Вызов

Все стены в комнате были обиты тканью со строфами «холод сковывает реки». Такие же знаки были на потолке, на полу; и даже в маленьком решетчатом окошке в каждой секции был прорисован нужный символ. У кровати темного стояла капельница, вливающая в его тело целебный раствор. Рассматривать в обстановке было больше нечего, и я вынужденно перевел взгляд на самого темного. Темный магистр Юлао был злым насмешливым гордецом. В лежащей передо мной пустой оболочке от него ничего не осталось. В конце концов, было странно испытывать сильные чувства к брошенному кокону, который когда-то был моим врагом. – Темный магистр Юлао? – все же попробовал я. Без отклика. – Я – светлый Маро. По-моему, ему это тоже не интересно. Я на пробу сдвинулся в сторону, и темный вновь чуть повернул голову, явно следуя за мной. Хотя смотрел он как будто бы не в лицо, а немного в сторону. Темный реагировал, но не хотел говорить. На его месте я тоже не хотел бы. – Мы встречались раньше. Ты чуть не убил меня той ночью. Я проклял свое косноязычие. Следовало правильно начать переговоры, но у меня не было хорошо подвешенного языка, как у куратора Илени, чтобы с порога нести чушь, и все слова, которые я смог наскрести по углам разом опустевшего разума никак не складывались в предложения. – А потом тебя забрал Эмиль. Что ему было нужно? Рука темного дернулась. Я подумал, что если у него поврежден язык или гортань, он и не может говорить – и хочет передать мне что-то через касания. Его рука была забинтована до кончиков пальцев и покрыта липкой мазью, но мерзко было вовсе не поэтому. Сперва его ладонь лежала в моей спокойно, и только пальцы заметно подрагивали. Я только приготовился задать вопрос, когда они с силой сжались. На миг мне показалось, что сейчас он сомнет мою ладонь как бумажную, перемолов в кашу мелкие косточки. Но рука темного разжалась и упала на кровать, и он закрыл глаза и обмяк. Я зло постоял над ним, кривясь от боли, плюнул и ушел. И вот это слабый больной пленник, да простите, он такими пальцами может гнуть железо и ломать шеи. Ночь была совершеннейше темной. Дул устойчивый теплый ветер, который было так приятно вдыхать полной грудью; он гудел в ветвях и пытался сорвать с крыш черепицу. Запоздалая весна пришла. – Вы спасли жизнь темному, и вы лечили его до нашего прибытия, – куратор Илени подкрался из темноты как беспощадная судьба и лучезарно улыбнулся. – Светлый Маро, я не ошибался насчет вас! Я не знал, что меня оскорбляет больше: что куратор Илени считал, что я способен помогать темному добровольно или что я тупица, не понимающий нужд момента. То, что куратор Илени уже здесь, не удивляло – он как акула приплывал на запах крови. Куратор Илени был счастлив. – Возвращаясь к нашему разговору… разве то, что сделал Эмиль, светлый, не настоящая жестокость? – А для того, чтобы творить зло, быть особенным не нужно. Мы, светлые, намного слабее темных; и у нас нет столько возможностей причинить вред, и мы вынуждены объединяться, уметь договариваться, ладить друг с другом; у нас был собственный кодекс, и все светлые, которых я знал, считали, что должны быть защитниками, а не мучителями; но мы все еще оставались обычными людьми. – Да, Эмиль бросил тень на всех светлых, – я был вынужден это признать; и у меня не было пути назад: – И я приложу все старания, чтобы его нашли, судили, и казнили по закону. Илени как-то смутился. – Он был вашим другом… Я тяжело посмотрел на него: – Вот поэтому. – Кажется, я могу предположить, почему темный реагирует именно на вас, – с деланным энтузиазмом перескочил на другую тему Илени. – Вы были последним, кого он видел перед тем, как попал в плен к Эмилю, и потому, наверняка, вы запали ему в память. Но надо еще подумать… Кажется, он хотел поговорить об этом, но сверху послышался шум. Я взлетел по лестнице; в коридоре толпились люди, и один из светлых целителей стонал от боли, а кожа на его руке вздымалась и опадала, словно там росло и двигалось нечто, готовое прорваться вовне. Но господин Аллури успел раньше меня: растолкал столпившихся рядом людей и возложил на пораженное место ладони, и светлая магия, спокойная и полная