Вызов

По возвращении я нарвался на командира гарнизона. Гарнизон здесь держали далекие власти Сияющей; обычно обычные люди не лезли в дела светлых, предоставив нас нашей работе, но человек со злобными колючими глазами орал так, будто так не считал. Монолог о негодных не думающих своей головой светлых явно был выстрадан многими днями, и потому я не мешал. Наш долг – помогать людям, а этому человеку явно помогло бы выговориться. – Как и все светлые, ты не считаешь мои слова стоящими внимания, – зловеще сделал он совершенно правильный вывод. Человек встал вплотную, пытаясь меня подавить: но ему было так далеко до любой темной твари, и я ответил чистым умиротворяющим взглядом, и это разъярило его еще сильнее. – Какой еще Аллури?! – от бешеного рыка даже подчиненные прижались к стенам, удивленные сегодняшним настроем начальства. – А, этот господин Аллури... Имя моего командира должно было пролить на ситуацию благой свет. Не пролило. – Его я уведомлю немедленно, – человек говорил так, будто старался меня напугать, но я понятия не имел, зачем ему так делать, и потому не напугался. – Я действовал по его слову, и путь света… – Думаешь, я не сыт по горло от ваших светлых песенок? В карцер! Ладно. Грядущее утро окрашивало небо лиловым дымчатым цветом, подобным цветам в заброшенных темных садах. И вот так я отправился в камеру вместе с темным магистром Юлао и узнал, что в южной опорной крепости существует режим, который и я должен соблюдать. Каждый день должен приносить нам новый опыт, как говорил мой командир. – Почему ты позволил им? – хватка темного… ощущалась, пусть даже он схватил только мою одежду. В камере было тесно, и куда бы я ни пытался отодвинуться, было некуда, и от тьмы, бьющейся о стены как пойманная птица. – Это мелочи. Господин Аллури предписывал нам не вступать в конфликты ни с армией, ни с властью, и произошедшее в моих глазах не стоило лишних ссор. Командир гарнизона очевидно срывал на мне злость, а для меня его злость не имела значения: как только информация дойдет до светлых, а это произойдет всего чуть далее, чем сейчас, меня выпустят. – Пока я рядом с тобой, тебе не страшна ни смерть, ни заключение, – меня забавляло, что мое внушение действовало на темного мага гораздо лучше, чем на начальника гарнизона. И что темный цепляется за меня, как будто я единственное, что защищало его от смыкающихся вокруг стен. – Сейчас кто-нибудь спустится. Я угадал – спустился кто-нибудь. Нэацу из Контроля чуть ли не сбежал по ступеням; я слышал невнятный задыхающийся голос, топот охраны, и решетка резко отворилась, и все оружие оказалось разом направлено темному в грудь. – Светлый Маро, сюда! – в напряженном призыве слышалась паника. Командир Нэацу мог бы подробно записать в свою книжечку, что чувствуют люди, узнавшие, что запихнули в одну камеру темного и светлого мага. Грусть они чувствуют, беспокойство, стыдно им. – И что вы делаете? – я аккуратно взял лезвие ближайшего меча двумя пальцами и отвел в сторону, и в глазах человека забрезжило сомнение: – Это... темный маг? Я ощущал, что тьма поднимается в жесте защиты. Темному хотелось отгородиться; но он уже стоял за моей спиной и это, очевидно, имело значение. Магистр Юлао мог повести себя как угодно, но он повел себя так, как я мог предположить – с вызовом, преодолевая себя, поднес руки к лицу и в тягучей торжественной тишине снял маску. – Это наш приглашенный эксперт, – с вымученным оптимизмом представил я, не давая ему открыть рот. – Работает под моим руководством, так что все нарушение распорядка – моя вина. – Он темный маг! – Ну и что? Я оттягивал этот момент сколько мог; я мечтал бы, чтобы он никогда не произошел. Но темного мага не скроешь в рукаве, и рано или поздно мне бы пришлось объяснять, кто он, почему он, и почему я совсем ничего не делаю с этим. Судя по шокированным лицам, это было последнее, что они ожидали услышать. Маячащий за спинами Нэацу светился блаженной уверенностью в правильности поднятого переполоха. – Надо же, – вдруг хрипло выдохнул темный; я ощущал, как его голосовые связки с усилием проталкивают воздух, преодолевая незримый запрет, но желание поделиться