Вызов

– Проваливайте на ту сторону холмов, – все так же вежливо сказал я людям из Контроля с утра. – Там встретимся. До свидания. Господин Нэацу сидел на завалинке и жалобно моргал на меня глазами, но я был непреклонен. С утра я успел сбегать до почты, отправив полное укора и недоумения письмо куратору Илени, а еще подробный доклад, который сочинял всю ночь. Если куратора Илени снимут с должности, то хотя бы от одного чудовища этот мир будет избавлен. Темный был бодр и полон сил. Я успел подремать пару минут, прислонившись к двери. До границы деревни мы дошли молча. Все еще заметная тропинка вела вверх по холму, среди высоких росистых трав, прелых и почерневших после зимы. Я остановился, чтобы оценить будущий путь. Теперь, оставшись с темным среди холмов, я становился уязвимым, и темный это поймет, и он проявит себя, потому что он притворяется и выжидает, и он сам выберет свою смерть. На душе было спокойно. Солнце разогнало облака, бросая в долину первые, еще робкие лучи. Темный разглядывал рукава, промокшие от росы, с прилипшими к ткани пушинками, а потом вытянул руку, разглядывая нечто невидимое, пляшущее между пальцев: – Пылинки в солнечном свете… – эта слабая улыбка, и шепот были так неуместны среди нашего пути. – Они так прекрасны, вы видите? – Не прекраснее, чем искры над горящими темными дворцами. – О, да вы ценитель! Я молча прошел мимо. Темный догнал меня очень скоро. Его хромота как будто совсем исчезла; он с радостью избавился от маски, и теперь смотрел на меня искоса, наклонив голову, как будто изучающе: – Почему вы так нерадостны, светлый Маро? Улыбнитесь. Вы же победили. Улыбайтесь же! Лицо темного на мгновение исказилось, как будто он считал себя вправе требовать. Я поморщился от слишком громкого восклицания и веско сообщил: – Улыбки неуместны до полного торжества света. – Разве это не приносит вам удовольствие… – Удовольствие расхолаживает. Наш путь – терпение и стойкость. – Разве не за это вы боролись? Тьма ушла… – Тьма ушла, дураки остались. Он даже сбился с шага. Я подавил зевок и сумрачно осведомился: – А ты почему так весел? – Моя жизнь день ото дня становится только лучше. Отчего мне не быть? – даже зная, что пристрастен, я все равно считал, что в его тоне прозвучало издевка. Темный по-прежнему смотрел куда-то чуть в сторону от моей головы, и от этого возникало ощущение, что он обращается не только ко мне, но ко всем невидимым светлым. Он как будто ослабил давление, меняя тактику; и во вкрадчивой усмешке, зазмеившейся по его губам, был вызов: – А вы так терпеливы для светлого. Я сказал уже столько неподобающего, и мне казалось, что вы накажете меня за подобные слова… О, свет, здесь все меня искушает. Но я не поддамся. – Мне все равно, что ты говоришь, – не могу сказать, что я сказал это без удовольствия. Рано или поздно мое отношение следовало выразить раз и навсегда. – Ты темный, и потому твои слова не значимы. Высоким скалам все равно, кто мечется от ярости и выкрикивает оскорбления у их подножия. Мой Командир полагается на меня, и ради его похвалы я готов немного потерпеть пустой шум. Такой ответ ему не понравился. Я ощутил это по промелькнувшей на его лице злой гримасе, но темный сумел сдержаться. Но, кажется, это разочаровало его окончательно, и дальше вежливого обращения я стал недостоин: – А твой Командир, кто он? О. Я ждал этого. Он не знает моего исполненного всех достоинств Командира господина Аллури? Как он может?! – Так, я понял, – сказал темный. Солнце высоко поднялось в небо, но ветер оставался холодным. – Хватит, я понял. Хватит! – сделал темный еще попытку. Но мне все равно казалось, что эффекта недостаточно. Преклоняться и трепетать от одного упоминания имени господина Аллури – естественно для темного… – Я ненавижу твое начальство, – странным голосом сказал он, прикрыв глаза. Я перевел дыхание, чтобы сообщить, что мой любимый Командир господин Аллури обязан вызывать у темных яростную ненависть, но я уже сказал о моем Командире кратко, но достаточно, и не стоило трепать великое имя