Вызов

Когда первую лодку нагнали, там уже не было живых. Но вместо того, чтобы ловить вторую, эти… люди вспомнили, что где-то там меня бросили, и вернулись, чтобы спасти. Спасти. Меня. Я не думал, что они поймут, что я принял на себя удар в одиночку, потому что обычные люди не слишком разбираются в магии. Но темный магистр Юлао, не иначе как из магической солидарности, постарался донести до них мое самопожертвование доходчиво и даже более. И меня не оставляли в покое всю дорогу, и это было первое, что они рассказали в крепости, и когда я всего ненадолго и просто так прилег в кабинете Приближенной Янъи, надо мной пришел жалостливо вздыхать весь гарнизон. Хотя послушать речь темного магистра Юлао про то, как никчемные людишки своей никчемностью подставили прекрасного светлого Маро было чуточку приятно, но в гораздо большей степени тошнотворно. Я так и сяк вертел в голове письмо господину Аллури, пытаясь понять, как поведать ему о всем случившемся, чтобы оно не выглядело… так. Как выглядело. Дословная передача пока что выглядела как вопль ужаса. – Ты должен это выпить, Маро, – Приближенная Янъи опустилась рядом со мной на колени, поднося к моему лицу чашку с целебным настоем. И я, конечно, готов был принять лекарство из рук Приближенной, конечно, готов, но я смотрел в чашку и не мог себя заставить. – О, Маро, – она прижала ободок к моим губам, и мне пришлось сделать глоток. Меня чуть не вывернуло прямо на пол, но, все-таки, нет. А в остальном все было хорошо. Но поисковые отряды вернулись из города ни с чем, и меня больше не выпустили в город. Мастера заклинаний пели в круге из огоньков свечей – безрезультатно. На светлых отделения было тяжело смотреть. Поздним вечером я сидел в углу столовой и пытался придумать, что мог бы сделать. В миске передо мной плавали непонятные белые сопли, которые я вылавливал и отпускал плавать обратно. Когда-то, в лучшей жизни, оно было кальмаром, но время и тьма никого не щадит. Впрочем, на исходе весны перебирать не приходилось. Еду разливали из одного большого чана, и ко мне уже несколько раз подходили и говорили, что в отделении южной столицы свое нормирование, и я могу не стесняться и даже просить добавки. Спасибо, но нет. Кожа на переносице горела. Я чувствовал себя так, будто меня вываляли в грязи. Командир гарнизона Ренне вошел в столовую чуть не строевым шагом, и пошагал ко мне сразу, как зашел. Пересекаться с неадекватным командиром гарнизона мне не совсем хотелось, и когда он непреклонно поставил перед собой и передо мной бадью с чаем, я понял, что меня ждет серьезная беседа. – Ты же светлый маг, Маро, – душевно, по-доброму начал он. Я поневоле напрягся: почему-то в последнее время, когда ко мне обращались как к светлому, это обозначало не гордое величественное звание, а то, что мне собирались вменить нечто странное. Командир гарнизона вел себя панибратски, и мне было совершенно непонятно, что он делал в нашей столовой – светлые держались обособленно, и мне никогда не пришло бы в голову попусту отвлекать армейцев или ходить в их сектор. Что за дело людям до нас. – Зачем тебе, светлому, связываться с темным магом? Он же тебя сожрет. Вот, этот человек понимающий. Глаза у командира гарнизона Ренне все равно оставались неприятно-колкими. – Я где-то слышал это имя, Юлао. И слышал про темного магистра Юлао. И что он сделал с бедной провинцией Тива, и с Лилейной заводью, и Белым берегом. И не только. Я неопределенно пожал плечами, не собираясь поддерживать разговор о каких-то темных магистрах, которым совсем нечего делать в крепости южного опорного пункта. – Этот темный магистр Юлао, говорят – крайне жестокая и вероломная тварь и карающий клинок второлуния. Я, ясное дело, не верю, что это он – но я не думаю, что тот самый господин Аллури отправил бы своего человека с любой темной тварью, разгуливающей на свободе, а не тварью в клетке. – Я просто достаточно хорош, – я отпил чай из чашечки; чашечка была размером с небольшую кадку, но у меня получилось сделать это изящно. – Мне не нужны клетки. И в следующий момент со все возрастающим изумлением выслушал, как по мнению начальника гарнизона должны вести себя светлые, как правильно обращаться с темными, каким предосторожностям следовать, насколько темные маги плохи и опасны для ничего не подозревающего наивного светлого Маро, и еще пачку советов поверх. Я столько нового о себе узнаю во время моего путешествия. Моему командиру на меня еще не жаловались. Я представил что-то вроде «ваш подчиненный ходит с тьмой под руку, смущая умы личного состава, примите меры!» …мой командир сильный, он это выдержит. А наутро, когда очередная мутная черная ночь уступила тусклому желтому рассвету, мы увидели тела. Они висели на веревке, протянутой между домами, насаженные на большие железные крюки. Как большие рыбины, которых выловили из реки и развесили на просушку. Мертвецы покачивались, и на их лицах, в вытаращенных глазах застыли изумление и испуг, и я почти не видел крови. Я видел троих человек, что сбежали вчера на лодке, мельком, но понял, кто передо мной с первого взгляда. А перед ними, чуть ли не у стен, на земле были начерчены всего два слова. «Гроза грядет». – Южная столица всегда была темной. Но только после вашего появления, командир Маро, здесь началась настоящая тьма, – Приближенная Янъи шутила. Или не шутила. У тьмы была такая особенность. Я смотрел на декорации и слышал, как колесо перемен с хрустом проворачивается снова. За эти пять лет мы подавили тьму, загнали в угол, и она пряталась в темных оврагах, в подвалах, в чаще, за нашей спиной; во мраке она подбиралась близко, оставляла следы. Бросала вызов. – Весь этот город – ширма, – Приближенная Янъи покачивала головой, и золотистые колокольчики на повязке на голове тихо звенели. – Гнилое дерево, где под драгоценной корой источенная червями сердцевина. Тени прячутся между, между реальностью и нашей памятью. Если бы Митси смог подать знак, мы бы нашли его. Приближенная Янъи была спокойна, не выказывая лишних эмоций, и я не позволил своему голосу дрогнуть, словом или жестом выдать бесполезное сочувствие. Ради нашей общей цели мы должны быть стойкими. – Уверен, он подал бы, если смог. Я знал, что темный прав, и Митси, скорее всего, уже мертв. И если его исчезновение связано с темными, ему лучше было умереть как можно быстрее. – Я сожалею, – Нэацу появился на стенах так некстати, как некстати появлялся весь Контроль, и смотрел так, будто ему было за что переживать. – Я надеюсь, что ваш маг жив. Приближенная Янъи даже к нему не обернулась. – И что эти люди тебе говорят? «Юлао с восточного берега, вероломная тварь? » – темный передразнил фразу с такой точностью, как будто ее слышал. Хотя он наверняка слышал, о чем шепчутся люди. – Бедный светлый Маро, вынужденный пятнать себя. Я выбил для него право спуститься в холодные комнаты, куда перенесли тела, и темный ходил между столами, рассматривая то одно, то другое, и выглядел уязвимым и уязвленным. – Ты даже не представляешь, – напевно ответил я. Он действительно не представлял. – Мне очень себя жаль. Утром просыпаюсь и думаю: что за день! – Ты – утром? – иногда темный подхватывал удачно, хотя я всегда задавался вопросом, понимает он мои фразы или нет. Но обида, очевидно, была слишком сильна, и