ограничений заполнила коридор, останавливая темное проклятие. Целитель привалился к стене, бледный, тяжело дыша. Я сжал кулаки, чувствуя, как пальцы тяжелеют от магии. Светлые целители – самые беззащитные люди из всех. Темный напрашивался, и охрана, и глава охраны Оуми, который пришел вместе с господином Аллури, полностью разделяли мое мнение. – Не надо насилия, – куратор Илени не был магом, но его голос проникал в разум как отрава. – Учитывая, как с нашим гостем обращались ранее, обращались светлые маги, это спровоцирует нападение… Гостем. Он сказал гостем? Что я только что услышал? – Никому не приближаться, – властный голос господина Аллури не оставлял возможности для споров. Командир нашел меня взглядом и кивнул через чужие головы. – Маро. Успокой его. Я заставил себя успокоиться. Капельница валялась на полу. Темный забился в угол, обхватив голову руками, и темная магия окружала его ощетинившимся кольцом. Вряд ли врачи ожидали от полутрупа такой резвости. Наверное, ему пытались вкатить успокоительное – но чтобы свалить темного, требовались запредельные дозы. На темных вообще почти не действовали ни яды, ни лекарства, зато самоисцеление работало у них на высшем уровне. Говорят, они способны отрастить заново потерянные конечности или внутренние органы. – Тебе нужна перевязка. Никто не хочет причинить тебе вред, – я даже сам загордился, насколько сухо и равнодушно это прозвучало. Темный даже не слушал. У меня никогда не получалось разговаривать с темными – убивать получалось, а разговаривать с ними я не успевал, зачем это. Я сделал шажок внутрь комнаты, и темнота отодвинулась; я придвинулся еще ближе, и тьма вновь отступила, словно пропуская дальше. Темный чуть поворачивал голову, как дикое животное, ориентируясь на звук шагов, и у меня появилось ощущение, что он едва ли в полном сознании. От движения раны открылись: на бинтах проступили темные пятна. Особенно сильно залило багровым ткань вокруг запястий, там, где раньше были приковывающие к камню железные скобы. Я прикусил щеку изнутри, переступая через себя, ломая естественное отторжение – и отключил лишние мысли и чувства. Передо мной был не человек, а мое задание. Не больше. Я опустился на пол напротив, чтобы не возвышаться над темным, и потянулся к нему – я светлый, моя воля тверда и непреклонна, мои руки не трясутся от напряжения, это только так кажется – и накрыл его пальцы своими. Темный заметно вздрогнул, не сопротивляясь, и я аккуратно отвел его ладони от головы и опустил вниз. Хорошо… – Хорошо, – я нащупал брошенный короб с лекарствам и придвинул, доставая материалы для перевязки. – Тебе всего лишь надо промыть раны. Это не больно. Хотя не уверен. Я сам слегка оторопел от того, насколько нежно-воркующим прозвучал мой голос, но, в конце концов, передо мной было всего лишь сломанное страдающее существо. Мне случалось перевязывать светлых из своего отряда. Воющие от боли новички, слишком слабые и неопытные, чтобы запустить самоисцеление самостоятельно – вот где кошмар. Верхние слои бинтов отходили легко, а вот нижние прилипли, и я рискнул использовать местное светлое обезболивание – темный не отреагировал. Его пальцы заметно дрожали, но он позволял мне действовать так, как мне удобно. Я отбросил в сторону грязные повязки, покрытые зеленой мазью и сукровицей, ополоснул руки, насвистывая про себя; запястья темного выглядели как голое мясо, и я промыл их обеззараживающей настойкой, высушил бумажным полотенцем и укрепил чистую повязку поверх. Поле зрение сузилось, оставив только бинты и раны, и, когда я отвлекся, темный уже закрыл глаза и уронил голову на грудь. Я с долей испуга и разочарования убедился, что он дышит; покараулил врачей, пока они заканчивали перевязку, помог перенести бесчувственного, а потому удобного темного на кровать. И очень долго мыл в умывальне руки. Но все равно оставалось ощущение чего-то липкого – прикосновения к мягкой податливой плоти. От запаха мыла уже начинало подташнивать. Я побрызгал водой на лицо, а потом запихнул голову под кран, но не сказал бы, что это помогло. Улыбку Илени я проигнорировал, а улыбка господина Аллури осветила мои