открытием, которое так его позабавило, побеждает: – А ведь светлый Маро предпочел оказаться в камере со мной, чем связываться с вами. Зря магистр Юлао начал общаться с народом. Появление Приближенной Янъи я принял как спасение. Охранники провожали нас дикими взглядами, не пытаясь помешать, и мне становилось нехорошо от понимания. Обычные люди не любили темных так же, как и мы: может быть, ненавидели меньше, а боялись больше, и потому если темных вернем мы, светлые, если мы темных примем, они примут тоже. Всего несколько слов от Приближенной Янъи заставили меня возненавидеть сегодняшний рассвет. Командир Нэацу сидел на лестнице под моей дверью, подперев щеку рукой. Раздвинуть створки, его не потревожив, у меня не получилось. – Простите мою несобранность, светлый Маро, – он разлепил сонные глаза и протянул в воздух конверт с печатью Контроля. – Я не успел пересечься с вами вчера и прождал вас всю ночь. Куратор Илени просил передать вам. Не удивлюсь, если Нэацу просидел на лестнице всю ночь. – Только когда мы будем в южной столице. И послание Нэацу должен был везти с собой. – Когда мы будем в южной столице, – подтвердил он. Синяки на его лице сошли, но остальные следы побоев, скорее всего, еще нет. Я ожидал, что после произошедшего он будет настороженно относиться к светлым; это было бы справедливо. Но Нэацу выглядел взволнованным, может быть, Нэацу из Контроля считал, что только что мне помог, ведь Контроль всегда так помогал, и переубедить их было невозможно. – Что вы здесь делаете, Нэацу? Сейчас я с полной уверенностью понимал, что его задание состояло не в том, чтобы охранять темного, или охранять меня от темного, или темного от меня. Я не тешил себя надеждой, что человек, столь долго молчавший на допросе, ответит на простой вопрос, и Нэацу только покачал головой: – Я всего лишь представитель Контроля. – Куратор Илени запретил говорить? – Куратор Илени сказал мне ответить, если вы спросите, – мягко поправил он. – Я наблюдатель. Я смотрю на вас, светлых… как вы живете. Как общаетесь между собой. Пожалуй, так. – Как мы живем? – ответ был дурацким даже для Контроля. – Как мы можем жить? Между нами, конечно, случался разлад – вспомнить только охрану, которая не пускала меня на работу, возмутительно, кто так поступает – но в остальном общества светлых жили как любое другое. – Откуда нам знать? – Нэацу смотрел открыто и без капли страха. – Светлые отделения – закрыты; вы закрылись в себе после войны и закрываетесь все сильнее, и теперь только поглощаете неофитов и хороните их в землю. Когда мы приходим, мы видим стены: мы не знаем, что происходит за ними. Ничего не происходит. За стенами мы отчеты пишем, умираем вне стен. – То есть ваша задача – проникнуть внутрь; втереться в доверие; уничтожить? – Уничтожить? – растерянно переспросил он. – Я? Кого уничтожить? Нам вместе жить в этой стране и нам придется понимать друг друга, и лучше начать сейчас, чем... когда пропасть будет слишком глубока. Светлый Маро – вы, светлые – вы же пытаетесь, у вас цель защищать обычных людей; но почему вы так нас боитесь? Так значит, куратор Илени желает вести наблюдение; что светлые для него – занимательные подопытные объекты за стеклом, не оставляло сомнений. Нэацу мог верить в свои слова, но это ничего не меняло. К верхушке Контроля Нэацу, мелкий функционер, отношения не имел. Пусть нас не тронут сейчас, но через десять лет, через двадцать, когда светлые отделения окончательно ослабеют – все изменится, все не останется, как прежде. – Я приношу извинения за действия моего отряда, Нэацу, – сухо сказал я. Я распорядился выделить компенсацию сразу; я ощущал вину, хотя настоящей жалости к соглядатаю куратора Илени, играющего в его веселые, интересные и жестокие игры, я ощутить не мог. – Светлые ненавидят Контроль, – с переводом темы Нэацу тоже смирился. – В этом наша ошибка. Конечно, ошибка Контроля. Но командир Нэацу с такой готовностью брал ответственность, что хотелось заспорить, что он слишком много на себя берет. Ведь, правда, в этом он не был виноват. – И вы не боитесь с нами работать? По-моему, самое разумное, что мог сделать Нэацу – найти