он снова саркастически скривился, поглядывая на перешептывающуюся стражу: – Изворотливый и вероломный. Когда это было правдой? Мне перед вами уже нечего скрыть. Темные по умолчанию считались изворотливыми и вероломными, и я едва ли думал, что это неправда. В холодные комнаты вели две двери, и у одной двери дежурили светлые, а у другой воины гарнизона, надевшие на себя все лучшее оружие, и все грели уши, и прежде, чем магистр Юлао мог бы рассказать им еще нечто столь же правдивое, я указал на столы: – Эти отличаются. – Да. Эта работа намного чище, и, – он наклонил голову в согласии, смакуя слова, – здесь есть значение. Я вспомнил свою первую ассоциацию и мрачно предположил: – Рыба? – Они пытались уплыть! – казалось, темного веселит даже такая немудреная игра. – Хороший улов! А еще мародеров поймали на крючок вкусной, дорогостоящей наживки, которой так много в брошенной южной столице. С группой Фремо расправились – уничтожили и бросили, выказывая очевидное презрение. Это же было убийство напоказ. Послание и устрашение. Гораздо более сотворенное расчетливым разумом, чем эмоциями, и я заметил, что к этим телам темный даже не прикоснулся. Как жаль, что мы потеряли свидетелей. Они бежали, увидев участь группы Фремо; возможно, они что-то знали. От архивных списков, что мне передали, было мало проку. Сражение за южную столицу было хорошо документировано, и судьба всех значимых темных была зафиксирована и известна. Никто сильный здесь не должен был выжить. Темный постоянно расчесывал руку под повязкой, сквозь зубы пояснив, что идет восстановление проводимости нервных сигналов. Сначала я решил, что он издевается, но потом, когда, накрыв его ладонь белой тканью, колол ее тупой иголкой, наблюдая, как она причудливо подергивается в неожиданных местах, думал, что из моих записей можно составить хороший трактат о физиологии темных магов. Пусть скоро это будет описанием вымерших чудовищ, но светлым нашего будущего, может быть, будут любопытны страшные истории. К моему удивлению, под бинтами оказалась уже гладкая белая кожа: и полностью восстановленная изящная вытянутая кисть, но только вот… – Простите, а четвертая фаланга вам зачем? Магистр Юлао посмотрел на меня свысока, даже не собираясь защищать всем понятные кроме меня стандарты красоты. – Руки нужны мне немедленно, – сухо сказал он, словно этим мог объяснить свое ненормально быстрое исцеление. Мне казалось, что его пальцы рассыплются от любого неловкого движения. – Твой наставник говорил тебе, что ты слишком торопишься? – «Юлао, ты слишком торопишься», – он так поменял голос, что я не сразу узнал; если закрыть глаза, я мог бы представить абстрактный образ величественного темного мага. – «Время раскрыться цветку, и время опасть; время завязаться плодам и время созреть; ты должен дать время…» А вот слушал бы ученик Юлао наставника Эмори, глядишь, и не подставился бы. – Я так же выпотрошен, как эта рыба. И выставлен напоказ. Выпотрошен, выскоблен, вывернут наизнанку и выставлен на свет, – его глаза были мутными и усталыми. Должно быть, темного сильно задело, как от него отшатывались чуть не со злобным шипением, когда снимали тела, потому что он возвращался к теме снова и снова; я едва ли считал его искренним, но в этот короткий миг магистр Юлао мог считать себя несчастным. – Это я здесь под вашим строгим инспекторским взглядом, светлый Маро. Это вы думаете больше, чем говорите. Я обернул его руку бинтом, аккуратно придерживая, и обернул снова. – Немногословие – хорошая черта. Намека он не понял. – Вы хотите, чтобы я вам помогал – я помогаю. Чем еще вы недовольны? Душераздирающе. Мне хотелось просто и честно дать ему оплеуху и приказать заткнуться. Мне были неприятны его эмоции; неприятно то, что он считал меня светлым, перед которым можно жаловаться, не получая в ответ побои и приказы, и неприятно это извращенное доверие; но смеяться над ним, единственное, что я мог делать, сейчас едва ли было правильным. И я опустил голову, чтобы он не видел моего лица, и с неопределенным колебанием сказал: – Забыть не просто. В самом деле, это была прекрасно сыгранная сцена. – Вот взять бы и бить тебя головой об стену, – задумчиво сказал темный. Темный магистр Юлао совсем не умел играть. – За что? – все-таки это было внезапно, и я не сдержал обиды. Хотя я прекрасно знал, за что: сияние моего духа было для изворотливой темной гнуси непереносимо. – То есть настоящие эмоции у тебя тоже есть, – он колупал повязку, хотя я прекрасно знал, что она сделана идеально. – Поздравляю! Можешь пожаловаться на меня своему господину Аллури. Я так и не понял, что он пытается сказать, если бы я знал, что он имеет в виду, но я не знаю, и потому сообщить об этом господину Аллури... А. Да. Именно так я и поступлю. – Это шутка, – мрачно сказал темный. Не смешно. Он качнулся на месте, наклоняясь ко мне, ухмыляясь по-прежнему и устало, и мрачно: – Так ты хочешь идти дальше? Я проведу. На столике в комнате темного валялись смятые комки бумаги. Темный сразу смел их на пол, но я успел заметить множество раз повторенное Маро-Маро-Маро. Как мило. Мое имя достойно лучшего начертания. Темный взял с собой лютню, потому что темные, в отличие от нас, знали, что брать с собой на опасные операции. Лютню я забрал со склада под расписку, и еще кое-что, что пришлось надевать на себя. – Чтобы попасть в старую столицу, надо иметь соответствующее обличье, – магистр Юлао ходил вокруг меня, поправляя завязки и широкие белые ленты, лежащие на плечах фиолетового одеяния с зеленым подкладом. – Это одежда праздничной процессии Первого Лета: в южной столице начало лета отмечалось с первой грозой, и на алтари приносили зеленые стебли, и завязи плодов, и… Это одежды, которые лежали в сундуке, чье содержимое наши переворошили, да так и запечатали внутри. Мне казалось, я помнил такое изображение на ширме – процессия в белом, зеленом и фиолетовом, идущая под музыку. Магистр Юлао наконец отступил, довольный результатом: – Это одеяние носили… – Те, кто вел ритуал? – с энтузиазмом предположил я. – Кто стоял в десятом ряду. Светлые южного отделения смотрели косо, отражая мое внутреннее осуждение от того, во что я превратил свою жизнь. Но, в конце концов, все лучше, чем унылые будни. – Маро, с тобой пойдет отряд, – сказала Приближенная Янъи тоном, не терпящим возражения. На темного она не смотрела, смотрела поверх. На этот раз темный не спорил – а так тоже можно было? – очевидно, поняв, что в этом споре он проиграет, а проигрывать он не любил. Приближенную Янъи он разглядывать, словно оценивал врага, а потом, создав свое мнение, с выражением «я-знаю-больше-чем-вы» опустил взгляд и вкрадчиво сказал: – Надеюсь, ваше мнение обо мне изменится к лучшему. Написанное на лицах окружающих «едва ли» едва ли можно было лучше передать. Не знаю, на что рассчитывал куратор Илени – на темного, готового помогать, наши реагировали еще менее воодушевленно, чем на темного, который угрожает и кидается оскорблениями. Последнее хотя бы смешно. Я постоянно чувствовал на себе вопросительные взгляды; я прекрасно знал, что мой свет сияет ярко, но вопросы от этого, очевидно, только множились. Сегодня южная столица была полна теней: мне казалось, что я слышу обрывки слов, мелькающие на боковых улицах силуэты. Как будто я был в