попусту. Вдоль дороги появились первые персиковые деревья. Это я знал точно – их принадлежность намеренно отмечалась в тех материалах, которые мне выдали. Весеннее святилище – гора цветения Второй луны. Первые деревья были совсем еще молодыми и тонкими, но на них уже набухали бутоны. Я смотрел на них со странным чувством, как будто припоминал давно забытое – не то чтобы я совсем не замечал раньше ничего вокруг, но перед глазами давно уже было черно. Темный молчал; должно быть, наконец проникся нашим скрытым противостоянием светлого и темного, вибрирующей незримой враждебностью под маской союза… Темный магистр Юлао пригнул к себе ветку, сминая бутоны в пальцах и вдыхая аромат одновременно мечтательно и высокомерно: – Знаешь ли ты, что сказал господин Миори, проходя здесь во время весеннего цветения?.. Да кто такой этот господин Миори. В наших списках на уничтожение его не было, а больше я не знаю никого. – Нет, – я даже не дал ему начать. – А знаешь, что сказал господин Аллури? Он заметно вздрогнул: – Мне кажется, я пожалею. Я перевалил через гребень холма – дорожка вела дальше, мощеная плоскими камнями, и персиковые деревья обрамляли ее розовой пенной каймой – и радостно сообщил: – «Сожгите здесь все к херам!» Цветы раскрывались прямо на глазах – махровые лепестки с тонким нежным оттенком. все деревья оделись в белый, и все вокруг покрылось белой завесой: одно за одним, одно за другим, так, что уставал взгляд. Я даже чувствовал сильный сладкий запах. – Знаменитые сады на дороге к святилищу, – дольше молчать темный уже не мог. Кажется, он пытался наговориться за все года, проведенные в заключении настолько сильно, что его не смущал даже никудышный собеседник. – И в дни Второй луны сюда съезжались все мастера, чтобы полюбоваться ими. Деревня по ту сторону наполнялась жизнью, горели огни, множество домов для гостей открывали двери, и всю ночь напролет звучали лютни и флейты. Шли ритуалы… Святилища больше нет, а они все цветут. Удивительно, как вы, светлые, их не тронули, с вашей страстью к разрушению. Он пробормотал что-то про «сжечь» и «так грубо», не замечая натянутой тонкой веревки; но я успел схватить его за плечи и бросить на землю, прежде чем сработал самострел. Вторая стрела разодрала мне куртку на плече. Третьей не было. Я легко хлопнул пальцами по ране, заговаривая кровь, и схватил темного за запястье, раскрывая его ладонь. Он поймал первую стрелу голыми руками, но острый край и зазубрины разрезали кожу. Темный не пытался вырваться. Я ощущал, как он напряжен, как трепещет темная магия, когда разгибал податливые пальцы, когда поливал царапины обеззараживающей жидкостью. Я поступал так, как должно светлому; я мог бы этого не делать, но я подумал об этом слишком поздно. Плечо я перевязал какой-то тряпкой. Жалко куртку, хорошая была куртка. – Остался еще с войны… надо же, – темный сразу же шагнул в сторону, стоило его выпустить; повел плечами, поправил одежду, изо всех сил стряхивая мои прикосновения, и обошел разряженный самострел кругом, а потом выдернул из персикового дерева вторую стрелу. Она была еще и ржавой. – Говорят, для каждого дерева здесь убивали человека. Вскрывали грудь, вкладывали внутрь семечко и зарывали в землю. Из раны, оставленной стрелой на персиковом дереве, медленно сочились красные капли. Темный стер их и облизал палец, и пожал плечами: – Это тоже искусство – из безобразного делать прекрасное. Я достал из заплечного мешка бинт, задумчиво растягивая его в руках и представляя, как хрипел бы темный, задыхаясь, и перевязал рану на дереве. Вот поэтому господин Аллури переменил свой приказ. Мы не знали, остались ли жертвы здесь; и чувствуют ли они боль. Мы шли все дальше, среди пышного никому не нужного цветения. Я чувствовал себя отравленным белым цветом. После полудня темный пошел заметно медленнее. Я нашел родник, рядом с которым, должно быть, останавливались прежние путники, и нашел место для привала в стороне от родника, потому что не хотел останавливаться там, где останавливались они. Темные господа