Спо-
кой-
но.
Спокойно…
Спок…
Сп…
— Всё в порядке? — невинно хлопая глазками, интересуется Накахара, уложив голову на руку. Он беззаботно покачивает ногой, раз за разом ударяясь носком наполированной туфли о ножку стола. И смотрит так жуликовато, что незамедлительно хочется спросить:А ты не ахуел ли?!
Осаму тут пятьдесят минут распинается, в подробностях, из-за этого подонка, разжевывает что да как, а он ещё и потешается! Ему-то хорошо, конечно, пары-то нет! Сиди да слушай, что там у медиков на практике творится, но он даже этого не делает! Уткнулся в свой телефон, время от времени вставляя свои пять копеек в виде тупых вопросов! «Чтобы студентам было понятно». Хуятно! Они скоро опухнут от обилия льющейся в уши информации, что стоит говорить об ораторе, у которого горло превратилось в пустыню без малейшего намёка на оазис, а мысли в стихах утонули. Да ещё каких! Думы о сне мечутся внутри черепной коробки, не находя покоя даже там. Если бы Дазай умер, то патологоанатом, точно ничего не обнаружив в органах тела, начал бы вскрывать голову. И наткнулся бы на хуеву кучу ёбанных букв, складывающихся в это уебищное, но такое желанное сейчас слово — отдых! Боже, как ты бесишь! — Если ни у кого нет вопросов, то я бы… Блять, Итикава, опусти руку! Опусти! — Да? — держась из последних сил, сдержанно спрашивает шатен, твёрдо игнорируя странный смешок со стороны преподавательского стола.Вот сука!
— Есть возможность попасть на практику к Вам? У парня с синей шевелюрой и проколотыми в разных местах ушами глаза горят тысячей ярких звёзд, подчёркивающих неимоверную заинтересованность. Ну и в ожидании, разумеется, положительного ответа на свой вопрос. За это Дазай когда-то и полюбил четвёртый курс. Их стремление к получению знаний всегда было на высоте, что не скажешь о том же третьем. Такое ощущение, словно в год их поступления прошёл какой-то гипермотивационный тренинг для чайников, разжёгший огонь в сердцах новобранцев. У Осаму такой тяги к учёбе отродясь не было. Может, только, когда противоположный пол заслышав о специальности становился податливее, что-то да и ёкало, и то по другой причине. — Да, — пожалуйста, не надо, — в этом году я могу принять максимум пятерых, — сидящий за первой партой Мацуо мгновенно нахмурился, отложив телефон — все яро желающие уже разобрали места в общей группе, — если кто надумает, то вперёд и с песней: фамилии мне на листочек и в триста восемнадцатый. Но не забудьте удостоить своим вниманием и других преподавателей, думаю, Анго-сенсей будет точно рад каждому из вас. — Спасибо! — поблагодарил кто-то с третьей парты, скоренько давя на кнопки смартфона, отмахиваясь от чужих вопросов и мольб записать. Очевидно — староста. Дазай вообще не заинтересован брать кого-то под свою ответственность в недобольницу или следить за кучей молодых людей с потребностями только в одном. Нет уж увольте. Шатен и сам таким был в их возрасте. Единственное, о чём мечтал тогда — ускользнуть из больнички максимально беспалевно для дежурного, чтобы потом отцу во время операции не поступил заманчивый звоночек с интересным вопросом: «А где Ваш сын?». Иногда избежать бесплатной работы удавалось, а иногда, очень часто, Коля, изъявивший желание пройти практику вместе, делал всё настолько нарочито херово, что врачам, ответственным за их задницы, приходилось обращать на парочку слишком много лишнего для Осаму на тот момент внимания. «Упс, как неудобно получилось, ой-ой-ой», — качал головой Николай, округлив глаза, словно не знал, что пробиркам свойственно биться. Хорошо хоть пустые ронял, а не с биоматериалом. — Что ж, — на выдохе выдаёт Осаму, пряча руки в глубоких карманах длинного белого халата, — если вопросы появятся, я буду рад на них ответить. Лучше определиться с точкой Х до конца этого месяца, чтобы потом не бегать судорожно, пытаясь найти смысл учебного года. Всем хорошего дня. Ребята практически в один голос попрощались с преподавателем, когда Осаму с огромным удовольствием направился на выход из аудитории. Наконец-то это закончилось. Боже, как он рад. До дома ехать минут двадцать, если без пробок, но в его состоянии добраться до постели даже за час уже будет победой. Мужчина будто снова вернулся во время бесконечной зубрёжки, отсутствия нормального сна и частых ссор уже разведённых на тот момент родителей. Голова гудит от недосыпа и Дазай уверен, что его глаза сейчас не в лучшем состоянии. Приходится чаще моргать и щурится, чтобы разглядеть, что там Гин настрочила, пока он был на каторге. В сумке где-то точно завалялись капли… — О нет, — неестественно громко охает рыжий, заставляя Дазая непроизвольно обернуться, сталкиваясь взглядом с глазами цвета растопленной карамели на целую секунду. Что ты задумал? — У нас осталось всего тридцать минут до конца занятия! Какой кошмар! — Но сегодня же... — Упустим наличие второй пары по расписанию, — перебив, подмигивает рыжий, элегантно заправив выпавшую прядь за ухо. — Этого всё равно мало, чтобы сделать всё то, что я на сегодня запланировал, — с жалким подобием разочарования Чуя прерывает образовавшийся на секунду счастливый гам, посмотрев на пришедшее уведомление в телефоне. Староста отсалютовает средним пальцем сидящему сбоку одногруппнику, что негромко всё это время что-то говорил то и дело цокая. — Поэтому предлагаю пойти пить кофе или какие у вас были на сегодня планы? Никто же не против? — конечно, никто. — Но это единоразовая акция. И тихо, чтобы мне за вас стыдно не было.Что, блять?!