себе другое место. Ведь в мире много дел, спокойных и мирных, и рисковать собой в мутной воде нет никакого резона. Он слабо улыбнулся: – Мне всегда было интересно, как вы, светлые, видите нас: и я вижу, что это нелестный образ. Пусть я обычный человек, господин Маро, и я не могу сражаться против тьмы и не умею жертвовать собой так, как должен, я не неразумный ребенок. Я выбрал работать среди светлых. Тем более, я здесь, а не в ставке господина Аллури. Что такого ужасного в ставке господина Аллури. Кроме того, что Нэацу туда не пустят. – …ведь мы с вами выполняем одну работу, светлый Маро. Ищем путь в будущее. Красиво говорить Контроль умел всегда. Куратор Илени вновь делал широкий жест, позволяя меня выслушать все это. Но каждое слово я собирался передать Посвященной Янъи. В игры, которые играют со светлыми без их ведома, я играть не хотел. – Контроль был создан, чтобы примирить, чтобы залечить все раны. И в том, что мы не сумели заслужить ни доверия, ни расположения – очевидно, наша вина. И вина наших действий. В самом деле, охота на светлых шла долго, и столько пролитой крови не стереть парой слов… Я наконец сумел протиснуться мимо него и закрыть двери. Будет забавно, если личный куратор Илени начнет писать мне письма. Представляю, сколько там будет вкрадчивой манипулирующей лжи. Внутри конверта был сложенный лист бумаги. Куратор Илени непредсказуемо делился со мной внутренним документом Контроля: это была выдержка из зафиксированного разговора, несколько строк без начала и конца. КИ: Действия светлого Маро отвратительны. Вы имеете право и должны запросить в спутники другого светлого. <М.>: Нет. КИ: Мы постараемся, чтобы насилие не сошло ему с рук: о его действиях будет сообщено наверх, и мы добьемся… <М.>: Нет. КИ: чтобы он не остался безнаказанным… <М.>: Вы никуда не сообщите. КИ: простите? <М.>: Вам не позволено. Также: мне не нужна замена. Как это в духе магистра Юлао. Говорят, темные были умными людьми, но до него за пять лет не дошло, что он здесь больше не приказывает. Хотя его приказы работают. Зачем куратор Илени передал мне это – показать, какой темный хороший и меня защищает? И одновременно выступить сочувствующим союзником для магистра Юлао. И честным союзником, не скрывающим информацию, для меня. Умно. КИ: …что вы думаете о светлом Маро? Я перевернул лист, в возмущении уставившись на чистую поверхность. И кто-то уверяет, что Контроль хороший. Хорошие так поступают, да? Темный закрыл глаза, когда я вытащил из мешка островную лютню и положил перед ним; закрыл глаза, бережно проводя пальцами по четырем шелковым струнам, изогнутому грифу и грушевидному основанию. Полированное дерево без украшений медово светилось во мраке. – Работа Школы Плача. Сотня лет, может быть. Для ритуалов ценятся старые инструменты, – он открыл глаза, рассматривая костяной плектр с маленькой красной печатью. Я подошел к окну, выглядывая через частую решетку и пытаясь подавить тяжелое, муторное чувство беспомощности. Позади раздалось высокое дребезжание: темный положил вещдок на колени и наигрывал на нем нечто отталкивающее. – Старые инструменты впитывают в себя звуки и звучат глубже. Островная лютня поет иначе в солнечный день и дождливый, в лунную ночь и в безлунную; она резонирует с эмоциями играющего и того, кто слушает, – металлические звуки отдавались звенящим эхом и вызывали только привкус железа во рту. – Ты слышишь песню печали, светлый? Даже ты должен узнать. Я вежливо прислушался и ответил: – Нет. Получалось у него, даже на мой невзыскательный вкус, печально так себе – но в любом случае, невозможно узнать то, что не знаешь. Еще одна струна издала высокий страдальческий звук, и темный отложил лютню, с усталым отвращением разглядывая подрагивающие руки: – Ты прав. Невозможно узнать. И уронил правую на стол. Он схватил свой лакированный ящик очень быстро. Я дернулся к нему; но остановился, завороженно наблюдая, как тяжелый деревянный угол опускается снова и снова, как кожа лопается, окрашивается алым, и превращается в месиво, и пальцы меняют форму, а темный продолжает ожесточенно бить. Мне казалось, они хрустели. Меня учили причинять