расстилали на траве плетеные циновки; слуги приносили им яства и цветы и ставили белые шатры; а вода звенела между камней одинаково и сейчас, и тогда. – Ты будешь готовить еду для меня? – голос темного звучал насмешливо. Он ходил вокруг костра, заглядывал в котелок и кривился; я знал, что темные считали оскорбительным прислуживать и требовали заботиться о себе других. Но это были только его проблемы. – Ты думаешь, я приму пищу из твоих рук? Такое доверие еще надо заслужить, – я протянул ему горячую миску. – Жри, что дали. Он хрипло рассмеялся: – Я проходил посвящение в лабиринтах, где были только слизни и те, кто обитают во тьме, и ваша светлая клика думает, меня напугает... – Хочешь, улиток тебе наберу. Он взял миску и внезапно уронил ее на землю. Пожалуй, это было обидно. То, что он презирает обычный труд и мои старания, он уже выразил словами. Взгляд темного заметался по поляне, и я с удивлением заметил в нем страх – и по тому, как дрожат стиснутые пальцы, вдруг понял. – Не выделывайся. Ты не в своем поместье, – я поставил рядом с темным свою миску, забрал упавшую и ушел к роднику. Ледяная вода журчала по камням. Отсюда, через переплетенные голые ветви, я все еще видел темного – он дождался, когда я уйду, обернул руки тканью и набросился на еду так поспешно и жадно, будто боялся, что в наказание я оставлю его голодать. Может быть, глубоко внутри своей головы, он все еще был в плену. Мне случалось голодать. Мне не понравилось. Когда я вернулся, темный с отвращением разглядывал свои руки, трогая новую восстановившуюся кожу, которая, очевидно, была слишком чувствительна к теплу и холоду. При моем появлении он сразу спрятал руки в рукавах, но я не обратил на него внимания – я доел кашу, что осталась в котелке, снова спустился к роднику и вернулся, принявшись собирать мешок, а темный сидел на месте, и темная магия нервно металась вокруг него. – До убежища близко. Темный встал. Мне показалось, что если бы он что-то сейчас держал в руках, то швырнул на землю от души. – За кого ты меня принимаешь? – его голос наполнился леденящей яростью и сломался; и темный расхохотался как безумный. – За какого-то светлого? Тебя шатает от порыва ветра, ты не умеешь ничего, я смотрю на тебя и чувствую, как твоя кровь гниет от этой грязной тряпки, и ты говоришь, что это я не выдержу? Я проходил по темным тропам, я переживал то, что ты и представить не можешь, да встреться мы раньше!.. А мы встретились. Раньше. Я не стал вставать, потому что у меня не было такого желания, и ответил, продолжая завязывать вещевой мешок: – Ты угрожаешь и кричишь, потому что тебе страшно и унизительно принимать помощь и быть таким же слабым, как обычный человек, но высшее достоинство проявляется в слабости. И я не говорил, что ты не выдержишь. Не надо кричать. Даже куратор Илени не мог бы сказать, что я был плохим учеником и зря ходил на встречи. Темный молчал до вечера. – Персиковый павильон. Что от тебя осталось, – горестно сказал он только тогда, когда мы вышли к убежищу. И, как по мне, совершенно несправедливо. Стены остались, крыша осталась, наш отряд недоработал. Когда-то темные, следующие к святилищу, останавливались здесь для отдыха и очистительных ритуалов. Внешние галереи прогнили и ступать по ним требовалось осторожно, но внутри можно было переждать ночь. Мне не нравилось это место, но оказаться во тьме, копящейся под сенью белых садов, хотелось еще меньше. Я окружил дом красной нитью, завязав концы в сложный узел, и подвесил ко входной перекладине заклятый колокольчик. Я поставил перед темным ужин и сел неподалеку, вновь отвернувшись. Царапина от стрелы была пустяковой, но, что хуже, она пришлась на старые раны, оставшиеся от голема. Меня беспокоило, что они никак не затягивались, только покрывались мокнущей коркой, и на повязке постоянно оставались пятна. Такого не бывало со мной ранее; и раньше я не подставлялся так беспечно под удар. Не было ничего страшного, чтобы попасть под удар, закрывая другого, раз я ни на что не способен иначе. Но, возможно, куратор