Осаму не просто в шоке. Он в ахуе. Стоит у двери в коридоре и не может поверить своим ушам. Неужели решил отыграться за утро? Но это слишком жестоко и совершенно не равноценно тому, что он сделал! Коварный, низкий, садовый гном с огромным самомнением! Парень так долго распинался перед студентами, а для чего? Чтобы по полочкам разложить информацию по практике? А вот и нет! Чтобы Накахара Чуя отдохнул, а после вообще отпустил всех домой! Давно у декана не был?! — О, Вы не ушли, Дазай-сан, — шатен совсем не заметил как аудитория мигом опустела, утопая в темноте выключенного света и зашторенных окон, а следом за исчезнувшими, как по волшебству, студентами вышел преподаватель. Небольшой ключ с номерком от кабинета тонет в кармане классических чёрных брюк. — Спасибо Вам огромное, — совсем совесть потерял?! — Сегодня совершенно не было настроения проводить пару. Знаете, как это бывает: не выспался, — Накахара проводит рукой по месту, где утром красовалось огромное пятно на белоснежной рубашке, — не позавтракал, ещё и пары по субботам неожиданно поставили. Но Вы, — вдруг широко улыбнулся рыжий, заправив прядь волос за ухо, — спасли положение. Спасибо большое. Осаму не знает, как на это реагировать. Да и похоже Чуе никакая реакция вовсе и не нужна. Парень юрко скрывается у лестницы справа, когда Дазай продолжает пялиться ему в спину, нахмурив брови. Если месть это блюдо, которое подаётся холодным, то месть Чуи Накахары замороженная курица, которую забыли достать из морозилки по просьбе уходящей в магазин матери. — Нехорошо плагиатить, Чуя-сан.**
Холодок полюбовно проходится своими морозными тонкими пальцами по нагим стопам, выглядывающим из-под пухового одеяла. Приятный контраст тёплого и прохладного — оргазм в чистом виде, в особенности, когда есть лишний час на понежиться. В последнее время абсолютно не хватало времени на нормальный сон. Не то, чтобы Рюноске не спал ночами и его приходилось укладывать по тысяче раз, тратя кучу как времени, так и сил. Нет. Мальчик родился с нередким синдромом любви к отдыху, поэтому проблем с засыпанием у него никогда не было. Ложился в обнимку с каким-нибудь игрушечным монстром, желал спокойной ночи, не забыв чмокнуть папочку в щёку, пять-десять минут — его не видно и не слышно. Ещё бы просыпался чуть позже, давая отцу пару часиков на восстановление после тяжёлой смены, было бы замечательно. С работой, которая полноправно сокращала секунды отдыха, злорадно хихикая где-то над ухом, о таком можно даже не мечтать. Пока приготовишь материал для студентов, пока приедешь из клиники. А если ещё в этот день поставили пары… М-м, как здорово и неожиданно. Рядом кто-то активно ёрзает, тихонько что-то бубня себе под нос. Дазай вздыхает, сильнее накрываясь одеялом. Дверь в комнату скрипнула, мучительно резанув по привыкшим к тишине ушам. Ну нет. Ему нужно ещё немного времени, пожалуйста... Осаму негромко цокает от слабого толчка в бок и сдавленного «Ой». Первое, что видят переставшие быть красными глаза — плюшевый динозавр. Не самая приятная картина в его жизни, если честно. Только представьте: просыпаешься после тяжелого дня и ужасной ночи в постели с зубастым пресмыкающимся, что буквально тычет своей мордой тебе в лицо. Приятно? Вот и Осаму не источает особого восторга. Он тихонько приподнимается на локтях, пытаясь сдуть прилипшие во время сна ко лбу пряди. Надо сходить в душ и обязательно поесть, а то питаться одним кофе — не комильфо. Так и желудок посадить недолго. Дазай у своих “клиентов” вдоволь насмотрелся на расцветшие бутоны язв на полом мышечном органе, что паразитировали практически все стенки. Повторять не хочется. Шатен непроизвольно улыбается краешками губ. Владелец плюшевого монстра, гордо именуемого Хвостиком, болтает ножками, свесив их с кровати, продолжая напевать какую-то незамысловатую мелодию из мультика. Он крепко удерживает зверя за длиннющий хвост, словно тот мог куда-нибудь убежать. Разумеется, со скоростью в сорок пять километров в час эта махина могла бы незамедлительно ретироваться, но вряд ли его уменьшенная версия способна на такой грандиозный побег. Дазай, хитро прищурившись, подползает ближе к сыну, максимально бесшумно придвигаясь к краю кровати. Рюноске не поспевает обернуться, гулко пискнув, оказываясь с головой погружённым в ворох одеяла и ледяных рук. — П-папа! — хихикает он, пытаясь уйти от щекочущих пальцев. — Ты холодный! Пап! Я же теплокровный! Мне нельзя в холод! Осаму сам начинает тихонько посмеиваться, целуя мягкие щёчки, пока махонькие пальчики, ловко вцепившись в перебинтованную руку, пытаются остановить буйного папашу. — А кто же будет защищать меня от этого свирепого монстра? — чмокнув в малюсенький носик, интересуется шатен, притянув сына поближе к себе. — Неужели ты хочешь бросить папу на произвол судьбы? Сердце мальчика бьётся так чётко и быстро, ударяя по грудной клетке порывистыми движениями, что у Осаму перехватывает дыхание. Это его ребёнок. Его плоть и кровь. Почему-то именно в такие моменты к Дазаю лёгкой поступью