темным вред; меня учили сдерживать себя, а значит, не причинять темным вред, когда не нужно; но что делать, когда темный сам себе причиняет вред – к такому меня жизнь не готовила. Я погрузился в себя, ища ответы в своем сердце, и с озарением спросил: – Помочь? С деревянного ларца капала кровь, срывалась, капала, капала прямо на пол. Темный остановился, поднимая на меня прояснившийся взгляд: – Да. Помоги. Меня всегда окружали люди с особенным взглядом на жизнь. Говорят, если все вокруг тебя странные, то дело в тебе; может быть, я их притягивал, но их было так много, что я давно привык воспринимать особенные завихрения как должное. С магистром Юлао работало. – Я переделаю их так, как мне нужно, – магистр Юлао наклонялся над столом с той хладнокровной сосредоточенностью, с которой мог бы чертить линии. Как будто перед ним была не собственная уже совершенно точно изуродованная рука с торчащими под отвратительными углами пальцами и обломками костей, а требующая завершения картина. За одной небольшой деталью: так как сделать второй такой же плохо работающей рукой он ничего не мог, собирал его руку я. – Если у меня не получится, я переделаю снова. Наши тела должны быть совершенными инструментами нашей воли, а не помехой. Иной раз, чтобы все исправить, надо… все сломать… начать заново. – Разве тебе не больно? – я осторожно передвинул пинцетом осколок кости и приложил расщепленную бамбуковую дощечку, приматывая бинтом. Когда я предложил позвать врача из отделения или армейского врача, темный посмотрел на меня так, словно хотел сожрать живьем. Я умел лечить, но я не хотел этого, господин Аллури. – Боль – всего лишь обратная связь. Так значит, он чувствовал и разорванные мышцы, и вывернутые сухожилия, и льющуюся из лопнувших сосудов кровь – и я бы никогда не поверил только по его лицу. И пусть кто-то скажет, что темные люди. Но пациентом магистр Юлао был удобным. Он не дергался, не кричал, не злился, когда у меня не получалось с первого раза, терпеливо ждал, когда я останавливался отдохнуть, и развлекал меня ценными указаниями, потому что мозаика из ошметков собиралась тоскливо и долго. Болтал темный не переставая, из чего я сделал вывод, что ему очень больно. – Только посмотрите, – он наклонялся, так, что я чувствовал его дыхание на своих волосах. – Насколько плохо тебя обучали. Тебя натаскали сражаться с врагом – но ты не умеешь быть достаточно ожесточенным, когда тебе не надо сражаться. Мой наставник нашел бы твое обучение совершенно недостаточным. – И как твой наставник закончил? – Да, – сказал темный не сразу. – Резонно. Он ошибался: меня учили быть эффективным. – Твое милосердие унизительно. Но я запомню это, – в его горячечном дыхании я ощущал подступающую лихорадку. – Я учту это. Но если все это было зря – тебе придется пожалеть. Я зафиксировал его ладонь дощечками и закрепил повязкой, отметая мысли, что он едва ли говорил о результатах лечения, и довольно произнес: – Зато я, светлый Маро, полезен. И я, хороший талантливый светлый, лучше, чем твои врожденные способности к восстановлению. Взаимовыручка, как говорит наш кодекс… …способность принять чужую протянутую руку тоже требует мужества. Я проглотил продолжение. – Да, – темный разглядывал повязку с непонятным чувством, думая о своем. – Когда ты выполняешь то, что тебе приказано, у тебя отлично получается. Хороший послушный светлый. Я был создан, чтобы исполнять приказы господина Аллури; смешной темный говорил так, будто полагал, что я исполняю его приказы. Светлый Теинши постучал, прежде чем войти, и скользнул взглядом по брызгам крови на столике, обрывкам бинтов и железным крючьям. Возможно, он решил, что я тут темного пытаю – но что бы я с темным ни делал, мешать мне не станут. Все время, что мы шли, на путях гудел прибывший грузовой состав. Десять вагонов, доверху заполненные золотым зерном, более драгоценным, чем деньги, чем все наши жизни. В прошлое лето в южных провинциях еще сумели собрать урожай и заполнить склады. В это лето даже сеять будет некому. – Все темные вещи, найденные в развалинах, помещаются в хранилище. Сегодня ночью один светлый забрал из хранилища