку свою прекрасную почем зря обидел. Опять. Зеркальный двойник предсказуемо молчит. Да и глупо было бы ожидать… Впрочем, случались в жизни Окси такие волшебные трипы и приходы, что с ним едва ли тумбочка не беседовала. Отличной идеей, надо отдать Жене должное, было принудительно слезть с кокса, ибо непонятно, в какого рода заведение могли завести его душещипательные беседы с мебелью. Мирон вздыхает. Он рад, что Ванька выступил своеобразным буфером между его напускной самоуверенностью и искренней Женечкиной заботой. Во-первых, Рудбой гораздо более эмпатичен и добросердечен, чем сам Окси, и действительно сможет найти нужные слова и хоть как-то успокоить Женю. Во-вторых, Мирон знает, между его замечательной девочкой и его же лучшим другом всегда была связь более крепкая, нежели просто дружба. Женя почему-то доверяет Ване, считая его человеком крайне ответственным и исполнительным (ну, при прочих равных). И когда-то, в самом начале их сотрудничества, спать в бронике она соглашалась только на месте Рудбоя и только с ним делила номер, если иных свободных вариантов для размещения в отеле не было. Впускала Ваню в зону своего личного пространства, доверяя себя и своё самое уязвимое состояние — сон. Мирон, привыкший к максимальной исполнительности, стопроцентной работоспособности и потрясающему благоразумию помощницы постоянно забывает, насколько в действительности она хрупкая и ранимая, как близко к сердцу принимает все его проебы и загоны. И как сильно всегда бережёт его самого… А он ее, как обычно, нет. Мирон немного устал от себя. От тщеславия, от стремления утереть всем нос, от постоянного желания лезть из кожи вон, соревнуясь с собственной тенью, доказывая, что он самый охххуенный. «По Лондону, с мешком полония, пешком» Самоцитаты. Самоповторы. Вы здесь. Дальше будет стадия: «сам на себя дрочит». Вот бы вылезти сейчас из кожи, сбросить, как змее, и уползти себе в тропический лесок, на берегу океана, свить гнездо в высокой траве, выползать на камни, грея золотистые чешуйчатые бочка и ждать длинного, большого человека, чтобы выползти к нему на погибель… Но куда уже, империя убита, а «русский рэп без иммиграции — колония»! Мессия не может соскочить с миссии. Да, сука! Все. Хватит. Достаточно! Он пишет Ване смс, что оставил для него дубликат ключ-карты на ресепшене, сам идёт спать, а Рудбой может приходить к нему в любое время. После берёт бутылку виски, подаренную сегодня на концерте, и отвинтив крышку делает щедрый глоток прямо из горла. Потом ещё. И ещё один. Полощет рот, сглатывает. Раздумывает над четвёртым, но, кажется, хватит. Ему нужно расслабиться, а не ужраться. В слюни можно — после. В апреле. Нет, он не устал от перелётов, переездов, концерты, люди, то как он выкладывается, — это бешенный драйв, лучше любой наркоты, кайф, эйфория. Единственный способ хоть ненадолго укрыться от мыслей, бродящих на периферии сознания. Но вот в апреле… Он всё-таки полетит к тёплому океану и, если Слава ещё будет там, хотя бы просто попросит прощения, а то как-то совсем не по-людски. Он ещё раз бросает взгляд в зеркало. Собственное отражение выглядит устало, но традиционно надменно. Как он себя заебал! Полотенце Мирон сбрасывает рывком, прямо на ходу, не потрудившись натянуть даже трусы, он падает в постель, с головой заворачивается в одеяло. В крайнем случае, Ванька видел его и в более стремных и экзотических кондициях. Он то уж точно не ослепнет от восхитительной Мироновой наготы. Сон в этот раз приходит незаметно, обволакивая разум и успокаивая эмоции. Он вновь оказывается перед всё теми же дверьми, только на этот раз прямо перед, без беготни по нескончаемыми зеркальным коридорам. Пальцы судорожно хватаются за резные латунные ручки, Мирон нажимает и