Илени в чем-то прав, и я начал ошибаться. Я потрогал красные вздувшиеся края вокруг корки и напоказ вздохнул. – Мне больно на это смотреть, – темный наблюдал за мной все это время, даже придвинувшись ближе. Его зрачки увеличились и пульсировали, и должно быть, он пытался рассмотреть подробности. Теперь темный говорил короткими, рублеными фразами: он был из тех людей, что тяжело принимают поражения, а потеря самоконтроля должна была приниматься им как поражение. – А что, ты разбираешься в лечении? – Естественно, – он оскорбленно скривил губы. – В настоящем лечении, а не том, что сейчас показываете вы. Настоящее мастерство глубоко проникает в суть вещей. Я даже не стал спорить. Всем известно, какие сложные операции проводили темные. И над кем. – И ты предполагаешь, что сумеешь лучше? – от щедро вылитого обеззараживателя онемело все плечо. Я стиснул зубы, ощущая, как боль проникает под кожу, и накрыл рану чистой тканью. – Я тебе не доверяю и отказываюсь. На внутренних перегородках сохранились рисунки – рассыпавшиеся по бледному фону цветы персика, почти стертые, почти растворившиеся в серой мгле, как и весь прошлый мир, что шел за ними. Я расстелил постель у дальней стены и со спокойной душой лег. Никто не сможет меня упрекнуть, что я вел себя недостойно светлого. Я поступаю правильно, а темный нет. – Даже не пробуй сбежать или напасть на меня. Мало ли, вдруг он не догадается. Я специально показал, что ранен, чтобы его подтолкнуть. Напасть на спящего – что может быть проще для темного. Ведь я поступаю правильно, а он нет, и потому он заслуживает смерти. После долгого знакомства с Эмилем я всегда чувствовал через сон, как на меня смотрят. Темный маг, я бы сказал, пялился. Я не спал в полной мере – я был наполовину в полудреме, внимательно слушая, что происходит вокруг. И я слышал, как темный встал – я слышал острожные мягкие шаги и приготовился к нападению, но он стоял рядом и смотрел, и это длилось так долго, что я успел устать ждать. А потом он передумал и бесшумно двинулся к выходу. Точнее, он наверняка думал, что бесшумно, но каждое его движение меняло мир вокруг, и я слышал это всем светлым чувством. Я слышал, как дрожат доски, покорно прогибаясь под его ногами, и как зашелестели травы у порога, приветствуя его, и как темный миновал мой защитный круг, едва заметив, уходя все дальше. Я тщетно боролся с выползшей на лицо улыбкой. Я так привыкну улыбаться, и меня в отряде не узнают. Я мечтал об избавлении от темного с момента нашей встречи. Он испугался, что со мной не справится; пусть так, но он наконец сорвался. Я собирался подождать до рассвета, давая ему время, а потом вернуться к Контролю и поднять тревогу. Мои счастливые видения были легки и свободны, и сияющи, как будущее, которое настанет; но они портились, как запах цветов, который силен до удушья, но не может скрыть тяжелый дух крови, и тени, тени тревог и страшных знамений, обступали меня, все сжимая круг… Тьма нахлынула внезапно. Громко стукнула перегородка; половицы заскрипели, отмечая чужие тяжелые шаги, и незваный гость навис прямо надо мной и бодро возвестил: – Вставай, светлый! Я чуть не подскочил, хватаясь за оружие прежде, чем осознал его слова. Темный сделал шаг назад, но настроя не утратил: – Солнце уже поднялось! Я закрыл глаза и упал на одеяло. Разочарование, горькое разочарование, вот все, что я ощущал сейчас. Сквозь дыры в крыше светили поздние звезды. Темный мог бы исчезнуть, развеяться, как ночной морок, но вместо этого он принялся ходить по комнате и шуметь, рассуждая: – Я проверил дорогу до святилища. Но как ты дожил до этого момента, светлый? Это ваше, светлых, пристрастие – бесчестно резать глотки спящим, так как можно быть настолько беспечным? Ты спишь, хотя солнце уже встало… Так нет солнца, не ври. – …даже когда я вошел! Как можно спать так крепко в ночи, отданной бесконтрольной тьме, полагаясь на эту ничтожную, бесполезную деревенскую магию… Может быть, он даже не издевался. Возможно, он просто не видел в своем поведении ничего такого. – Ты