вещь, предназначенную для уничтожения, и вышел из крепости, – я представлял себе ночь, и бегущие по небу рваные облака, и человека, пригибающегося под порывами ледяного дождя, прячущего под плащом ценный груз; тени брошенных зданий. – Он исчез. – Мы назначили место. Подготовили встречу, – воздух вокруг Приближенной Янъи будто вибрировал, и невидимые золотистые колокольчики звенели вразнобой. – Мы давно уже вышли на связь с некоей группой Фремо. Митси притворялся, что тайком продает темные вещи из наших хранилищ: недавно он предупредил, что в город прибывает инспектор от Знамени Сефи, и договорился о передаче ценного товара. Но никто не пришел. А светлый Митси исчез. Место передачи выглядело именно так, как я представлял: впрочем, развалины выглядели не слишком разнообразно. Каменный двор заливала вода, полностью окружая павильон из почерневшего дерева, и ни внутри, ни вокруг, не было ни следа борьбы, и проваливший тайную операцию боевой отряд бормотал нечто невразумительное. Для светлых свойственно погибать: но через пять лет после окончания войны для светлых менее всего свойственно пропадать бесследно. – Долго же вы ждали, чтобы позвать меня на помощь. На голос темного обернулись все. И он прошел мимо них, отталкивающе чужеродный, рассекая закатные лучи, как металлическое лезвие, имеющее совершенно иную природу, рассекает податливую плоть. Солнце клонилось к горизонту. Пожалуй, в этом магистр Юлао был прав: прошло слишком много времени. – Подойдите сюда, светлый Маро, – темный остановился под воротами, даже не повернувшись к павильону, и возвысил голос: – Я сказал, чтобы подошел только светлый Маро! Приближенная Янъи провела по воздуху рукой, заставляя своих отступить. И я прошел мимо, мимо размытых силуэтов с горящими глазами, сливающихся в моем восприятии, готовых броситься, которых удерживал на месте только приказ. Отражение в луже испуганно рябило и дробилось под моими ногами. Как будто что-то ужасное было зафиксировано в ней в мгновенной вспышке: черные разинутые рты домов; камни, которые бы хотели что-то рассказать, но застыли в немом крике. Тёмная вода выявила в магистре Юлао нечто величественное. Свое отражение я не мог уловить. – Передать должны были островную лютню? На ней не играли уже долгое время, если ты хотел спросить меня об этом, – негромко сказал он. – Искать ушедшего после дождя нет смысла: «поздний дождь слезами следы гостя наполнит»… То, что лютня была оставлена, казалось мне наиболее странным. Если бы мародеры почуяли засаду и расправились с Митси, они бы забрали темную вещь, и если бы Митси решил сбежать – это последнее, о чем я мог подумать, но я учитывал и это – он бы забрал ценный артефакт с собой. – Сегодня ночью вы хотели разыграть прекрасное представление: черви, копошащиеся в разлагающемся трупе, предатель-светлый. Южная столица видела много картин, но немного столь низких. Но даже если картина не была написана, наши мысли оставляют набросок, – он сошел со ступеней, сосредоточенный, и бросил за спину: – Со мой пойдет только светлый Маро. Приближенной Янъи потребовалось все ее самообладание. Я видел, как она останавливает светлых и кивает троим бойцам из гарнизона – против обычных людей темный не протестовал, и не протестовал против увязавшегося следом Нэацу. Как и положено темным, обычных людей он не заметил. – Светлые, светлые, – казалось, магистр Юлао наслаждался даже такой незначительной властью. – Ты замечаешь, светлый, что я просто орудие в чужих руках: твой дорогой господин Аллури проводит проверку, кто лоялен прежде всего ему, а не светлым догматам. – Мой командир, несравненный господин Аллури, когда у него только проявился дар, попал в руки темных, – с предупреждением сказал я. – И его отправили туда, где собирали всех плененных светлых. И там он, как истинный светлый, сразу нашел друзей и многому научился, и где-то там берут начало лучшие методы знамени Сефи. – Господин Аллури сумел сохранить свой свет и превратить его в пламя. Не думай, что ты имеешь право рассуждать о нем. На счастье темного, он все еще знал границы. – Кто бы мог подумать, что смешных слабеньких непокорных недомагов