подбиралось осознание того, что он, вообще-то, отец. Нет, мужчина, разумеется, знал это и постоянные «папа» ещё больше подкрепляли понимание своего статуса. Но совершенно другое ощущение, когда твой ребёнок рядом с тобой и ему не плохо. Он заливисто смеётся до коликов в рёбрах только с ним и смотрит так искренне чисто только на него. Осаму не знал, что с этим делать. Первое время злость давила на грудную клетку, заставляя кровь буквально кипеть под плотно затянутыми бинтами. Зависть разъедала. У Осаму такого не было в детстве. Родители развелись, когда мальчику было десять, а Гин едва исполнился год. Призраки постоянной ругани до сих пор отдают жгучей болью где-то глубоко внутри меж рёбер, куда точно не добраться даже с использованием секционного ножа и листовой пилы, как бы он ни пытался. Отцу приходилось трудно. Сначала нужно было поставить на ноги ребёнка, а только потом думать об отдыхе. И самом ребёнке. Отвратительное чувство брошенности сковывало лёгкие до хрипоты, вырывающейся наружу, пока сердце расходилось по швам от несправедливости. Дазай совершенно забыл, что у него есть отец. После работы Огай превращался в предмет интерьера, о наличии которого ты всегда забываешь, раз за разом ударяясь мизинцем у входа в гостиную. Времени на задушевные беседы с сыном, конечно же, не было. На любые вопросы о старшем мальчик пожимал плечами, не зная, что ответить. Как давно виделись? Да сегодня утром. О чём говорили? А… Эм... Этот вопрос в тесте будет...? Осаму не может забыть первую ночь вне дома даже спустя годы. Закрывает глаза и снова оказывается там. Бездушные стены, более жёсткий, чем это нужно, футон и клацанье чужих зубов. Мальчик, лежащий в противоположной части комнаты, мертвенно-бледными пальцами впивался в одеяло, натягивая его по самый нос. Скрежет его зубов ребяческим воображением моментально приписывался к чему-то точно принадлежащему притаившейся в углу твари. Дазай не мог уснуть. Таращился в одну точку, мечтая оказаться где угодно, но точно не на этом футоне. В соседней комнате кто-то тихо всхлипывал, что-то бормоча. Шелест его слов превращался в неразборчивую симфонию, распространяющуюся по всему блоку. Разобрать слов не представлялось возможным даже с такими картонными стенами. — Думаешь это то, чего я действительно хотел? Обиду в голосе скрыть невозможно. Четыре года в школе-интернате — тоже. Искренне детская, она ювелирно снимала кожу, пробираясь к бушующей в венах крови, распространяясь по всему телу. Жгло до дрожи в пальцах и мелких покалываний, паразитировавших тело. Сердце ощущалось бьющимся прямо в горле, преграждающим путь воздуху в легкие. И Мори долго молчал. Об этом не принято говорить. Проблемы и прошлое старались обходить стороной, как минное поле, боясь наступить на отдающую болью в сердце взрывчатку-воспоминания. Недосказанность повисла на кончике языка, болтаясь из стороны в сторону, дожидаясь подходящего для разговора момента. Но его, чёрт возьми, не было. Как и Огая. — Я спасал жизни, Осаму, — мутно, практически бесцветно, ответил старший, поднимая уставший взгляд на отпрыска. — А твою? Кто всё это время спасал твою? Они никогда не обсуждали причины разрыва. Осаму никогда не спрашивал почему спустя семь лет к ним домой с вещами приехала повзрослевшая Гин, которую он прежде видел лишь на фото. Почему она осталась и почему не говорит ничего о матери? Осаму стискивал зубы и терпел, когда обязанности постепенно перекидывали на него. Когда Мори возвращался домой поздней ночью, заставая сына за учёбой, отмахивался, мол, всё хорошо. А было ли хорошо? — Он съест нас, пап! — вскрикивает Рюноске, втискивая морду плюшевого допотопного существа под одеяло. — Хвостик голодный! — Какой ужас! — деланно напугано содрогается шатен, притискивая сына ближе. — И что же любит Хвостик? — Пиццу с морепродуктами! — отвечают ему откуда-то снаружи, что Осаму подскакивает уже от неожиданности. — Не-ет! — активно мотает головой мальчик, чуть не заехав отцу по подбородку. — С курочкой и сыром! Гин смеётся, когда из вороха одеяла показываются две взлохмаченные макушки и один враждебно настроенный динозавр. Осаму никогда не жалел, что она вернулась. Первое время было трудно найти общий язык. Конечно, такая большая разница в возрасте и полное незнание друг друга на руку не играли. Ссор и недопониманий с лихвой хватало. Осаму было семнадцать и сидеть с сестрой дома или водить восьмилетку куда-то вместо прогулок с друзьями не входило в его планы. И Мори, подливая в воду корвалол, сперва думал, что они не поладят, так и продолжив грызться до поступления Дазая в институт. А потом двухнедельная командировка в другой город, возвращение домой и детки, которые души друг в друге не чают. Вопросов у Огая было много, но никто делиться секретами не собирался. Шатен пожимал плечами на любые вопросы, оставляя и эту тему без обсуждения. Гин нахваталась у него того же. — Одевайся, Рю-тян, — потрепав ребёнка по волосам, говорит Осаму, чуть сонно подмигнув, — поедем кормить Хвостика и остальных разваливающихся