что сделал с моим защитным кругом?! – я рывком поднялся и вышел наружу. Нить была разорвана; заклятый узел, растоптанный, валялся в пыли; колокольчик исчез. Стебли травы вокруг дома были скручены вместе, в причудливые узоры. И то тут, то там, из травы торчали кривые уродливые фигуры из связанных веток. Белые лепестки облетали на землю. Из-под коры сочился красный сок. Дурнота и звон в ушах нахлынули с новой силой. – Мне стыдно смотреть на то, что ты называешь защитным кругом, светлый, – темный магистр Юлао смотрел свысока, гордо вскинув голову. В предрассветных сумерках его лицо вдруг стало пугающе красивым и властным. – Его сломает крылом любая тень. Я бы перестал уважать себя, если бы устроил ночевку под такой защитой… Я посмотрел на фигурку из веток, которую он все еще держал в руках, и тяжело вздохнул: – Это что за кривули? Он всю ночь вязал веточки. Как мог он вот так растоптать мои мечты. – Это искусство, светлый! Абсолютно неприспособленный к жизни человек. Чем он думал, какими путями добрался до того, чтобы окружить светлого темными защитными кругами – я спрашивать не стал. Вряд ли он задумался о последствиях хоть на миг. Оставаться в доме я не мог, и потому собрал вещи и вышел, что от меня и нужно было. Последняя фигурка, сломанная, валялась на земле. Темный с отвращением разглядывал скрюченные пальцы. Может быть, темный решил, что его побег обречен на неудачу. Может быть, мое поведение показалось ему подозрительным. На его месте я бы рвался на свободу, позабыв обо всем. Туман стоял стеной прямо за границей круга, и в нем потонули и звезды, и все вокруг. Под сырым мхом прятались скользкие камни, которые скоро превратились в неровную лестницу. Мне все время казалось, что что-то следует за нами, но, когда я оборачивался, то видел ли призрачные белые деревья и притаившуюся ночную тьму под ними. Темный шел чуть позади, и я постоянно чувствовал на себе его внимательный взгляд. Я поднялся к воротам храма, отодвинул тяжелый засов и толкнул мощную створку. Взошедшее солнце превратило туман в тонкую прозрачную кисею, еще скрывающую очертания предметов. Я выбрал место, которое счел подходящим, и, когда сноп золотых лучей торжествующе разорвал дымку, достал термос. Приятно было пить чай на фоне зарождающегося утра и темного храма. – …что вы… как вы… как вы могли? – темный повернулся вокруг своей оси, и было истинным наслаждением видеть на этом самодовольном лице растерянность. …развалин темного храма. Пепелища. Очень красиво. Когда-то весеннее святилище было прекрасным садом с изящными павильонами на вершине холма; вершине холма, наполненном могилами, как улей сотами. Отряд зачистки снес святилище до основания. Только от главного здания осталась груда досок. – Нужна ли вам еще помощь, темный магистр Юлао? – предупредительно осведомился я. Темный магистр Юлао пожелал рявкнуть так, что я чуть не выронил термос. – Не называйте меня так! – яростный приказ перешел в хрип; темный прижал ладонь к горлу, нервно кашляя, и сипло продолжил: – Теперь я недостоин этого имени. Ладно. Хорошо. Я ничуть не против и дальше называть его темным. Имя он не заслужил. – А ты думаешь, светлый, я буду проводить порочные кровавые темные ритуалы под твоим осуждающим взглядом? – темный вновь начал мерить выжженную землю шагами, саркастически кривясь. – Ты думаешь об ужасных мерзостях, что творились здесь? Вы боитесь тьмы и вы совсем не понимаете суть. Мы, темные, мастера Изменений; мы отмечаем каждый момент перемен, и мы крутим колесо так, как нам удобно. Мастера собирались здесь, чтобы сочинять стихи, слушать музыку и веселиться, отмечая приход весны. Она не придет, пока мы не позволим. Что-то было в его словах – как тихий плач об утерянном. Солнце холодно светило из тусклой синевы. Персиковые сады розовыми волнами плескались у подножия холма. Ветер тоскливо свистел. Ворота уныло скрипели. Лично я неплохо проводил время. Темный провел по земле несколько линий и сразу их стер, и зачерпнул золу, просеивая ее сквозь пальцы: – Я бы сочинил подходящую