доме, а за бумажными перегородками звучала оживленная улица – я слышал ее, но не видел. Иногда мне казалось, что я узнаю голоса, что я узнаю силуэты давно мертвых людей, и что прошлое идет рядом, посреди пустого мертвого города. Это было хорошее время. Одно бесконечное растянутое во времени сейчас. О «завтра» думало командование, а я мог не думать. – Ты знаешь, почему нельзя сжигать темных живьем, Маро? – спросил меня господин Аллури, когда я помог нашим затащить внутрь дома тела и привалить к стенам копны соломы. Ночь закончилась; разоренное поместье лежало спокойно; рассвет поздней осени только разбавил тьму серостью, и руки покраснели от холода и колкой соломы. Вообще говоря, я не знал. – Потому что мы, светлые, лучше них, и не должны опускаться до их методов? – я глянул в сторону, на отдельный флигель, где заперли слуг. Они были испуганы; служанки плакали. Конечно, кто-то из них служил темным по зову сердца; кто-то присоединится к нашим врагам сразу, как только мы его отпустим; все они могут рассказать темным лишнее, и правильнее было бы вырезать поместье подчистую. Но какую поддержку от обычных людей мы получим, если станем такими же, как тьма. Это неизбежный риск, как говорил командир Аллури. Иногда мы не можем отличить хороших от плохих, и мы отпускаем всех. Но моя жалость к темным была такова, что я и перед сожжением их добивать бы не стал. – Потому что темные слишком живучи, и мы должны быть точно уверены в их смерти. Не играй со врагом, мой Маро. На лике моего командира, несмотря на молодость, уже лежала печать усталости; и непреклонной решимости. Я подал ему факел, и он ткнул его в костер – пропитанная смолой обмотка сразу занялась прекрасным плящущим пламенем – и вернул мне. – Что с тобой сделаешь? – на его губах впервые появилась легкая улыбка. – Давай. Дом, где остались только мертвые темные маги, вспыхнул гудящим прекрасным пламенем, и я с наслаждением протянул к нему замерзшие руки. Искры плыли в небе, смешиваясь с тускнеющими звездами. Высоко над нами… Высоко. Я опустил взгляд на главную площадь. С трех сторон ее окружали Дома Управления, огромные, черные, из столетних священных кедров – Дом Песен, Дом Лета, Дом Дождя, я помнил это до сих пор – пустые гнилые оболочки, выжженные изнутри. И четыре шестиугольных плиты перед ними. Когда я смотрел на них, на меня все еще накатывала дурнота. Когда-то они поднимались сложными механизмами, а теперь были замурованы, запечатаны светлыми печатями, за пять лет оставшимися нетронутыми. Ямы проверяли в первую очередь. Темные южной столицы не обладали фантазией. Сначала они наносили раны, а потом сбрасывали вниз, и закрывали люк. Люди лежали там, в темноте, с переломанными костями, слипшись в единую массу, и умирали от увечий или голода. – Восстаний было много. Я тоже не сомневался, что если восстание светлых не получилось подавить быстро, надо давить сильнее, – магистр Юлао остановился в самом центре, оглядываясь так, словно на мгновение потерялся во времени. А можно было догадаться, что чем страшнее и массовее наказания, тем большему количеству будет некуда отступать. Но темные могли только давить все сильнее. Это были свободные дни. Нечего выбирать, нечего ценить, нечего бояться, нечего терять. Меня никогда не интересовало, что думают о произошедшем темные, и мне не требовалось их признания, но слышать, как темный магистр осознает, какое чудовище создали они вот этими своими руками, держащими кисть для каллиграфии и приказов о казни, было… приятно. Темные сметали бунтовщиков даже не замечая, и жалкие людишки, и жалкие недомаги не стоили их внимания, пока… Чтобы тебя заметили, потребовалось стать светлым. Я считал это забавным. Темные не вынесли, что кто-то в стране обрел волю, отличную от их воли: поначалу светлых даже не хотели убивать, по крайней мере, темным массово пришло в голову, что люди с магическим даром более ценный материал, и жертвы из них наверняка будут лучше. Темные любили все странное; пожалуй, любили все отличное от них гораздо больше, чем они признавали сами; потому что отличное, отличное, завязанное на сопротивлении, бросало вызов их силе, требующей постоянного утверждения. И двадцать лет проб и ошибок, преследований, крови и массовых расправ, и бесконечных жертв темные старательно, своими руками строили светлое общество. Когда Знамя Сефи подходило к южной столице, здесь все еще шли казни. Темные были дураками, потому и вымерли. – Но я не понимаю, – магистр Юлао перевел на меня широко открытые глаза, – чем вам было настолько плохо? Мне не нужно было признание врага. Но даже когда бунтовали все провинции; даже когда знамена захватили Сияющую, северную и южную столицы; когда озверевшие люди выбирали смерть, доламывая ставшую невыносимой клетку – темные ничего не поняли. Когда темные магистры один за другим в последний раз закрывали глаза – они все равно ничего не понимали. – А если скинуть в яму темного, сколько он проживет? – с большим интересом спросила командир Ритти, и я ответил, пока не начал отвечать темный: – Некоторые темные маги не умрут. Поэтому ни запирать, ни замуровывать их нельзя, как бы ни хотелось. Отряд говоряще переглянулся, но я не мог осуждать. За судьбой высокопоставленных темных следили: с мелочевкой поступали так, как хотел на месте командир отряда. И те, кто освобождал Ямы, доставал оттуда изувеченные тела, прежде чем запечатать, были очень злы. Магистр Юлао бросил в бронзовую чашу шарик благовоний – тот самый, созревший среди перемолотого мяса – и поджег. Оно скорее плавилось, чем сгорало, истекая синеватым дымом с неожиданно приятным запахом цветущих лимонных деревьев, и я вслед за отрядом надел маску. Пусть с задержкой, но я распознал, в чем была тревожащая неправильность: при посторонних темный мог бы придержать язык, но все его слова и представления были направлены исключительно на меня. Словно в его резко сжавшемся мире оставался он, я, и редко набирающие достаточную значимость для внимания помехи. На севере площади, на возвышении, стоял открытый павильон. В проемах между красных колонн виднелась дорога ко дворцу. Между красных колонн по моей просьбе светлые подвешивали большое полотнище. – Когда-то эти проемы закрывались, чтобы низшие не видели дворец, – темный неторопливо поднялся по ступеням, и дым струился за ним следом, прозрачной змеей ложась на камни. – А между колонн крепили прозрачный шелк, блестящий, как воды водопада, нежный, как летняя дымка, украшенный узорами, над каждым из которых мастера трудились годами, а за ним были совершеннейшие, которые наблюдали за происходящим на площади, удаленные от чужих взглядов... С полотнища сыпалась пыль, и висело оно кособоко, и грязным было настолько, что если его поставить, оно бы стояло. На грубой ткани, которая точно не была шелком, может быть, шерстью, которой дополнительный объем придавала грязь, были вытканы цветы глициний: полотнище висело когда-то в одном из особняков, и при мне его разыскивали и доставали со склада. Магистр Юлао вздохнул – когда он стоял перед грязной тряпкой с чашей, то казалось, что он приносит ей воскурение – закашлялся и отодвинул занавес, проходя за него. Занавес отрезал нас от светлых, так, что я даже не слышал их голосов. С этой стороны было скучнее: дворец снесли до основания, и