мрачные мысли. – Иди домой, Маро, отдохни, – велел он. – Но тебе придется вернуться завтра. Но, когда его свет мои мысли оставил, они стали еще мрачнее. Во внутреннем дворике моего дома все еще лежал снег. Но прямо под снегом вся земля была покрыта мелкими желтыми цветами. Раньше она так себя не вела, подозрительно. Я растер стебель одного в пальцах и расчихался. На следующий день я охранял врачей, которые проводили медицинские процедуры. Светлых, кроме меня, к темной твари больше не пускали, и на этот раз он вел себя спокойно, и врачи скоро успокоились тоже, полагаясь на меня. Темный восстанавливался быстро: я видел, как содранную кожу заменяет новая, и как разглаживаются рубцы. Но контактировать со внешним миром он по-прежнему не желал. Только тогда, когда дело дошло до глаз, темная магия резко усилилась; будучи опытными, врачи сразу попятились, и я указал им на выход. Я подсел ближе, обмакивая сложенный бинт в лечебный раствор, поднес к лицу темного и наставительно сказал: – Тебе надо промыть глаза. Иначе ты ослепнешь, они заплывут гноем, в них заведутся черви, они ссохнутся как изюм и вывалятся. Здорово, на самом деле. Я ничуть не против, если с темным это случится. Темная магия оставалась инертной. Темный не шевелился, позволяя стереть с век желтую корку; я заменил бинт и раствор и осторожными движениями прошел от внутренних уголков к внешним, а потом запрокинул его голову и раздвинул его веки пальцами, поочередно закапывая капли. Темный не моргал. На ощупь он был как деревянный истукан с движущейся головой, послушно принимающий то положение, какое ему придашь. Я совсем потерял бдительность, сосредоточившись, чтобы выполнить процедуру аккуратно, и совсем не ожидал, что, когда я попытаюсь встать, темный снова схватит меня за руку. – Ты пахнешь горицветом. Тихий шелестящий голос раздался так внезапно, что я вздрогнул. На моей руке остались бы следы от ногтей, если бы у темного оставались ногти, а так останутся синяки. – Принеси мне его. Эти слова как будто отняли у него последние силы: он опустился на подушку и отвернулся, закрыв глаза. И вот это – первые слова, которые он пожелал сказать? Наверное, это было оскорбление. Во дворе моего дома хозяева взяли меня под руки и подвели прямо к ярким желтым цветочкам. – Цветок первой весны, – с нежностью сказали они. Единственное, что в этом горицвете было примечательного – что он расцвел так рано. Пах у него только стебель, резким и не особо приятным запахом лекарств, и я снова начал чихать. Деревце у окна, которое в моих глазах всю жизнь напоминало палку, тоже покрылось яркими алыми бутонами. Но к нему я даже приближаться не стал. Весна – темное время. Приказ командира священен, и между песнями и плясками было много градаций. Желтые цветы я принес. Из приоткрытого решетчатого окошка падал тонкий луч солнца, и темный сидел, напряженно подавшись к нему. – Я не хотел умирать, не увидев солнце, – тихо сказал он, и что-то неприятно царапнуло внутри. Сегодня его глаза выглядели лучше. Издалека они даже казались целыми, но вблизи зрачок выглядел неровной выжженной дырой. Темный смотрел на меня, жутко и в упор, и сквозь меня, а потом поднял руку и коснулся моего лица кончиками пальцев. Я не шевелился, хотя внутри все выло и корежилось. Легкие прикосновения сменились вдумчивым изучением; темный взялся за меня двумя руками, тщательно ощупывая нос, губы и щеки. Предположения подтвердились: если он и не был слеп, то видел плохо. Я терпел липкие от мази пальцы, и терпел, когда он чуть не ткнул мне в глаз. – Совсем нет шрамов, – в свистящем бесплотном голосе не было и следа эмоций: темный просто отмечал для себя факт. Мне пришлось вытерпеть и это. Выдержка закончилась, когда он наткнулся на повязку, прикрывающую висок. Глубокую ссадину – спасибо, друг Эмиль, что не пробил мне череп – заштопали, но голова в том месте то и дело простреливала болью, а если ее трогать, то и вовсе. Темного повязка всерьез увлекла, и я вырвался, отходя подальше. Меня не пытались удержать – темный уронил руки на колени и вновь застыл. Сначала я хотел кинуть ему принесенный сверток, но потом просто положил на одеяло. Темный