зверей в этом доме. Глазки Акутагавы загораются звёздочками-искорками от услышанного. Он шустренько спрыгивает с кровати, убегая в коридор, с детской заботливостью несся с собой плюшевую игрушку, хвост которой волочится по полу. Мужчина смотрит ему в след, продолжая умиляться реакции. И как раньше без него жил? Всё то, что было до внезапного появления сына, кажется таким нереальным и вообще не с ним происходящим, словно ребёнок был всегда, а та часть — дешево снятый фильм, купленный в переулке за копейки. И это так странно. Воспоминания путаются огромным комом в голове. Дазай не может вспомнить день получения письма о зачислении из университета, но точно помнит число, когда в свидетельство о рождении было вписано его имя. Воспоминания о первом разе не смогли выстоять в неравной борьбе с робко промолвленным в первый раз «папа». Жизнь, кажется, переменилась до неузнаваемости и ненормального ощущения чего-то другого глубоко внутри. — Всё в порядке? Гин присаживается на край постели, поджав под себя одну ногу. Её длинные волосы собраны в аккуратный рыбий хвост, уложенный на левую сторону. Сегодня обошлось без пар, поэтому девушка выглядит более чем бодрой. Хоть кому-то в этом доме удалось нормально выспаться. Хотя, зная, что она осталась дома с Рюноске, который поднял её в семь, сказать, что девушка выспалась — ничего не сказать. Но это лучше, чем полное отсутствие отдыха, верно? На часах около шести вечера. Класс. Поспал всего четыре часа, чего, разумеется, оказалось мало для полного снятия утомления. Здорово. Завтра нужно быть как штык на работе, а он не готов вообще. Срочно нужно запастись энергией, а то Куникида взгрустнет, оставшись без ненужного ему внимания. Придётся сегодня лечь раньше. — Да, — приторно жизнерадостно хмыкает Дазай, выползая из-под одеяла, — я просто хочу утолить голод одной теплокровной рептилии вкуснейшей пиццей с курочкой и сыром, чтобы домочадцы остались живы и здоровы. — Звучит потрясающе, — потягиваясь, подмечает девушка. — Собираемся? — Собираемся. Осаму уходит в ванную, закинув большое полотенце, вытащенное из осиирэ в спальне, на плечо. Он широко зевает, пялясь на грустную мину в зеркале. Грустная мина в зеркале зевает и пялится в ответ. Да уж. Слегка вьющиеся волосы торчат в разные стороны, на щеке отпечатался красноватый след от подушки. Хоть глаза вернулись в своё нормальное состояние, перестав быть как у вампира или обторчавшегося наркомана. Своим внешним видом Дазай больше похож на колющуюся персону, чем на статного героя романа о кровососущих. Десять минут уходит на то, чтобы принять душ и наконец-то избавиться от сонной неги. С волос ещё капает, когда Осаму возвращается в спальню. Окна открыты нараспашку. По комнате гуляет слабый ветерок, колышущий край белоснежного одеяла на заправленной кровати. Дазай с непривычки ёжится от пробежавшегося по стопам мороза. Ледяные пальцы цепляют бинты за краешек, вытаскивая ленты из шкафчика. Он профессионально ведёт змеями по запястью, стягивая давно зажившие порезы на коже, заканчивая на сгибе локтя. Ошибки не такой уж далекой молодости прячутся под плотными слоями ткани коричневого свитшота, переставая мозолить глаза. Белые широкие штаны скрывают неуклюже длинные ноги. Мужчина с долей отвращения пристально смотрит на свои руки как будто видит что-то кроме выступающих венок и белой кожи, плотно облепившей кости. Дазай встряхивает головой, поджав губы.Его опять ведёт.
От звука падающих с кончиков волос на пол капель потряхивает. Они отбивают чёткий ритм, практический глушимый звуком собственного сердцебиения. В висках пульсирует до появления испарин. Бордовые бусины расходятся в разные стороны дрожащей кожи, устремляясь вниз. Керамика запачкана разводами от пытающихся отмыть всю эту грязь рук. Следы трясущихся пальцев пятнают кран в попытках открыть воду. Грязный, ужасный, неполноценный. В воздухе витает неприятный, резкий запах, отдаленно напоминающий ацетон. Он делает рваные вдохи, как рыба то открывая, то закрывая рот, силясь что-то сказать помимо постоянных полувздохов, слетающих с его уст. В горле застревает всхлип, а в глазах томится пустота. Противоречивость сменяется паникой. Он сжимает волосы на затылке, до боли оттягивая пряди у корней, пытаясь подавить непонятно откуда взявшийся шум. Капли пачкают светлые брюки, когда он тянется за спиртом. Льёт в самую рану, наплевав на возможность получения ожога и последующего образования безобразного рубца на вдоволь изрезанной коже. Громогласный рык извне сходит на безобразное брюзжание. Острые когти царапают меж рёбер — точно что-то пытается выбраться. Тёмно-карие, словно спелые вишни, глазницы мечутся, не зная, за что зацепиться. «Что сделал, что сделал, что сделал, что сделал»... Дазай встряхивает головой, сильно зажмурившись. Пары минут хватает прийти в себя. Он в спальне. В собственном доме. Пальцы рук аккуратно разжимаются. Ногти, ранее впившиеся в ладонь, тёмными полудугами пометили кожу, что теперь болезненно пульсирует от каждого прикосновения к ней.Блеск.