уже готов распахнуть створки, но вдруг, картинка пропадает… Открыв глаза, он снова обнаруживает себя в постели, однако, не уверен, спит ли? Тихо хлопает дверь, раздаётся шорох одежды, приглушённый ковром звук шагов. В сумраке комнаты танцуют тени, и спросонья Мирон щурится, пока ещё не отличая в более темных пятнах очертания предметов. Он чувствует, как с него легонько стаскивают одеяло, а обнаженную тёплую кожу мгновенно холодит ночная свежесть. Разворачиваясь к источнику дискомфорта он хочет спросить Ваньку, что случилось, почему тот не взял второе одеяло и зачем тащит с него, но не успевает, буквально врезаясь в друга. Мирон уже готовится извиниться, как, едва вздохнув, вздрагивает. Оторопь. (Не Ваня, орет внутренний голос.) Паника. (Кто-то чужой, Мирон!) И, наконец, (НЕТ! СВОЙ!) — узнавание. Это происходит мгновенно. Любовь, как случайная смерть на взлёте. Запах цитрусовых, и сандала, и дерева, и солёного моря врывается ему в лёгкие, а тёплые обветренные губы опускаются на его собственные. Мирон судорожно вздыхает через нос, раскидывается безвольной звездой под и тут же, словно боясь упустить момент, обхватывает руками плечи, а ногами — бёдра. Повисая на Славе коалой, он безоговорочно позволяет длинному горячему телу полностью подмять себя. Сейчас совершенно похер, сон это или явь, и, что за прихотливые игры ведёт его сознание. Он готов на все, лишь бы это не кончалось как можно дольше. Мирон судорожно прижимается к предмету своей обсессии, отрывается от губ, хаотично целует лицо, кусает за подбородок, ведёт носом вдоль острой скулы. — Славка, Славка, Славка, — захлебываясь звуками шепчет он не переставая. Мирона трясёт, натурально колошматит и он, словно в лихорадке, слепо шарит ладонями по спине человека, так хорошо и знакомо придавившего собранную тушку сверху. — Мир-р-р-р, — мягко прикусив Мирона за плечо выдыхает Карелин, пропуская руку ему под шеей и поясницей. — Не ешь меня, я тебе ещё пригожусь. Мирону кажется, что он сходит с ума. Его колотит от концентрации впечатлений, контраста прохладного воздуха и горячего тела, тяжесть которого сверху кажется идеальной. Слава прижимает его ещё крепче и Мирон чувствует острое, разрывающее возбуждение. — Я бы хотел расцарапать тебе спину, — придушенно шепчет Окси, — но не могу больше причинять тебе боль. Слава, Слав, Слав, прости меня. — Ничего не бойся, Мир. Хочешь — делай, я с тобой, — мягко произносит Слава. Ноги Мирона разъезжаются как по щелчку, в его голове происходит нечто, подобное замыканию электропроводки. Словно выбили пробки и осталась лишь белая точка света в конце этого длинного, тёмного коридора. Он больше не помнит себя, не контролирует ситуацию, отдавшись на милость судьбы, плывёт сквозь вязкую холодную темноту к яркому, мягкому пятну света, чередуя лишь «Слава», поцелуи и «пожалуйста, я так…». — Я тоже не хочу делать тебе больно, Мир, — влажно облизывая его горло, и ласково поглаживая пальцам шею у линии роста волос, говорит Слава, — поэтому, детка, потерпи немного, мы поиграем, и очень скоро, обещаю, тебе будет очень хорошо. Данное слово Карелин, как и всегда, держит, старается, не жалея языка своего. Он долго ласкает Мирона, зацеловывая сверху вниз, пока спускается к бедрам. Восхитительно и привычно качественно сосет, уделяя внимание и головке и стволу, успевает приласкаться промежность, чуть прикусив ягодицу. Затем, когда Мирон уже откровенно хнычет, ровным счётом ничего не соображая, методично трахает узкую дырочку языком и одновременно дрочит ему, закинув ноги Мирона себе на плечи… Когда умелые, хорошо знающие как он любит пальцы, наконец-то входят в чуть раскрывшуюся дырку, Мирон стонет протяжное «Сла-а-а-аава» и отрубается, проваливаясь в яркое пятно белого света.