случаю песню, но в моей голове теперь пусто. Я забыл, как звучит музыка; я едва ли помню, как ощущать веселье. Но суть в том, чтобы кто-то пришел сюда, чтобы это цветение не пропало даром, никем не замеченным. Чтобы увидеть, – его лицо исказилось; темный смотрел вдаль пустым взглядом, – что весна пришла. Ветер налетел на холм с новой силой; ворвался в ряды деревьев, безжалостно засыпая землю белым, и все вокруг засверкало и загудело, и я ощутил, как тьма откликается – как будто где-то далеко на старой иве звенит ветровой манок. И что-то изменилось. Я не сразу понял, что такое это что-то, а потом понял, что головная боль исчезла. Это было невиданное, неестественное состояние; я как будто лишился чего-то, и надолго погрузился в себя, пытаясь осознать заменившую боль пустоту, а потом спросил: – Почему ты согласился помочь? Темный продолжал чертить на земле бессмысленные линии, сразу их стирая. Но он ответил сразу. – В эту землю, – его голос был уставшим и тихим, – было вложено много труда, пока вы, светлые, все не сломали. Я прекрасно понимаю, что каратели знамени Сефи только ждут повод, чтобы разорвать меня на части. Возможность побыть на свободе не выглядит плохо. По крайней мере, это придает моему существованию смысл. Я встал: он остался сидеть спиной ко мне, и только с вымученной насмешкой предложил: – Если ты хочешь меня убить – убей уже. Мне захотелось прикоснуться к рукояти меча. Ощутить вырезанные на ней строгие знаки. Я не собирался исполнять указания врага – хотя мне хотелось опустить лезвие на эту беззащитную шею, и чуть больше хотелось сделать это, смотря ему в глаза и ловя в его глазах понимание смерти. Но он не мог предложить это так просто. Я помнил идею, пришедшую ко мне в кабинете господина Аллури, и все не было просто. Темный как будто с разочарованием хмыкнул и поднялся. Я остановился перед самыми воротами; словно упершись в невидимую стену. Потом протянул к ним руку и толкнул. Оно стояло прямо за воротами. Как будто на тонкий рисунок выплеснули чернила, и они растеклись по бумаге. Мертвые змеиные головы, не пережившие зиму, волоклись сзади по мху и прошлогодним листьям; живые головы тянулись ко мне, а в черной хлюпающей глубине Существа перемещались осколки белых ребер, сходясь и расходясь, словно зубы. Множество белых костей лежало под корнями. Старые персиковые деревья гнулись под тяжестью белых соцветий, источая сладкий аромат. – А ты в самом деле притягиваешь тьму, – темный ничуть не выглядел удивленным. – Оно все это время ползло за нами. Шло по зову твоей крови. – Пожалуйста, – я распахнул ворота шире, отступая в сторону, и достал меч. Тварь то кидалась, то надолго замирала. Я никак не мог ее достать, но я никуда не торопился. Возможно, оно даже не хотело меня убить; всего лишь сдавить кольцами и уволочь за собой, чтобы питаться, вытягивая соки, до следующей зимы. В ее змеином извиве тел было что-то притягательно-чуждое; эта плодородная дикая земля все время рождала чудовищ, которые дремали в глубоких нормах между реальностью и безумием, и порой мне казалось, что если я всмотрюсь дольше, то пойму, откуда они берутся, но уничтожать было все-таки приятнее. И проще. Темный остановился поодаль. Он смотрел прямо на нас, и на лице его горел жадный азарт: – Эй, светлый. Я тебе помогу, если ты попросишь о помощи. Я едва не пропустил удар, но все же успел в последний момент. Темный неодобрительно покачал головой. Ну что же, это заняло время. Много времени. ...последняя змеиная голова со шлепком упала на гнилые листья. Я бессильно уронил руки вдоль тела. По правой стекала кровь, и промокший рукав противно лип к коже. – В моих глазах упрямство не красит людей, – сказал темный. – Очень переживаю за тебя. Держи в курсе. – Ты же понимаешь, светлый, что поступил глупо? Ты потратил силы и ослабил себя, а мог бы воспользоваться мной и ослабить меня. И все ради... – Не перетруждайся, прошу. Мы, светлые, способны справиться сами. Я собрал сухие ветки в высокий костер, не обращая внимания на рассуждения «ты взял его измором; бедное существо издохло от стыда, не вынеся твоих смехотворных попыток». Даже если так, какая, в конечном итоге, разница. – Интересно, – настиг меня тихий голос. – Ты, не самый слабый... – О, благодарю. – ...