вдаль уходила мощеная камнем пустошь. – Вообще, при таком количестве темных, которые были в столице, мы взяли ее неожиданно легко. Кроваво и долго, но едва ли любые штурмы городов могут быть простыми. – Они давно не получали отпор. Никто давно не претендовал на их власть. И они жили так скученно, вместе, – магистр Юлао удивительно по-человески наморщил нос. – Со всеми своими свитами, слугами, прилипалами и потомством. И это темные! Очевидно, здесь был спор традиций. Но прежде чем я спросил, что по правилам надлежит со всем этим делать и куда девать, он развернулся и снова поднял занавес, возвращаясь. Светлых на площади не было. Вообще никого не было: только тени и мрачные здания, грозно нависшие над площадью. Я не слышал голосов, не чувствовал человеческого присутствия. Магистр Юлао искоса посмотрел на меня, проверяя реакцию, и сошел по ступеням. Его тень длинной изломанной линией пересекала площадь. Клокастые тучи стремительно бежали по небу, и я скоро понял, что было не так с освещением: на небе был свет, но не было солнца. Должно быть, Митси исчез точно так же. Пропал из поля зрения и провалился. И как только я ступил на площадь, в моем разуме зажегся крошечный огонек. Он был слаб и едва уловим, и я окружил его стенами, укрыл ладонями, сберегая, пытаясь раздуть костер. Он не откликался и я не мог определить направление, но Митси определенно был жив – мы не были друзьями, но он был светлым, и ради светлого я последовал за магистром Юлао. – Никто из обычных людей не мог попасть под эти своды без одобрения совершеннейших, – темный остановился перед Домом Управления и не глядя протянул ко мне руку. – Я выписал тебе разрешение. Приколи к одежде. Я потянул на себе полоску бумаги, зажатую между его пальцев. Ну что же, темный постарался: огромные знаки моего имени грубо выходили за границы бумаги, но были хотя бы читаемы. Сначала мне показалось, что в жесте темного было пренебрежение, но сейчас я вдруг подумал, что ему было стыдно за потерянное мастерство. Прежде пустой темные прохода теперь закрывали полотнища с вытканным узором из стрел. Темный хмыкнул и откинул ткань в сторону; и вместо запустения, сломанных перегородок и рухнувших балок, внутри ширмы стояли ровно, и подушечки для сидения лежали на своих местах, и курильницы еще чадили. Как будто те, кто были в Управлении, только-только вышли. – И все же, светлый, – сказал магистр Юлао, словно продолжая прерванную беседу, – почему на тебя так сильно подействовала флейта? Он произнес «светлый» совсем иначе, чем раньше. И мне поневоле пришло в голову, что сейчас, впервые за долгое время, именно он верховодил. Что сразу меняло его поведение. Подозреваю, что правильный светлый должен был ткнуть ему в спину, приказывая быстрее перебирать и не болтать, просто чтобы расставить нас по местам. Я обдумал манящий вариант – я мог бы, у меня еще был небольшой перевес в силе – и с дразнящей доверительностью сказал: – Должно быть, этот человек играл невыносимо плохо. Я тяжело переносил любой шум, но я не был сумасшедшим, чтобы выдавать слабости темному магу. Темный споткнулся и обернулся; уверен, моя рука дернулась к рукояти меча от резкого движения, а не от того, что я неосторожно глянул ему в глаза – в черные дыры, в глубине которых мерцали огоньки. – Я считаю, что у тебя ненормально повышенное восприятие, – он быстро опустил веки и отвернулся. Мы снова вышли на площадь, расположенную еще ниже; вместо стрел на ткани был вышит узор из набегающих волн; внутри Управления горели лампы. Грозовые тучи повисли совсем низко, погружая площадь в полумрак; узор на ткани был из несимметричных ромбов из множества синих капель. От напряжения неразразившейся грозы покалывало кончики пальцев и сдавливало голову. На площади осталось всего одно здание, низкое, древнее, и полностью закрытое. Темный остановился перед дверьми, поставив перед ними чашу, и прижался к ним ладонями и лбом. В его позе было что-то напряженно-горькое, действующее на нервы, и я отступил, разглядывая здание как врага. Эта темная старая халабуда едва ли заслуживала, чтобы перед ней преклонялся магистр Юлао, и я чувствовал, что там тьма, тьма, которая оценивает меня в ответ. – Отсюда начинаются лабиринты, – его голос был спокоен и холоден. – Я склоняюсь перед своим прошлым: время делает нас сентиментальными. В лабиринтах каждый инициант должен оставить нечто. Нечто важное. И там, среди комнат... Слова замерли в неопределенной паузе, словно их было слишком много, чтобы выразить, и едва ли их стоило выражать. – Там много комнат. Я рад, что двери закрыты. Не иначе магистр Юлао не желал, чтобы посторонние топтали ногами места его драгоценного прошлого. – Ты блуждаешь в лабиринте, – я сразу прикусил язык. Память – все, что у магистра Юлао осталось. – В прошлом, сотворившем нас, мы оставляем себя, и в принесенных жертвах находим опору, – его глаза были полны тумана, словно он далеко ушел в себя. – Там, под камнями, все еще бьется мое сердце. Я знал, что должен был сделать это; а что у тебя за спиной? – Я всего лишь светлый: такого интересного у меня за спиной нет. Я помнил свое прошлое: там было полно веселого и не очень веселого. У меня за спиной – сигнальные огни, кровь и горящая земля; мои дни, что сорванные осенние листья. Они красивы, когда падают, и когда шуршат под ногами, но они всего лишь листья. Я должен идти дальше. В центре площади была всего одна шестиугольная решетка. Луч фонаря высветил глубоко внизу непонятные белые пятна; темный встал на отмеченную плиту, и решетка со скрежетом отошла в сторону, открывая уводящие вниз ступени. Лестница шла по спирали, и я скользил руками по стене – она была покрыта неряшливыми знаками. Мне казалось, что мы уже давно глубоко под землей, и теперь спускаемся еще глубже, где совсем нечем дышать. – Бронза, – голос темного многократно отразился от стен. Как будто мы были внутри огромного ритуального колокола. – Древний сплав. Глаза привыкли к темноте, и последние витки я преодолел бегом. Наверное, раньше это было естественной пещерой: стены с проемами туннелей опоясывал широкий выступ, а в центре был провал, большая яма глубиной в несколько человеческих ростов с гладкими стенами. В лицо пахнуло нестерпимым духом сырости, цветов и гниения: внизу плескалась вода, должно быть, после недавних ливней, и в ней слипшейся склизкой массой валялись охапки веток и цветов глициний, а потом луч фонаря наткнулся на торчащую кость, и еще, а потом на что-то мягкое и раздувшееся, а потом на белую человеческую руку, на остатки волос, и дальше… Тел было много; далеко не так много, как в Ямах, но достаточно, чтобы заполнить небольшое помещение, если на протяжении нескольких лет то тут то там похищать людей. Они лежали друг на друге, вверху самые целые, с отвратительными ранами. Человек в простой грубой одежде, которую, должно быть, носили рабочие, почти целой, выглядящий, как живой, сумел отползти к стене: я обратил к нему светлое восприятие, одновременно продумывая, где могу закрепить веревку, и понимая, что поздно. Когда его похищали из поселка рабочих, от родного очага, его ранили; когда его сбросили вниз, он сломал ногу, но погиб оттого, что истек кровью из глубокого разреза на животе. И это все еще была лучшая участь, чем долгая агония среди костей