наощупь развернул его и принялся трогать стебли, то ли забыв, что просил, то ли не веря, что я выполнил просьбу. А потом последовательно, мерно оборвал лепестки, и разодрал остатки на части, пока они не превратились в кашу. Горицвет был ядовит, но он не сумел бы повредить темному. – Какой сегодня день? Последние желтые пятнышки, кружась, упали на пол. Я вышел из транса и ответил: – Одиннадцатый день первого месяца… – Весна, – тихо прошелестел он. – Хорошо. Расскажи мне, что снаружи. – Решетка, – я приподнялся, поднимая ставень, и высунулся наружу. – Внизу охрана. Высокий забор… Он хрипло рассмеялся. От жутких звуков засосало под ложечкой, и я вдруг подумал, что темный пять лет провел в плену. Наверное, ему требуется не это. – На холмах снег, – я подумал, и добавил: – На реке лед. Ручьи в горах грохочут так, что слышно в городе. Небо… стало выше… Припоминать детали было мучительно. Они как будто всегда были рядом, но я не обращал на них внимание. Темный вытянулся на кровати, словно схваченный судорогой, а в глазах его была мучительная пустота. – Под моим окном зацвело дерево. Оно полностью покрыто цветами, а листьев нет, и я считаю, что это ненормально. И вот это, желтое… – Дерево слива. А у твоего дома цветет горицвет, – перебил он с заметным раздражением. – Я уже говорил это. Он ядовит. У тебя на него аллергия. Это знак сезона, и ты должен знать об этом. Мне кажется, пора браться за него всерьез. Он уже настолько пришел в себя, что огрызается. – Весенний манок зовет ветер, – уже еле слышно, почти неразличимо прошептал он. – Пробуждение… Я ощутил раздражение от всего, что только что наговорил, и усталость, и вышел. В следующий раз я принес с собой целую охапку веток. Ветки сосны, ивняк и цветущую сливу. В коридоре меня поймал куратор Илени и одобрительно закивал: – Вы все делаете правильно. Вам нужно создать доверительный контакт. Продолжайте выполнять его просьбы. Допуск куратора Илени был очевидно высок. Но, вопреки своей явной лояльности тьме, соваться к темному он разумно не собирался. На самом деле, было важно, что темный заговорил. Неважно, с чего он начал – закончит он тем, что будет отвечать на наши вопросы. Светлые охранники у дверей провожали меня сочувственными взглядами, но занять мое место явно не хотели бы. Ветки я поставил в кувшин, а кувшин на стол в углу. В этот раз темный отозвался на мое появление гораздо живее – казалось, он меня ждал, и даже сел на кровати. И приказал: – Подойди. Это было что-то новое. Даже в его темной магии сегодня появилось иное звучание – я бы сказал, что в темном проснулось любопытство. Только ради исполнения миссии я приблизился и встал в шаге от кровати. Темный наблюдал за мной, наклонив голову и сильно щурясь. И моя заминка, и мое подчинение мимо него не прошли. – Светлый маг Маро, – полуутвердительно произнес он, выделяя каждое слово. – Такое твое имя. Слышать свое имя, произнесенное этим неживым шелестящим голосом, было неприятно. Я наклонил голову, неосознанно копируя его жест, и ровно ответил: – Да. Темный поднял руку, проводя по кругу: – Я сейчас в… – Камышовая заводь. Он показал открытой ладонью на меня, и я понял его жест: – Восточное знамя Сефи. Он кратко усмехнулся, словно и не ожидал иного. – Год? – Восемьсот тридцать четвертый. – Пять лет, – тонкие изрезанные губы изогнулись в ухмылке, полной горечи и ярости. – И что же вы хотите от меня? Я чуть было не начал перечислять, но внезапно ощутил, что – сейчас – вопрос задан не для того, чтобы потом ответить. И так же кратко сказал: – Лично мне от тебя ничего не надо. Я делаю то, что мне приказано. Казалось, такие слова его разочаровали. Темный привалился к стене, отводя взгляд, и презрительно бросил: – Можешь идти. Во двор я вылетел быстрым шагом, прикрывая глаза от солнца и ощущая себя больным. На каждую встречу с темным тратилось огромное количество сил; на то, чтобы быть вежливым; на то, чтобы притушить горящую внутри ненависть; и ради чего. Эта темная мразь был всего лишь пленником, и он мог бы вести себя подобающе… Я понимал, что он тоже нас ненавидит, и оставлял за ним это право. Учитывая то, что с ним случилось, темный