надо уничтожать на месте! – он покачал головой в притворной досаде. – Кто бы мог подумать, что они потом выдумают каких-то светлых! – Не подумали – себя вините. Это его заткнуло. Окрестные улицы светлые успели обшарить: но прочесать весь город не было ни людей, ни времени. Светлые и гарнизон должны были охранять крепости, вокзал и порт: и что бы ни случилось, эти задачи были важнее. Темный уверенно шел дальше. Иногда я замечал знаки – скрип ставень, ветер, гонящий по улицам сор, сломанные ветви – но он двигался вперед как темная тварь на запах крови. Квартал вокруг раньше был торговым, и я вновь заметил, что вблизи южная столица выглядит гораздо целее, чем издали. – Даже если рисунок стерт, всегда остаются контуры. И тот, кто видел картину в ее полноте, видит ее в слабом отпечатке. А светлый Маро видел, – тьма вокруг темного мага чуть ли не пела, и с каждым шагом его нездоровая веселость становилась виднее. – Этот светлый – твой знакомый? Считай, что он уже мертв. Мутная тоска сжала сердце, и я заставил ее утихнуть всего за несколько вздохов. Наши жизнь – что песчинки на берегу: море уносит их и море приносит. Нет смысла сокрушаться о том, что изменить не можешь, и нет смысла показывать чувства врагу. Уверен, он сказал это намеренно. Уверен, магистр Юлао заметил наше приветствие, и то, что человек, которого я знаю, попал в беду, доставляло этой твари дополнительное удовольствие. Жаль, что нас сопровождает столько людей. – Это сделали вы, светлый Маро? – Нэацу высунулся неожиданно для нас обоих. – Но за что? Он указывал на заново перебинтованную руку темного. Верить в мою жестокость для Нэацу было гораздо проще, чем в то, что темные могли творить с собственными телами. Но на его месте я бы спрашивал не «за что» – всегда понятно, в чем виноват темный маг – а «зачем». – Это сделал я, – темный остановился, развернулся и прошел между домов, к складам на задворках и гнилым пристаням над небольшой рекой. – Ты глуп, человек. Запах шибал в нос за несколько шагов. Я подошел к покосившемуся сараю, дернув заевшие створки, и радостно сообщил: – А вот и группа Фремо! Я этого Фремо в жизни не встречал, но я был уверен, что это он. Тела лежали, сваленные в кучу, как будто мертвецов не посчитали достойными иного обращения. Было непонятно, от чего они умерли – точнее, я видел, от чего: как будто гигантская рука взяла человеческие тела и смяла их в кулаке – но что могло такое сделать, оставалось неясным. Впрочем, весь мой опыт говорил мне, что все странное можно безошибочно валить на тьму. Умерли они совсем недавно, может быть, этой ночью, и подсохшие лужицы крови жирно поблескивали. Стражники оказались крепкими ребятами и всего лишь слегка позеленели, а Нэацу зажал рот и отвернулся. Темный наклонился над месивом с огромным интересом, и я подставил ладонь, не давая прикоснуться. Он в недоумении приподнял брови, и я кивнул на бинты. Заработать заражение, копаясь в мертвечине, было проще простого. Но темный усмехнулся, не принимая моего беспокойства. – ... но ты можешь мне помочь, если не боишься замараться. – Я не брезгливый, – я смотрел, как он копошится у моих ног. Стражники выглядели так, будто сейчас их точно стошнит. – Но зачем, если у меня есть ты? – Я, Юлао, возьму неприятное на себя, – темный умудрился изящно поклониться даже из своего положения. – Но и тебе однажды придется. Нэацу черкал в своей книжке даже не скрываясь. Нет, я тоже любил писать доклады моему начальнику господину Аллури, но даже я себе такого не позволял. Темный поманил меня пальцем: – Светлый, а пишут ли на тебя доносы? За то, что ты оскорбляешь светлую честь, общаясь с темным? Вот в такое время и живем. – Ничего: ты будешь объясняться за меня, что я веду себя так, как подобает, – я без восторга наблюдал, как он погрузил в груду перемолотого мяса руки чуть ли не по локоть, копаясь внутри, и как с хлюпаньем их вытаскивает. ...