и трупов, во мраке, одиночестве, без надежды. Судя по остаткам одежды, большинство мертвых здесь были беженцами с юга или бродягами. О них никто не знал, их никто не искал, и справиться с ними было легко. Так просто взять прекрасную, сложную жизнь, что бродила под солнцем, и швырнуть ее вниз, превратить в грязь, в слизь, в гниль, в бессмысленное, жестокое страдание, в ничто. – Имитация мастерства, – сказал темный, и колокол подхватил его голос красивым распевом. – Все знают, что жертвы не должны умирать быстро. Я поднял голову, разглядывая его, стоящего на ступенях, там, где, быть может, стояли иные, и спросил: – Зачем? Мой голос тоже подхватил колокол: глухим, обвиняющим гудением. – Ты знаешь, светлый. Они должны звучать. И крики, и плач, и проклятие, и последнее дыхание. – Так зачем? – Любое изменение – это насилие, – в полутьме его неуместная одежда казалась величественными одеяниями магистра, магистра, который как мудрый мастер поучает юного ученика. – Ни одно дерево не желает стать лютней; и лютне больно петь. Мы творим мир напряжением своей воли, своих сил, своих терзаний, и это всегда больно. Над головой, в невероятной выси, белело небо, перечеркнутое решеткой. И это было последнее, что они видели. Они все. – Я знаю, что вы считаете мир своей мастерской; но никогда не понимал вашу концепцию вынесения ваших же эмоций вовне. Казалось, он готов засмеяться: – Этот мир это мы. Шарканье множества шагов при местной акустике было невозможно скрыть: их и не пытались скрыть. Я попятился к краю ямы, а из туннеля выходили все новые и новые фигуры, склоняясь перед магистром Юлао. Позади меня была яма, впереди – толпа темных. Все мои игры с магистром Юлао должны были закончиться так.

***

Наверное, я смог бы расстроиться хоть немного, если бы хоть немного ему доверял. Но я был уверен, что как только магистр Юлао увидит других темных, он помчится к ним с раскрытыми объятиями. Не знаю, на какое сотрудничество расчитывал куратор Илени: что на магистре Юлао, что на этих рожах было четко написано, что ни с кем сотрудничать они не хотят. Темные выродки торжественно и гордо носили какую-то ветошь. Когда-то богатые одеяния, засаленные, с вытертой позолотой; прорехи если и пытались заштопать, то искусства повторить старый узор явно не хватало. У многих были окровавленные повязки, шрамы и заметные увечья: старые или даже недавние, словно они пытались повторить обычные самоистязания темных магов, не обладая темной магией исцеления. Магистр Юлао разглядывал толпу уродов поверх голов, словно искал кого-то определенного и не находил: – Я хочу говорить с вашим господином, – властный голос не предполагал неподчинения. Среди темных отметилось шевеление: они переглядывались, не понимая глаз, пока очевидно главный не проговорил, не сводя с него фанатичного взгляда: – Я хранил ключи от западных дверей Дома Дождя в дни расцвета, и ныне мы Взываем ко тьме, чествуем ее, поем ей славословия; долгие годы мы прятались, и мы ждали знак, и она ответила нам! А, тот самый человек из десятого ряда. Именно так могли выглядеть оставшиеся темные, что бы ни фантазировал куратор Илени. Кучка кровавых сектантов мелкого пошиба, прячущихся в темных норах. Свет, какая скука. А что я ждал. В самом деле, чего я ожидал. Я позволил отнять у себя оружие; позволил себя схватить и выкрутить руки: начни я сопротивляться, при таком численном перевесе меня искалечат или вырубят, а в этом нет проку. Все что так предсказуемо, что я мог бы радоваться, и я радовался, что могу наконец презрительно сказать магистру Юлао: – Ты привел меня сюда, чтобы расправиться? Как светлый, сумевший довериться врагу, который предал. Это возвышало меня над ним на недосягаемую высоту. Может быть, только в моих глазах возвышало. Но в этом мире были только я и светлый кодекс, и светлый кодекс меня бы одобрил. Главный сектант замахнулся, чтобы меня ударить, но магистр Юлао перехватил его за запястье. Остановил, не напрягаясь. – Нет, – один из прислужников преподнес ему широкую чашу, и он опустил туда ладони и обхватил ими мое лицо. Сначала мне показалось, что он хотел вытереть об меня руки, но он провел две полосы от висков по щекам, склоняясь ниже. Факелы отражались в его глазах жарким пламенем. – Светлый Маро так легко не умрет. – Та светлая мразь только тлеет, – глава сектантов проглотил унижение, пялясь на меня с ненавистью. – Надеюсь, этот будет гореть дольше. …тот светлый? – Будет, – пообещал магистр Юлао. Залы, через которые меня волокли, были роскошны. Как барахолка, на которую стащили самое дорогое и красивое. Темные вещи, сваленные вместе; книги, растрепанные, с выпавшими страницами; ткань с павлиньим узором в жирных пятнах, облупившаяся позолота, рассыпающиеся древние ширмы, копоть на колоннах и стенах, чадящие лампы. Темное логово Взывающих к тьме было образцом упадка после былого расцвета. Магистр Юлао шествовал через них с высокомерием истинного хозяина и ни разу не обернулся. Каменный мешок, куда меня швырнули, оказался просторным; там не было света, и удушливо пахло мешаниной благовоний, сандалом, ванилью и горелыми темными дворцами. Сочетание уже сшибало с ног, но я поднялся с каменного пола и, как только глаза приспособились, увидел алтарь. Человека на алтаре. Митси лежал на алтаре, и потеки крови пятнали камень до самого пола. В раскрытую грудную клетку были вставлены дымящиеся курительные палочки. Как в подставку для приношений. Я остановился у его головы, смотря на белое застывшее лицо с выдавленными глазами. Кровь, текущая из его рта, маслянисто блестела. Дым поднимался вверх, высоко вверх, к отверстию в потолке, в которое заглядывали первые звезды. Пульсирующая искорка в моей голове все еще продолжала биться. Митси все еще был жив. Светлая магия, которая помогала нам сражаться, которая делала нас сильнее, все еще жила внутри искалеченного тела. Если бы я мог его вытащить – если бы я мог – без глаз можно жить; с раздробленными руками и ногами, может быть, можно что-то сделать, но с таким поражением внутренних органов – нет, но он продолжал жить, палочки продолжали гореть, что-то его держало. Я не чувствовал ничего: только вонзившийся очень давно и ноющий где-то глубоко внутри острый шип тоски, и понимание, что необходимо сделать. Для любого светлого мага. Я коснулся его лба, убирая слипшиеся волосы, надеясь, что Митси еще способен это ощутить, если он еще способен что-то ощущать – что его нашли, пусть и слишком поздно. И сжал свободную руку у него на горле, ощущая, как его пульс мечется под моими пальцами. Это было просто, но не быстро. Когда я буду умирать, вряд ли кто-то будет рядом. Вряд ли кто-то будет рядом, чтобы держать за руку и говорить, что я не один; чтобы добить, обрывая мучения. Я должен быть готов. Светлая искра мигнула последний раз, затухая, и угасла. Тишина ударила осознанием, и я опустился на пол, привалившись к алтарю, и прижался щекой к чужой холодной руке. Светлые умирают, это нормально. Как глупо пережить войну и погибнуть от рук отребья, обрядившегося в тьму как в чужие одежды. Но не о чем печалиться, и не о чем грустить. Не надо жалеть, говорит кодекс. Это бесполезно. Я достал из рукава чашечку и вытащил из ткани тонкую иголку. Пришел в темное логово со своей кружкой: зато ее не отобрали – меня