**
Гин беззлобно хихикает, глядя на то, как сидящий напротив грузно выдохнул, элегантно положив руку на живот. Он облокачивается на спинку чёрного диванчика, мотая головой. Объелся так, будто ел в последний раз, что с его графиком вполне реально. Когда Дазай завтра успеет поесть, знает только матушка судьба, которая в последнее время не очень благосклонна к нему. Другой причины таких здоровских американских горок под названием «его жизнь» Осаму не видит. Хотя мог бы и догадаться, что от любой херни, что он творит, произойдет другая не менее жёсткая херня. На удивление, в пиццерии практически пусто, хотя стрелка едва доходит до восьми, что странно. Обычно в Домино не протолкнуться. Огромные очереди, занятые столы, что внутри, что снаружи под навесом. Одна из известнейших сетей фастфуда как-никак. Но сегодня всё иначе. Спальные районы Футю не возлюбили пиццу, что ли? — Я умерла. — Я сегодня не работаю, приходите завтра. Совсем рядом с огромным окошком для любопытных деток завороженно крутится Рюноске. Он крепко прижимает к себе игрушку, не давая ей упасть на пол, всё наблюдая как повара умело работают с тестом и начинкой, превращая, кажется, несовместимые продукты в шедевр. Осаму где-то видел адаптированную под японцев пиццу с лапшой, мысленно представляя реакцию своего чада на подобное извращение. У страны восходящего солнца свой весьма специфический вкус. — Тебе бы отдохнуть, — с ощутимым переживанием в голосе замечает девушка. Она отпивает молочный коктейль из трубочки, чуть схмурив тонкие брови. Как мамочка, ей-богу. Всегда за всё переживает и обо всех думает, а старший, вообще-то, здесь Дазай! — Настолько херово выгляжу? — одними уголками губ улыбается шатен. Он перестает следить за чадом, оставляя его на попечение готовящегося в печи теста, переключая внимание на сестру. Сил сделать большее сейчас откровенно нет. Прилечь бы и не двигаться вообще, притворяясь переваривающим жертву питоном, а не вот это всё. — Утром было хуже, — пожимает плечами Гин, не находя в этом ничего оскорбительного, хотя это не так! — Спасибо за честность, — наигранно горько буркает Дазай, словно произнесенное действительно задело его огромное эго. — Я серьёзно. Знаешь сколько человек умерло от переутомления? — Знаю, они рано или поздно оказываются у меня на столе. — Не ёрничай, — закатывает глаза младшая в ответ на глупую шутку. Для неё это очень важно, а он тут дурачится, как ребёнок. Большой (почти) тридцатилетний ребёнок. — Не пойму, чего ты возишься со студентами, будто у тебя другой работы не хватает? Ты решил постепенно сменить род деятельности? Мне казалось, тебя вполне всё устраивало раньше. Дазай никогда не стыдился своей работы. Некоторые, заслышав о специфической специализации недоврача, моментально кривились, смотря на только недавно пожатую руку мужчины с неким испугом, словно увидели на ней кровь или остатки чужих кишок. А может всего вместе. Такая реакция забавляла больше, чем односложный ответ «могу посмотреть» на просьбы подсказать, почему это у них температура держится несколько дней подряд и желудок болит. Осаму никогда не хотел идти по стопам отца, на опыте осознавая к чему это приведёт. Хотя сейчас сам мало чем отличается от него. У самого-то никого нет. Брак вызывал лишь незамедлительное желание запереться в туалете и прочистить желудок. До тошноты раздражали чужие воркования и разговоры о том, чего никогда не будет. Да и откуда взяться желанию? Смотреть было не на кого. Разве ссоры родителей могли дать тот стержень, необходимый для создания собственной семьи? — Интересно, тут пиццу из тиранозавров делают? — мечтательно интересуется шатен, переводя тему в другое, удобное для него, русло, когда Рюноске возвращается к столику. — Рю из поваров пиццу сделает, — хихикает девушка.В порядке.
На улице до приятного прохладно. Лёгкий ветерок очищает голову от мыслей, позволяя расслабиться, подставляя лицо под порывы. Акутагава слабо придерживает папу за руку, оглядываясь по сторонам практически пустой улочки. Фонари только-только загораются, как светлячки в лесу, освещая дороги и находящийся неподалеку парк. Небо выглядит совершенно иначе во время захода солнца. Мальчик тихонько шепчет названия цветов, вспоминая всё то, что учили в садике и дома. Тёмно-красный, золотой, розовый и… — Пурпурный, — шёпотом подсказывает шатен, присаживаясь рядом на корточки. Хорошо, что не надел тренч, а то он точно бы запачкался от таких физических нагрузок, оказавшись прямо на не очень чистом асфальте. Они недолго смотрят на яркие блики неба, загипнотизированные его красотой, пока спустя пару минут из кафе выходит Гин. Она наскоро надевает косуху поверх свободной чёрной футболки. Конец мая, а холодно. — Я вас оставлю, — виновато улыбается девушка в ответ на внезапно возникшую широкую ухмылку на лице брата, — не гуляйте долго и не забудьте лечь пораньше, вам… — Да, мам, — перебивает Осаму, — не волнуйся, мы уже взрослые, разберёмся, — Акутагава часто-часто кивает в подтверждение слов отца. Взрослые. Пф, как же? — Иди давай, — подначивает шатен, — тебя уже заждались. Гин напоследок улыбается, удаляясь в сторону небольшого торгового центра. Рюноске машет ей свободной ручкой, пока Дазай держит плюшевого монстра за хвост. На прогулку втроём он точно не рассчитывал. — Ну что, Рю-тян? Погуляем в парке и домой? — мужчина треплет ребёнка по волосам, нежно улыбаясь. — Да. Городской парк также немноголюден. Осаму замечает