(I)medium Coeli

Фелнор не был бы собой, если бы не пробурчал: — Если я отвлекусь, вьюнки завянут, и… Ему нет нужды заканчивать фразу. Фалан Орбипланакс знает его много времени — куда дольше, чем иные мужья знают своих жён. Фелнор не любит, когда его отвлекают — не потому, что жаждет уединения. Он всегда был ворчуном, и этой чертой его одарили звёзды и планеты, включая ныне погасшее солнце, в миг, когда он появился на свет. Фалан вдыхает запах, по которому любой человек безошибочно отыщет алхимическую лабораторию. Он может сообщить Фелнору, что они видятся в последний раз, и тот даже бросит работу, но терпеливо молча ждёт. То, что он хочет донести, много времени не займёт, а пока остаётся только наблюдать, как узловатые, перепачканные пальцы сжимают пестик — настолько крепко, что вены на тыле кисти вздуваются от напряжения. Мгновение — и морщинистая, бледная от постоянного пребывания под землёй ладонь замирает. Кажется, не так давно она легко покрывалась загаром, а поди ж ты — больше тридцати лет прошло с той поры. Фелнор из-под густых, оставшихся чёрными бровей смотрит на Фалана карими глазами, пронзает взглядом насквозь. — Ты так же был напряжён, когда тебе твои планеты нашептали, что солнце должно погаснуть. — Он всё-таки отставляет ступку. Раз он позволяет себе испортить сырьё, значит, всё понимает правильно. Фалан не сердится и не называет точное время — вплоть до минут, когда понял, что земли Экзоста вот-вот превратятся в ледяную пустыню. Он слишком давно знает Фелнора — настолько, что устал тому всякий раз повторять, что ни планеты, ни звёзды шептать не могут, и просто перестал обращать внимание на дурацкую фразу. Тот продолжает пристально глядеть, когда Фалан шарит по карманам просторного одеяния, только сжимает губы и выпячивает поросший седой бородой подбородок. Не язвит привычно, дескать, тот, постигший такую точную науку, как астрономия, забывает, куда прячет мелочи. Когда искомая, сложенная вчетверо записка, наконец, выдаёт себя хрустом бумаги, Фалан суёт её прямо в перепачканные руки Фелнора. Он называет день и час, когда за ней придут, хотя знает — тот никогда не следит за временем, а с тех пор, как сутки перестали делиться на день и ночь, и подавно. Имя того, кто должен забрать послание, он не называет, потому что не знает сам. — Не доверяешь, значит, Суиберису… — Фелнор-то бурчит, но послание принимает, а вот руку Фалана отпустить не торопится. Тот не сжимает пальцы — не потому, что хочет её вырвать, а потому что они плохо гнутся, и боль в суставчиках проходит только после мази из этой же лаборатории. — Он-то наверняка поймёт, кто и когда за ней придёт. Дурака бы ты учеником не взял. — Суиберис не прожил столько, сколько ты и я, — увиливает Фалан, зная, что Фелнор не поверит ему. Десятки лет позволили им изучить друг друга. Время не раз испытывало их, отчего они готовы были разойтись по разные стороны не королевского дворца, а жизни. Оно же и сводило их вместе снова и снова — и далеко не всегда у трона короля Ланшира. — Сделаю так, как просишь, — проговаривает Фелнор надломленным голосом, после не небрежно суёт записку в карман, а бережно прячет за пазухой. Он позволяет себе бросить работу, а это значит, что у Фалана Орбипланакса нет нужды торопиться. Тот успеет связаться с Ноденом ровнёхонько в нужное время… …которое сейчас охотно тратит на то, чтобы крепко обнять Фелнора и попрощаться — увы, навсегда.