плохо обыскивали. Первая капля упала на тонкую резьбу, брызнув рубиновыми капельками, и чашечка, объект из темного особняка под инвентарным номером сто двадцать, переливчато задрожала, и я знал, что где-то там, за стенами, в верхнем мире, ей вторит эхо. Я хотел проникнуть в темное логово; хотел найти Митси; и дальше, до момента, когда светлые врываются сюда и выжигают темный гнойник, в моем плане была прореха, но не столь уж большая. Должно быть, темные посчитали веселым не бросать меня в яму, не заковывать в цепи; что время, проведенное в темноте вместе с трупом моего товарища, меня подготовит. Я оценил. Шум за решеткой был невнятным; я очнулся от оцепенения и прислушался, улавливая знакомые нотки. Мои охранники спорили с кем-то; некто был одет в простую, но изящную одежду, и выделялся среди сборища светлым пятном. – У нас был уговор! – начал он сразу с повышенных тонов, за которыми, как я знал, следовала вспышка ярости. И темные уже знали, судя по тому, что его пропустили. Куда. А могли бы меня поддержать, не оставлять одного. – Я ошибался. Даже тьма не способна привлечь твое внимание, Маро. За его спиной маячил громила, которого я помнил по встрече на станции, нашей последней встрече. Полы длинных, расшитых серебром одежд волочились по полу, когда человек шагнул к решетке. – Я стал темным магом, и тебе все равно наплевать, как я живу. Я был светлым из знамени Сефи; меня тренировал сам господин Аллури; но когда я слышал в голосе Эмиля этот надрыв, мне хотелось превратиться в невидимку. Эмиль выглядел исхудавшим; только на его щеках горел нездоровый румянец, а глаза блестели ярко, как звезды во мраке темницы. В руках он держал книгу, постоянно перелистывая, наощупь касаясь страниц, и книга была в темной обложке, и я не мог разглядеть, что внутри. Я глубоко вдохнул, заглушая липкий панический холодок, и терпеливо сказал: – Мне не наплевать на твою жизнь, Эмиль. Я хочу, чтобы тебя поймали и посадили. – Я сделал тебе подарок, Маро. Я оставил тебе твоего заклятого врага. И что ты сделал? Думая о том, что мне подарили магистра Юлао, даже не знаю, что мне хотелось сделать больше: грубо заорать или скатиться в безобразный припадок. – Ты оставил мне трупы в подвале и разбитую голову. Что бы я стал делать, если бы истек там кровью? В его глазах появился оттенок сомнения: – Но, Маро, ты сказал, что отряд прибудет к ночи. Я думал, они позаботятся о тебе. Я все просчитал. Я думал, что ты будешь охотиться на темных магов, Маро. Я думал, ты пойдешь за мной. А ты не пошел! Голова вспыхнула звенящей болью. Тьма не оставила на Эмиле видимых следов. Он выглядел несчастным, но он всегда выглядел несчастным, на нем не было ни порчи, ни искажений. Возможно, Эмиля тьме было слишком сложно испортить. – Я сохранил для тебя темного магистра. Я нашел для тебя темных, Маро. Все, что я делаю, я делаю для тебя, – Эмиль сделал еще шаг и дрожащей рукой коснулся решетки: – Командир. – А оковы для светлых магов, которые мы нашли в твоем поместье, тебе зачем? Он подозрительно примолк, явно сбитый с мысли. – Мне очень интересны твои мысли и предпосылки, Эмиль. Пожалуйста, говори. Эмиль посмотрел на меня растерянно и жалобно, словно говоря, что вот он я, перед тобой, о каких цепях и оковах, оставшихся в далеком прошлом, я могу говорить? – Это незначащий эпизод, Маро, – в его словах зазвучало то недовольство, которое звучало всегда, когда происходящее было ему не по нутру. – Не понимаю, почему сейчас, когда мы так давно не виделись, ты говоришь именно об этом. У меня ощущение, что я не хотел бы знать. Я оперся о решетку и деловым тоном продолжил: – Начнем с начала нашей встречи. Что ты делаешь среди этого сброда, Эмиль? Он словно сжался и взмахнул руками, придерживая книгу так, что я опять не видел страниц: – Я у них закупался. У них многие закупались. Их уговаривали сидеть тихо, и они слушались, тут человек, там человек, никто не считает, но – сейчас они вышли из-под контроля. Почуяли тьму, которая полностью забила им головы. Сейчас было слышно, как на длинных предложениях он путается и запинается, теряя мысль: тьма забивала голову всем темным. Продолжить фразу он не пожелал. – Коллекционируя редкие вещи, ты хотел выйти на поставщиков черного рынка, а через них на остатки темных? – должно быть, в моем голосе прозвучали достаточно командирские нотки, и Эмиль поднял блестящие глаза, завороженные и пустые: – Да. – Слуги темных, которых ты заманил и убил в поместье... – Я их так долго собирал, командир! – Смерть людей из лодки – тоже ты? – Да, – он сглотнул. – Да, командир. Они на вас напали. Вам понравилось? – Я думал, это угроза. – Я думал, вам понравится, – понурился он. – То есть ты продолжаешь сражаться с тёмными. Так какого, Эмиль. Что тебе мешало оставаться среди светлых, и продолжать? Преследовать, допрашивать, пытать и убивать. Это все можно. – Но я не могу, – он выглядел подавленным и разбитым. Эмиль был похож на прекрасный плод, полностью гнилой и изъеденный червями внутри. Я напоминал себе, что это темная тварь, напялившая кожу человека, которого я, вряд ли имея на то право, звал своим другом, хотя ничего о нем не знал, но я не мог, не мог не испытывать жалость. – Я не верю, что у нас получится. В тишине я слышал, как в коридоре потрескивают факелы. Такой глубины падения я не ожидал. – Светлые проигрывают, как бы ни старались. Мы победили темных, – его голос вновь возвысился, взлетая под потолок. – А нас перемалывает эта рутина, эти мелочи, эти люди с дай-дай-дай, вы должны, вы виноваты, а знамя Сефи отдало власть! Ты помнишь, какими жертвами это было оплачено? Мы взяли эту страну себе, мы вырвали право решать свою судьбу, мы выстелили дороги костями ради нашего, нашего с тобой, а не их будущего – а они пожирают наши жизни, а мы умираем из-за них, а ведь мы заслужили право жить, это наше будущее, мы заслужили право его строить! – Предлагаешь обучиться темной магии и заменить темную элиту новой темной элитой? Прекрасно, Эмиль. Он резко заткнулся. – А ты пять лет слушал темного мага, Эмиль. Попался в ловушку, как самый глупый ученик. Что еще он тебе сказал, какие еще темные должны получить власть? И что ты собирался делать с нами, кто будет тебе мешать, со знаменем Сефи, и со мной? Расскажи мне. Эмиль вздрагивал, словно каждое слово было для него ударом. Я хотел, чтобы он остановился; чтобы он засомневался – я был прав, и осознание этого поднимало в нем протест. – А что с тобой может произойти еще худшего, Маро? – зло выплюнул он. – При смертности в наших отделениях? Ты умрешь, и господин Аллури со скорбным лицом повесит твою табличку на стену. – Ты хочешь в чем-то упрекнуть господина Аллури? Эмиль гневно сверкнул глазами, совсем не понимая намека: – В чем я могу его упрекнуть? В том, что ты – всего лишь его Слово, которым можно пользоваться как угодно? – Скажи еще – и я не буду больше вести с тобой никаких бесед. Он сразу сник, глядя снизу вверх: – Извини меня, Маро. Я не хотел тебя задеть. Я прислушался, ощущая, как уходит время, и поманил Эмиля к себе, и он придвинулся, позволив мне прошептать, содрогаясь от собственного малодушия: – У тебя есть шанс выжить, Эмиль. Иди в Контроль и сдайся куратору Илени. Контроль тебя примет, твои знания там будут полезны. И тебя спрячут. – Кураааатор