я-то, конечно, веду, но этот темный тащит меня на дно. – В глубине мягкой теплой плоти прячется жемчужина, – он разжал кулак, поднимая ко мне ладонь с белым плотным шариком, словно приношение. – …не смотрите так, светлый Маро. Это всего лишь белые смолы, которым нужны определенные условия, чтобы вызреть. Я неохотно забрал находку. Сквозь тяжелый дух мертвечины действительно просачивался слабый аромат – жасмина? Померанца? И быстро приказал: – Принесите сюда зеленые ветви. Как можно больше. С мной не спорили – даже Нэацу принялся дергать неподалеку какой-то несчастный куст. Темный поднялся, аккуратно вытирая кровь, и я заметил: – Ты назвал себя Юлао. Он замер, и я с удовольствием ощутил его смятение и боль. – Так значит, Митси мертв? – я шагнул к нему, оттесняя к стене и перекатывая шарик в пальцах. – Ты задержал меня в городе, чтобы я вернулся слишком поздно. Мне удалось застать его врасплох. Мне хотелось схватить его и впечатать его в стену, но и этого было достаточно: внезапное давление заставило его растеряться, а в тусклых глазах появилось эхо страха. – Нет, я… Это случайность. Я не мог знать. – Ты вызвал ливень. Я не знал точно; я знал, что это возможно, и что все сложилось так удачно для темного; и он только что почти признался. – Да, – с запинкой признал он. – Чтобы я остался в доме твоего наставника. – Я всего лишь хотел тебе показать… – страх уже сменялся ответной агрессией, и я отступил как ни в чем не бывало, принимая у первого стражника кипу веток. Я загородил ими проем; переплел ставни и закрыл проломы в досках, на ходу поясняя Нэацу, принесшему целую одну веточку: – То, что достал темный Юлао – сокрытое сердце; то, что зарождается или помещается внутрь темных тварей и определяет их природу. То, что внутри, может переродиться: все, чего касается тьма, имеет свойство приобретать слишком много значений и перерождаться. То, что я делаю – я добавляю неправильность в общую картину. Темных тварей можно запутать, если оно увидит ветки, оно может подумать, что вокруг лес и не сможет покинуть дом; по крайней мере, пока не прибудет отряд, который это уничтожит. Последний стражник запаздывал, и прибежал без веток, указывая в сторону. За поворотом реки между складами и пристанью метались люди, кидая ящики в две уже доверху нагруженные лодки. Они не были темными, они были до одури напуганы, и они панически бежали, но не могли расстаться с непосильно награбленным. Когда мы приблизились, первая лодка уже отчаливала. Я указал стражникам на мост ниже по течению, и рванул к оставшейся. На открытом берегу нас заметили; но нас шестеро, их семеро, не так уж… Последний бегущий выронил ящик; я успел увидеть его безумное лицо и вытаращенные глаза, и то, как он выхватывает флейту. Нет. Не это, только не это. Флейта издала только первый всхлип, когда из его горла хлынула кровь; когда люди в лодках истошно закричали; когда я расширил свое восприятие насколько мог и услышал даже дыхание спутников и то, как бьются их сердца, и понял, что не смогу их защитить. Если бы со мной был мой отряд, но обычные люди не справятся, и если останусь на ногах я один, мне не остановить лодки в одиночестве, и, заранее содрогаясь от сделанного выбора, я разлепил пересохшие губы и прошептал: – Лодка бесшумно плывет по воде темной… И флейта заиграла для меня. Она пела как поет ветер в голых ветвях; как поет ветер среди пожухлых трав; всхлипывала, как туман в затянутых смертной дымкой глазах, и тяжело вздыхала, как серое предзимнее небо, серое жестокое предзимнее небо в глазах человека напротив, пела, вторя моему голосу, потому что я не мог забыть, как мне забыть… Перед глазами плавал туман. Я наткнулся на что-то лежащее на земле, вытянутое и уже очевидно неживое, потом наткнулся на флейту и со злости наступил со всей силы, а потом запинал в реку, но она все равно продолжала звучать. Потом по рукам ударил твердый угол склада, и я прошел вдоль стены, ощупывая доски, ввалился внутрь, провалился куда-то вниз, упав между ящиков; и, пока еще оставались силы, я вслепую сгреб ящики к лестнице и отполз к дальней стене. Я не знал, что происходит снаружи; я не знал, сколько еще здесь бродит случайных грабителей и неслучайных, может быть, темных; я все равно был беззащитен и мог только избавить их от заботы о себе. Я ничего не видел и не слышал: флейта продолжала звучать. Всего чуть-чуть времени в укрытии. Пока