и сражения для тебя настолько тяжелы. Так сколько же обычных светлых гибнет на заданиях? Неудивительно, что ваше командование обратилось к нам. – Сколько бы ни гибло. Оно того стоило. – А погибшие тоже так думают? Он резко обернулся, не дав ответить, что, конечно же, да; по изрубленному телу твари прошла судорога, и оно распалось на змей, на ветки и прошлогодние листья, словно забыв, чем только что было – и собралось снова. С земли поднялось трое. Я слышал, как капли моей крови, пролившейся на землю, зовут их и манят. Темный протяжно выдохнул и обернулся ко мне с довольной усмешкой: – Не будь упрямым. Ты не справишься. Я через силу поднял меч. Но лишь потому, что я досадовал на навязчивость тьмы, а не от усталости. Естественно, я бы справился. Требовалось быть ловким и требовалось быть быстрым, и хорошо бы, если бы я хоть немного мог не думать, но не думать я не умел. И даже если я не справлюсь, я все равно не попрошу о помощи. Я глупо провалю миссию, но темному тоже будет тяжело оправдаться, что он позволил мне погибнуть, если он в самом деле собрался сотрудничать с Контролем. Мы проиграем оба. Мой Командир осудил бы меня; он мог бы мне сказать: «Маро, ты не умеешь останавливаться» или «Маро, ты зациклен на мелочах», но все уже сдались, так как могу я… Под тихий свист чудовища остановились. Темный стоял рядом, протянув к ним руки, и они подползли к нему, ласкаясь о бледные изуродованные пальцы, даже когда эти пальцы начали обхватывать змеиные головы, одна за другой ломая шеи. Он потратил совсем немного времени, расправляясь с тем, что так наивно ему доверилось. Чудовища распластались у его ног, чтобы больше никогда не подняться, а темный стоял над ними, как победитель, и предложил с торжествующей издевкой: – А теперь можешь меня поблагодарить. Я оперся о меч и напомнил: – Я не просил. – Мне все же пришлось вмешаться. – Я не просил тебя, – я наконец сумел выровнять дыхание. Бои давались нелегко: я часто получал мелкие раны, я уставал, я рисковал жизнью, но это было нормально, бой есть бой. Но теперь я увидел, как сражается темный. Ему было легко. Эти скоты всегда делали так. Убивали и смеялись. – Да, – вдруг холодно сказал темный. – Я помог. Ты не просил. Ты использовал меня. Вынудил помочь, потому что разумный человек всегда уступит безрассудству. Не нарушил своих чистых принципов. Умно, светлый, умно, но не слишком честно. Я вытер меч и только тогда сказал: – Ни слова не понял. Если ты сам не отвечаешь за свои поступки, не надо перекладывать ответственность на меня. Ты помешал мне уничтожить тьму собственными руками, и я тебе нисколько не благодарен. Кто же виноват, что у него первого сдали нервы. Костер горел ярко. Я скидал туда обломки досок, еще оставшиеся от темного святилища, и был очень доволен. Для возвращения я выбрал другую тропу, по ту сторону холмов. Отсюда начиналась вторая провинция, Пустынный берег. Отношение темного ко мне испортилось окончательно, что не могло не греть душу: по крайней мере, он больше не пытался со мной заговорить. И только когда впереди в сгустившихся сумерках, еще далеко, показались огни деревни, темный внезапно согнулся и начал хохотать. Сквозь всхлипы и кашель были различимы только отдельные слова: – …ловушка… не верил… в самом деле провели ритуал! Я каждый миг ждал, что ты нападешь. У тебя было столько возможностей! Я остановился, терпеливо пережидая истерический припадок. Мы все равно не успевали спуститься к ночи. – Глупый, глупый светлый! Может быть, может быть. Темный отсмеялся, прикрыв рот ладонью, и вдруг тихо сказал: – Я запомню это. Когда я был в полной твоей власти, ты не воспользовался этим. Когда я был слаб и уязвим, ты вел себя благородно. Я запомню. Может быть, я кровавый убийца, но я хорошо помню добро и зло, и я держу слово. Перед самой деревней хлынул ливень.