Илеееени, – Эмиль нахмурился, будто припоминая, и растянул губы в широкой сумасшедшей улыбке. – Я еще заставлю его захлебнуться тьмой, которую он так любит. Ему еще придется заплатить. Им всем. Понятно. Куратор Илени запоминается всем, и никто его не любит. – Он сказал, что я был для тебя обузой. Мне жаль, командир. Мне очень жаль. Теперь Эмиль выглядел печальным. И до боли знакомым. Я прямо чувствовал, как он сейчас снова пойдет по своему любимому кругу извинения-просьбы-мольбы-обвинения-угрозы-извинения. Я протянул руку через решетку и положил ладонь ему на плечо. Эмиль застыл, а потом расслабился, и прижался лбом к прутьям, зажмурившись: – Я постоянно думаю, что ничего не могу изменить. Оно жрет меня изнутри. Тьма, она никогда не умолкает. Я сжал пальцы сильнее и спросил: – Человек по имени Митси тебе известен? Я ощутил, как напряглись его мышцы. – Этот светлый маг, – сказал темный книжник Эмиль. – Ты же понимаешь. Они должны были мне поверить. Иногда случаются лишние жертвы. От накатившей тоски мне тоже захотелось зажмуриться. – Как ты здесь, в темноте? Тебе не было плохо? – Эмиль встрепенулся и уткнулся в книгу, перелистывая страницы. – Я пришел тебе помочь. Я ведь не забываю о тебе, Маро. Тебе надо всего лишь прочитать вот это. Он поднес книгу к решетке, и на этот раз я отвернулся. У меня есть своя любимая книга дома, я только ее читаю. – Маро, – нехорошо повторил он и рывком подтащил меня к решетке; по крайней мере, попытался. – Всего несколько строк. Прочитай. Маро. Читай. Это. Я придержал книгу за уголок; опустил взгляд, не вглядываясь, ощущая, как Эмиль на мгновение расслабляется, и вырвал страницу. Он заорал так, что сюда должны были сбежаться все Взывающие к тьме, все их жертвы и весь гарнизон с поверхности. Громила-слуга схватил своего хозяина в охапку, зажимая рот, очевидно понимая все это; Эмиль бился в его руках, прижимая к себе книгу и закатив глаза. – Вон отсюда, – сказал я громиле, потому что у него было самое приятное вменяемое лицо среди нас. – Магистр Юлао идет сюда, пока он не добрался до вас раньше меня. Человек кивнул, отвечая мне неожиданно разумным взглядом, и потащил Эмиля прочь; тот изворачивался изо всех сил, оглядываясь: – Я НЕ ДОГОВОРИЛ! От яростного вопля зазвенело в ушах. – Напиши мне имена всех перекупщиков и пошли по почте! – я прощально взмахнул рукой и хотел захлопнуть дверь, но вспомнил, что она и так закрыта. Магистр Юлао приближался. Я ощущал шаги как порыв холодного ветра поздней осени, который покрывает травы инеем и промораживает насквозь бедные хижины, унося тех, кто болен и слаб. Может быть, мне стоило рискнуть с Эмилем; будь у меня время, я бы попробовал его обмануть, потому что Эмиль был неуправляем, но легко поддавался, но я знал, что меня не выпустят. Я не хотел, чтобы магистр Юлао встречался с Эмилем. Прости, светлый кодекс, я не прав. На этот раз я не сдался без боя. Мне просто хотелось выместить злость; и выродкам досталось, и я почти достал главу Взывающих, но сильнее все равно досталось мне. Их тьма воняла тухлятиной и свернувшейся кровью и сырой землей, и она гремела, гремела внутри моей головы, когда меня скрутили, швырнув на колени, а потом перед глазами зависла рожа главы. – Насмотрелся на эту падаль? Я с приступом ярости увидел, как тело Митси сбрасывают на пол как полностью ненужную, использованную вещь. Всего несколько слов из начала песни заставили темных отшатнуться, но ненадолго; что бы они ни хотели со мной сделать – после окрика он остановились. Магистр Юлао подошел спокойно и неторопливо. Может быть, оттого, что при темном магистре мелкие сошки сутулились и вжимали головы в плечи – он выглядел гораздо выше и величественней, чем они. – «Капли падают вниз, и город им внемлет», – ему подали чашку, и он небрежно выплеснул кровь, и стирая последнюю каплю с ободка. – Удивительно, светлый, что ты меня слушал. Я не мог не слушать. Я потом каждое слово записываю. Он лизнул подушечку пальца; я, конечно, не ожидал, что сила света в моей крови обожжет его как огонь, но уж точно не удивленного: – Горькая. Еще бы сказал, что невкусная. Это оскорбление, я считаю. Меня держали крепко, и тьма была такой тяжелой, как будто на меня полуразложившейся тушей навалился весь город, и дышал в лицо смрадом, и прижимался все сильнее, желая вскрыть мое тело и забраться внутрь, но я все равно не переставал ощущать свет. На алтарь, где умирал и умер Митси, меня уронили, приложив затылком. Один из Взывающих рассек одежду у меня на груди, а второй достал тонкий узкий кинжал, на рукоятке которого была перекладина и плошки с маслом, и с поклоном протянул магистру Юлао. Я видел, что темный едва удерживает явно пыточное приспособление одной рукой; как он сжимает и разжимает недавно переломанные пальцы, и пробегает по рукояти, слабо обхватывает; как рыщет глазами по моему телу, явно выбирая точку, чтобы жертва мучилась дольше; я видел, как острие пляшет и гуляет, и что лицо темного выглядит гораздо более напряженным, чем полагалось бы. Печально оказаться под ножом темного палача, еще печальнее, если у темного палача дрожат руки. – Ты мог бы умолять о пощаде. Свет скользил по лезвию желтыми масляными пятнами. Я приготовился к боли, зная, что полностью к ней быть готовым невозможно, и прямо ответил: – Не хочу. – В чем привлекательность светлого Маро – светлый Маро устойчив во всех своих заблуждениях, – уверен, только его гнилая испорченная суть не позволила ему честно сказать «убеждениях». Темный остановил руку, словно в самом деле колебался. …Было больно. Я чувствовал, как лезвие входит в тело; как раздвигает мышцы; цепляет ребро, скребет по ребрам, и проникает между ними, вглубь; темный делал это медленно, уверен, намеренно. Уверен, я не издал ни звука. Впрочем, это неважно, как говорит кодекс. Кричите, если вам больно. Сквозь марево шока и светлого восстановления, которое пыталось помочь, как всегда пыталось, но ничего не могло, когда тебя проткнули острой темной дрянью, я видел, как зажигаются огоньки в плошках, и как глава Взывающих склоняется перед магистром Юлао и раболепно что-то бормочет, а тот безразлично достает лютню и проверяет колки. – …мы кидали в Яму людей, но люди звучали плохо. Мы проводили ритуалы, как написано в книгах. На каждую полную луну, и на каждую малую, и на поворот сезона, и в каждую грозу. Мы собирали реликвии… Магистр Юлао щелкнул по струнам, заставив темных вздрогнуть, и поднял голову, прислушиваясь к эху: – Отвратительный отзвук. – …мы использовали светлого. Мы делали все, но ничего не сработало. Тьма нас не слышит. Укажите нам путь, и мы последуем за вами, и Драгоценная столица восстанет в силе и славе, и тьма пожрет нечестивых бунтарей… Магистр Юлао поднял руку, и темный поспешно умолк. – Желания тьмы неисчислимы. Тьма многое требует, – его голос приобрел тягучий бархатистый оттенок, и я понял, что вслушиваюсь, только чтобы отвлечься от пробитой в груди дыры. Артефакт жег тело, словно тьма вгрызалась во внутренности, глодая кости, облизывая пористые легкие, стараясь втиснуться как можно больше. – Нож, вспарывающий тело, обнаженное мясо, содранная кожа, льющаяся кровь – этого мало. Очень мало. Мы используем жертв, чтобы они кричали за нас; музыкальные инструменты подобны людям, и тоже имеют голос. Взывающие