держался очень хорошо. Но я чувствовал, что сегодня подвел господина Аллури. В эту ночь я спал плохо. Так плохо, и пришел спозаранку, еще до рассвета, и долго болтался по коридорам. И здесь меня нашел главный врач и торопливо посеменил навстречу, жалуясь на ходу: – Ваш подопечный отказывается от еды! Я посмотрел на подносы с мисками, которые тащили его сопровождающие, и скрипнул зубами. Но мой Командир полагается на меня. Как я могу поставить личные желания выше цели? – Если ты не будешь есть, то умрешь, – вопреки желаниям, я поставил поднос на стол так бережно, что ни одна миска не звякнула. Состояние темного было нестабильным, и, если я буду показывать раздражение и швырять предметы, это только его спровоцирует. Самоконтроль – качество настоящего светлого. Вот, например, мой Командир… Темный спокойно смотрел в потолок, и черты его лица казались странно расплывшимися, словно лишенными напряженной воли, что наполняла их ранее, и от этой перемены становилось не по себе. – Для чего мне жить? Это был очень интересный вопрос. Я могу начать считать, сколько раз за последнее время сумел сдержаться и не сказал «сдохни, тварь». – …чтобы меня вновь пытали, а потом убили, получив ответы? Это бессмысленно. Звучало разумно. Темный считал, что его пока не трогают из опасений, что любое давление его убьет, но как только он достаточно восстановится… И он был полностью прав, именно так все и произойдет. Разве что у меня вызывало подозрения, что где-то здесь шляется куратор Илени и помешает. – До сих пор тебя никто не тронул. Говорят, что темные на то и темные, что сражаются до последнего. Незачем лишать себя шанса. Я бы мог солгать ему что-то красивое, но я не умел настолько лгать. – Разве тебе не хочется этого? Не самый глупый темный. – Я не сделал тебе ничего плохого, – я выразительно кивнул на миски. – Я вытащил тебя из подвала. Разве тебе не хочется возмездия для человека, который держал тебя в плену? Расскажи нам, что делал Эмиль. – И ты будешь судить своего друга? Его лицо по-прежнему было безмятежно; но мне показалось, что на нем проступила тихая радость. Мысль о том, что придется сделать мне с моим другом, явно поднимала его настроение. – Да. Он взял миску, по счастью, избавив от необходимости кормить себя с ложки. Я вполне был готов запихивать еду внутрь него силой, но кто бы мне разрешил. Да за последние несколько дней я перенес столько страданий, что светлее меня здесь никого нет. – Я хочу, чтобы ты оставался здесь, – сказал темный. Если бы надо мной не висело отстранение и личная просьба господина Аллури, я бы немедленно написал просьбу отправить меня на самое далеко и опасное задание. До вечера я ждал, что темный вот-вот расколется и поведает мне то, зачем вынудил меня остаться. Но темный уснул. И все. Кровать для меня поставили в комнатке, где ночевал дежурный врач. Тот моему появлению очень обрадовался, но все его разговоры вращались вокруг человека за стеной. – Мы встречались ранее, – сказал я, когда мне окончательно это надоело. – Мы сражались. Он выдохнул, восхищенно непонятно чем. Мне показалось, самим фактом магического сражения. – Он убил всех из моего отряда. Одного за другим. Как они кричали. Наши жизни были достаточной ценой, чтобы избавить мир от темного магистра. Но их оказалось прискорбно мало. Я считал себя сильным светлым магом – до тех пор, когда его встретил. Но Эмиль… Он всегда был необычным, этот Эмиль. Эмиль остался последним выжившим, и он ударил темному магистру в спину, пока темный магистр был занят мной. Эмиль вытащил меня из развалин, а больше я ничего не помнил. – На него упало здание. Все это время я думал, что он мертв. Врач слушал с таким сочувствием и вниманием, что я заподозрил, что его подослал куратор Илени. Я долго не мог уснуть, смотря в темноту и прислушиваясь к тому, что происходит за стеной. А там ничего не происходило – и мои светлые заклинания мягко скользили по доскам, не проникая внутрь. Темные плохо определяют светлую магию, она слишком слаба для них, но я проявлял осторожность. Казалось, я только закрыл глаза, когда меня потрясли за плечо. Нависший надо мной дежурный врач был