парочку знакомых лиц, отворачиваясь в другую сторону, чтобы, не дай бог, не пересечься взглядами. Почему-то только от мысли, что придётся говорить с кем-то из клиники или института становилось дурно. Ну вот нет у него сил даже на пустые разговоры с людьми с работы. Это, вообще-то, тоже много энергии затрачивает, а его социальная батарейка не железная. Они неспешно проходят около больших водоёмов с фонтанчиками, которые ещё днём работали, останавливаясь, чтобы посмотреть на красиво отражающееся небо. Рюноске с любопытством смотрит вниз, пытаясь разглядеть самого себя в слегка мутной воде. Аккуратные листочки цветущей рядом глицинии подхватывает ветерок, сдувая их со скамеек и небольших каменных заборчиков. Место, где ранее располагались небольшие фургончики со всякой вкусностью, сейчас пустует. Дазай не знает, что такого случилось, разогнав всех по домам, но ему точно нравится отсутствие толкучки. Хотя бы здесь царит полное спокойствие, снимающее дикое напряжение с уставшей головы. Спустя пару минут они оказываются около детской площадки, куда собственно и направлялись изначально. Деревья по периметру подсвечены тёмно-розовым светом от маленьких, закрепленных на стволах, фонариков. Рюноске застывает совсем рядом, едва дойдя до небольшой разноцветной оградки. Он ничего не говорит, смотря точно в одну точку, будто увидел что-то. Осаму уже хотел было узнать, что случилось, когда ребёнок, наконец, подаёт голос, потянув за собой: — Там Ацуши. И правда. Дазаю приходится сделать несколько шагов в сторону площадки, чтобы увидеть белобрысого мальчишку с асимметричной челкой и… О, чёрт. — Какая приятная встреча. — И Вам добрый вечер. Привет, Рюноске-кун. Накахара Чуя не тот, кого Дазай хотел бы увидеть вечером своего практически выходного дня — если бы не пары и вызов ночью, конечно же. Да и рыжий, кажется, не совсем рад их встречи, судя по скрещенным на груди рукам и этому поедающему заживо взгляду. Неужели, он тут… — А-тян, аккуратно, не спеши. Чуя слегка сощуривается, с беспокойством поглядывая на Ацуши, что старается предельно осторожно переставлять свои ножки на лестнице горки. Настроя ехать в травмпункт ни у кого здесь нет — в случае чего Рюноске точно потащит папашу в больничку, волнуясь за состояние друга. Он быстренько спрыгивает с последней ступеньки, отряхивая штанишки. — О, Рю, — подбегая, окликает мальчика Накаджима, по-детски заразительно улыбаясь, — покатаешься со мной на качельках? Акутагава заметно приободряется. Он смотрит на отца своими по-кошачьи большущими глазами, немо спрашивая разрешение. Ну вот, что Осаму остаётся делать? Не может же отказать из-за какой-то своей прихоти, верно? Да и Рюноске не виноват в том, что, видимо, родитель Ацуши оказался пиздецки проблемным. Дазай отпускает маленькую ладошку, слабо кивнув. Ладно. Он большой мальчик. Потерпит. — Чуя, можно? Осаму странно прыскает. Чуя? Серьёзно? Ещё бы по фамилии отца позвал. — Только аккуратно, — устало улыбается Накахара, спрятав левую руку в перчатке в карман недлинной, слегка дутой куртки. Он их вообще снимает? Воспрянув, детки убегают в сторону тех самых качелек, оставляя родителей в давящей тишине около лавочек у высокой сакуры. А вот к этому шатен не готовился. Первые пару минут он тупо залипает в телефон, отвечая на скопившиеся с обеда сообщения, пытаясь абстрагироваться. А потом надоедает. Не всем же суждено плавать в лучах его внимания. Вот, скажем, сегодня в игнор отправляется абонент… Гоголь-моголь! Отлично! Перезвоните позже, Дазай Осаму занят! — Не думал, что у такого бедового отца, — внезапно чуть хриплым голосом заговаривает Чуя, наблюдая за играющими детьми, — такой хороший сын. Ого, оно умеет разговаривать! Как скучно. Мужчина сдавленно фыркает, отвернувшись в противоположную от рыжего сторону, точно зная, что он и так всё прекрасно расслышит. — Не думал, что у такого ребёнка, такой отец, — лениво тянет Осаму, теперь понимая, откуда у ребёнка вся эта зашуганность и панические атаки в пять. Отчего-то мысль о грубом обращении Накахары с собственным чадом не кажется чем-то невозможным. — Раз в год видитесь, что он Вас по имени зовёт? Попал. Чуя затаивает дыхание на пару секунд, пытаясь взять себя в руки. Он тяжело выдыхает, сильнее пряча руки в неглубоких карманах куртки, чтобы хоть куда-то их деть. Атмосфера конкретно давит. Почему именно в этот момент ветер перестал дуть, а птицы издавать хоть какой-то звук?! Дазай буквально чувствует, как его испепеляют взглядом, глядя гневно. Но ничего не колит. Совершенно пусто. Злоба за сегодняшнее утро — внезапно вспомнил, что вообще было утром — скопилась прямо на языке, вышёптывая из приоткрытого рта колкости. И плевать, что всё произошло по его вине изначально. — Также часто, как и Вы забываете забрать своего ребёнка из детского сада, — парирует Накахара, всё-таки складывая руки на груди. Осаму вскидывает брови от такого камня в свой город, повернув голову. — М-м, плохие отношения с его мамочкой? — Отсутствие, — Чуя сглатывает, — каких-либо. Всего лишь предположение выдвинутое Дазаем, но такое точное. Напускная напыщенность тает на глазах. Рыжий предусмотрительно достаёт свой телефон из кармана, намекая, что на этом всё — их разговор окончен. Но Осаму не будет собой, если не пойдёт дальше. Отчего-то желание позлить не кажется таким уж отвратительным. Он хочет вывести. Надавить до предела, появления белых пятен на коже и отпустить. Позволить распалиться, но