слушали его со слегка стеклянным глазами, явно не понимая, зачем такие предисловия. Магистр Юлао любовно провел по грифу лютни и тяжело вздохнул: – Я сыграю вам песню. Но это не моя песня, потому что мой голос умолк. Я сыграю вам песню моего наставника, господина Гроз, господина Эмори, песню силы и славы, от которой в ужасе содрогалась земля и слепли звезды, а нерадивые ученики разрывали себя на куски, потому что были глупы и слабы. Я покажу вам истинную тьму. Откройтесь ей, примите ее, и тьма восстанет в ярости и блеске. С алтаря было видно плохо, но я заметил, что Взывающие встали упорядоченно, как на своем обычном ритуале, с восторгом готовые внимать. Уверен, они уже видели в мечтах полыхающий город – полыхающее светлое отделение, падающие стены. Темный опустил взгляд, словно исполнитель, волнующийся перед выступлением: – Я приношу свои извинения: у меня уже не получится так, как прежде. Вы, конечно, достойны услышать куда лучшее мастерство… – Играй давай! – может быть, я даже сумел произнести это вслух. Сдохну под темные песнопения. Но даже это лучше, чем разглагольствования магистра Юлао. Он поднял голову, словно действительно меня услышал, и коснулся плектром струн. Играл магистрский ублюдок ужасно. Пели темные уроды еще хуже. Я проникся уважением к господину Эмори – в отличие от этих, господин Эмори хотя бы музыку сочинять умел, которую даже такое исполнение не испортило. Высокая, ясная мелодия поднималась ввысь и обрушивалась вниз пронзительным водопадом созвучий, как чистая молния в безжалостном мраке, и все вокруг рушилось, истираясь в пыль, и Взывающие пели, надрывая голос, а потом кричали, вторя музыке, и они кричали, даже корчась на полу, и этот невыносимый надрывный звук прекратился, только когда закончились судороги последней жертвы. И тогда магистр Юлао захохотал. Со всхлипами и хрипом, со слезами, словно выталкивая все, что накопилось за долгие дни. – Темные! – я слышал, как он швырнул под ноги плектр. – Жалкие убожества! Эхо стихало; тьма в черных дырах и ямах земных стихала, наконец насытившись. Я понял, что меня больше никто не держит, но не смог пошевелиться. – Светлый Маро. Вы в самом деле думали, что я объединюсь вот с этим? Вы были правы, эти черви мои старания оценить не могли. И потому ты их убил. Не оценили. Не на то ли мне намекал мой замечательный личный куратор Илени, чтобы я ценил. – И все же ты мог бы проявить разумность, – темный в несколько шагов оказался рядом, наклоняясь надо мной и сияя безумным весельем, и чуть надавил на рукоять кинжала, раскачивая в ране. По телу прокатилась волна боли; я сдержал стон и через силу выдавил: – Зачем? У меня плохо получалось быть разумным; плохо получалось осознать, что только что произошло сейчас, когда все внимание сконцентрировалось на тонком лезвии, лежащем в разорванных мышцах и сосудах словно в ножнах. Жить, проткнувшись кинжалом, было не столь уж весело; но если его вытащить, я не был уверен, что самоисцеление успеет закупорить сосуды, и я не истеку кровью. – Светлый Маро, – с укором позвал темный магистр. Мне казалось, что лезвие скоро пройдет насквозь, но оно снова уперлось в ребра, которые рядом с позвоночником. – Не надо меня корить. Вам нужны темные маги, чтобы заключить союз. Какой союз возможен с мясниками, режущими обычных людей, светлых? Они ничего не знают и ничего не умеют, кроме бессмысленных убийств. Я не вижу в них будущего. Им так же далеко до истинных темных, как светлым до тьмы. Это отбросы нашего общества, и на своем посту я уничтожал их. Да он просто поймал своих недалеких собратьев в ловушку. Заставил проявить себя, выманил, обманул, для него открыли двери – и расправился. Передушил, как ласка цыплят. Я должен был сделать это. Я, светлый Маро. Да он же издевался над ними все это время. И от этого запредельного цинизма, в груди шевельнулось нечто похожее… …на восхищение. Я так не умел. – Светлый Маро. Вы обвиняли меня, что я стараюсь недостаточно. Я достаточно стараюсь? А, нет, в моей груди шевельнулось лезвие. Я сощурился, скрывая выступившие слезы, и недрогнувшим голосом прошептал: – И что ты представляешь дальше – как вы, настоящие темные, восстанете в силе и блеске? Как будешь меня убивать? Мне было так больно, что практически хорошо; и хотя бы перед смертью я хотел видеть, как расстроен темный, так и не получив своей победы. – Не бойся, – ответил он мягко. Чуть ли не ласково. – Я принял решение. Я возьму тебя на службу. Верно следовать за мной, быть моим орудием, исполнителем моей воли, повиноваться мне остаток твоей жизни – вот будет достойным искуплением за все, что ты совершил. Я буду хорошо с тобой обращаться, впрочем. Раз ко мне проявили такую милость, я должен взять ее в пример. И ты встанешь передо мной на колени и признаешь, что я прав, потому что я прав. Я посмотрел в потолок, чтобы только не смотреть на него. Потолок был грязным, весь в копоти и брызгах, чье происхождение я мог бы представить. – Дай угадаю, ваша темная верхушка тебя тоже не любила? Если он и другим про свою исключительную правоту заливал. – Выдающимися людьми восхищаются, но их не любят, – сухо отозвался он. – Какое мне дело? Значит, нет. Холод подступал постепенно: пожалуй, кровопотеря была уже велика. Я представил, что надо мной чистое небо, того невероятного синего вечернего цвета, потому что мне хотелось бы видеть небо. – А платить будешь? – и, не давая ему ответить, изумленно произнес: – Наконец-то я нашел человека, чьи мечты о будущем еще более наивны, чем мои. Лицо темного превратилось в ожесточенную маску, и он вырвал кинжал. Звезды смотрели на меня, голодные, ледяные и далекие, как мое несбывшееся будущее. Щеку обожгло, вырывая из забытья в холодный туманный мир. – Не спи! Лицо магистра Юлао искажала ярость. С остановившимся вниманием я смотрел, что его рука погружена в мою грудь, и что-то делает там, за ребрами, и это было почти не больно, словно ощущения превысили невидимый порог, и я чувствовал только его пальцы, копошащиеся внутри, в мягких легких, скользких артериях, сжимающиеся на упругой мышце сердца, и тьма колючим клубком прорастала внутри, и ее не вытолкнуть, как будто я снова был на жертвенном столе, и в моих внутренностях копались механизмы темных, и заклинатели держали, запихивали сознание обратно в тело, не давая уснуть, не давая… – Назови все провинции поочередно! – свободной рукой он сжал мою шею. По его пальцам текла кровь, и кровь заполняла горло, мешая дышать, выплескивалась на подбородок: – Говори! Сбежать. Как будто он мог заставить меня заговорить. Я бы презрительно усмехнулся, если бы мог. Он ударил снова, и снова слабее, чем мог бы, хотя жесткая повязка разорвала кожу. Если бы только меня оставили в покое, в пустоте, там, где я мог больше не слышать. Мысли пропадали в тумане, туманной бездне, которая поглощала их, поглощала меня, и только лицо человека напротив вызывало слабые проблески… Хвойная застава, Белый берег, Лилейная заводь. Новолуние? Было неважно, что случилось в Новолунии. – Не молчи! – пронзительный свет впился в глаза; темный наклонил надо мной плошку с маслом, и капли расплылись на коже обжигающими пятнами. – Не засыпай! Я слышал еще голоса; может быть. Но череда строк, всегда заполняющая мое сознание. Слова, всегда звучащие. Молчали.