мое самоисцеление не сработает. Чтобы не попасть обессиленным врагу в руки. Ощущение постоянной опасности, какое было, когда мы воевали против темных, такое теплое, такое уютное, такое знакомое и понятное, вернулось так быстро, как будто никуда не исчезало. Возможно, оно и не исчезало. Грохот падающих ящиков сумел пробиться через ослабевшую пелену. Всю мою прекрасную, гармоничную баррикаду развалил магистр Юлао, ничего не понимающий в гармонии, и вломился в подвал, брезгливо переступая через хлам, и плачущая флейта умолкла. – Ты здесь. Я промолчал. Встать на ноги я сейчас не мог, но я готов был сражаться, если он нападет, и уж лучше сражаться, чем говорить. Он говорил с облегчением, или с осуждением, или с насмешкой – я не мог разобрать. – А я думал, что ты забрался в подвал, чтобы здесь умереть, – как обычно дружески сообщила темная мразь, и, как мне показалось, хотел потыкать меня как ящики носком сапога, но разумно не стал. – Ты молчишь. Значит, дело плохо? Я стоек, суров и немногословен, как и полагается светлому. Я не разжимал губ, опасаясь, что свербящая мозг боль вырвется наружу. – Ты ошибся, светлый, принимая удар на себя. Эти людишки от флейты бы не умерли. Так и я не умер. Я слушал Эмиля, куратора Илени, темного магистра Юлао и бесчисленных темных, я слушал последние мольбы и просьбы, плачущая флейта – далеко не самое худшее, что мне приходилось слышать. Что не отменяло, что я не хотел вспоминать. – Хорошо, я разрешаю тебе молчать, – темный сел напротив, не отрывая от меня пристального взгляда. Конечно, ему было приятно полюбоваться на мучения светлого. Я закрыл глаза, чтобы только не видеть эту рожу. Темный серьезно мешал самоисцелению, потому что мешал жить. Я даже не мог нормально уйти в транс: присутствие тьмы постоянно оставалось на краю сознания, как звук мотылька, часами бьющегося в стекло, мелькающие в темноте крылышки. Ощущение опасности царапало нервы; я проваливался в забытье и снова поднимался, и, приоткрывая глаза, каждый раз натыкался на немигающий взгляд, полный безотрывного внимания. Темный смотрел на меня, как на головоломку: будь его взгляд осязаемым, он бы меня уже разломал, добираясь до сердцевины. Когда я с тяжелым вздохом открыл глаза в последний раз, наконец увидев подвал, а не пляшущие пятна, темный сидел на том же самом месте в той же самой позе. Поняв, что я пришел в себя, он наклонился вперед, словно надеясь, что так слова дойдут до меня быстрее: – Смотри. Ты был полностью беспомощен, но я тебе ничего не сделал. Запомни это. Свет, как мне плохо. Я постарался дышать ровно, сдерживая стон, идущий на этот раз от самого сердца. – Смотри. Я не причинил тебе вреда. Хотя мог бы. Запомни это. Трогательно, сейчас расплачусь. Я едва ли мог думать, о чем он говорит и зачем; я едва ли мог думать. Темный посмотрел на забинтованные пальцы и потянулся ко мне. Темные часто тянули ко мне руки, пальцы и гнусные намерения, и невесть что еще; это было частью нашей войны, но никогда еще мне не было так отчаянно, до одури печально. Я видел бинты, заскорузлые от крови и от мази, и отвратительно-белесую кожу между ними; я видел, как его рука приближается, медленно и осторожно, но неостановимо как рука судьбы; и, когда он ткнул меня в переносицу, его лицо осветил чуть не экстатический восторг. Я ожидал боли, но ее не последовало. Потом темный убрал руку. Я чихнул от запаха обеззараживающей мази и непреклонно сообщил: – Ты доказываешь мне, что я не должен тебя бояться? Нет, темный магистр Юлао, ты очень страшный, я должен. Он теперь мне еще более подозрителен, чем прежде. Мою попытку спасти положение темный не принял, и только блекло усмехнулся, словно еще один шаг из клетки отнял у него все силы. – Изворачивайся как угодно. Так или иначе, твоя жизнь в моих руках, и я считаю ее значимой. – И всего лишь? – я тяжело поднялся, цепляясь за стену. Даже стена была плохой опорой, что уж говорить об остальном. – По сравнению с тем, что я сделал для тебя? Твой долг передо мной неоплатен. Это очень мало. Старайся лучше. Тут я запнулся о ящики, которыми какой-то идиот завалил лестницу. Все в этой жизни было плохой опорой.