не слишком. Хочет переступить черту, стерев всю самовлюбленность с лица. Последнее слово должно и будет за ним. В какой-то степени это смахивает на месть. Когда-то Мори сказал, что у него язык без костей — треплет, что вздумает, наплевав на чувства остальных, и только рад этому. В этом даже что-то есть. — В разводе? — допытывается Дазай, прощупывая почву. Кольца-то на пальце нет. И как будто попадает. — Язык длинный? Укоротить? Лицо горит целой гаммой эмоций. Тёмные глаза отсвечивают ужасом совсем на мгновение, перерастая в ярость, но даже так у шатена появляется бесчисленное количество вопросов. Что такого могло произойти, чтобы у мужчины была такая реакция на бывшую супругу? Почему-то шатен уверен, что дело именно в ней. Даже Куникида на него так не смотрит. Случалось, конечно, Дазаю слишком уж глубоко копнуть, вытаскивая сундук Дэви Джонса наружу, но чтобы так. Осаму ошибся. Это не злость и не какой-то там страх. Это точно что-то другое. Как будто вытащив ещё немного песка прямо из-под своих ног, Осаму увязнет без шанса на спасение. Так что это? — Неужели я задел тебя? — с сарказмом в голосе продолжает откровенно допытываться шатен, чуть наклонив голову в бок. Он совсем не моргает. — Твою гордость? Твое маленькое эго? — Не волнуйся, такие, как ты, моё «маленькое эго» не задевают. — Оно такое же маленькое как и ты? — Ты заеб… Чуя не успевает договорить, когда громкий звук удара металла о металл разрезает воздух. Мужчины инстинктивно поворачивают голову в сторону, пытаясь отыскать источник звука и таки находят. Ацуши сидит рядом с покачивающейся из стороны в сторону качелькой, которая и издаёт этот гадкий громкий звук при столкновении с длинной ножкой. Мальчик потирает сильно содранную галькой коленку, негромко ойкая и зажмуривая глазки от боли. — Что случилось? — мгновение спустя подлетает к ребенку Накахара, совсем забывший о споре. Он округленными глазами смотрит на выступающую из раны кровь, повторяя обеспокоено. — Что случилось? Накаджима мотает головой, едва не хныча. Непонятно то ли из-за боли, то ли из-за реакции старшего, что почему-то напугала его. Дазая эта драма не волнует от слова совсем. Ему интересно в данный момент совершенно другое. А именно Рюноске, что цепко схватил какого-то мальчишку за руку и явно не собирается отпускать. Осаму впервые видит, чтобы его ребёнок так себя вёл. Акутагава с силой удерживает ребёнка подле себя, не позволяя ему никуда убежать, то и дело что-то бурча. Теперь глаза широко распахиваются у Дазая. Что здесь происходит? — Извинись! — практически крича, требует мальчишка, встряхнув за руку светловолосого. Он до неестественного зло сжимает руку на запястье сильнее, другой — Хвостика за хвост. — Извинись! — За что? — взвизгивает тот, привлекая к себе внимание находящихся на площадке людей. — Ты толкнул его, — более требовательным тоном отвечает Рюноске схмурившись. — Извинись. — Я не делал этого! — Нет, ты сделал! — Не делал! — Сделал! Я видел! — Рюноске, — чуть погодя, вмешивается шатен, всё же отойдя от шока. Он оставляет ошеломленного Накахару — Дазай уверен, что он просто играет на публику — самостоятельно разбираться с его проблемой, переключив внимание на девиантное поведение сына. — Но он…! — резко вдыхает воздух тёмноволосый, взбудораженный происходящим. Акутагава не может связать несколько слов от несправедливости, дыша часто-часто. — Он.. — Отпусти. Рюноске непонимающе хлопает глазками. Его хватка на чужой руке не ослабевает. Что он сделал не так? Ребёнок открывает ротик, чтобы что-то сказать, но поджимает губу, когда отец выжидающе приподнимает бровь. Дазаю сегодня определенно не нужны проблемы. Мужчина не хочет, чтобы какая-нибудь сумасшедшая — в не редких случаях — мамаша подлетела к ним, начиная орать на всех и вся. Даже непричастных. Осаму, конечно, любил женское внимание, но точно не такое. Акутагава тихо выдыхает, чувствуя себя по-настоящему преданным. Он же ничего не сделал… Пальчики неуверенно разжимаются, когда мальчишка с короткими светлыми волосами падает на коленки. Акутагава полностью игнорирует болезненное «ай» и испуганные всхлипы. Он отворачивается в сторону, прижимая к груди игрушечного зверя. Обиделся. — Рю-тян, — подходя к сыну, окликает Осаму. Присаживается на корточки рядом с насупившемся чадом. Такой смешной, когда обижается. — Рю-тян, посмотри на меня. Акутагава никак не реагирует. Он теснее прижимает к себе Хвостика, утыкаясь в игрушку носиком. Даже динозавр показался грустным, а не яростно желающим кого-то съесть. В последний раз мальчик так сильно был расстроен на день родителей в детском саду, к которому мальчишка готовился с детским трепетом около месяца. Репетировал каждый день с Гин. Стулом подпирал дверь в комнату, боясь, что папа может зайти, когда он повторяет хорошо заученные слова и движения. И Дазай клялся со всей искренностью в голосе и сердце, что точно будет рядом и отменит все планы на этот день. Но, как говорилось ранее, матушка судьба пиздецки неблагосклонна. В тот злосчастный понедельник случилось невозможное. Куникида попал в больницу с переломом. Осаму тогда сильно сдерживался, чтобы не пошутить о том, чем так яро мог заниматься его коллега, что заработал перелом запястья. Но когда пришло осознание того, кто встанет на его замену, стало не до шуток. Выходной, который он с таким трудом зарабатывал, отправился в огромную задницу и просторную секционную. Как Акутагава тогда плакал… Дазай целую неделю прощение вымаливал, пытаясь всеми силами загладить вину. Плечи слегка подрагивают от ощущения несправедливости. Мальчик тихонько шмыгает носиком. — Рю-тян, — мужчина гладит сына по макушке, обеспокоено вздыхая. — Котёнок, пожалуйста. — Я же хотел… — хрипло отзывается малыш, всё же поворачиваясь лицом к папе. Осаму утирает влажные дорожки с красноватых щёчек, улыбаясь понимающе. Конечно, он просто хотел постоять за друга, а тут вмешался отец, встав немного не на ту сторону, что ожидал Рюноске. Дазай невольно начинает ругать себя за случившееся. — Ты молодец, — шепчет шатен. — Всё хорошо, правда. Прости, я не хотел, чтобы… — Как вы смеете!А вот и проблемы…