испуганным и бледным, и я раздраженно сел на кровати, прислушиваясь к беготне в коридоре. Свет как будто не проникал в комнату темного, останавливаясь на пороге, и даже лампа зажглась не с первого раза. Темный изогнулся на кровати, словно в судороге, глаза его закатились, а магия плескалась волнами боли. – Обезболивающие больше давать нельзя. Попробуем вот это... – спешно разбуженный главный врач воткнул ему в предплечье шприц, и наклонился, наблюдая за отсутствием реакции. И он, и его помощник, и даже заглядывающие в комнату охранники, с ожиданием уставились на меня. Да я здесь эксперт! Я выставил всех за дверь, пообещав, что буду применять особую магию – на самом деле свидетели действовали мне на нервы. Как светлый командир, я умел оказывать первую помощь и примитивно глушить боль. Подчиненным, попавшим в ловушки, поможешь либо ты, либо никто. Тогда… Я смотрел на темного, на растянутое в звенящем напряжении тело, и медлил. Темное, злое чувство, щекотало внутри. Разве то, что с ним происходило, не было справедливо. Если бы Эмиль не напал на меня, а рассказал правду – вместо ареста я помог бы ему прятать тело? Перед глазами встало разочарованное лицо господина Аллури, и меня замутило от собственных мыслей. Я проявлял боль, и она проступала на бинтах черными маслянистыми знаками песен, и я прогонял ее, стирал мысленно, или, устав, ладонью. Грубая работа. Наконец тело темного будто обмякло; теперь его била мелкая дрожь, а глазные яблоки быстро двигались под веками. Все выглядело так, будто ему снился кошмар. Все это напомнило мне прошлое, когда я ночами сидел у кровати Эмиля, считая, что исполняю долг. Эмиля успокаивал звук голоса, и поэтому я читал ему книги, лучшую духоподъемную книгу, что я знал. Наш светлый кодекс я зачитал громко, с выражением, потому что знал его наизусть. Но он был краток и емок, и надолго его не хватило, вдобавок, темный подозрительно притих, словно ему понравилось, а такой эффект светлый кодекс производить на темных не должен. Я уставился в стену, пытаясь вспомнить хоть что-то, и монотонно заговорил: – Лодка бесшумно плывет по воде темной ночью под крышей из темных трав. И говорит один, и говорит второй – «нет, ты не прав, нигде нет приюта, и нам не вернуться назад». В дальних ущельях осенние листья бесшумно упали, не тронув ничей взгляд. Выпал снег и сошел, и тихо поет камышовка, и над берегом плачет сныть. Плачет луна над холмами, а я не могу забыть – как мне забыть, как мне позабыть? Две звезды вспыхнули в небе и пронзили друг друга лучами, и осколки упали в море, а море сожрала бездна меж снытью и тростниками, а лодке в дальних ущельях далеко… Бесконечную и бессмысленную «Песню о реке и лодке» я по значимым причинам тоже знал наизусть. Скоро темный расслабился, и его дыхание выровнялось, и я замолчал. – Говори дальше, – его голос был как ломкие сухие листья. – Со мной так долго не говорили. Через час я устал, через два охрип и перешел на шепот. Звезды кружили за окном, а потом зашумел ветер и начался тусклый розовый рассвет. В виске стреляло болью, глаза слипались, но я оставался настороже, и потому сразу заметил, когда темный снова проснулся. На этот раз его взгляд был полностью ясным. Эта ночь пошла ему на пользу. А мне нет. – У светлых такая слабая выдержка. Всего ночь без сна, а ты уже выглядишь усталым. Пока ты мне не понадобишься, и тебе следует идти отдыхать. Я с трудом вырвался из оцепенелой дремоты, прокручивая в разуме его слова, и с нарастающим изумлением проговорил: – Я тебе что, прислуга? Темный вел себя, как все темные. Сначала приказал мне раз, я подчинился, приказал два, для проверки, и понял, что имеет надо мной власть. – Усталость вызывает раздражение, это естественно, – темный говорил со мной терпеливым нравоучительным тоном. – Если бы ты был прислугой, ты бы мне служил, но раз ты мне не служишь, я говорю тебе отдохнуть. Это прозвучало так, будто в слуги себе он бы выбрал кого получше. В висок воткнулись раскаленные спицы, и я разом лишился сил – мне хотелось только убраться отсюда и никогда больше не видеть темного магистра Юлао. – Я запомню все это, – пообещал он мне в спину.