Дазай вздрагивает, когда к ним подлетает какая-то нервная женщина, за юбку которой пальчиками вцепился тот самый зачинщик конфликта. Рюноске последний раз шмыгает носом, поспешно ретируясь в сторону, где предположительно находился Ацуши. — Что-то случилось? — Вы, блять, смеётесь?! — покрикивает она, грубо сунув телефон в сумку. Так вот, чем мамочки занимаются, пока их детки развлекаются на площадке. — Какого хуя Ваш ребёнок распускает свои руки! Если не умеет себя вести, пусть сидит дома! Это Вы его этому научили?! Так я мигом в соответствующие службы позвоню, они мигом уладят проблему! У меня есть связи! Вы знаете, кто я?! Знаете, что могу сделать?! Господи, как таких свет носит… У всех есть связи, у всех кто-то где-то работает. Судя по явному перегару, если у дамочки и есть какие-то знакомства, то только в ближайшем алкомаркете. — Да что Вы, — резко вмешивается в разговор Чуя, помешав Дазаю ответить, чем только разозлил последнего. Мужчина закатывает глаза. Он бы и сам справился. Ацуши, сидящий на руках отца, неловко отводит взгляд, заметив обидчика. Рюноске с сожалением глядит на протёртые коленки друга. — Раз Вы не научили своего ребёнка правильно себя вести в обществе, то о чём стоит с Вами разговаривать? — изогнув бровь, спрашивает рыжий. — Хамло! Да как Вы?! — с новой силой вскрикивает мадам, тыча пальцем в сторону пострадавшего. — Если Ваш сын не может постоять за себя, то хули он тут делает?! Не научили его нормально вести себя?! Накахара приподнимает брови. Ахуеть. Вот это обвинение. Неужто перед посещением детской площадки нужно на курсы по дзёдзюцу походить? Почему об этом никто не говорил?! — Тогда дадите нам номерок Вашего тренера? — язвительно отвечает Чуя. — Хам! — Не кричите, — недовольно цокает уже шатен, складывая руки на груди. — Вы не одни на площадке. Здесь есть дети. У Ваших связей вопросов появится больше к Вам за употребление не соответствующих для подобного места слов. И не только. Вы же не хотите проблем, верно? Женщина резко вскидывает брови. Она точно собирается ляпнуть ещё что-то в защиту своего чада, что всё это время ловил на себе угнетающие взгляды тёмноволосого мальчишки, но мигом стушевывается. В паре метрах от них ходит патрульный и ему точно станет интересно, что же там такое происходит у этих злополучных качелей. А тут она — нервная женщина с перегаром и ужасными манерами. Вопросов возникнет масса. Дамочка хватает ребёнка за руку, игнорируя его шипение от очередной уж больно сильной давки на свое запястье. Она скоренько убирается с площадки, выплевывая какие-то проклятия. Дазай недолго наблюдает за ней и её более-менее удачными попытками уйти с застегнутым наглухо ртом. Всё же судьба иногда милосердна к нему. Но не всегда. — Всё в порядке? — подходя к тем же злосчастным лавочкам, спрашивает мужчина. — Да, — пожимает плечами Чуя, доставая из кожаной сумки антибактериальные влажные салфетки. Он выуживает одну из них, с осторожностью протирая ранки от грязи. Затихший на скамейке Ацуши сжимает хвост Хвостика, что ему добродушно вручил Акутагава в попытках успокоить друга, то и дело морщась. Шатен вздыхает, садясь рядом. — Вас подкинуть? — Что? — Ну, — он потирает шею, наблюдая за тем как хмурятся рыжие брови, а мужчина дует на ранку, — насколько хорошо я осведомлён от достоверных источников, — Осаму усмехается, смотря на сына, — ваша машина в сервисе, поэтому я и… — Зачем? — стопорит его Накахара. — Не делай вид будто тебя это заботит, никогда не поверю, — фыркает Чуя. Он встаёт на ноги, чмокнув Накаджиму в лобик. — А если я скажу, что хочу загладить вину? Рыжий изгибает бровь, с недоверием зыркнув. Ну, а что? Неужели Дазай такой тиран, что заставит бедного поранившегося ребёнка идти пешком до дома? Конечно, нет. — Я, кажется, был неправ, — выдохнув соглашается шатен, видя как у Рюноске глазки загораются только от мысли провести вместе с Ацуши ближайшие тридцать минут. — Только кажется? — Нет. Правда был неправ сегодня.Ради Рюноске. Ради Рюноске. Ради Рюноске.
Накахара думает с минуту, ласково поглаживая Накаджиму по макушке. С мальчишкой всё в порядке. Он немного смущен из-за произошедшего и такого обилия внимания к себе, но это нормально. Акутагава улыбается краешком губ, поняв, что вроде как всё нормально и умирать никто не собирается. Хвостик, кажется, тоже начал улыбаться. Дазай откровенно не понимает, о чём можно думать. На улице уже темнеет. Минут через тридцать стопроцентно будет темень, а пока они дойдут наступит ночь. Ладно, если бы Чуя был один — на него откровенно плевать, но с ним ребёнок. Заказать такси более чем проблематично — телефон Чуи сел буквально двадцать минут назад. Выходит, что вариантов… — Хорошо, — кивает Чуя, беря Ацуши на руки. — Поехали.Так бы сразу.